МАРТ Чтоб тебе провалиться!
Думаю, с Пией что-то случилось примерно в то время, когда я погрязла в наших домашних разборках. Это было в начале марта, как раз во время каникул, я тогда впервые увидела Каменное лицо.
Это произошло после той самой истории с Хенриком.
Мы сидели у себя в классе и хвастались друг перед другом, кто что делал в каникулы. И вдруг Бетте заголосила:
– Вы только посмотрите на Хенрика! Куда это он так вытаращился? Это нечто!
Она ткнула в его сторону своим огромным, словно лопата, ногтем, выкрашенным в ярко-оранжевый цвет.
Все посмотрели на Хенрика. Все, кроме меня. Я и так все видела.
Он всегда садился так близко ко мне, как только осмеливался. Его длиннющее тело с вытянутыми руками и ногами было обращено в мою сторону, словно гигантский подсолнечник, словно цветок, который поворачивает голову к солнцу. В данном случае в роли солнца была я. Он все время смотрел на меня, не отрываясь, когда думал, будто его никто не видит. Смеялся любым моим шуткам и краснел, словно недозрелая клубника всякий раз, как я на него смотрела.
А я старательно избегала смотреть на него. Но я все знала. И Бетте, у которой был интеллект, как у прыща на лице, тоже.
Хенрик покраснел – клубника неторопливо созрела до темно-красного состояния. Он собрал свои конечности и, похоже, попытался завязать их морским узлом.
– Да ведь он на Линнею пялится! Хенрик, не стоит так вертеть руками, лучше обмотай ими Линнею, ведь ты об этом мечтаешь? – ядовито спросила Бетте.
Все заржали. Бетте победоносно оглянулась вокруг, словно гусыня, которая только что снесла золотое яйцо. Ей не часто удавалось сказать что-то смешное, а если и удавалось, то случайно.
Я доедала завтрак (макаронный пудинг с ветчиной). От одной только мысли о том, что Хенрик обмотает меня своими руками, мне было не по себе… Небось на пару-тройку витков хватит…
– Смелее, Линнея! Вы ведь на одних и тех же высотах. Теперь тебе не придется плясать вприсядку!
Это подала голос Анна София, преданная собачонка Бетте, выпустившая свои лиловые когти. Взять бы этих красоток за шкирки и стукнуть лбами, а потом раздобыть электропилу, распилить их на мелкие кусочки и спустить в унитаз.
Примерно таким фантазиям я предавалась вместо того, чтобы весело и остроумно отшучиваться. К тому же я почувствовала, что постепенно сама превращаюсь в перезревшую клубнику. Анна София прекрасно знала, как попасть в яблочко своей ядовитой стрелой!
Я едва ли была королевой танцпола на школьных дискотеках. Судя по всему, у парней проблемы с девчонками, которые возвышаются над толпой на целую голову. (Хотя длинные парни, как мне кажется, прекрасно чувствуют себя рядом с невысокими девушками, которые им в пупок дышат. Делаем выводы!)
Вот я и пыталась танцевать, слегка приседая, чтобы казаться хотя бы сантиметров на двадцать ниже. Точнее говоря, я шаркала на полусогнутых, как можно ниже склоняясь вниз – будто пещерный человек, который только что научился ходить на задних лапах.
Бетте протянула ко мне свою лопату, собираясь покровительственно пощекотать меня под подбородком.
– Чтоб тебе провалиться! – зашипела я. И тут зазвонил звонок.
Хенрик сгреб в охапку свои грабли и щупальца и понесся вперед за остальными, тайком кинув последний скорбный взгляд в мою сторону.
Казалось бы, я со своей безответной влюбленностью в Маркуса должна была проникнуться величайшим состраданием к тем несчастным, что оказались в такой же ситуации. Так оно и было!
Исключение составлял лишь один из этих несчастных, которого угораздило втюриться в меня.
Я его просто не выношу, даже не знаю почему. Не понимаю, почему я не радуюсь оттого, что он за мной так волочится, почему не могу поддерживать его страсть на тихом огне и хвастаться перед всеми, чтобы Бетте поперхнулась от зависти. (Хотя она наверняка посоветует ему обратиться в психушку. Она искренне считает меня не более привлекательной, чем фонарный столб.)
Но почему я так его не люблю? В первом классе мы очень дружили, и теперь, став подростком, он сохранил человеческий облик. Многие парни в этом возрасте только начинают спускаться с деревьев и учиться прямохождению.
Все началось в первый учебный день. Я заболела, и, когда все занимали места, Хенрик сел за парту, где место рядом оставалось свободным. Когда я поправилась и пришла в школу, он так и сидел с выжидательной улыбкой на лице.
У меня аж все пробки перегорели. Вот это подстава! И все-таки мне пришлось сесть рядом с ним, чтобы не привлекать внимания своим недовольством. Но я придумала план. Собственно говоря, специально я ничего не придумывала, но как-то так получалось, что я относилась к Хенрику с ледяным презрением, тут уж ничего не поделаешь. Я разговаривала только с теми, кто сидел перед нами, и иногда с теми, кто сидел сзади, притворяясь, что не слышу, как он ко мне обращается. Я вела себя так, будто рядом со мной был пустой стул. Спустя какое-то время Хенрик совсем выдохся и бросил попытки заговорить со мной.
Как-то раз я отсела за другой стол, когда мы оказались рядом за завтраком в школьной столовке, и лицо у него приняло выражение несчастного подопытного животного. А мне лишь хотелось как следует врезать ему – за то, что я так глупо веду себя с ним…
Пия относилась к толпе своих безнадежных воздыхателей гораздо проще.
– Им это только на пользу, пусть пострадают, – говорила она. – Так они развивают свои чувства. Знаешь, никто не может стать счастливым, если до этого по-настоящему не страдал. Они меня потом еще поблагодарят!
Я была окончательно сбита с толку. Пия слишком легко относилась к страданию. Возможно, я все же получала определенное удовольствие при мысли о том, что из-за меня кто-то страдает. Это делало меня интересной личностью, и поэтому мне не хотелось, чтобы кто-то снижал ценность страдания.
– Да уж, тогда твоя мама осчастливила папу, причем в кратчайшие сроки! – фыркнула я и тотчас поняла, что лучше было держать язык за зубами. Хоть Пия и отзывалась о своих родителях шутя, это причиняло ей немало боли. Я покосилась в ее сторону.
Пия изменилась в лице. Она стала похожа на статую индейца из племени инков, высеченную из камня: слегка раскосые глаза, высокие скулы, большой рот и прямые волосы. Неподвижный взгляд, словно она находилась где-то за тысячу километров отсюда и была совершенно недостижима.
Мне стало не по себе, я поводила рукой перед ее лицом. Она даже не моргнула, шутливое настроение испарилось. Тогда я осторожно провела рукой по ее носу и губам.
– Ну укуси меня! – предложила я в приступе раскаяния. И Пия укусила, причем вовсе не в шутку. Она впилась в меня зубами так, что потекла кровь, я вскрикнула, почувствовав, как у меня глаза на лоб полезли. Но Пия очнулась, вытащила из кармана джинсов потрепанный бумажный платочек и приложила к ране.
– Ладно, хорош строить неженку, покажи, что страдания тебе нипочем! – сказала она.
Я бы не запомнила тот разговор, если бы не ее каменное лицо. Тогда я увидела его в первый раз, но не в последний.