ВОСКРЕСЕНЬЕ, 25 ИЮНЯ 1483 ГОДА. ДЕНЬ КОРОНАЦИИ

Филиппа Грегори Белая королева

Серия: Война кузенов – 1

«Филиппа Грегори / Белая королева»:

Эксмо, Домино; Москва, СПб; 2011; ISBN 978-5-699-45075-6

Перевод: Ирина Алексеевна Тогоева

Аннотация

Это история женщины необыкновенной красоты и амбиций, которая завоевала сердце молодого короля Эдуарда VI, тайно обвенчалась с ним и стала королевой Англии. Она жила в эпоху братоубийственной войны Алой и Белой розы, когда шла кровавая борьба за трон. У нее было много детей, и с двумя ее сыновьями связана величайшая загадка английской истории – тайна принцев в Тауэре. Ее жизнь была полна счастья и любви, но также страданий и предательства. Эта женщина – Белая королева.

Филиппа Грегори Белая королева

Посвящается Энтони

Пробираясь сквозь заросший старый парк, молодой рыцарь услышал плеск воды в фонтане задолго до того, как увидел и мраморный бассейн, и блеск лунных лучей на почти неподвижной воде. Он рванулся было вперед, мечтая окунуть голову в воду и напиться ее живительной прохладой, как вдруг заметил в глубине темное движущееся пятно. От неожиданности рыцарь затаил дыхание. В глубокой чаше фонтана снова и снова мелькала зеленоватая тень, напоминающая то ли огромную рыбу, то ли утопленника. Затем тень распрямилась, поднялась во весь рост, и перед рыцарем предстала купальщица, пугающе прекрасная в своей наготе. По телу женщины струилась вода, кожа ее казалась белее даже белого мрамора чаши фонтана, а ее мокрые волосы были черны как ночь.

То явилась фея Мелюзина, водяное божество; ее часто можно встретить у источника в глубине леса, у озера или водопада в любой стране христианского мира, даже столь далекой, как Греция, а порой она купается в мавританских ручьях и фонтанах. Правда, в северных странах Мелюзина известна под другим именем; зимой на тамошних озерах трескается лед, когда она встает в полный рост. Мелюзину может полюбить смертный мужчина, но ему придется хранить ее тайну и время от времени позволять ей плавать в полном одиночестве. И Мелюзина будет любить своего избранника, но только до тех пор, пока он не нарушит данного слова – а ведь мужчины часто так поступают. Если подобное случится, Мелюзина, взмахнув мощным рыбьим хвостом, увлечет предавшего ее возлюбленного на глубину и превратит его кровь в воду.

Суть трагической истории Мелюзины, на каком бы языке и под какую бы музыку ее ни исполняли, в том, что мужчина неизменно обещает женщине, которую и понять-то порой не в силах, гораздо больше, чем способен дать.

ВЕСНА 1464 ГОДА

Мой отец – сэр Ричард Вудвилл, барон Риверс, английский аристократ, землевладелец и сторонник законных правителей Англии, то есть Ланкастеров. Моя мать из рода герцогов Бургундских, в жилах которых, как известно, течет водянистая кровь богини Мелюзины, праматери этого знатного семейства, некогда вышедшей замуж за очарованного ею герцога. Мелюзину и теперь можно видеть над крышами замка в периоды особых бед и осложнений; она горестно выкрикивает предостережения, когда, к примеру, в семье умирает сын и наследник и род обречен на угасание. Во всяком случае, так утверждают те, кто верит в подобные вещи.

При почти полном противоречии характеров моих родителей – солидном, земном характере отца-англичанина и переменчивом независимом характере матери-француженки, унаследованном ею от богини вод, – я, пожалуй, могла бы стать кем угодно: от опасной волшебницы до весьма заурядной особы. Кое-кто, правда, считает, что во мне прекрасно уживается и то и другое.

В тот день я с особой тщательностью расчесала и уложила свои густые волосы и спрятала их под самым высоким головным убором. Затем я взяла за руки двух своих сыновей-сирот и вышла на обочину дороги, ведущей в Нортгемптон, мечтая лишь об одном: быть совершенно неотразимой – я отдала бы за это все, что мне только сулила судьба.

Мне просто необходимо было привлечь внимание одного молодого человека, ехавшего на очередную битву, причем на битву с поистине непобедимым врагом. Этот молодой человек, кстати, вполне мог меня и не заметить. На попрошаек он обычно внимания не обращал, к тому же в столь ответственный момент ему явно было не до легкомысленного флирта. Мне предстояло не только пробудить в нем сострадание к моему бедственному положению и насущным нуждам, но и остаться в его памяти, причем на такой срок, чтобы он успел хоть что-нибудь для меня сделать. А между тем этого молодого человека каждую ночь поджидали объятия множества прекрасных женщин, и на каждую дарованную им должность имелось не менее сотни претендентов.

Этот узурпатор и тиран являлся моим личным врагом и сыном моего врага, но в тот момент я совершенно об этом не думала и не собиралась хранить верность кому бы то ни было, кроме своих сыновей и самой себя. С этим человеком мой отец сражался под Таутоном,^[1] и ныне этот человек называл себя королем Англии, хотя по большому счету был всего лишь хвастливым мальчишкой. Впрочем, мой отец составил о нем несколько иное мнение. Отец вернулся из-под Таутона совершенно сломленным; никогда в жизни я не видела человека более удрученного; правый рукав его рубахи насквозь пропитался кровью, а лицо было белым как мел. Отец тогда сказал, что этот мальчишка оказался великим полководцем, что таких полководцев нам еще видеть не доводилось, а потому дело наше проиграно, и, если этот мальчишка останется жив, никакой надежды нет, ведь армия под его командованием положила под Таутоном тысяч двадцать. Никогда прежде Англия не знала столько павших в одном бою. По словам моего отца, это было даже не сражение, а настоящая жатва смерти. Во время битвы полегло множество родственников и сторонников Ланкастеров, а законный король Генрих VI и его супруга, королева Маргарита Анжуйская, потрясенные гибелью своего войска, бежали в Шотландию.

Но те из нас, их сторонников, кто еще оставался в Англии, сдаваться не собирались. Борьба продолжалась, сопротивление этому лжекоролю, этому мальчишке из династии Йорков, росло. Три года назад, когда погиб мой муж, командуя кавалерией во время сражения при Сент-Олбансе,^[2] я стала вдовой. А земли и состояние, которые, как я полагала, принадлежали мне по праву, отняла свекровь, причем с соизволения одного из победителей – человека, который управлял молодым Йорком и считался поистине великим кукловодом, настоящим «делателем королей». Да, это был он, Ричард Невилл, граф Уорик! Это он сделал королем никчемного двадцатидвухлетнего мальчишку, а для тех, кто по-прежнему защищал интересы дома Ланкастеров, он намеревался превратить Англию в настоящий ад.

Теперь в каждом знатном доме имелись свои йоркисты, и любое приносящее доход дело, любая должность или налог – всё находилось в их руках. На английском троне сидел их мальчишка-король, сделавший новыми придворными тех, кто его поддерживал. А мы, потерпев поражение, стали нищими у себя дома, чужими в родной стране, наш король оказался в изгнании, а королева, полная мстительных планов, вступила в союз с нашим старым врагом Францией и плела интриги. Нам же, оставшимся в Англии, приходилось как-то договариваться с этим молодым тираном, с этим отпрыском Йорков, и молиться, чтобы Господь обрушил на него свой праведный гнев, позволив нашему законному королю собрать армию, устремиться с ней на юг и нанести узурпатору последний и решающий удар.

Мне же, как и любой другой женщине, у которой погиб муж, а отец оказался среди побежденных и раненых, приходилось прямо-таки по кусочкам, точно лоскутное одеяло, собирать свою жизнь. Необходимо было как-то отвоевать свое состояние, и ни соратники, ни друзья моего мужа никакой помощи оказать не могли. Все мы теперь считались предателями. Я отлично понимала: придется мне самой защищать себя, отстаивать свои права перед мальчишкой, который столь мало уважает правосудие, что осмелился пойти войной на собственного кузена, законного правителя страны, помазанного на царство. Разве можно что-то объяснить такому дикарю? Да и как добиться от него понимания?

Мои сыновья – Томас, которому уже исполнилось девять, и восьмилетний Ричард – были одеты в свои лучшие платья, их волосы я обильно смочила водой и тщательно пригладила, их лица, несколько раз вымытые с мылом, так и сияли чистотой. Я крепко держала сыновей за руки, стараясь никуда от себя не отпускать, поскольку они, как и всякие мальчишки, прямо-таки притягивали к себе грязь. Стоило мне отвлечься хоть на мгновение, с ними тут же происходили всевозможные неприятности: один начинал топать башмаками по лужам, второй разбивал себе нос, или оба сразу ухитрялись посыпать себе головы трухой из опавших листьев и выпачкать физиономии. Томас к тому же вполне мог и в ручей упасть. Этого мне только не хватало! Я решила держать их при себе; от скуки они то и дело подпрыгивали на одной ноге. Постоять спокойно они могли лишь пару минут, после того как я в очередной раз говорила: «Тихо! По-моему, я слышу топот копыт».

Когда топот действительно раздался, мне сначала показалось, что это всего лишь стук дождевых капель. Но потом земля задрожала, точно от грома небесного, и грохот стал поистине оглушительным. Позвякивала сбруя, плескались и хлопали на ветру боевые знамена, бряцали оружие и доспехи, шумно дышали и фыркали лошади. Звуки, запахи, топот сотен лошадей, которых гнали быстрым аллюром, – все это попросту ошеломляло, и хотя я твердо решила, что вот сейчас выйду вперед и заставлю их всех остановиться, я ничего не могла с собой поделать и испуганно отшатнулась. Господи, подумала я, каково же воинам на поле боя, когда прямо на них летит во весь опор такая вот конница с выставленными вперед копьями? Как может обычный человек противостоять натиску этой ожившей стены из конских копыт, оскаленных морд и ощетинившихся копий?

Томас, первым разглядев обнаженную белокурую голову в центре яростно наступавшего на нас войска, крикнул «Ура!» – так прореагировал бы любой мальчишка при виде столь могущественной кавалерии. Хозяин белокурой головы, услышав пронзительный возглас моего сына, обернулся и натянул поводья. Он увидел нас на обочине дороги и во все горло заорал: «Стой!» Его конь так резко затормозил, что не только встал на дыбы, но даже присел на задние ноги, стараясь не упасть. Вся великолепная кавалькада вдруг замерла, проклиная внезапную помеху. И сразу все смолкло, лишь пыль вилась клубами над дорогой и вокруг нас.

Конь белокурого всадника фыркал и тряс головой, но сам всадник в своем высоком седле сидел недвижно и смотрел на меня, а я – на него. Вокруг было так тихо, что я слышала, как в ветвях дуба у меня над головой щебечет дрозд. Ах, как он щебетал! Боже мой, его серебристый голос звучал, словно голос самой славы, победы и радости жизни! Никогда прежде я не замечала, что песнь этой птицы так напоминает гимн счастью!

Держа сыновей за руки, я сделала шаг вперед и уже открыла рот, собираясь молить за себя и своих мальчиков, но вдруг в самый решающий момент будто утратила дар речи. В том, что касается устных просьб, у меня имелось достаточно опыта. Я даже приготовила небольшой текст, но фразы отчего-то не шли с языка, голова была совершенно пустой, и казалось, что слова не нужны вовсе. Я просто глядела на мужчину и чувствовала, что он все-все понимает: и мой страх перед будущим; и мои надежды на сыновей, хотя у меня совершенно нет денег, чтобы эти надежды воплотить; и то, как невыносима мне жалость отца, из-за которой мне не под силу оставаться с ним под одним кровом; и то, как ночами мне холодно и одиноко в постели; и то, как страстно я мечтаю родить еще детей; и то, что я охвачена ужасным ощущением: моя жизнь кончена. Господь милосердный, думала я, мне ведь всего двадцать семь, но я лишилась в сражении мужа и оказалась в числе потерпевших сокрушительное поражение. Неужели и мне суждена участь одной из тех многочисленных и несчастных вдов, которым верная дорога до конца дней своих быть у кого-то приживалкой, греться у чужого очага и старательно изображать из себя добрую гостью? Неужели меня никто никогда не поцелует? Неужели я никогда больше не испытаю ни капли радости? Неужели не видеть мне счастья?

А птица в ветвях дуба все пела и пела, словно пытаясь сказать, что радости и счастья совсем нетрудно добиться, если действительно этого желаешь.

Белокурый воин подал знак одному из соратников – мужчине чуть старше себя. Тот с готовностью исполнил приказание – обернувшись к войску, прорычал какую-то команду, и все всадники развернули коней и стали съезжать с дороги в тень, под деревья. А сам король – белокурый воин и был королем Эдуардом IV – спрыгнул со своего огромного жеребца и, бросив кому-то поводья, направился прямиком ко мне и моим сыновьям. Я всегда считала себя довольно высокой, но ему я оказалась по плечо; в нем наверняка было больше шести футов. Мальчишки мои задирали головы и вытягивали шеи, стараясь заглянуть в лицо королю; им он, наверное, казался настоящим великаном. Внешность у Эдуарда IV была на редкость приятной: светлые волосы, серые глаза, открытое загорелое лицо, обаятельная и весьма доброжелательная улыбка. Такого короля Англия еще не видела; про таких людей говорят, что в них нельзя не влюбиться. Смотрел он прямо на меня, словно я знала некую тайну, а ему страшно хотелось ее разгадать; и мне отчего-то казалось, что мы с ним давным-давно знакомы. Я чувствовала, как под его взглядом начинают гореть мои щеки, но глаз от него отвести не могла.

Скромной женщине в нашем мире при общении с мужчиной полагается разглядывать носки своих башмаков, а уж если она о чем-то просит, следует еще и низко поклониться, умоляющим жестом вытянув пред собой руку. Я же гордо выпрямилась и, ужасаясь самой себе, пялилась на короля, словно невежественная крестьянка! Но я действительно не могла оторваться от этих светлых глаз и улыбки. Король, обжигая меня взглядом, спросил:

– Кто ты?

– Ваша милость,^[3] это моя мать, леди Елизавета Грей, – вежливо ответил ему мой сын Томас, стаскивая с головы шапку и преклоняя перед королем колено.

Второй мой сын, Ричард, тоже опустился на колено и пробормотал себе под нос:

– Кто это? Неужели король? Правда? Я таких высоких людей никогда в жизни не встречал!

Я села перед королем в глубоком реверансе, по-прежнему не отрывая от него глаз. Мало того, я смотрела на него таким откровенно горячим взглядом, какой женщина может дарить только обожаемому мужчине!

– Встань, – тихо, обращаясь только ко мне, сказал Эдуард. – Так ты, значит, вышла на дорогу, чтобы повидаться со мной?

– Мне нужна ваша помощь, – ответила я.

С огромным трудом я заставила себя произнести хотя бы эти несколько слов. Мне казалось, что не только на него, но и на меня подействовало то любовное зелье, которым моя мать пропитала шарф, ниспадавший с моего высокого головного убора.

– Я овдовела и теперь не могу получить обратно те земли, которые полагались мне в качестве приданого, но были у меня несправедливо отняты. Не могу я получить и вдовью часть своего наследства… – Я запнулась, заметив заинтересованную улыбку Эдуарда, и добавила: – Да, я теперь вдова. И мне совершенно не на что жить.

– Вдова?

– Мой муж, сэр Джон Грей, погиб при Сент-Олбансе, – сообщила я.

Это было все равно что признаться Эдуарду в предательстве и навлечь его проклятие на моих сыновей. Разумеется, Эдуард прекрасно знал имя того, кто командовал вражеской кавалерией. Я закусила губу, но все же не отступилась и продолжила:

– Отец моих сыновей просто исполнял свой воинский долг, ваша милость; он всего лишь остался верен тому человеку, которого считал своим королем. И мои дети ни в чем не виноваты.

– То есть он оставил тебе этих двух мальчиков?

Король улыбнулся и сверху вниз посмотрел на моих сыновей.

– Да, ваше величество, – подтвердила я. – И они главное мое богатство. Этого зовут Ричард Грей, а этого – Томас Грей.

Эдуард кивнул. Мальчики глазели на него, как на чистопородного скакуна, слишком крупного, чтобы у них хватило смелости его приласкать, но вызывавшего восторг, смешанный со страхом. Король снова посмотрел на меня.

– Страшно хочется пить. Ваш дом, надеюсь, где-то неподалеку? – спросил он.

– Да, ваша милость. Для нас было бы большой честью…

Я бросила опасливый взгляд на сопровождавших его гвардейцев, которых было, пожалуй, не меньше сотни. Эдуард негромко рассмеялся.

– Мои люди могут продолжать путь, – пояснил он. Затем обратился к тому воину средних лет: – Ты, Гастингс, ступай с войском дальше, в Графтон, а я вскоре вас нагоню. Со мной могут остаться Смоллетт и Форбс. Буду примерно через час.

Сэр Уильям Гастингс изучал меня с таким видом, словно я – всего лишь хорошенькая ленточка в корзине бродячего торговца. Впрочем, я глаз не отвела и даже не моргнула, а глядела прямо на него, так что ему в итоге пришлось снять шляпу и поклониться. Затем он отсалютовал королю и отдал войску приказ трогаться.

– Куда же вы направитесь? – осведомился сэр Уильям у короля.

Тот, словно мальчишка, вопросительно на меня посмотрел, а я гордо произнесла:

– В дом моего отца, барона Риверса, сэра Ричарда Вудвилла!

Я прекрасно понимала, что королю известно это имя, поскольку мой отец занимал весьма высокое положение при дворе Ланкастеров, отважно за них сражался и однажды даже лично получил от Йорка тяжкое проклятие, когда кузены схватились за кинжалы и поранили друг друга, а отец вмешался и предотвратил дальнейшее кровопролитие. Вообще-то мы все довольно много знали друг о друге, однако стали понемногу забывать, что и Йорки, и Ланкастеры некогда были верны одному королю – Генриху VI – и лишь потом стали считать друг друга предателями.

Сэр Уильям, услышав, какое неожиданное место выбрал король для своего краткого отдыха, недоуменно поднял бровь.

– Сомневаюсь, Эдуард, что тебе захочется там особенно задерживаться, – неприязненным тоном проговорил он и тут же отъехал.

Конница двинулась дальше, они прошли мимо нас, и земля вновь задрожала от топота копыт. Наконец они скрылись из виду, оставив нас в тишине и клубах теплой оседающей пыли. Не выдержав, я запальчиво заявила:

– Между прочим, ваше величество, отец мой после Таутона получил ваше прощение! Ему даже титул восстановили!

– Я хорошо помню твоих родителей, и отца и мать, – спокойно сказал король. – Я их с детства знал и часто видел – как в добрые, так и в недобрые времена. Меня лишь одно удивляет: почему они не познакомили нас раньше?

Я с трудом сдержалась, чтобы не захихикать, как горничная. Всем в Англии было известно, что король Эдуард славится своим мастерством соблазнителя. Ни один родитель в здравом уме не допустил бы его знакомства со своей дочерью.

– Не желаете ли прогуляться пешком, ваша милость? – спросила я. – Наш дом совсем близко.

– Хотите прокатиться, мальчики? – обратился Эдуард к моим сыновьям, и те дружно закивали, точно утята, требующие еды. – Забирайтесь-ка оба в седло. – Он подсадил на коня сначала Ричарда, затем Томаса. – Так, теперь держитесь крепче. Ты за брата, а ты – ты ведь Томас, верно? – за луку седла.

На одну руку Эдуард намотал поводья, а на вторую предложил опереться мне, и мы направились к нашему дому прямиком через тенистую рощу. Сквозь прорези на рукаве я чувствовала тепло короля и понимала, что не должна так склоняться, так льнуть к нему. Вскоре показался наш дом, и я заметила, что моя мать, скрытая средниками, выглядывает из окна своей комнаты. Ей не терпелось, чтобы все поскорее случилось.

Мать встретила нас на крыльце, рядом с ней топтался наш старший конюх. Мать склонилась в низком реверансе.

– Ах, ваша милость, как это приятно, что вы заглянули в наше графтонское поместье! – произнесла она непринужденно, словно король каждый день заходил к нам в гости.

Конюх тут же подбежал к жеребцу и принял у Эдуарда поводья, чтобы отвести коня на конюшню, однако мои мальчишки просто прилипли к седлу и отказывались слезать, желая проехать верхом еще хоть несколько ярдов. Мать между тем чуть отступила назад и с поклоном пригласила короля в дом.

– Не хотите ли выпить легкого эля? – предложила она. – Или, может, вина? У нас есть отличное вино – его прислали мои родственники из Бургундии.

– Благодарю вас, леди Риверс. Я предпочту эль, если не возражаете. – Эдуард мило улыбнулся. – Когда долго едешь верхом, всегда очень хочется пить. К тому же слишком жарко для весны.

Оказалось, что большой стол в парадном зале уже накрыт, и на нем стоят наши лучшие бокалы и кувшины с элем и вином.

– Вы ждете гостей? – поинтересовался молодой король.

Мать улыбнулась и, прямо глядя на него, ответила:

– Ни один мужчина на свете не смог бы проехать мимо моей дочери! Когда Елизавета сообщила, что намерена вас дождаться и изложить вам свою просьбу, я тут же велела слугам принести из подвала бочонок лучшего эля. Я догадывалась, что вам захочется заглянуть к нам.

Эдуард засмеялся – таким гордым был голос матери – и повернулся ко мне.

– Действительно, мимо тебя разве что слепой проедет! – согласился он.

Я хотела что-то ответить, но тут история повторилась: наши глаза встретились, и я опять утратила дар речи. Я просто молча смотрела на Эдуарда, а он – на меня, пока моя мать не подала ему бокал.

– Доброго здоровья, ваша милость, – почти прошептала она.

Король встряхнул головой, точно очнувшись.

– А твой отец дома, миледи? – осведомился он.

– Сэр Ричард отправился повидаться с нашими соседями, – пояснила я. – Мы ждем его к обеду.

Мать, взяв со стола чистый бокал, долго разглядывала его на свет, потом недовольно поцокала языком, словно обнаружив на стекле какой-то недостаток, быстро извинилась и вышла из зала. Мы с королем остались вдвоем. Солнечные лучи потоком вливались в большое окно над парадным столом; весь дом был объят тишиной – казалось, все в нем, затаив дыхание, прислушиваются к тому, что происходит между мной и Эдуардом.

Король обошел стол и опустился на место, которое обычно занимает хозяин дома. Он жестом указал мне на стул рядом с ним.

– Прошу тебя, отдохни.

Я уселась по правую руку от Эдуарда, точно его королева, и позволила ему налить мне бокал легкого эля.

– Я непременно разберусь в твоих земельных претензиях, – пообещал король. – Но неужели ты так хочешь иметь собственный дом? Разве плохо тебе с матерью и отцом? Неужели ты здесь несчастлива?

– Родители очень добры ко мне, – признала я. – Но я привыкла сама вести хозяйство, всем распоряжаться и управлять собственными владениями. Кроме того, у моих сыновей не будет никакого наследства, если я не сумею вернуть те земли, которые достались мне по праву от их отца. Я должна защитить своих мальчиков!

– Да, времена были и впрямь тяжелые, – вздохнул король. – Если я смогу удержаться на троне, то непременно позабочусь о том, чтобы закон о землепользовании приняли по всей Англии от одного побережья до другого, и тогда твои дети вырастут без страха перед будущим и неизбежными войнами.

Я молча ему поклонилась.

– Так значит, вы хранили верность королю Генриху? – уточнил Эдуард. – Все вы, и ты в том числе, являлись сторонниками дома Ланкастеров?

Что ж, невозможно было отрицать историю нашей семьи. Я прекрасно знала, что в Кале имела место жесточайшая ссора между этим молодым человеком, который тогда был всего лишь одним из юных отпрысков семейства Йорков, и моим отцом, который являлся одним из знатнейших ланкастерских лордов. Моя мать была первой дамой при дворе Маргариты Анжуйской, и, наверное, в те времена она десятки раз встречалась с этим красивым юношей и даже опекала его. Кто же мог тогда предположить, что мир перевернется вверх дном, что дочь барона Риверса будет вынуждена униженно просить этого юношу, ставшего королем, вернуть ей право на ее же собственные земли?

– Да, – подтвердила я, – мои родители действительно занимали довольно высокое положение при дворе короля Генриха, но теперь все мы, и они и я, безоговорочно приняли новую власть.

Эдуард улыбнулся.

– И это весьма разумно с вашей стороны, ведь я победил! Ладно, можешь считать, что я принял твою клятву верности.

Я не выдержала и хихикнула. Улыбка его мгновенно потеплела.

– Слава богу, все это скоро кончится, – заметил Эдуард. – Ведь у Генриха есть лишь несколько замков в Северной Англии, где, как известно, закон не писан. Он может, конечно, попытаться сколотить банду из тамошних головорезов – так, скорее всего, и поступил бы на его месте любой изгой, – но создать пристойную армию и повести ее за собой Генриху не под силу. Да и королева Маргарита не может без конца воевать с собственным народом, поставляя на территорию Англии вражеских наемников. Разумеется, те, кто сейчас сражается на моей стороне, будут вознаграждены, но и мои противники поймут: одержав победу, я проявил справедливость. Я постараюсь править действительно справедливо, причем править всей страной, в том числе и северными областями, вплоть до границ с Шотландией, несмотря на выстроенные северянами крепости.

– Значит, теперь вы отправитесь на север? – спросила я, немного отпив из своего бокала.

Я сразу заметила некий привкус в лучшем эле своей матери и поняла, что мать – почти наверняка! – добавила в напиток несколько капель любовного зелья или какого-то волшебного средства, вызывающего чувственное томление. Впрочем, мне-то явно ничего не требовалось: я и так уже едва дышала от страсти.

– Нам нужен мир, – между тем продолжал король. – Мир с Францией, мир с шотландцами. Родственникам следует жить душа в душу и не ссориться друг с другом. Генрих должен признать свое поражение, а его жена – прекратить поставлять на нашу территорию французские войска, чтобы с их помощью биться с англичанами. С раздробленностью надо покончить! Нельзя без конца делить население страны на йоркистов и ланкастерцев: все мы должны стать просто англичанами, единой нацией. Ничто не способно сильнее ослабить государство, чем внутренние раздоры, когда одна часть народа борется с другой его частью. Такие войны не только разрушают семьи, они каждый день понемногу убивают всех нас. Этим распрям необходимо положить конец, что я и намерен сделать! Надеюсь, уже в этом году.

Услышав слова короля, я вновь испытала тот тошнотворный страх, который жители Англии испытывали на протяжении последних десяти месяцев.

– Значит, будет еще одно сражение?

Король улыбнулся.

– Будет, но я постараюсь, чтобы оно случилось как можно дальше от дверей твоего дома, моя госпожа. Однако сражения не миновать, и оно должно произойти как можно скорее. Герцог Сомерсет получил мое прощение, я принял его в круг своих друзей, после чего он в очередной раз сбежал к Генриху. Такая же сума переметная, как и все ланкастерцы! И такой же ненадежный партнер, как все Бофоры.^[4] Да и семейство Перси^[5] вновь поднимает против меня весь север. Они ненавидят Невиллов, тогда как Невиллы – мои надежнейшие союзники. Ситуация словно в танце: танцоры застыли на своих местах, но вскоре им предстоит очередная фигура и обмен партнерами. Нет, битва неизбежна, и они ее непременно получат.

– И сюда придет армия королевы?

Хотя моя мать, безусловно, любила королеву Маргариту и была первой дамой у нее при дворе, приходилось признать, что на тот момент армия Маргариты являла собой силу абсолютного террора. Ее войско состояло из наемников, которые плевать хотели на Англию: из французов, нас ненавидящих; из дикарей с далекого севера, которые мечтали всласть помародерствовать на наших плодородных полях и в процветающих городах. Однажды, например, Маргарита привела армию шотландцев, условившись, что платой им будет все то, что они сумеют награбить. С тем же успехом она могла бы нанять армию волков!

– Я остановлю ее, – уверенно заявил Эдуард, словно это было проще простого. – Я встречу ее на севере Англии и одержу победу.

– Как вы можете быть в этом уверены? – воскликнула я.

Улыбка молнией сверкнула на устах короля, у меня даже дыхание перехватило.

– Я ни разу не проиграл ни одного сражения, – спокойно ответил он. – И не проиграю! В бою я действую стремительно, я достаточно опытен и прекрасно обучен. Да к тому же я смел и удачлив. Моя армия способна передвигаться быстрее любой другой, я заставляю солдат делать быстрые броски в полном снаряжении. Предугадываю намерения своего врага и благодаря этому опережаю его. Сражений я не проигрываю. Мне везет и в любви, и на поле брани. В этих играх я не потерпел ни одного фиаско. Так что в войне с Маргаритой Анжуйской непременно возьму верх.

Я усмехнулась – до того самоуверенным выглядел Эдуард, – однако его горячие речи произвели на меня сильное впечатление, если честно, у меня от них даже голова закружилась.

Эдуард допил свой эль и встал из-за стола.

– Спасибо за гостеприимство, – сказал он.

– Как, вы уже уходите, ваша милость? – пробормотала я, нелепо запинаясь.

– Да, мне пора. А ты подробно изложи на бумаге суть своей просьбы, хорошо?

– Да, конечно, но…

– Имена, даты и тому подобное. Границы тех земельных владений, которые, по твоему разумению, являются твоей собственностью. И во всех подробностях опиши, как эта собственность стала твоей. Хорошо?

Я уже почти цеплялась за его рукав, точно нищенка, лишь бы он подольше побыл возле меня.

– Да, конечно, я все сделаю, но…

– В таком случае я вынужден попрощаться.

Мне нечем было его удерживать, и я лишь втайне надеялась, что моя мать догадалась сделать что-нибудь, чтобы его конь, скажем, внезапно захромал.

– Да, ваша милость. Я так вам благодарна. Но мы были бы очень рады, если бы вы задержались еще ненадолго. Вскоре подадут обед, и мы… или…

– Нет, к сожалению, я должен идти. Мой друг Уильям Гастингс ждет меня.

– Конечно, конечно, ваша милость. У меня и в мыслях не было вмешиваться в ваши планы.

Я проводила Эдуарда до дверей. Его внезапный уход страшно меня огорчил, но я ровным счетом ничего не могла придумать, что бы заставило его остаться. На пороге он обернулся и взял меня за руку. Низко склонив светловолосую голову, Эдуард бережно перевернул мою руку ладонью вверх и прильнул к ней губами. Затем сжал мои пальцы, словно хотел, чтобы я навсегда сохранила его поцелуй, выпрямился и улыбнулся. От всего этого я окончательно растаяла; я уже понимала, что буду держать кулак плотно сжатым, пока не лягу в постель и не смогу прижать ладонь с его поцелуем к собственным губам.

Эдуард, глядя на меня сверху вниз, заметил и мое растерянное лицо, и мою ладонь, которая словно сама собой тянулась к его рукаву.

– Ладно, – вдруг смягчился он, – завтра я сам заеду и заберу ту бумагу, которую ты для меня подготовишь. Обязательно заеду, не сомневайся! Неужели ты думаешь, что может быть иначе? Неужели ты могла поверить, что я так просто уйду и больше сюда не вернусь? Разумеется, вернусь! Итак, завтра в полдень. Надеюсь, я тебя увижу?

Наверное, Эдуард услышал, как на миг остановилось мое дыхание. Вся кровь, казалось, бросилась мне в лицо, щеки так и пылали.

– Д-да… до з-з-завтра… – запинаясь, отозвалась я.

– Завтра в полдень. И я останусь на обед. Если можно, конечно.

– Для нас это большая честь, ваша милость.

Эдуард поклонился, повернулся и направился через зал к широко распахнутым двустворчатым дверям навстречу яркому солнечному свету, а я, заложив руки за спину, бессильно прислонилась к дверной створке. Честно говоря, ноги меня совсем не держали, колени были как ватные.

– Ну что, он ушел? – раздался голос матери, бесшумно появившейся из маленькой боковой двери.

– Завтра он снова придет, – произнесла я, точно во сне. – Да, завтра в полдень. Он придет, чтобы повидаться со мной!

После захода солнца мои мальчики встали на колени в изножье своих кроваток, склонили светловолосые головки к молитвенно стиснутым рукам, прочли вечерние молитвы и улеглись спать. А мы с матерью спустились по тропинке, бегущей от нашей парадной двери по склону холма, ступили на легкий деревянный мостик, перебрались на противоположный берег речки Тоув и нырнули под сень густых деревьев. Высокий, конической формы головной убор матери то и дело задевал за ветви, склонившиеся над рекой. Она молчала, лишь время от времени жестом приглашая меня следовать за ней, и наконец мы остановились у огромного старого ясеня. Мать приложила ладонь к мощному дереву, и я заметила, что ствол обвивает темная шелковая нить.

– Что это?

– Потяни за нее и начинай сматывать в клубок, – велела мать. – Приходи сюда каждый день и понемногу, примерно по футу, сматывай ее.

Я взялась за конец нити и тихонько потянула. Нить без труда поддавалась. Я почувствовала: к противоположному концу явно что-то привязано, что-то легкое и маленькое, но разглядеть не могла – нить уходила куда-то далеко в глубину реки, к противоположному берегу, в тростники.

– Опять колдовство какое-то, – почти равнодушно заметила я.

Мой отец запретил нам заниматься в доме подобными вещами, да и законы нашей страны строго карали за это. Все знали: если докажут, что ты ведьма, тебя неминуемо ждет смерть: тебя либо утопят, привязав к позорному стулу – так казнят женщин дурного поведения и торговцев-мошенников, – либо кузнец удавит тебя на перекрестке сельских дорог. Женщинам, знакомым с колдовством и магическим искусством, к которым принадлежала и моя мать, не разрешалось пользоваться своими умениями. И сами колдуньи, и их ремесло находились в Англии под строжайшим запретом.

– Да, колдовство, – преспокойно отозвалась мать. – И довольно действенное. Впрочем, цели оно преследует самые добрые, так что риск тут вполне оправдан. В общем, приходи сюда ежедневно да нитку сматывай – каждый раз примерно по футу.

– И что из этого выйдет? – поинтересовалась я. – Что там опущено в реку? Что за крупную рыбу я в итоге поймаю?

Мать улыбнулась и ласково погладила меня по щеке.

– А на том конце будет то, чего ты желаешь всем сердцем. Я ведь растила тебя не для того, чтобы ты стала бедной вдовой.

Мать повернулась и пошла назад через мостик, а я, руководствуясь словами матери, вытянула нить дюймов на двенадцать, смотала в клубочек и поспешила следом.

– Ну и для чего же ты меня растила? – нагнав ее, спросила я. – Кем я должна стать? Какую роль мне предстоит сыграть в твоем великом плане? В мире, охваченном войнами, где мы, несмотря на все твои пророчества и колдовство, будем, судя по всему, вечно оказываться среди проигравших.

Рука об руку мы неторопливо шли к дому. Всходила молодая луна, на небе виднелся тоненький светящийся серпик. Мы обе, не сговариваясь, тут же загадали желание, дружно поклонились луне, и я услышала звон монеток, которые мы обе по нескольку раз перевернули в карманах.

– Я растила тебя для самой лучшей доли, для самого высокого положения в обществе, какое только возможно, – наконец ответила мать. – Правда, я никогда не знала, какое именно будущее тебя ожидает, да и сейчас не знаю. Ты стала одинокой женщиной, тоскующей по мужу, которая все свои силы тратит на детей-сирот. И я твердо могу сказать: я не хочу, чтоб ты маялась одна в холодной постели и понапрасну растрачивала свою красоту!

– Ладно, аминь. – Я не сводила глаз с тоненького светлого серпика в небе. – Аминь, мама. И пусть эта новая луна подарит мне судьбу лучше прежней.

На следующий день, в полдень, я в простом повседневном платье сидела у себя в комнате, когда в дверь прямо-таки влетела страшно возбужденная служанка. Она сообщила, что к нашему дому скачет верхом сам король Англии. Я, однако, заставила себя проявить сдержанность: не бросилась к окну, пытаясь еще издали его увидеть, и не побежала в комнату матери – посмотреться в ее серебряное зеркало. Нет, я неторопливо отложила шитье и стала медленно спускаться по широкой деревянной лестнице, так что, когда двери распахнулись и Эдуард вошел в вестибюль, я все еще преспокойно сходила по ступеням и выглядела так, словно с трудом оторвалась от повседневных забот, чтобы встретить нежданного гостя.

С улыбкой я подошла к Эдуарду, он учтиво поздоровался со мной и невинно поцеловал в щечку. Я успела ощутить тепло его кожи и заметить сквозь полуопущенные веки, какие мягкие у него волосы, как мило они завиваются в ямке под затылком. От его волос исходил какой-то слабый пряный аромат, а от кожи не пахло ничем, кроме чистоты. Стоило Эдуарду посмотреть на меня, и я сразу поняла: в этих глазах горит откровенное желание. Он медленно, с явной неохотой, выпустил мою руку, и я неторопливо, тоже нехотя, немного от него отступила. Затем сделала еще шаг и присела перед королем в глубоком реверансе, заметив, что к нам приближаются мой отец и два моих старших брата, Энтони и Джон. Все они так же церемонно склонили перед королем головы.

Разговор за обедом получился, разумеется, весьма скучным и высокопарным. Иного и ожидать было трудно. Моя семья с должным почтением относилась к новому королю Англии, но никто даже не пытался отрицать, что борьбе с ним мы посвятили свои жизни и свое состояние. Мой покойный муж – далеко не единственный в нашем обширном семействе, кто не вернулся домой с этой войны Роз.^[6] Впрочем, так и должно было быть, ведь в этой войне брат сражался с братом, и сыновья их, следуя примеру старших, также бились друг с другом не на жизнь, а на смерть. Отец мой, впрочем, впоследствии получил от короля прощение, как и мои братья. И вот теперь король-победитель еще и милостиво преломлял с ними хлеб, словно желая забыть, как он торжествовал, одержав над войском противника победу при Кале, и как после битвы при Таутоне мой отец трусливо удирал от его армии по запятнанному кровью снегу.

Король Эдуард оказался чрезвычайно легок в общении. Он очаровательно любезничал с моей матерью и очень мило беседовал с моими старшими братьями – Энтони и Джоном, а затем и с младшими – Ричардом, Эдвардом и Лайонелом, – когда те чуть позже к нам присоединились. Три мои младшие сестры также были за столом, они смотрели на короля широко раскрытыми, полными обожания глазами и боялись вымолвить хоть словечко. Моя невестка Елизавета, жена Энтони, старалась держаться поближе к моей матери, но выглядела очень спокойной и элегантной. Однако с особым почтением король отнесся к моему отцу. Эдуард все расспрашивал о том, много ли в наших лесах дичи, плодородны ли наши поля, какова цена на пшеницу и надежны ли работники. К тому времени, как подали десерт – варенье и засахаренные фрукты, – Эдуард уже весело болтал со всеми, словно являлся давним другом нашей семьи, и я смогла наконец спокойно сесть на свое место и наблюдать за ним.

– А теперь к делу, – обратился Эдуард к моему отцу. – Леди Елизавета рассказывала, что потеряла земли, составлявшие ее вдовью долю.

Отец кивнул и ответил:

– Мне, право, очень неловко тревожить вас по такому пустяку, мы пытались урезонить леди Феррерс и лорда Уорика, но безрезультатно. Видите ли, эти земли были конфискованы после… – Отец запнулся и откашлялся. – После сражения при Сент-Олбансе, когда, собственно, и убили мужа Елизаветы. И теперь она не может добиться возвращения законных владений. Даже если вы, ваше величество, и считаете ее мужа предателем, то уж она-то совершенно ни в чем не виновата. Во всяком случае, свою вдовью долю Елизавета должна получить.

Король повернулся ко мне.

– Вы вписали в документ свой титул и требование вернуть земли?

– Да, – отозвалась я, протягивая королю бумагу.

Он мельком на нее взглянул.

– Я поговорю с сэром Уильямом Гастингсом и велю ему обо всем позаботиться, – пообещал Эдуард. – Он будет вашим адвокатом.

Я сидела и думала, что все и впрямь легко и просто устроится. Одним ударом я не только избавлюсь от нужды, но и получу назад свою законную собственность, а мои сыновья – законное наследство; я больше не буду ощущать себя бременем в семье. А если кто-то вздумает просить моей руки, я окажусь достойной невестой с приданым, а не объектом для проявления милосердия и благотворительности. И мне не нужно будет испытывать благодарность мужу только за то, что он пожелал взять меня, вдову-бесприданницу, в жены. Не нужно будет перед ним унижаться.

– О, сир, как вы милосердны! – воскликнул отец.

Он вздохнул с облегчением и кивнул мне.

Разумеется, я тут же послушно встала, склонилась перед королем в глубоком реверансе и пылко промолвила:

– Благодарю вас, ваша милость, это так много для меня значит!

– Я и впредь постараюсь править по справедливости, – заявил Эдуард, глядя на моего отца. – Мне бы очень не хотелось, чтобы кто-то из моих соотечественников пострадал из-за того, что английский трон теперь занят мной.

Отец с явным усилием заставил себя промолчать: я видела, как ему хотелось возразить, что многие из соотечественников короля уже и так достаточно настрадались.

– Еще вина? – мгновенно вмешалась моя мать. – Вам, ваша милость? Тебе, муж мой?

– Нет, – отказался король, – мне пора. Мы набираем и экипируем войско по всему Нортгемптону.

Он встал, резко оттолкнув стул, и все мы – мой отец, братья, мать, сестры и я – тут же вскочили, точно марионетки: раз король стоит, мы не можем сидеть.

– Не угодно ли вам, леди Елизавета, немного проводить меня и показать сад?

– Для меня это большая честь, ваше величество, – смиренно произнесла я.

Мой отец уже открыл рот, явно намереваясь предложить в сопровождающие себя, но мать его опередила.

– Да-да, пойди, Елизавета, прогуляйся, – сказала она.

И мы с Эдуардом моментально вышли из столовой.

Так приятно оказаться на солнце после затемненного зала. Было тепло, как летом. Король предложил мне опереться о его руку, мы неторопливо спустились по лестнице в сад и тут же молча сплели пальцы. Я выбрала тропинку, ведущую вокруг нашего небольшого, но весьма густого сада; мы шагали, любуясь аккуратно подстриженной зеленой изгородью и белыми камешками под ногами, хотя я, если честно, почти ничего перед собой не видела. Король все сильнее прижимал к себе мою руку, я чувствовала тепло его тела. По воздуху разлился аромат лаванды, которая начинала цвести; ее запах был одновременно и сладким, как у цветов померанца, и острым, как у лимона.

– У меня совсем мало времени, – сообщил Эдуард. – Сомерсет и Перси собирают против меня войска. Судя по всему, и сам Генрих намерен оставить наконец свой замок и возглавить армию, если, конечно, будет в здравом уме и сможет ею командовать. Бедняга. Говорят, что нынче он ведет себя вполне нормально, но ведь его рассудок может в любую минуту снова помрачиться. А Маргарита наверняка готовит высадку французской армии на побережье Англии, так что нам на своей родной земле еще и с французами воевать придется.

– Я стану за вас молиться! – горячо пообещала я.

– Смерть всегда ходит рядом, – серьезно и грустно заметил Эдуард. – Смерть – постоянная спутница любого правителя, который вынужден был добыть свою корону на поле брани, а после – вновь и вновь отправляться на битвы.

Король остановился, и я, разумеется, тоже. В саду было тихо, лишь какая-то птичка пела в густых ветвях деревьев. Лицо Эдуарда омрачилось.

– Могу ли я этой ночью послать своего мальчика-пажа, чтобы он проводил тебя ко мне? – вдруг тихо спросил он. – Я сгораю от страсти к вам, леди Елизавета Грей! Никогда еще я не желал так ни одну женщину! Ответь, ты придешь ко мне? Я обращаюсь к тебе не как король и даже не как воин, которому завтра предстоит смертельно опасное сражение, а как самый обычный мужчина, взывающий к прекрасной даме. К самой прекрасной из тех, кто встречался ему в жизни. Умоляю, не отказывай! Ведь это, возможно, мое последнее желание. Так ты придешь сегодня?

Я покачала головой.

– Простите, ваша милость, но я честная женщина.

– Возможно, я никогда больше не попрошу тебя об этом, Господь свидетель. Да и никакую другую женщину не попрошу. Так что ничего позорного в моем предложении нет. Вполне может статься, что через неделю я погибну.

– Даже если и так – все равно нет.

– Неужели ты не страдаешь от одиночества? – спросил Эдуард, почти касаясь губами моего лба. Он стоял так близко, что я ощущала на щеке его теплое дыхание. – Неужели я тебе совсем не мил? Только честно: ты совсем не хочешь меня? И не уступишь мне один лишь раз? Скажи прямо сейчас: неужели я настолько тебе безразличен?

Медленно, очень медленно, сдерживаясь изо всех сил, я позволила себе поднять голову и посмотреть в лицо Эдуарду, слегка задержавшись на его губах. А потом наши глаза встретились, и он выдохнул:

– Великий Боже! Я должен, должен обладать тобой!

– Я не могу быть вашей любовницей, – тихо возразила я. – Я лучше умру, чем обесчещу свое имя и навлеку такой позор на всю свою семью. – Я помолчала. Мне совсем не хотелось его расхолаживать. – И совершенно не имеет значения, о чем я страстно в душе мечтаю.

– Но это значит, что ты хочешь того же, что и я? – пылко, как мальчишка, воскликнул Эдуард.

Я одарила его горячим мимолетным взглядом, позволив ему, впрочем, этот мой взгляд поймать.

– Ах, – обронила я, – мне не следует говорить вам…

Эдуард ждал продолжения, и я закончила:

– Вам лучше не знать, насколько сильно мое желание!

И я заметила – хотя король, разумеется, и пытался скрыть это, – что глаза его победоносно блеснули. Эдуард был уверен, что непременно меня получит.

– Значит, ты придешь?

– Нет.

– И что же, мне теперь уйти? Покинуть тебя? Но неужели нельзя хотя бы…

Эдуард прильнул ко мне щекой, и я потянулась ему навстречу. Его поцелуй на моих мягких податливых губах был легок и нежен, точно прикосновение птичьего перышка. Я чуть приоткрыла рот и сразу почувствовала, как король задрожал – точно конь в туго натянутых поводьях.

– Леди Елизавета… клянусь, что… я должен…

Тут я сделала шаг назад, завершая фигуру этого изысканного танца.

– Только в том случае… – ответила я и снова замолчала.

– Хорошо, я приду завтра! – сдался Эдуард. – Вечером. На закате. И ты будешь ждать меня там, где я впервые тебя увидел, хорошо? Под тем дубом. Ты ведь встретишь меня там? Хотелось бы с тобой попрощаться, прежде чем я отправлюсь на север. Мне нужно снова тебя увидеть, Елизавета. Даже если ничего больше не будет. Мне это необходимо!

Я молча кивнула, и Эдуард, решительно повернувшись на каблуках, размашисто зашагал к дому. Я наблюдала, как он огибает здание и направляется к конюшне; еще минута – и его конь с громовым топотом промчался по дороге, за ним скакали два пажа, стараясь не отстать от короля и пришпоривая коней. Я смотрела вслед Эдуарду, пока он не скрылся из виду, затем спустилась по тропинке, перешла речку по маленькому мостику, отыскала на старом ясене нить и задумчиво за нее потянула. Отмерив сколько нужно, я смотала клубочек и вернулась домой.

На следующий день за обедом у нас состоялось нечто вроде семейного совета. Король прислал письмо, в котором сообщал, что его друг сэр Уильям Гастингс поддержит мои требования относительно дома и земель в Брэдгейте, так что я могу быть совершенно уверена: эту собственность мне возвратят. Отец был страшно доволен, а вот мои братья – Энтони, Джон, Ричард, Эдвард и Лайонел – дружно усомнились в искренности королевской помощи и со свойственной им юношеской пылкостью высказались относительно истинных намерений Эдуарда.

– Король же известный сердцеед! – заявил Джон. – Он обязательно станет искать встречи с Елизаветой! Вот увидите, он еще пригласит ее ко двору!

– Вряд ли он из чистого милосердия вернул нашей Елизавете дом и земли, – вторил ему Ричард. – Конечно же, он потребует платы. Да при дворе не осталось ни одной женщины, с которой он не переспал! Почему бы ему и за нашей сестрицей не приударить?

– Тем более что она из лагеря Ланкастеров! – прибавил Эдвард, словно этого моего качества было достаточно, чтобы обеспечить нашу общую неприязнь к королю.

Лайонел энергично закивал, выражая свое полное согласие с мнением брата.

– Такому человеку трудно отказать, – задумчиво произнес мой старший брат Энтони, куда более искушенный в жизни, чем Джон.

Энтони довелось немало постранствовать по свету, он объездил все христианские страны, учился у великих мыслителей, и даже отец с матерью всегда к нему прислушивались.

– Наверное, ты, Елизавета, – продолжал он, – уже чувствуешь себя несколько скомпрометированной. Мало того, боюсь, теперь ты решишь, что обязана ему.

Пожав плечами, я спокойно возразила:

– Вовсе нет. Я всего лишь получила обратно то, что принадлежит мне по праву. Я просила короля о справедливости, и он проявил справедливость, как и следовало ожидать. Любой должен в итоге обрести справедливость, если он взывает к ней и если закон на его стороне.

– И все-таки, вдруг Эдуард пошлет за тобой? Тогда ты к нему во дворец не поедешь! – отрезал отец. – Этот человек развлекался с половиной замужних женщин Лондона, но ему и этого мало, теперь он принялся за благородных дам из лагеря своих противников, ланкастерцев. Но куда ему до нашего святого, благословенного короля Генриха!

«Ну да, Эдуард, по крайней мере, отнюдь не слабоумен, как наш святой, благословенный король Генрих!»^[7] – подумала я, но вслух смиренно ответила:

– Разумеется, отец, как скажешь.

Отец внимательно глянул на меня, поскольку моя покорность, судя по всему, показалась ему подозрительной.

– Ты ведь не считаешь, что чем-то ему обязана? – уточнил отец. – Не считаешь, что должна отплатить за его благодеяние? Ну что ты улыбаешься? Неужели дела обстоят еще хуже, чем я думал?

Я снова пожала плечами.

– Я всего лишь искала у короля истинно королевской справедливости, а не благодеяния. Я не продажная девка, не служанка, которой хозяин может что-то приказать, и не крестьянка, обязанная хранить верность своему господину. Я принадлежу к достойному старинному роду. У меня свои собственные представления о верности и обязанностях, я их чту и всегда им следую. К королю они не имеют ни малейшего отношения. Никто из мужчин не может распоряжаться ни мною, ни моими убеждениями.

Мать быстро опустила голову, пытаясь скрыть улыбку. Она, уроженка Бургундии, правнучка богини вод Мелюзины, ни разу в жизни не чувствовала себя кому-то обязанной и вряд ли сочла бы, что ее дочь может быть кому-то за что-то обязанной.

Отец молча посмотрел на нее, потом на меня, словно уступая глубоко коренящейся в душах его жены и дочери независимости и властности. Затем он обратился к моему брату Джону:

– Я собираюсь прогуляться верхом в деревню Олд-Стрэтфорд. Не желаешь составить мне компанию?

Джон согласился, и они ушли. Все остальные тоже поднялись и занялись своими делами. Мы с Энтони остались вдвоем.

– Неужели ты действительно хочешь отправиться ко двору? Неужели ты настолько восхищена этим человеком, несмотря ни на что? – тихо спросил меня брат.

– Он король Англии, – напомнила я. – Разумеется, я подчинюсь, если он меня пригласит. А как же иначе?

– Но сделаешь это, скорее всего, лишь потому, что отец запретил тебе туда ехать, да и я посоветовал воздержаться от этого.

Я пожала плечами.

– Да, я прекрасно слышала ваши слова.

– Как же иначе может бедная вдова пробиться в этом скверном мире, верно? – поддразнил меня Энтони.

– Действительно, как?

– Ты поступишь как последняя дура, если так дешево продашь себя, – вдруг посерьезнев, заявил брат.

Я посмотрела на него из-под ресниц.

– Я вообще не собираюсь себя продавать. Я не кусок ленты. И не окорок. Я вообще не предназначена для продажи.

На закате я ждала Эдуарда под дубом, спрятавшись в густой зеленой тени. И с облегчением услышала на дороге топот копыт только одной лошади. Если бы он появился с охраной, я бы попросту бегом бросилась домой, поскольку подобная ситуация грозила бы моей безопасности. Каким бы нежным Эдуард ни казался в саду моего отца, я отнюдь не забыла, что его провозгласила королем армия йоркистов, воины которой запросто насиловали женщин и зверски убивали их мужей. Сердце этого короля сильно ожесточилось, ведь ему много раз приходилось видеть такие вещи, которые никому видеть не стоит; да и сам он, будучи воином, наверняка творил то, что является самым тяжким из всех грехов. И как бы ни замирало мое сердце при виде его улыбки, какими бы честными ни казались его глаза, как бы я ни убеждала себя, что это просто мальчишка, которого подтолкнуло к королевскому трону собственное честолюбие, довериться Эдуарду я все же не могла. Сейчас отнюдь не рыцарские времена, не те, когда рыцари, бродя по темному лесу, встречают на берегу озера, залитого лунным светом, прекрасную купальщицу и клянутся ей в вечной любви, которую после воспевают в балладах.

Но Эдуард действительно выглядел как рыцарь в темном лесу, когда, натянув поводья, остановил коня и легко спрыгнул на землю.

– Ты пришла! – удовлетворенно воскликнул он.

– Но я не смогу задержаться надолго.

– Я страшно рад тому, что ты здесь! – И Эдуард рассмеялся, но как-то растерянно, словно над самим собой. – Сегодня весь день я грезил о тебе, как мальчишка! И целую ночь не мог уснуть – все думал о тебе, пытался угадать, придешь ли ты, а ты взяла и пришла!

Он привязал поводья к ветке и обнял меня за талию.

– Ах, миледи, – прошептал он, склоняясь к моему уху, – будьте же ко мне добры и снисходительны! Не могли бы вы снять свой головной убор и распустить волосы?

Подобной просьбы я ожидала менее всего и была поражена тем, что мгновенно согласилась. Рука моя сама потянулась к лентам шляпы.

– Я знаю, знаю: ты просто свела меня с ума! Весь день я только и мечтал увидеть твои чудные волосы.

Я развязала туго затянутые ленты, сняла свой высокий остроконечный убор и аккуратно положила его на траву. Потом молча повернулась к королю, и он осторожно и ловко, как заправская горничная, стал вытаскивать из моей прически шпильки и заколки из слоновой кости, засовывая их за отворот своего дублета. Вскоре густые светлые волосы шелковистым водопадом заструились у меня по спине, упали на лицо, и я, встряхнув головой, отбросила их назад, точно золотистую гриву. Из уст Эдуарда вырвался страстный стон, и он, мгновенно скинув с себя плащ, бросил его на землю к моим ногам.

– Сядь рядом! – приказал он, хотя явно хотел потребовать: «Ляг со мною!» – мы оба это понимали.

Я осторожно опустилась на краешек плаща, подтянула к груди колени и обхватила их руками; мое прелестное шелковое платье раскинулось по траве красивыми складками. Эдуард гладил мои волосы, и я чувствовала, как его пальцы проникают сквозь пряди, касаются моей спины, шеи… Эдуард повернул меня к себе и поцеловал.

А потом так ловко и нежно уложил на плащ, что я мгновенно оказалась под ним, и его рука потянула вверх подол моего платья. Упершись ему в грудь ладонями, я мягко его оттолкнула.

– Елизавета! – умоляюще выдохнул Эдуард.

– Я же сказала: нет, – ровным тоном произнесла я. – И сказала не просто так.

– Но ты же пришла на свидание со мной!

– Вы просили меня об этом, ваше величество. Может, мне лучше уйти?

– Нет! Останься! Не убегай! Клянусь, я больше не буду. Позволь мне только еще раз поцеловать тебя.

Сердце мое бешено забилось: я жаждала его прикосновений, его ласк! Мне даже подумалось: а почему бы не лечь с ним прямо сейчас? Пусть хоть раз, один лишь раз – но я позволю себе испытать это наслаждение, и я… вдруг резко отодвинулась от него со словами:

– Нет, нет, нет!

– Да, – возразил Эдуард куда более властно, чем прежде. – Клянусь, я не причиню тебе ни боли, ни вреда. Ты заживешь при дворе. И все, что ни захочешь, будет исполнено. Боже мой, Елизавета, позволь мне обладать тобою! Я страстно, отчаянно желаю тебя. С первой же минуты, как я тебя увидел…

Эдуард налег на меня всем своим телом, он подминал меня под себя. Я отвернула лицо, но ощущала его страстные поцелуи у себя на шее, на груди… Я и сама задыхалась от страсти, и тут вдруг, совершенно неожиданно, меня охватил гнев: я поняла, что он не просто обнимает меня, а пытается насиловать, прижав к земле, словно девку на стоге сена. Эдуард так бесстыдно задрал мне подол, точно я – уличная шлюха! Он с такой настойчивостью протиснул колено между моими скрещенными ногами, словно я уже на все согласилась! Мой бешеный нрав придал мне сил, и я, грубо оттолкнув его, нащупала у него на толстом кожаном ремне ножны кинжала.

Казалось, Эдуард ничего не заметил. Теперь он возился с застежкой своего дублета и прочей сбруей; еще мгновение – и сожалеть было бы слишком поздно. Я выхватила кинжал из ножен, и король, услыхав шелест металла, в полном изумлении откинулся назад. Он даже на колени привстал. Эдуард был явно потрясен. А я, моментально вывернувшись из-под него, вскочила, сжимая в руке обнаженный клинок, лезвие которого ярко и недобро сверкало в последних лучах заходящего солнца.

Эдуард тоже поднялся и стоял напротив меня, расставив ноги и чуть покачиваясь, как настоящий боец.

– Неужели ты поднимешь руку на своего короля? – В его голосе было презрение. – Ты понимаешь, что это государственная измена, госпожа моя?

– Я нанесу удар не вам, а себе! – Я быстро приставила к своему горлу острие кинжала, заметив, что Эдуард настороженно прищурился. – Клянусь, если вы сделаете еще хоть шаг, если вы хоть на один дюйм ко мне приблизитесь, я перережу себе горло и у вас на глазах истеку кровью – прямо здесь, на этом самом месте, где вы собирались меня обесчестить.

– Притворство!

– Нет, ваша милость. Для меня это отнюдь не игра и не притворство. Я не могу быть вашей любовницей. Сначала я пришла к вам в поисках справедливости, затем – сегодня – в поисках любви. Но боже мой, какая глупость с моей стороны! Простите меня за проявленное безумие. Правда то, что и я не могу спать, не могу думать ни о чем, кроме вас, я тоже день и ночь гадала, придете вы или нет! И все равно… все равно… вам не следовало…

– Я могу в одну секунду отнять у тебя этот нож, – пригрозил мне Эдуард.

– Вы забываете, ваше величество, что у меня пятеро братьев. Так что мечи и кинжалы – мои игрушки с раннего детства. И я действительно успею перерезать себе горло, прежде чем вы хотя бы дотронетесь до меня.

– Ты никогда этого не сделаешь! Ты же всего лишь женщина! Значит, и мужества у тебя не больше, чем у любой другой женщины.

– А вы меня испытайте. Испытайте. Откуда вам знать, сколько во мне мужества? Впрочем, потом вы, возможно, об этом пожалеете.

Еще мгновение Эдуард колебался. Я слышала, что сердце его стучит как молот под воздействием столь опасной смеси: бешеного нрава и сладострастия. Но он взял себя в руки и жестом показал, что сдается. Он даже отступил от меня на шаг.

– Ладно, миледи, вы победили! – заявил Эдуард. – Можете оставить себе этот кинжал как трофей. Вот, возьмите заодно и это. – Отстегнув от пояса ножны, он бросил их на землю. – Эти распроклятые ножны ваши, ну же, берите!

Лучи заходящего солнца поблескивали на драгоценных камнях и золотой эмали ножен, и я, не сводя с короля глаз, опустилась на колени и подняла их.

– Сейчас я провожу тебя домой, – продолжал Эдуард. – Не беспокойся, я доставлю тебя к самому порогу.

Я покачала головой.

– Нет. Нельзя допустить, чтобы нас увидели вместе. Никто не должен знать, что мы встречались. Иначе я буду опозорена.

Мне показалось, что Эдуард станет возражать, спорить, но он покорно склонил голову.

– В таком случае, – ответил он, – иди вперед, а я последую за тобой на некотором расстоянии, точно паж или слуга, пока не удостоверюсь, что ты благополучно добралась до дверей своего дома. Можешь праздновать победу: ведь ты заставила меня служить тебе, подобно верному псу. Раз уж вы, сударыня, изволите обращаться со мной как с шутом, я и вести себя буду как шут, а вы можете этим развлекаться, если угодно.

Я поняла, что никакими словами его гнев не унять, и просто кивнула в знак согласия, а потом решительно двинулась к дому. Эдуард шагал чуть позади, как и обещал. Мы оба молчали, и я слышала за спиной шелест его плаща. Когда мы выбрались из рощи и нас уже можно было увидеть из окон дома, я остановилась и повернулась к королю.

– Дальше я пойду одна, это совершенно безопасно, – заверила я. – Но прежде я должна попросить у вас прощения за мой безумный поступок.

– А я должен попросить у вас прощения, миледи, за совершенное мною насилие, – отозвался Эдуард, явно испытывая неловкость. – Видимо, я слишком привык, что все всегда по-моему. Хотя, если честно, мне еще никто никогда не отказывал, угрожая ножом! К тому же моим собственным!

Я протянула Эдуарду кинжал рукоятью вперед.

– Может, возьмете его назад, ваша милость?

Он покачал головой.

– Нет, оставь себе на память. Пусть это будет мой единственный подарок тебе. Прощальный подарок.

– Неужели я никогда вас больше не увижу?

– Никогда, – коротко подтвердил Эдуард, слегка поклонился и тут же пошел прочь.

– Ваша милость! – окликнула я.

Эдуард обернулся. Остановился.

– Мне бы не хотелось, чтоб мы расстались врагами, – продолжила я. – Надеюсь, вы все же сможете меня простить.

– Ты выставила меня полным идиотом. – Тон у Эдуарда был ледяной. – Что ж, можешь себя поздравить: ты первая из женщин, кому это удалось. Но ты же станешь и последней. И ты никогда больше не посмеешь сделать из меня шута!

Я склонилась в глубоком реверансе и, не поднимая головы, слышала, как удаляется Эдуард, шурша плащом по кустам, росшим вдоль тропы. Я выждала, когда его шаги совсем стихнут, потом выпрямилась и направилась к дому.

На самом деле мне, совсем еще молодой женщине, каковой я тогда являлась, больше всего хотелось вбежать в дом, броситься на свою постель и плакать, плакать, пока не сморит усталость или сон. Однако я этого не сделала. Тут я ни капли не походила на своих сестер, которым ничего не стоило засмеяться или зарыдать. С моими сестрами вечно что-то приключалось, и они страшно долго потом переживали. Но я всегда считала себя кем-то более значительным, чем просто глупая девчонка. Я чувствовала себя истинной дочерью богини вод Мелюзины. Вершительницей судеб, женщиной, в чьих жилах течет не просто кровь, но вода, заряженная могуществом непростых предков. И уж побежденной я себя точно не считала. Разве мог победить меня какой-то мальчишка, даже если на голове у него красуется только что завоеванная корона? Да ни один мужчина не в силах уйти от меня в полной уверенности, что никогда не вернется!

В общем, сразу домой я не пошла, а спустилась по знакомой тропинке через мостик на тот берег реки, к старому ясеню, ствол которого моя мать обвязала магической нитью. Я вытянула еще часть нити, крепко завязала ее петлей и лишь после этого неспешно двинулась к дому, размышляя о событиях минувшего дня при свете тонкого месяца.

А потом я ждала. И каждый вечер из тех двадцати двух вечеров ходила к реке и тянула за волшебную нить, точно терпеливая рыбачка. И наконец почувствовала, что нить натянулась до предела, как леса, зацепившаяся за корягу. Понимая, что она легко может и оборваться, я стала очень осторожно, потихоньку вытягивать ее, как рыболов – пойманную рыбу, и вдруг натяжение ослабло. Послышался легкий всплеск, как если бы что-то маленькое, но тяжелое сорвалось «с крючка», ушло на глубину и там, повернувшись против течения, залегло на дне среди камней.