Опытная женщина с безупречной репутацией 2 страница
Это было правдой. В мае она инвестировала 800 тысяч в модернизацию – установила на вышках двигатели «Дизель», которые качают нефть в полтора раза быстрее. Свободных средств у нее никогда не водилось, так что пришлось взять большую краткосрочную ссуду. Рассчитывала быстро расплатиться – в воздухе уже попахивало всеобщей забастовкой, а в своих рабочих Саадат была уверена.
– Зачем проверять? И так знаем, – ответил мужчина. – Денег не нужно. Откажите стачечному комитету. Никаких уступок. Это всё, что нам нужно.
Вот чего она никак не ожидала.
– Вам не нужны деньги?!
Голос дрогнул. Стратегия переговоров провалилась.
Не пойти на уступки?! Это навсегда испортит отношения с рабочими. Она собиралась подать комитетчикам чаю, сладостей. Поплакать, пожаловаться на вдовью долю. В конце концов, подняла бы тарифные расценки на десять, максимум 12 процентов – и все остались бы довольны.
Но еще ужасней другое. Если остановятся насосы, нечем будет выплачивать ссуду. А это банкротство и разорение.
– Молчите, мадам Валидбекова? Решайте, что вам дороже – деньги или сын. Говорите сейчас, я должен передать ваш ответ немедленно!
– Да, да, да! – задыхаясь вымолвила она. – Я откажу комитету. Только верните Турала!
Сердце трепетало в панике, но мысль продолжала работать. Сына можно переправить в Тебриз, к родственникам мужа. И потом договориться с комитетом…
– Мальчик поживет у нас до конца забастовки, – сказал неизвестный. – Потом вернем, зачем он нам?
Связь разъединилась.
Не обращая внимания на слуг, толпившихся у входа, Саадат осела на пол, схватилась руками за голову.
Конец. Помимо восьмисот тысяч, которые нужно вернуть банку до конца июля, еще надвигаются выплаты процентов по прошлогоднему кредиту. Она всегда исходила из того, что, если у тебя имеется рубль, нужно занять еще девять – и всё вложить в будущее. Эта стратегия в считанные годы позволила учетверить оборот, но работала она лишь при постоянной подкачке новых средств. Если добыча нефти прекратится, зыбкая конструкция рассыплется. Кредиторы налетят, как коршуны. Конкуренты, почуяв легкую добычу, стакнутся, не дадут продать участки и оборудование по рыночной цене…
Больше всего Саадат потрясло равнодушие главаря похитителей (или посредника?) к деньгам. Идейные злодеи – самые страшные. Такие во имя светлого будущего пролетариата запросто убьют семилетнего мальчика. Достоевский со своей слезой ребенка для них не авторитет.
Ах, не денег ей было жалко, не вышек, не запасов нефти! Невыносима мысль о том, что Турала впереди ждет бедность. Не нищета, конечно. Уж какие‑никакие крохи от кредиторов утаить всегда можно. Но величественного, с неограниченными возможностями будущего мальчику не видать.
Саадат предавалась отчаянию минут пять. Может быть, десять. А потом взяла себя в руки.
Во‑первых, лучше скромное будущее, чем вообще никакого, сказала она себе.
Во‑вторых, нельзя сдаваться раньше времени.
Честно говоря, сдаваться она не умела ни раньше времени, ни позже времени.
Вечер еще не наступил.
Что можно сделать?
В другой стране или хотя бы в другом городе Российской империи она обратилась бы в полицию. Но только не в Баку. Для мусульманки это означало бы навсегда потерять лицо. Жаловаться в русскую полицию еще худший срам, чем решать тяжбу в русском суде. Даже при убийстве родственника бакинец не обратится к властям. Мстить врагам нужно самому, а не можешь – предоставь возмездие Аллаху.
Господи, да плевать на потерю лица! Но эта полиция только и умеет, что брать бакшиш. Никого они не найдут, сколько им ни посули. Не для того эти шакалы существуют.
Значит, нужно попробовать традиционный путь, которым в такой ситуации пошла бы всякая мусульманская мать, не имеющая защитника, но располагающая средствами.
Только нужно спешить. Очень мало времени.
* * *
Уже через час, поговорив по телефону с несколькими знающими людьми, Саадат знала, к кому следует обратиться и как этого человека найти.
Есть знаменитый гочи с очень хорошей репутацией, некий Кара‑Гасым. О нем уже неделю говорит весь город, потому что недавно в Шубанах этот человек в одиночку перестрелял целую банду армянских анархистов. Осведомленный человек сказал: если Кара‑Гасым возьмется – сделает. А не возьмется – значит, никто не поможет.
Еще через полчаса, укутанная в старый хиджаб младшей служанки, Саадат шла по Старому Городу.
Посредник, которого прислал осведомленный человек, показал во двор:
– Это здесь, госпожа. По лесенке и наверх. Дальше я с вами не пойду, и да поможет вам Аллах.
С бьющимся сердцем, но шагом твердым и решительным вошла она в комнату, где на коврах висело много оружия, а у стола огромный пышноусый детина ел сухофрукты, зачерпывая их горстями.
Скорбный рассказ он выслушал молча. Сразу сказал:
– Нет, не возьмусь. Уходи, женщина.
– Здесь пятнадцать тысяч. – Саадат развернула и показала деньги – все, какие были дома. – Будут еще.
Он на деньги и не взглянул. Везло ей сегодня на бессребреников.
– Черный Гасым честный человек. Если не могу сделать, так и говорю. У меня, женщина, сейчас есть дела поважнее. Я сейчас занят. Я слово дал. Смирись с судьбой. Если тебе дорог сын, променяй на него свое богатство.
Про настоящих гочи известно: их слово – камень. Если что сказал – не переубедишь и не разжалобишь. Упрашивать бесполезно.
Ослепнув от нахлынувших слез, Саадат поднялась, побрела куда глаза глядят. Какая‑то дверь. Переход или коридор. Стена.
Кажется, она вышла не туда, откуда пришла.
Промокнула слезы, попыталась сориентироваться.
Коридор. Двери. Толкнула ближайшую.
В довольно большой комнате на низком диване кто‑то спал, накрытый одеялом. У столика, скрестив ноги, сидел заросший черной щетиной дагестанец в папахе, что‑то быстро писал. Это было удивительно. Саадат никогда не видала, чтобы горцы строчили карандашом по бумаге.
Грамотей поднял голову. Саадат, уже хотевшая прикрыть дверь, замерла.
Где‑то она уже видела эти синие внимательные глаза, тонкий нос, брови вразлет. Зрительная память у Саадат была превосходная.
Не может быть!
Да он, точно он! Муж киноактрисы Лунной, любимицы бакинской прессы!
Но ведь беднягу убили разбойники, сразу после арташесовского раута, где Саадат впервые увидела этого лощеного московского денди. Фамилия у него была какая‑то не очень русская. Фон… Нет, Фандорин. Когда прочитала в газете о его гибели, вздохнула. Там, в пещере, что‑то такое она в нем усмотрела. Даже, помнится, подумала: не взять ли на заметку. Красивый, статный, немолодой. Вот только глаза слишком умные.
– Что тебе надо, женщина? – спросил призрак по‑русски, очень недурно имитируя аварский акцент. – Почему на меня смотришь?
Но загадка непонятного воскрешения актрисиного мужа недолго занимала несчастную мать. Пусть все человечество погибнет, воскреснет и снова погибнет – что ей за дело, если Турал в руках фанатиков?
Однако этот человек здесь живет. Может быть, он замолвит словечко перед грозным гочи?
Вместо ответа Саадат откинула чадру. Показала лицо, мокрое от слез.
Фальшивый аварец нахмурился.
– П‑постойте, – сказал он уже без акцента, но с легким заиканием. – Вы ведь… Не помню имени… Мы с вами встречались в Мардакянах.
Она рухнула на колени и разрыдалась. Хотела воззвать к жалости, но начала плакать – и не могла остановиться.
– Да что с‑случилось?
Не сразу, в несколько приемов, давясь слезами, Саадат рассказала о своей беде. Получилось бестолково. Некоторые вещи повторила по три раза, а другие, важные, пропустила.
Фандорин слушал терпеливо. Сначала, ей показалось, без интереса, но потом что‑то зажглось в глазах.
Вопрос он задал только один и странный:
– Вы с‑сказали, ваш австриец хромой?
– Да. У него колено… Поэтому Франц не успел быстро подняться и вытащить оружие. Хотя это ничего не изменило бы. Их было пятеро…
– Подождите здесь, госпожа… Валидбекова, так? Я скоро вернусь.
И вышел.
Подождать? Как бы не так!
Сняв туфли, Саадат на цыпочках прокралась коридором.
– …И денег не требуют! Им нужна забастовка, а не выкуп, понятно тебе? – слышался голос Фандорина. – Очень возможно, что это наш хромой!
Гочи недовольно прогудел:
– Э, теперь за каждым хромым бегать будем?
Пауза. Потом русский сухо сказал:
– Ну, как хочешь. Тогда я сам.
Шумный вздох.
– Ладно, Юмрубаш. Куда ты, туда и я. Я твой япон слово дал.
Странная компания
Забот было много, а дело не двигалось. Уже целую неделю, с утра до вечера, Фандорин был занят поисками революционера по прозвищу Дятел – тщетно. Такой птицы в бакинских зарослях не водилось. Или же она умела очень хорошо прятаться.
При этом всякой пернатой нечисти в городе было достаточно: армянский бандит Черный Ястреб, лезгинский бандит Белый Сокол, русский налетчик просто Сокол, тюркский головорез Лешиейэн, то есть Стервятник, а вот про Дятла ничего разузнать не удалось, хоть Гасым расспрашивал самых разных людей (а контакты у него были повсюду). Вдвоем они побывали во всех районах вытянувшегося вдоль моря города, обошли окрестности. Гасым задавал вопросы, Эраст Петрович изображал сурового горца‑телохранителя и молчал.
С хромым выходило наоборот – в Баку было много колченогих революционеров и разбойников, причем первые при всем многообразии политических оттенков мало чем отличались от вторых.
Кроме бесплодных поисков у Фандорина было еще два занятия: он ухаживал за Масой, который был по‑прежнему очень плох, и вел дневник.
Раздел «Дерево» день ото дня обогащался сведениями о бакинских революционных организациях: большевиках, меньшевиках, анархистах, эсерах, мусаватистах, дашнаках, панисламистах.
Раздел «Иней» выглядел всё мрачнее и мизантропичней. Там подряд шли причитания о скудости человеческого ума, ненадежности морали и крахе технократической цивилизации. Самоедство Эраста Петровича дошло до столь критической точки, что в дневнике появилась запись следующего содержания:
«Человек никогда не должен говорить о себе: «Я – дерьмо». Если ты оказался никчемен или совершил что‑то гадкое, говори: «Я в дерьме». Потому что, если ты угодил в дерьмо даже по собственной вине, еще можно выкарабкаться и отчиститься. Но если ты признал себя дерьмом, ты соглашаешься на вечное существование в выгребной яме».
Хуже всего, что в разделе «Клинок», куда полагалось записывать продуктивные идеи, зияли удручающие пропуски. Заполнить их было нечем.
Так продолжалось до момента, когда в комнате, где Фандорин мрачно исполнял долг перед Никки‑до, появилась плачущая женщина в черном. Ее несомненно прислала Удача, сжалившаяся над своим полуопальным любимцем.
Эраст Петрович сразу сопоставил два факта: похищение ребенка не ради выкупа, а ради расширения забастовки (мотив явно не бандитский, а революционный); плюс хромой гувернер, который как‑то очень легко для драгунского офицера дал себя обезвредить, а затем бесследно исчез.
Расследование, разумеется, полагалось начать с осмотра личных вещей герра Кауница.
Госпожа Валидбекова быстро придумала, как это устроить.
– Я вдова и не должна пускать в дом постороннего мужчину. Но у меня похитили сына. Я женщина, я испугана. Как в Баку поступает женщина, когда она испугана?
Фандорин пожал плечами. Он не знал.
Ответил Гасым, который разглядывал Валидбекову с нескрываемой враждебностью. Ему очень не нравился весь этот поворот событий.
– Когда женщина страшно, она берет телохранитель.
– И чаще всего из северных горцев, – сказала Валидбекова. – Потому что они злые и верные.
– Отлично, – кивнул Эраст Петрович. – Я буду з‑злой и верный. Идемте.
На улице она снова укуталась в свои черные тряпки, ссутулилась, походка стала семенящей. Эта дама обладала незаурядными актерскими способностями. Два телохранителя – гочи и аварец – шли, отстав на шаг. Встречные поглядывали на троицу с почтением, но без удивления.
– Что мне сказать забастовщикам? – послышалось из‑под чадры.
– Когда вы их ж‑ждете?
– Через четыре с половиной часа.
– Я вам отвечу после осмотра комнаты гувернера.
* * *
Дом у госпожи Валидбековой был странноватый. Обставлен по‑восточному: всё диваны да ковры, резная персидская мебель, на стенах какие‑то арабские изречения. А в кабинете стол завален биржевыми сводками и чертежами, целых три телефона, компактный телеграф и даже – новинка из новинок – аппарат факсимильной связи.
Интерьер богатого Бакинского дома
– Это‑то вам з‑зачем?
– Бывает нужно отправить документ с подписью или чертеж, – коротко ответила хозяйка.
Дома она сняла чадру и стала держаться иначе. Глаза смотрели цепко и требовательно, движения сделались резкими, речи немногословными. Невозможно было поверить, что эта дама способна рыдать или умолять. Всяких женщин повидал на своем веку Эраст Петрович, но такой, пожалуй, еще не встречал. Интересный экземпляр. Что за человек был ее покойный муж? Неужели на портрете изображен он – толстощекий боров в феске, с фатовскими усами?
Гасым остался в гостиной пить чай со сладостями, а Фандорин с Валидбековой поднялись наверх, где в маленькой квартирке (прихожая, санитарный узел, жилая комната) обитал хромой.
На лестнице Эраст Петрович покосился в зеркало. Папаху снять он не осмелился, чтоб не сверкать лысым черепом; в сочетании с черной от щетины физиономией вид был просто кошмарный.
Жил герр Кауниц аккуратненько, как подобает немцу и военному.
Диплом за меткую стрельбу. Кубок за верховую езду. Наградной жетон за рубку лозы.
Коллективный снимок семейства. Все надутые, принаряженные, с выпученными глазами. Фатер, мутер, четыре сына (сплошь в мундирах), три медхен.
– К‑который?
– Вот этот. Только здесь он совсем молодой. Не похож на себя. Он был высокий, сильный, спокойный. Бедняжка… – вздохнула Валидбекова, но без особенного чувства. Это понятно: мать, думает только о сыне. На чужого человека эмоций не хватает. – Франц наверняка мертв. Сопровождающих всегда убивают. Чтобы продемонстрировать родителям серьезность намерений.
Эраст Петрович ничего на это не сказал. Делиться подозрениями с госпожой Валидбековой в его планы не входило.
Он рылся в ящиках стола, искал какой‑нибудь документ с фотокарточкой.
Ага, вот. Герр Кауниц состоял в Bakinische Deutsch‑Osterreichische Verein[5]– и был не просто член, а Ordentliches Vorstandsmitglied[6]. С маленького снимка смотрел мужчина немногим за тридцать, с волевым подбородком и уверенным взглядом. Наверное, был хорошим воспитателем для мальчика. Если функции Кауница ограничивались только этим…
– Он что‑нибудь говорил о своей деятельности в немецком землячестве?
– Нет. Он мало про себя рассказывал. Я, собственно, не расспрашивала… Если мы беседовали, то лишь о Турале.
– А что вы вообще з‑знаете об этой организации?
Валидбекова без интереса взглянула на членский билет, пожала плечами.
– В Баку несколько тысяч немцев – германских и австрийских подданных, прибалтийцев. У них своя жизнь.
Фандорин перешел к книжным полкам. Господин Кауниц был не чужд чтения. Романов нет, зато много литературы по военному делу и спорту. А это у нас что? «Манифест коммунистической партии». Однако тут же Лассаль, Клаузевиц, Ницще. Широкий круг интересов.
– Каких п‑политических взглядов он придерживается?
– Понятия не имею. – Хозяйка была удивлена. – По‑моему, я ни с кем и никогда в своей жизни не разговаривала о политике. Даже с эсерами, которым ежемесячно плачу две тысячи, чтобы не мешали работать.
Больше ничего, за что можно зацепиться, Эраст Петрович в комнате не нашел. Франц Кауниц был либо непричастен к похищению, либо позаботился перед акцией убрать всё подозрительное. В пользу версии о невиновности говорило то, что деньги, пятьсот с чем‑то рублей, остались на месте. Но и это могло быть сделано специально – чтоб запутать след.
– Расскажите как можно п‑подробней про телефонный звонок. Попытайтесь вспомнить всё слово в слово.
Память у Валидбековой была отменная. Даже удивительно, учитывая потрясение.
– Значит, вы уверены, что говорил именно русский? – уточнил Фандорин.
– Или тот, кто очень хорошо знает язык. Но даже если они взяли русского посредника, это ничего не значит. И так понятно, кто похитил Турала.
– Вот как? – поразился Эраст Петрович. – Кто же?
– Как кто? – Вдова тоже была изумлена. – Естественно, армяне.
– Послушайте… – Фандорин поморщился. – Вы же умная. Или вы тоже считаете, что во всех з‑злодействах на свете могут быть виноваты только армяне?
– Нет, конечно. Мерзавцев много в любой нации. Но это бакинская специфика. У наших бандитов – даже тех, кто называет себя революционерами, – существует распределение: у армян детей похищают тюрки, у тюрков – армяне. Это помогает избежать осложнений с родственными связями.
«А ведь она права. Банда Хачатура была армянская. И вообще армяне участвуют в революционном движении гораздо активнее, чем мусульмане. Кроме того, тюркские шайки не принимают инородцев, а революционеры – за интернационал. Австриец вряд ли стал бы сообщником у бакинских гочи, а вот у армянских «маузеристов» – запросто».
– Что я должна сказать стачечному комитету? – опять спросила Валидбекова.
Ясно было, что этот вопрос сейчас ее волнует больше всего.
– Просто скажите п‑правду. Про похищение они наверняка уже слышали, но не знают о требовании преступников. Уверен, что рабочие отнесутся к вам с сочувствием и согласятся подождать.
«Вот ведь умная женщина, а такой простой вещи сообразить не может!»
В ее ответе прозвучало раздражение:
– Вы производите впечатление умного человека, а говорите глупости! Похитителям наплевать, чего от меня требует комитет! Им нужно, чтобы мои вышки перестали качать нефть! Они хотят расширения стачки! Разжалобить рабочих я могу – это нетрудно. Но если предприятие не забастует, моего сына убьют! А если оно забастует, я разорюсь! Неужели непонятно?
– Тогда всё совсем п‑просто. Что лучше: мертвый сын у богатой матери или живой сын у разоренной матери?
Она опустила голову.
– Значит, отказываю, причем грубо. Объявляю, что все зачинщики уволены. Тогда стачка гарантирована. Завтра же, как только станет известно, что Саадат Валидбекова перестала добывать нефть, на меня насядут кредиторы. Первая выплата через два дня, первого июля…
Он не слушал ее, думая: найти «делонэ», это раз; выяснить, откуда звонил русский, это два…
– Господин Фандорин! – Саадат схватила его за локоть. Сильно. – Если вы вернете мне сына до первого числа, я вас щедро отблагодарю. Я подарю вам свою лучшую вышку в Сураханах. Она дает сто тысяч пудов «белой» нефти!
– Какой? – рассеянно переспросил Эраст Петрович и рассердился. – Слушайте, не мешайте думать! Я возьму лист б‑бумаги, хорошо? – Он сел за письменный стол, пододвинул чернильницу. – А вы не стойте над душой, приведите сюда Гасыма. Не сразу. Мне нужно десять минут покоя!
Разбрызгивая фиолетовые брызги, стальное перо жирно вывело долгожданный иероглиф «Клинок».
Как вернулись Саадат Валидбекова и Гасым, Фандорин не заметил – он сосредоточенно писал.
Оторвался от листка, только когда Гасым громко ответил хозяйке на заданный шепотом вопрос:
– Всегда так. Головой думать не умеет – должен бумажка писать. Бумажка нет – голова плохой, совсем не работает.
Перечитав написанное, Эраст Петрович сам себе кивнул. Листок скомкал и кинул в мусорную корзинку – он был больше не нужен.
– Действовать будем так. Во‑первых, я воскресну. Уже пора. Мне понадобится помощь подполковника Шубина. На всех главных перекрестках стоят г‑городовые. «Делонэ» бежевого цвета – машина приметная. Надо попытаться восстановить путь ее следования. Второе: Шубин сделает запрос на телефонную станцию, и мы узнаем, откуда звонил посредник. Третье…
– Э, э, э! – густым басом взревел Гасым, сорвал папаху и шмякнул ею об пол. – Я с полиция ничего делать не буду! Режь – не буду!
– Я тоже, я тоже! – замахала руками Саадат. – Это навсегда погубит мою деловую репутацию. Это Баку! У нас серьезные люди свои проблемы с помощью полиции не решают.
Фандорин слушал и не верил. Гасым – ладно, он дикарь. Но госпожа Валидбекова должна была бы понимать. К ее разуму он и воззвал:
– В похищении участвовали пять человек. И это не вся банда. Кто‑то наблюдал со стороны и дал знать п‑посреднику, что операция прошла успешно. Посредник протелефонировал вам. Он сказал: «Я должен передать ваш ответ немедленно» – значит, есть еще кто‑то, кому он докладывает. Это целая организация. И вы хотите, чтобы мы с Гасымом справились с нею вдвоем?
– Вчетвером, – сказала Валидбекова. – Я буду с вами. И еще Зафар. Он евнух, он мне предан.
– Вай, женщина и евнух! – Гасым, только что поднявший папаху, снова швырнул ее на пол. – Юмрубаш, скажи ей по‑русски, что думаешь! По‑нашему такие слова нету!
Но Эраст Петрович ничего не сказал – ни Валидбековой, ни своему экспансивному товарищу. Соображениями, которые пришли Фандорину в голову, с этой аудиторией делиться не стоило.
* * *
– Хм. Ни за что бы вас не узнал. Поразительно, как меняют внешность десятидневная щетина и иной… стиль одежды, – сказал Шубин и сам рассмеялся своим словам. – Понимаю – в устах жандарма это звучит наивно. Но я, собственно, никогда не занимался оперативной работой. Моя сильная сторона – сбор сведений. А в особенности их использование.
Подполковник лукаво усмехнулся.
– П‑потому я к вам и обратился.
Не было смысла объяснять помощнику градоначальника, что дело не в щетине и не в «ином стиле одежды». Когда надеваешь маску, меняешь всё: мимику, жестикуляцию, походку, даже частоту пульса. В отставного статского советника временно вселился обитатель диких гор – Фандорин придумал ему судьбу, свыкся с ней. Этот суровый человек покинул родные края, скрываясь от кровников. Он знает, что они идут по следу и могут напасть где угодно – хоть бы и в Баку. Поэтому аварец всё время напряжен, как готовая к выстрелу тетива.
Подполковнику Эраст Петрович позвонил прямо из дома Валидбековой, улучив минуту, когда никого не было рядом. Шубин – редкостная удача – находился на службе. В первый миг, когда Фандорин назвался, вскрикнул от изумления, но быстро взял себя в руки.
Полчаса спустя Эраст Петрович уже входил к нему в кабинет. Внизу дикого человека никто не остановил. «Мнэ к Шубин», – гортанно сказал Фандорин, и дежурный не задал ни одного вопроса. Видимо, к Тимофею Тимофеевичу нередко наведывались экзотичные посетители.
Коротко, без лишних подробностей Эраст Петрович объяснил, что произошло ночью после банкета в Мардакянах и почему он счел за благо перейти на нелегальное положение. О Гасыме, естественно, ни слова.
Трудно сказать, догадался ли подполковник, что ему рассказали не всю правду. Маленькие припухшие глазки посматривали остро, с любопытством.
– Когда я сообщил в корпус о вашей гибели, там ужасно удивились. Даже перезвонили. Лично от Жуковского. Знаете, я впервые в жизни удостоился чести разговаривать с командиром жандармского корпуса, товарищем министра внутренних дел. – Подвижная физиономия Тимофея Тимофеевича изобразила благоговение. – Его превосходительство сказал: «А, так тело Фандорина не нашли? Ну тогда еще бабушка надвое» – и повесил трубку. Я, правду сказать, счел сие начальственной дурью. А он, оказывается, был прав. Видимо, хорошо с вами знаком?
– Вы что‑нибудь знаете про революционера по кличке Дятел? – невежливо ответил Эраст Петрович вопросом на вопрос. Пора было переходить к делу. – Как я ни пытался, не сумел выйти на след этого г‑господина.
– И не выйдете. – Мятые веки на секунду прикрылись, будто Шубин желал скрыть от собеседника выражение глаз. А когда посмотрел снова, взгляд стал другим: деловитым, серьезным. – Это личность, известная очень немногим. И никто из них болтать не станет.
– Так‑так, говорите! – подался вперед Фандорин.
Он уже стал думать, что Гасым ослышался или не так понял. Но Дятел, оказывается, существует!
– Главный финансист большевистской партии. Иногда подбрасывает деньжонок другим революционным группам – в обмен на всякого рода услуги. Осторожен как черт. Настоящий дятел: стук слыхать, а самого не видно. Мы его ни разу не арестовывали. И филерам на глаза он не попадался. Словесного портрета и то нет.
– Быть, может, не очень искали? – осведомился Фандорин, уже имея некоторое представление о принципах работы бакинских правоохранителей.
Тимофей Тимофеевич залучился хитрой улыбкой.
– Очень возможно. Политический сыск не моя область. Про Дятла я, конечно, слышал, но всерьез им никогда не занимался. Настоящего стимула не было. Теперь, пожалуй, займусь. Если уж сам Фандорин этой птицей заинтересовался… А чем вам приглянулся именно Дятел? Это не самый хищный и уж точно не самый шумный обитатель бакинского птичника.
Ни на какие лишние вопросы Эраст Петрович этому хитрюге отвечать не собирался.
– Дятел и Одиссей, проходящий по разработкам Охранного отделения, – это одно и то же лицо?
– Не исключено, – осторожно вымолвил подполковник.
– Почему этой информации нет в д‑досье?
– Понятия не имею. Еще раз: я служу не в Охранном отделении. И вообще…
Он не договорил, но Фандорин догадался, что хотел сказать серый кардинал Бакинского градоначальства: «Мало ли вещей, которые я знаю и наверх не докладываю. Каждый за себя».
– Хорошо. Расскажите мне про з‑забастовку. У этого движения есть какой‑то организационный центр?
– Трудно сказать… – Шубин снова замялся. На этот раз, кажется, не скрытничал, а действительно не знал. – По некоторым признакам создается впечатление, что забастовка дирижируется неким штабом. Однако поверить в это трудно. В Баку столько противоборствующих революционных течений. Многие находятся в состоянии непрекращающейся войны. Не представляю, что они сумели бы договориться.
– А вы сами что‑нибудь предпринимаете, чтобы остановить забастовку? Или это опять не ваша область?
Подполковник возвел очи горе и приложил к сердцу мясистую ладонь:
– Видит бог, уж я ли не бомбардирую наместничество депешами об опасности всеобщей забастовки! Всё, чего достиг, – велено взять на себя часть дел коллеги из жандармского управления Клеонтьева. Чтобы у господина полковника освободились руки для противодействия революционерам. А мне велено заниматься иностранными происками. Что ж, приказ есть приказ.
– «Иностранными п‑происками»? – переспросил Фандорин. – Это еще что такое? Шпионаж?
– Хуже. Шпионы, работающие на чужое государство, вынюхивают тайны, но прямого вреда не наносят – разве что во время войны. А в мире нефти война не прекращается никогда. Самая настоящая – с диверсиями, саботажем, убийствами. Опаснейшие враги бакинских промыслов – англичане из «Ройял Датч Шелл» и американцы из «Стандард Ойл». И те и другие не стесняются в выборе средств.
– Но это всего лишь частные корпорации, – пожал плечами Эраст Петрович.
Нефтеналивная флотилия
– «Всего лишь»? – Шубин усмехнулся. – Они опасней и агрессивней любой военной разведки. Просто об этом в газетах не пишут, чтобы не вызывать дипломатических конфликтов. Я расскажу вам пару эпизодов из истории мировой нефтяной войны, чтобы вы получили представление о масштабе и накале боевых действий. Рокфеллер однажды взял и зафрахтовал суда всех нефтеперевозных компаний мира. Держал их пустыми, себе в убыток. Но транспортировал только свою нефть, которая, естественно, подскочила в цене до небес. А конкурентов разорил. После этого все крупные корпорации обзавелись собственными нефтеналивными флотилиями. Еще изобретательней поступила «Англо‑персидская нефтяная компания». Она разведала богатые залежи в иранском Хузистане, но никак не могла ими завладеть. Местные жители выращивали там хлопок и с тупым восточным упрямством не желали менять свой образ жизни. Не помогали ни подкуп, ни давление на шахское правительство. Тогда английские агенты тайно привезли из Индии смертельно ядовитых змей, которые быстро расплодились на хлопковых полях. Туземцы не знали, как бороться с этой напастью. Англичане великодушно предложили помощь: истребить рептилий посредством химической обработки. И действительно, все пресмыкающиеся передохли. Только заодно перестал расти и хлопок. После чего компания выкупила землю за бесценок.
Тимофей Тимофеевич рассказывал о кознях нефтепромышленников вроде бы с осуждением, но в голосе прорывалось и восхищение.