Письмо одиннадцатое. (О человеческой, или естественной, морали)

Если вы, сударыня, продумали все, о чем я до сих пор вам писал, вы не могли не убедиться, что совершенно невозможно основывать моральную систему, прочную и неизменную, на фанатической, двусмысленной, мистической, противоречивой религии, последователи которой сами никогда не могут прийти к полному единомыслию относительно ее доктрин. Вы поймете, что бог, забавляющийся! Игрой в прятки со своими приверженцами, бог пристрастный и вероломный, чьи заповеди находятся в полном противоречии друг с другом, не может служить основой морали, долженствующей быть неизменной во все времена для всех людей. Действительно, как можно строить понятия справедливости и добра, основываясь на вере в несправедливого и коварного бога, повергающего человека, для которого он сотворил мир, искушению только затем, чтобы покарать этого человека за податливость перед этим искушением? Как полагаться на волю бога, сказавшего «не убий» и в то же время потворствовавшего уничтожению целых народов? Какое представление можно составить о морали, которая продиктована богом, имевшим своим пророком кровожадного Моисея, избравшим себе в любимцы бунтовщика, убийцу и развратника Давида? Можно ли устанавливать священный кодекс прав и обязанностей человечества, основываясь на вере в бога, фаворитами которого на земле были самые бесчеловечные преследователи и чудовища жестокости? Как можем мы черпать представления о нашем нравственном Долге в проповедях и наставлениях священников, поклоняющихся богу-миротворцу и вместе с тем повсюду сеющих мятеж, призывающих к резне и мести, как только кто-нибудь попробует наложить руки на их привилегии.

Можем ли мы подражать святым, зарекомендовавшим себя либо как бесполезные энтузиасты, либо как беспокойные фанатики, либо, наконец, как упрямые бунтовщики, которые под предлогом защиты божьего дела учиняли страшные опустошения на земле? Может ли здравая мораль основываться на невыполнимых и сверхъестественных заповедях и добродетелях, плоды которых часто вредны и опасны и которые явно бесполезны для нас самих и для тех, с кем мы живем? Примем ли мы в качестве блюстителей наших нравов священников, внушающих нам лишь непостижимые понятия и требующих совершать ребяческие, пустые обряды, ради которых нас заставляют пренебрегать самыми насущными и реальными нашими обязанностями? И, наконец, согласимся ли мы, чтобы нами руководили люди, чья неустойчивая мораль сообразуется только с собственными выгодами; чья проповедь то призывает нас к благотворительности, человечности и смирению, то якобы по велению свыше толкает нас на несправедливости, коварство, предательство и жестокости? Вы понимаете, сударыня, что невозможно основывать какую бы то ни было этическую систему на столь неустойчивых положениях, противоречащих нашим самым естественным представлениям о добродетели; ведь под добродетелью мы должны понимать склонность человека к поступкам, содействующим счастью ближних; религия же понимает под добродетелью качества, могущие сделать нас угодными некоему таинственному богу, который ставит свои милости в зависимость от обрядов, от убеждений и часто от действий чрезвычайно вредных и губительных и для нас самих, и для окружающих. Мораль христиан — мораль мистическая, которая подобно догмам их религии так же темна, непостижима и неустойчива, так же зависит от толкования ее тем или другим священником; у христиан не может быть и речи о незыблемой морали, потому что она подчинена религии, принципы которой непрестанно меняются, сообразуясь с волей прихотливого и деспотического бога или, вернее, с волей его священников, чьи выгоды и капризы чрезвычайно разнообразны и кто поэтому никогда не может договориться между собой. Священное писание, которое служит для христиан источником их морали, не только непроницаемо, темно и требует постоянных истолкований у священников, но и противоречиво. В одном месте оно пропс дует действительно полезные добродетели, а в другом оно же одобряет или предписывает действия, совершенно противоположные нашим представлениям о морали. Один и тот же бог, повелевающий нам быть добрыми, справедливыми, милостивыми, запрещающий мстить за оскорбления, именующий себя самого богом милующими и милосердным, обнаруживает неумолимую жестокость и возвещает, что он принес не мир, но меч (1); этот же бог говорит нам, что он пришел разделить людей; он, наконец, требует возмездия за поношения; он санкционирует грабеж, измену, узурпацию, резню. Словом, в писании невозможно найти сколько-нибудь определенные и ясные принципы морали. Вы там наряду с несколькими полезными разумными советами находите доктрины самые нелепые и самые пагубные, угрожающие целости и благополучию всякого человеческого общества.

В Ветхом завете бог как бы сводит всю иудейскую мораль лишь к пунктуальности, с которой должны выполняться его педантичные пустые предписания; он требует от народа Израиля выполнения и соблюдения всякого рода ритуалов, церемоний и обрядов; и в награду за скрупулезное и тщательное выполнение этих, так сказать, обязанностей он позволяет совершать самые ужасные преступления. Добродетели, заповедуемые сыном божьим в Новом завете, действительно отличаются от тех, которым придавал в свое время такое огромное значение бог-отец; бог Нового завета противоречит ветхозаветному богу иудеев: сын божий заявляет, что ему не нужно ни жертв, ни даров, ни обрядов; он заменяет их теми сверхъестественными добродетелями, бесполезность, невыполнимость и несовместимость которых с благополучием человека, живущего в обществе себе подобных, я вам уже доказал. Вместе с тем сын божий противоречит сам себе не меньше, чем его отец; он то и дело отменяет все, что только что сам установил; в дальнейшем отцы церкви в свою очередь отменили многие евангельские принципы. Ведь священники беспрекословно слушаются своего бога только в тех случаях, когда божественные заповеди согласуются с их выгодами. Выгодны им в данный момент преследования — и им кажется, что бог повелевает им истреблять нечестивых и силой сгонять званых на пир, то есть в лоно правоверной церкви. Подвергаются преследованиям они сами — тогда их бог немедленно налагает запрет на всяческое насилие. Кажется им, что религиозные обряды прибыльны — и, несмотря на ясно высказанное Иисусом Христом неодобрение всяких жертвоприношений, ритуалов и церемоний, они заставляют народы выполнять эти ритуалы и церемонии, придумывают множество новых обрядов и принуждают человека ради этого пренебрегать самыми насущными обязанностями перед обществом. Иисус запретил мстить за него, священники же находят, что бог-отец потребовал жестокого возмездия за своего сына. Иисус заявил, что царство его не от мира сего, и проповедовал отказ от богатства, а его священники изыскивают в Ветхом завете всяческие поводы и оправдания для того, чтобы покорить мир, оспаривать власть у государей, узурпировать в этом мире права самой неограниченной деспотии, самого разнузданного произвола. Одним словом, если мы и найдем в Библии несколько моральных советов, здравых и полезных, то наряду с ними та же Библия оправдывает самые бесчеловечные жестокости.

Таким образом, в христианской религии мораль всецело зависит от произвола, страстей и выгод священников; ее принципы никогда не могут быть сколько-нибудь устойчивы и зависят от обстоятельств; бог, представителями и комментаторами которого почитают себя священники, предписывает только то, что им в данную минуту выгоднее и удобнее, и никогда им не противоречит; по прихоти священников он то и дело меняет свои приговоры; одни и те же поступки этот бог то одобряет, то осуждает; за одно и то же поведение то награждает, то карает; что сегодня в его глазах — преступление, то завтра — добродетель, и что сегодня — добродетель, то завтра — порок.

Что же следует из всего этого? Что христиане никогда не уверены в собственных моральных принципах; что эти принципы непрестанно меняются в соответствии с политикой духовенства; священники, завладевшие человеческой совестью при помощи угроз и террора, заставляют закрывать глаза на все противоречия и, как только дело касается религии, впутывают самых честных людей в вопиющие злодеяния; таким образом, веруя в бога, проповедующего любовь к ближнему, христиане с детства привыкают с ненавистью относиться к еретику и готовы ему всячески вредить только потому, что он не подчиняется воле их духовных пастырей. Поэтому, веруя в бога, призывающего любить врагов и прощать оскорбления, христиане ненавидят и преследуют врагов своих священников, с лихвой воздавая за все будто бы нанесенные им обиды. Поэтому, веря в бога правого, непрестанно прославляя его благость, христиане по первому знаку своих духовных отцов совершают несправедливости и жестокости, гордятся тем, что могут подавить в себе голос природы и разума и попрать законы человечности.

Одним словом, в голове каждого христианина неизбежно смешаются и искажаются все представления о праве и насилии, о добре и зле, о благости и жестокости. Деспотический священник распоряжается во имя бога самой природой человека. При звуке его властного голоса разум немеет, а истине приходится скрываться; зато невозбранно разыгрывается воображение человека, и он всецело отдается фанатизму и безумию, якобы ниспосланным ему свыше. В ослеплении он пренебрегает своими самыми священными обязанностями и почитает себя добродетельным, попирая все лучшие склонности своей души. Чувствует ли при этом человек угрызения совести? Если и чувствует, то духовник быстро примиряет его с совестью, предписывая несколько ничуть не обременительных обрядов, долженствующих снискать ему божественную милость. Чувствует ли он, что был несправедлив, что ограбил и обокрал своего ближнего? Но ведь он может все эти проступки искупить, пожертвовав церкви награбленные богатства или щедро раздавая милостыню и подарки в награду за праздность ее служителей и за молитвы об отпущении его грехов. Священник никогда не упрекает человека в несправедливости, жестокости и преступлениях, совершенных на пользу церкви и ради благоденствия ее служителей; наименее простительными проступками оказываются всегда те, которые приносят ущерб интересам духовенства. Выказать неверие и непослушание священникам — преступление самое страшное, именуемое грехом против духа святого и неискупимое ни в этом мире, ни в мире ином; небрежение к вещам, которые сообразно с выгодами духовенства следует уважать и почитать, рассматривается как богохульство и кощунство. Эти громкие и маловразумительные слова способны, конечно, привести в ужас невежественную толпу. Страшное слово «кощунство» означает любое покушение на личность, достояние и священные права духовенства. Пренебрежение какими-нибудь бессмысленными обрядами раздувается в настоящее преступление, более тяжкое, чем самые пагубные проступки по отношению к человечеству. За верность религиозному культу священник с легкостью простит своему покорному рабу любые пороки, любой разврат, любое, даже самое вопиющее преступление. Вы видите, сударыня, что христианская мораль не имеет иной цели, кроме благополучия духовенства. Не будем поэтому удивляться, если оно пожелало быть единственным судьей и господином в этом вопросе, если оно признало ложными и порочными все добродетели, не сообразующиеся с его божественными доктринами. Христианская мораль, как это очевидно, имеет целью только ослепить людей, помрачить их разум, сделать их малодушными трусами, лишить их достоинства, мужества, заставить их ненавидеть и презирать самих себя, оторвать их от земли, на которой они живут, и обратить к небу. При помощи такой морали священники превратились в этом мире в самых могущественных владык; они изобрели добродетели и культ, выгодные им самим, и опорочили и уничтожили все то, что действительно соответствовало интересам общества; они сделали своих духовных учеников рабами, ставящими себе в заслугу и в добродетель слепое повиновение всем их капризам, готовыми вмешиваться в их недостойные дрязги и никогда не имевшими ни малейшего представления об истинной морали и добродетели.

Чтобы упрочить основы истинной морали, совершенно необходимо уничтожить предрассудки, внушаемые нам священниками; нужно начать с того, чтобы вернуть людям душевную энергию, мужество, поколебленное и придушенное призрачными страхами; нужно заставить людей отказаться от сверхъестественных представлений и идей, которые заглушили в них голос природы и принудили разум склониться перед силой; нужно разуверить людей в пагубных доктринах, принижающих человеческое достоинство; нужно, чтобы человек перестал чувствовать себя жертвой небесного гнева, чтобы он не считал свою природу порочной, а свой разум — ненадежным руководителем, советов которого он не должен слушаться; чтобы он понял, что никакое счастье не может быть достигнуто, если искать его с завязанными глазами. Человека надо освободить от ненависти к самому себе, от запрета трудиться ради счастья на земле; его нужно разуверить в том, что возможно что-либо достойнее и нужнее благополучия в этом мире, достигнутого на пути истинной добродетели. И, наконец, надо научить человека любви к самому себе; он должен научиться уважать себя и своим поведением заслужить приязнь, дружбу и уважение всех, с кем он связан в этой жизни.

Можно подумать, что религиозная мораль только для того и придумана, чтобы разрушить общество, превратить людей в первобытных дикарей. Христианские добродетели со всей очевидностью ведут к изоляции человека, к разрыву тех связей, которые соединяют его с ему подобными, к тому, чтобы отдать его в полное распоряжение священников; христианская мораль хочет, чтобы человек перестал заботиться о собственном как можно более прочном и надежном благополучии и целиком оказался в плену химер, опасных для него и для окружающих. А между тем мы живем в обществе именно для того, чтобы легче добиться тех благ, той помощи и тех радостей, которых мы никогда не добились бы, живи мы в одиночку. Если же нам вменяется в обязанность делать себя несчастными в этом мире, ненавидеть самих себя, пренебрегать уважением других людей, придумывать для себя всяческие муки и страдания, ни к кому не привязываться, — разве это не значит разрушать общество, изолировать человека от всего прочего человечества и превращать его в дикаря, чуждого своим собратьям?

Вместе с тем, если принять, что человека действительно создал бог, то этот же бог сотворил его существом общественным, пожелал, чтобы человек для своего счастья жил в кругу себе подобных. Если бог добр, он не может требовать, чтобы человек отказался от общества; если бог — творец разума, он хочет, чтобы и человек был разумен и пользовался разумом в поисках средств к достижению того благополучия, к которому он стремится в соответствии со своей природой. Если бог в чем-нибудь и проявил себя, то, конечно, именно в тех склонностях, которыми он наделил всех людей; это и есть наиболее очевидное и ясное доказательство его бытия, а не какие-то таинственные откровения, явно противоречащие внушаемым нам представлениям о божестве. Поэтому-то, если уж и привлекать бога к выяснению обязательств, связующих человека с себе подобными, то нужно сказать, что этот бог достаточно ясно проявил себя в неизменном стремлении к счастью и благополучию, свойственном всем представителям человеческого рода. А так как изыскать средства, ведущие нас к блаженству, мы можем, только руководствуясь разумом, то бог и пожелал, чтобы мы пользовались этим разумом при достижении цели. Таким образом, совершенно очевидно, что, рассматривая человека как творение бога, мы должны считать, что именно сам бог пожелал, чтобы человек слушался своего разума, способного доставить ему более прочное и более реальное счастье, чем все чудеса и недостижимые и опасные добродетели, проповедуемые религией.

Поэтому, каковы бы ни были наши суждения о божестве, проще заменить мораль религиозную моралью разума. Заменим мораль, предназначенную для небольшого числа избранников и зиждущуюся на вопиющем неравенстве и несправедливости, моралью, одинаково необходимой и понятной всем обитателям земного шара, принципы которой заложены в самой природе человека. Будем же изучать эту человеческую природу, ее потребности, желания; исследуем способ удовлетворения этих нужд и стремлений; подумаем, ради чего мы стремимся жить в обществе; понаблюдаем, что вызывает симпатии человека, к чему он по своей природе испытывает уважение, кому он стремится оказать помощь; и с другой стороны, подумаем также над тем, какие поступки вызывают ненависть, презрение, осуждение людей; обратимся к нашему опыту; предоставим разуму указать нам поведение, которое может дать человеку наиболее реальное, прочное и долговечное благополучие; воздержимся от тех поступков, следствия которых покажутся нам сомнительными; пусть временные, преходящие радости не заставляют нас жертвовать долговечными благами, остережемся ради минутного наслаждения отказываться от прочного и длительного счастья; будем заботиться сами о себе, стремясь развить уже заложенные в нас возможности счастья и благополучия; будем мужественно бороться со всяким злом и страданием; если они неустранимы, постараемся их смягчить; поищем в себе самих и в наших ближних способы, могущие облегчить нашу жизнь; постараемся снискать в наших собратьях участие к своей судьбе; заслужим их сочувствие тем добром, которое им сделаем.

Такое поведение заложит основы естественной, разумной и прочной морали, пригодной для всех людей, способной гораздо больше содействовать благополучию всего общества и всех его членов, чем та мистическая, шаткая и порочная мораль, которую навязывают нам служители церкви. В нашем разуме, в нашей собственной природе мы найдем гораздо более надежных руководителей, чем боги, которым церковь диктует поведение, и язык которых она всегда переводит сообразно своим выгодам. Разум же создаст простую и неизменную мораль, которая не утратит истинности до тех пор, пока на земле существует род человеческий. Предписания этой морали будут основаны на природе самих вещей; нарушая эти предписания, каждый человек необходимо понесет наказание, а соблюдая их, каждый будет равно вознагражден. Всякий справедливый, полезный и добрый человек сможет заслужить любовь своих сограждан; человек же несправедливый, никчемный и злой навлечет на себя их ненависть; каждый честный и разумный человек будет вправе испытывать довольство собой; всякому же порочному и развращенному придется ненавидеть самого себя, трепетать и стыдиться себя в глубине души и постоянно страшиться того, что посторонние глаза разоблачат его истинную, сокровенную сущность.

Итак, сударыня, если меня спросят, чем заменить религию, я назову разумную мораль, правильное воспитание, благие привычки, ясные прочные принципы, мудрые законы, обуздывающие людей злонамеренных, награждающие и поощряющие людей добродетельных. Наша современная система воспитания со всей очевидностью делает людей суеверными рабами; добродетели, которыми она пичкает юношество,— добродетели фанатиков, подготовляющие человеческий ум к тому ярму, в которое впоследствии впрягут его на всю жизнь священники; эти добродетели основаны на фикциях и призраках; предуготовленные для нас в туманном будущем награды и наказания либо бессильны повлиять на человеческое поведение, либо делают человека никчемным мечтателем или опасным фанатиком. Принципы религиозной морали шатки и непрочны; принципы же морали, основанной на разуме, непоколебимы и никогда не смогут быть разрушены. До тех пор, пока человек останется разумным существом, наделенным чувствам самосохранения и стремящимся к счастью, он всегда будет предан добродетели, будет отдавать должное всем ее благим плодам и ради собственной же безопасности станет избегать беспутства и порока. Он будет охранять добродетель потому, что стремится к благополучию. Он будет ненавидеть преступление, потому что его природе свойственно избегать страданий. Пока существует человеческое общество, оно будет нуждаться в добродетели, в разумных законах, в деятельных людях, способных служить себе подобным и защищать их интересы. Эти законы будут разумны, если станут побуждать людей заботиться о благе организации, членами которой они состоят. Эти законы окажутся справедливыми, если будут награждать и карать в меру того добра и зла, которое человек сделает обществу. Эти законы, опирающиеся на видимую, реальную власть, основанные на действительных потребностях, будут обладать, конечно, большей силой, чем законы религии, зиждущиеся на шатких, туманных и призрачных основах, которые, как показывает опыт, никогда не были в состоянии сдерживать человека, чей разум старались подавить как самое опасное и вредное его свойство.

Если бы вместо того, чтобы душить разум, люди научились его совершенствовать; если бы, вместо того, чтобы пичкать нас ложью, нам преподавали истину; если бы вместо сверхъестественной морали нам проповедовали мораль человеческую, основанную на реальном опыте, не было бы надобности ни в каких выдуманных побудителях, ни в устрашающих баснях, чтобы мы почувствовали и признали всю необходимость добродетели. Каждым легко может убедиться, что его собственное счастье целиком зависит от его поведения, от соблюдения всех пред писаний морали. Если он женат, он поймет, что ради собственного счастья надо быть заботливым, надо с любовью и нежностью относиться к подруге своей жизни, с которой судьба свела его, чтобы делить все радости и печали; по друга же его, сообразуясь с собственными насущными интересами, поймет, что она должна запретить себе все, что может омрачить ее супруга и отнять или поколебать его уважение, его доверие, его чувства к ней. Отцы и матери поймут, что их дети должны стать впоследствии их утешителями и опорой их старости и что поэтому они насущно заинтересованы в том, чтобы с малолетства внушать им те чувства, благодетельными плодами которых хотели бы сами воспользоваться. Дети же, как только научатся рассуждать, поймут, как важно для них заслужить любовь родителей, как важно оказывать им все знаки благодарности, которых они впоследствии будут вправе ожидать и от своего потомства. Хозяин поймет свои обязанности по отношению к слугам; он узнает, что для того, чтобы ему преданно служили, он должен быть заботлив, добр и снисходителен; слуги же не смогут не признать, что они заинтересованы в благополучии, процветании своего хозяина, что их прямая выгода — заслужить расположение хозяина, от которого зависят. Человек поймет, как ему нужно сердце друга, и ради собственного же счастья постарается вызвать и развить дружеское к себе отношение. Члены всякой семьи сочтут необходимым поддерживать между собой связь, диктуемую самой природой, чтобы совместно противостоять беде и общими усилиями стремиться к благополучию. Члены любого сообщества, если они сознают его цель, поймут, что ради этой цели надо честно и добросовестно выполнять взаимные обязательства. Каждый по собственному разумному побуждению заметит, что его судьба связана с судьбой всей нации, что он необходимо участвует в ее процветании и разделяет ее бедствия. Следовательно, каждый поймет, насколько он заинтересован в том, чтобы по мере своих сил и способностей в той или иной области преданно служить своей стране; он поймет, что всякий, наносящий ущерб его стране, — человек опасный и что враг государства неизбежно оказывается врагом и каждого подданного.

Проще говоря, всякий человек, который захочет поразмыслить о самом себе, будет вынужден признать, что добродетель необходима для его же собственного счастья. Он увидит, что справедливость должна быть основой всякого общества, что добродетель неизбежно вызывает симпатии и любовь и что всякий, кто не враг себе, будет стремиться их заслужить; человек поймет, что он нуждается в уважении своих собратьев; что он должен ревниво относиться к собственной репутации; что слабое существо, которое ежеминутно подстерегают опасности и несчастья, должно в собственных же интересах проявлять сострадание и человечность к своим ближним, должно оказывать им помощь, в которой оно само в любую минуту может испытать нужду.

Стоит нам лишь подумать о том, какие последствия влекут за собой человеческие страсти, и мы почувствуем всю необходимость подавлять эти страсти, чтобы избавить себя от иной раз уже бесполезного раскаяния, от укоров совести и их неизбежных горьких плодов. Минутного размышления достаточно, чтобы сознать все опасности, которыми чревата человеческая злоба, все роковые последствия мстительности, клеветы и злоречия. Каждому нетрудно заметить, что, дав волю своим желаниям, он неизбежно становится врагом общества; в таком случае законы должны сдержать всякого, кто, невзирая на доводы собственного разума, не посчитался бы со своими внутренними побуждениями, долженствующими удержать его от дурного поступка.

Мне скажут, что если человек несвободен в своем поведении, то он не может сдерживать свои страсти, а поэтому закон не вправе его наказывать. Я отвечу, что если человек необходимо должен делать зло, то окружающие его люди со всей необходимостью должны его ненавидеть за то зло, которое он им причиняет, и что общество ради самосохранения и собственного благополучия имеет все права устранить человека, по необходимости приносящего ему вред. Неизбежные проступки человека необходимо вызывают ненависть всех, кто испытывает последствия этих проступков.

Если человека, считающегося с собственным разумом, совершенно реальные и веские причины побуждают делать другим добро и воздерживаться от зла, то он имеет не менее сильные стимулы к сопротивлению своим склонностям, ведущим к пороку. Опыт не может не показать ему, что рано или поздно он сам становится жертвой собственных проступков; нет порока, который не заключал бы в себе собственного возмездия. А если так, то из чувства самосохранения, из осторожности всякий здравомыслящий человек никогда не даст воли своим порочным наклонностям; он поймет всю необходимость сдерживать себя в наслаждениях; он оценит трезвость и целомудрие; всякий же, отказавшийся признать эти истины, неизбежно поплатится здоровьем и повлечет за собой презрение общества, и избавит его от этого только смерть.

Неужели, сударыня, нужно какое-то особое, божественное откровение, чтобы почувствовать всю непререкаемую истинность такой морали? Неужели нужно уноситься в заоблачное будущее в поисках шатких, мнимых оснований для того поведения, которого мы должны придерживаться в этом мире? Не достаточно ли простого желания счастья и чувства самосохранения, чтобы почесть себя обязанным воспользоваться теми средствами, без которых невозможно достичь этой цели, общей всем разумным существам? Всякий, стремящийся к гибели и обрекающий себя на бедственное существование, всякий жертвующий своим истинным и прочным счастьем ради минутных наслаждений — безумец или ветреник, не дающий себе труда подумать о своих насущных интересах.

Если такие ясные и естественные принципы этой человечной морали до сих пор не признавались, то в этом опять-таки повинна только религия. Религиозные представления— темные, мистические, противоречивые — сделали из наиболее очевидной и доказуемой морали мораль непостижимую, таинственную, шаткую и никому не нужную. В руках наших священников мораль превратилась в не поддающуюся решению загадку. Вместо того, чтобы вывести наши обязанности из природы самого человека, они поставили их в зависимость от блага, которого не в состоянии постичь человеческий ум; они пытаются найти в небе опору для здания, сооружаемого на земле; они хотят управлять нашей нравственностью в согласии с двусмысленными, никчемными, противоречивыми откровениями, ввергающими нас в страдания и беды. Священники решили, что их моральная система, будет прочнее и неколебимее, если отдаленные кары и награды за несоблюдение или выполнение ее предписаний они возложат на самого бога. Их безумие дошло до утверждения, что человек будто бы не должен любить себя, что, наоборот, он должен себя ненавидеть, что для своего будущего счастья он должен отказаться от всяческого счастья на земле.

Вместо того, чтобы направлять человеческие страсти на благо общества, вместо того, чтобы подвигнуть человека к содействию общему счастью, они требуют подавлять и уничтожать страсти, свойственные человеческой природе, страсти, без которых мы не были бы людьми и общество не могло бы существовать. Наконец, они наложили руку на все наслаждения жизни, потому что совершенный человек должен будто бы быть совершенно бесчувственным. Не будем же удивляться, что эта сверхъестественная или, скорее, противная природе мораль оказывалась всегда никчемной. Ни бороться с природой, ни уничтожить ее нельзя; она сильнее всех призраков воображения. Не взирая на все беспочвенные мистические теории, человек всегда будет стремиться к благополучию и всегда будет избегать страдания. В человеке всегда будут живы страсти; но когда человек научится владеть своими страстями, когда он будет направлять их на общее благо, эти страсти будут вполне законны и уместны, и поступки, продиктованные ими, заслужат только всеобщее одобрение; когда же человек даст волю своим страстям и они окажутся вредны и опасны для общества и гибельны для него самого, он понесет заслуженное наказание и вызовет ненависть в ему подобных, испытавших на себе действие его роковых страстей. Человек всегда будет искать наслаждений, потому что ему свойственно любить все, что скрашивает и делает приятным существование; никогда не удастся заставить человека любить неудобства и несчастья. Христианская мораль, словно нарочно придуманная для того, чтобы сковать человеческую природу и поработить ее выдуманным призракам, не имела поэтому никакого влияния на большинство людей. Она послужила лишь к тому, чтобы измучить, истерзать некоторые слабые и легковерные души, и не смогла удержать ни одного человека, увлеченного сильной страстью или укоренившейся привычкой. Когда же людям делались поблажки и эта мораль приспособлялась к их склонностям и страстям, она со всей очевидностью нарушала главные принципы непреложного вероучения; применяемая же со всей строгостью, она оказывалась невыполнимой; такой морали оставались верны лишь немногие фанатики, которые, заглушая в себе голос сердца, голос природы, становились еще менее выносимы для общества. Христианская мораль, принятая большинством святош, не искореняя их привычек или естественных склонностей, повергала их лишь в вечное противоречие с самими собой; вся жизнь этих святош превращалась в непрерывную цепь проступков и угрызений совести, грехов и раскаяния, преступлений и их искупления, наслаждений, в которых они без всяких оснований себя упрекали, и совершенно бесплодных сожалений. Другими словами, религиозная мораль вносила смуту и раздоры в человеческую душу, в семью, в жизнь целых наций; она воспитала экзальтированных фанатиков, педантичных святош; она породила много безумцев и несчастных; но она никого не сделала лучшим; хорошими оставались всегда только те люди, которых сделали такими природа, воспитание и привычка.

Поведение человека всецело зависит от его темперамента; благие, с раннего возраста усвоенные привычки, достойные примеры, разумные убеждения, уменье сдерживать страсти приводят нас к добродетели, делают нас способными к счастью. Трудно быть добродетельным и счастливым человеку с горячим, пылким характером, обуреваемому безудержными страстями. Довольство собой и послушание разуму требуют известного спокойствия. Природа, наделяя нас живыми страстями или пламенным воображением, оказывает нам скверную услугу: мы часто становимся в тягость самим себе и вредим нашим ближним, мы не в состоянии сообразоваться с собственными истинными интересами и сдерживать наши склонности. Но страсти, которых не в состоянии обуздать разум, не сдержат и призраки религии. Мы напрасно пытались бы с помощью религии достичь счастья, если по своей природе неспособны к нему, неспособны развить в себе добродетели, недостижимые вследствие неуравновешенности характера. Религия не может изменить человека; он всегда остается таким, каким его создали природа или привычка, а если она все же и добивается некоторых перемен в человеке, то я уже доказал, что эти перемены не в его пользу.

Итак, сударыня, вы можете поздравить себя с тем, что вы появились на свет наделенной столь благоприятными склонностями, что вам были внушены здравые принципы, позволяющие вам быть довольной своей судьбой и стремиться к добродетели — и по привычке, и по собственному влечению. Будьте же по-прежнему источником радостей и счастья вашей семьи, обожающей и почитающей вас. Продолжайте благотворить окружающих вас. Продолжайте свою деятельность, столь справедливо снискавшую вам любовь и уважение всех ваших близких и друзей. Любите себя; уважайте себя; эти законные и благодетельные чувства не могут заслужить осуждения у людей. Трудитесь для собственного счастья, заботясь о счастьи всех, с кем вас связала судьба; не забудьте уделить и мне некоторую долю вашей драгоценной дружбы; разрешите мне поздравить себя с тем, что мне удалось изгнать из вашей души омрачавшие ее тучи; что по моему совету вы обратились к разуму, оказавшему вам столь ценные услуги в борьбе с вашим слишком впечатлительным воображением. Отрекитесь навсегда от суеверия, могущего принести лишь несчастье; пусть вашей единственной религией будет естественная мораль; пусть вашей неизменной целью будет счастье, а вашим руководителем — разум, и да поможет вам добродетель достичь этой высокой цели; пусть эта добродетель будет вашим единственным богом. Любить добродетель и жить в добродетели — вот единственный способ поклоняться богу. Если действительно есть бог, заботящийся о своих творениях, бог справедливый, добрый и мудрый, он не прогневается на вас за обращение к разуму; если есть другая жизнь, этот бог не покарает вас и не ввергнет в несчастье, раз он отдал в ваши руки счастье стольких людей в этом мире.

Остаюсь и так далее