Что побуждает перенимать болезненные формы поведения?
А. Нитшке задается вопросом, как возможно и что побуждает здорового ребенка перенимать нездоровые, болезненные формы поведения? Желание обратить на себя внимание? Желание притворяться больной? Однако все эти попытки объяснения не подходят. Ребенок чувствовал себя совершенно здоровым и не предъявлял к окружающим никаких требований. «Но почему она ходит, как ее отец?.. Мы часто видим, как дети перенимают роли взрослых. Они играют в «продавца», «учителя», «отца». Они перенимают и удивительно точно воспроизводят соответствующие роли, копируя позу, жесты, походку, манеру говорить соответствующего взрослого. Но это остается игрой, перенятой ролью, которую потом можно с себя сложить. Малышка совершенно определенно не играла в отца в смысле детской игры. Она вообще не играла никакой роли. Для нее это был единственный известный случай патологии хождения. Для понимания этого феномена мы должны очень внимательно изучить процесс раннего научения прямохождению...» Опуская подробности рассуждений А. Нитшке о моторике ребенка, те многочисленные примеры непроизвольного воспроизведения движений и интонации других людей, например, актеров зрителями, т.е. взрослыми и т.д., скажем, что главным здесь является образ значимого, любимого взрослого, его пример, его образец. Тем самым мы вернулись к нашему исходному тезису о роли примера и образца в раннем детском развитии.
Приведем еще одно наблюдение, ярко иллюстрирующее наш основной тезис. Речь идет о необычайно интересном и показательном случае крайне тяжелой, болезненной реакции. В клинику поступила десятимесячная девочка с тяжелыми симптомами: по свидетельству матери, спустя короткое время после родов начались приступы рвоты. После этого трудности с питанием больше не прекращались. К этому прибавился понос. Короткое пребывание в клинике не привело к существенному улучшению. Младенца не только рвало. Затруднилось принятие пищи вообще: ребенок ел очень медленно и без всякой охоты. Несмотря на все усилия матери ребенок принимал лишь очень недостаточное количество пищи. Мать была напугана уже первой рвотой и видела в ней симптом тяжелого заболевания. Поэтому она оберегала ребенка от всяких контактов с окружением, в тишине, и была в состоянии крайнего беспокойства.
У девочки не было обнаружено никаких телесных нарушений. Однако она была очень тонкой, худой, мускулатура была расслабленной. Она не могла сидеть. Большую часть времени она была в своеобразной позе: тело лежало, как перочинный нож, сложенное между худыми и длинными ногами. Руки часто лежали на поверхности одеяла, вытянутыми вперед. Выражение лица безучастное. Бросался в глаза спокойный взгляд расширенных глаз и еще больше — выразительный рот, с которым девочка играла пальцами. Сначала врачи предположили, что речь в данном случае идет о действии на ребенка беспокойства матери. Такие случаи очень часты и обычно быстро поправимы. Через короткое время пребывания в клинике, когда за ребенком осуществляет уход опытная сестра-сиделка, все симптомы проходят. В данном случае, однако, оказалось, что это не так. Несмотря на все усилия в последующие три месяца никаких позитивных изменений не происходило. В повторной беседе с родителями также не удалось обнаружить никаких внешних факторов, которые могли бы объяснить данный случай.
Решение проблемы произошло очень неожиданно. Девочку должны были представить на лекции, как особый случай расстройств, внешнюю причину которых не удалось обнаружить. Для того чтобы она чувствовала себя уверенней, ей разрешили взять с собой ее любимую игрушку: тряпочного зайца. Когда врач посмотрел на этого зайца, у него вдруг мелькнула спасительная мысль: «Вот фактор нарушения! Мы вспомнили, как кто-то при приеме девочки пошутил, сказав: ребенок выглядит так, как его заяц. Это был крупный зверь, с гротескными формами, наподобие тех, что сейчас очень модно давать детям, с очень длинными, тонкими, свешивающимися конечностями, с головой, украшенной непропорционально большими глазами и очень вытянутой мордой, губ которой ребенок постоянно касался руками. Этого расслабленного и печально выглядевшего зайца ребенок брал с собой в постельку, вешая через спинку кровати, так что получалась точно такая же поза, в которой находился сам ребенок...», то есть сложенным пополам. Заяц был дома почти единственным объектом общения изолированного от мира ребенка. Это был образ позы, движения и настроения, с которым сталкивался ребенок и по образцу которого он и строил собственные формы. После того как девочке заменили игрушку, она «уже через несколько дней начала с удовольствием есть, стала веселой, выпрямилась, забыла старую позу без нашего содействия. Преобразование коснулось даже глубин маленькой личности. Для нас после долгих и напрасных усилий это была настоящая радость, почти потрясение, для матери — непостижимое событие. Это счастливое развитие затем, без каких-либо осложнений, продолжилось и далее дома». Думаю, что этот случай не нуждается в комментариях.
Телесный аспект подражания, как о нем говорит Р. Штайнер, не исчерпывается лишь влиянием на моторику. Находясь в присутствии воспитателя или родителей с ярко выраженным односторонним темпераментом, ребенок, будучи подвержен постоянным впечатлениям, глубоко вбирает их в себя. Например, воспитатель-холерик может часто одергивать ребенка, вызывая в нем некоторый душевный шок. Эти и подобные им впечатления не проходят бесследно, образуя в более позднем возрасте, во вторую половину жизни, предрасположенности к тем или иным заболеваниям обмена веществ, сердечно-сосудистой системы, нервной системы. Эти высказанные Р. Штайнером идеи, относящиеся к области психосоматической медицины, в начале века были совершенно новыми. Сегодня мы имеем огромный материал наблюдений и историй болезней, делающих эти положения более чем вероятной гипотезой. Идея влияния детских впечатлений на соматическое здоровье человека в настоящее время находит подтверждение в накопленном огромном материале клинических исследований.