Проблема 6 Нонконформизм как тип референтно-группового поведения

⇐ Назад

В предыдущей главе и в предшествующих разделах данной главы было высказано предположение о том, что конформистское и нонконформистское поведение можно адекватно описать (не говоря уже о том, чтобы адекватно проанализировать) только в том случае, если это поведение связано с членскими и не-членскими группами, взятыми в качестве нормативно- и оценочно-референтных ориентиров.

Например, выше читаем: «На языке социологии социальный конформизм обычно обозначает конформность по отношению к нормам и ожиданиям индивидов в их собственной членской группе... А нонконформизм по отношению к нормам внешней группы, таким образом [как видим], эквивалентен тому, что обычно называют неконформностью, то есть неконформности по отношению к нормам внутренней группы». Указывалось, что на этом основании возникают «два взаимосвязанных вопроса... каковы функциональные и дисфункциональные последствия позитивной ориентации на ценности иной, не своей группы? Во-вторых, какие социальные процессы вызывают, поддерживают или подавляют такую ориентацию?»

После того как это было опубликовано, я вновь обратился к источнику наших представлений о том, что ныне называется референтно-^повым поведением, - главе 8 книги Кули (Cooley) «Чедоаечсская порода и социальный порядок» - и обнаружил, что уже^в 1902 г. Кули понимал нонконформизм примерно таким же образом То что он описывал как «импульс к бунту или подспудное желание поступать наперекор» (то есть черту негативизма, отчужденности, нонкон-формизма),

можно в более отдаленной перспективе P^accMaTP^MBaTb_n™"*^
мизм. Это можно назвать бунтом только ™™'™»°?™™™й
лишь тем что лежит на поверхности; человек, который на первый
взгляд иГёт не в ногу с остальными участниками процессии, на самом
дГе идет в такт с другой музыкой. По словам Торс, он ™^™!
барабаны. Если мальчик отказывается от профессии ^^Т°РУ^Ю Р^од^
тели и друзья считают самой подходящей для него, и настаивает на
Гм чтоТ, заниматься чем-нибудь странным и Ф*™™^™»*
пример, искусством или наукой, то это, разумеется, означает, что го
подлинная жизнь вообще не связана с теми, кто его окружает со сво
ими учителями он познакомился благодаря книгам, а может быть, слу
чайно видел и слышал их. , „„„,,„..„,«,

Среда оказывает далеко не такое определенное и очевидно ^ , е влияние, как обычно думают. Наша реальная среда з"на образа ми, которые чаще всего присутствуют в наших мыслях и ^и человек обладает живым, способным к развитию умом, то скорее всего^ни будут раз™ отличаться от того, что дано главным образом ^Тстшда'рташ по отношению к которой мы проявляем лояльность и с чьими^JZZ-мы пытаемся сообразоваться, определяется нашими решенными склон ностями и симпатиями, путем выбора из всех оказываем,^"^Zx ных влияний; а поскольку наш выбор в какой-то мере "^е»1ГГс2-чувственно воспринимаемых партнеров, возникает видимость нонконфор

"юбой нонконформизм, имеющий позитивный или^Z^oZ характер, должен проявляться именно в этом выборе более °™^да""°™ ношенииг сама по себе оппозиция бесплодна и за пределами личностной

-Здесь мы сталкиваемся с явным преувеличением - настолькоi»o» нем самом заложена возможность корректировки. Всячески --«с подчеркнуть мысль, очень важную в то время, когда писался этот текст, а именно ™^° ™™ социальная среда состоит не только из людей, с которыми данная ™^^ь **улет в непосредственное взаимодействие, Кули склоняется к другой, столь же^неразум ной крайности, утверждая, что среда состоит только из образов другие: лад ей и стан Дартов. Наивный объективизм нельзя исправить с помощью такого ^е наивного субъективизма. Однако, как выясняется при знакомстве с его трудами в действ тельное™ Кули нельзя считать таким крайним идеалистом, каким он предстает отрывке. — Примеч. автора.

специфичности не несет в себе никакого смысла. Следовательно, между конформизмом и нонконформизмом нет никакой демаркационной линии; есть просто более или менее специфический и необычный выбор, более или менее специфическая и необычная комбинация влияний^т.

Какова бы ни была история понятия нонконформизма, теперь совершенно очевидно, что это понятие обеспечивает основу для консолидации теории «девиантного поведения» (отчасти¹⁰² таким обра-

¹⁰¹ Cooley C.H., Human Nature and the Social Order (New York: C. Scribner's Sons, 1902; reprinted by The Free Press, 1956), pp. 301—302; вся глава 8, озаглавленная «Подражание». Я выделил курсивом те части отрывка, которые непосредственно связаны с теорией референтных групп. То, что Кули считает фактом, со временем превратилось в ряд проблем, изучаемых при помощи эмпирических исследований.

Сказать, что теория референтных групп отчасти представляет собой переоткрытие того, что уже давно было сделано Кули, значит дать правильное прочтение предыстории теории референтных групп. Но было бы ошибкой считать теорию референтных групп всего лишь таким переоткрытием. Ситуация, когда зародыши новых идей остаются бесплодными до тех пор, пока в ходе интеллектуального развития у них не возникнет новых значений, часто повторяется в истории человеческой мысли. Действительно, переоткрытие обычно происходит именно таким образом; накопление научных знаний в итоге приводит к тому, что становятся ясными соответствующие идеи и наблюдения, уже давным-давно опубликованные. Однако в большинстве случаев их игнорировали, потому что их достоверность была отнюдь не очевидна, а на более ранней стадии развития данной дисциплины и не могли быть очевидной для более широкого, но менее информированного круга наблюдателей, существовавшего в те далекие дни. Говоря несколько метафорически, эти идеи «опережали свое время». Со временем, в сочетании с новыми идеями и новыми исследовательскими инструментами, они приобретали новый смысл. Должен пояснить при этом, что, обратившись к давно забытым наблюдениям Кули (насколько мне известно, вышеприведенные страницы из его трудов еще никогда не служили исходным пунктом для подтверждающих их кумулятивных исследований с тех самых пор, как они были впервые опубликованы), я не хотел принизить достижения современных социологов, которые совершенно независимо создали теорию референтных групп. Я не намерен участвовать в играх «очернителей», отнимающих у современного Петра его заслуги, чтобы воздать должное Павлу давно прошедших дней. Я хочу только указать на некоторое нарушение постепенного развития этой теории, составляющее в ретроспективе, как мы можем видеть, перерыв более чем в сорок лет. — Примеч. автора.

^т Я не цитирую других работ, которые развивали теорию девиантного поведения, поскольку в некоторых своих деталях они были проанализированы в предыдущих главах. Следует, однако, сказать, что глава в книге Парсонса «Социальная система», посвященная «девиантному поведению и механизмам социального контроля», обеспечивает базис для предполагаемой теоретической консолидации. Действительно, в этой главе Парсонс предвосхищает один из тех случаев, когда теория референтных групп приобретает огромное значение для анализа социальных систем. Но такая консолидация еще не стоит в повестке дня, и потребуются согласованные усилия многих исследователей, прежде чем эта перспектива будет реализована. — Примеч. автора.

зом, как это было показано в главах VI и VII, трактующих явление аномии) и теории референтно-группового поведения. Ибо как только мы начинаем понимать, что нонконформизм — это типичный конформизм, сообразующийся с ценностями, стандартами и ожиданиями референтных личностей и групп, он сразу же начинает концептуально отличаться от остальных форм девиантного поведения. Подлинный «индивидуальный» нонконформизм, абсолютно не связанный с прошлыми, настоящими или реально возможными в перспективе референтными группами, — это то, что психологи называют «аутизмом», то есть странные, причудливые мысли и действия, далекие от внешней реальности¹⁰³. Здесь нас интересует не индивидуальный, а общественный нонконформизм. Когда нонконформизм представляет собой конформизм по отношению к ценностям, стандартам и практической деятельности, которые сложились на более ранних стадиях общественного развития и все еще существуют, хотя принимаются не всеми, его часто описывают как «консерватизм». Уничижительно, но иногда точно его называют «реакционным», особенно в тех случаях, когда его выражением служат попытки снова обратиться к тем ценностям и практическим действиям, которые были заменены новыми или просто преданы забвению. Когда нонконформизм представляет собой конформизм-по отношению к ценностям, стандартам и практической деятельности, которые еще не были институционализированы, но рассматриваются в качестве нормативной системы будущих референтных групп, то его часто описывают как «радикализм». Уничижительно, но иногда точно его называют «утопизмом», особенно в тех случаях, когда, как считается, он изображает совершенное общество, которое невозможно достигнуть¹⁰⁴. Но так как подобные социально-политические ярлыки имеют не только чисто описательную функцию, их редко используют в качестве объективного описания, но наклеивают на различные типы нонконформизма. С этой точки зрения, теория референтных групп требует обоснованного выявления различий между многочисленными разновидностями поведения, в настоящее время описываемого социологами как «девиантное поведение». То, что здесь идентифицируется как «нонконформизм» (в устоявшемся в историческом смысле), должно просто отличаться от таких разновидностей девиантного поведения, как преступность и правонарушения. Эти разновиднос-

¹⁰³ О месте аутистского мышления в социально-психологической теории см.:
NewcombT., «Social Psychology», pp. 101—103; 287-294; 303-310. — Примеч. автора.

¹⁰⁴ Ср. с описанием идеологического и утопического менталитетов в: Mannheim
К., Ideology and Utopia (New York: Harcourt, Brace and Company, 1936), — особенно с.
173—237. — Примеч. автора.

ти «девиантного поведения» отличаются друг от друга в структурном, культурном и функциональном отношениях¹⁰⁴³. Следовательно, не нужно думать, что все они адекватно схвачены единым понятием «девиантного поведения»; это — вопрос для исследования, а не для выдвижения предположений и допущений.

На первый взгляд поведение нонконформиста и преступника в структурном плане может показаться одинаковым. Ни тот, ни другой не живут в соответствии с морально укорененными ожиданиями других, с кем они вовлечены в систему взаимно переплетающихся статусов и ролей. В обоих случаях другие люди, входящие в ту же социальную систему, будут действовать таким образом, чтобы привести поведение «девиантных» индивидов в соответствие с установившимися ожиданиями. Как бы то ни было, различия, которые, возможно, отделяют нонконформиста от преступника, часто скрыты от наблюдения, так как нонконформисты не так уж редко провозглашаются преступниками. Тем не менее под этим поверхностным сходством таятся глубокие различия.

Во-первых, нонконформист в отличие от преступника не пытается скрыть свои отступления от преобладающих групповых норм. Напротив, он громко заявляет о своих расхождениях с ними. С этим тесно связано второе различие: нонконформист бросает вызов легитимности норм и ожиданий, которые он отвергает, или по крайней мере их применимости в некоторых ситуациях; преступник, в общем, признает их легитимность. Он вообще не доказывает, что кража правомочна, а убийство добродетельно. Он просто находит удобным или соответствующим складу его ума нарушать нормы и уклоняться от них. В-третьих, нонконформист, соответственно, стремится изменить групповые нормы, заменить нормы, которые он считает нелегитимными с точки зрения морали, нормами, имеющими альтернативную моральную основу. Преступник, напротив, стремится только избежать влияния ныне существующих норм. Нонконформист обычно взывает к «высшей морали»; преступник, помимо вынужденной самообороны, ссылается на оправдывающие его обстоятельства. Наконец — и в этом принципиальное различие между ними, — нонконформист допускает (хотя допускает неохотно и неосознанно), что от-

^|04а Об этих различиях говорится в главе VI при описании пятого типа адаптации к аномии; там указано, что и господствующие культурные цели, и институциональные средства отвергаются и заменяются новыми ценностями, которые обретают легитимность и сторонников (pp. 194, 209—210). Что касается дальнейшего обсуждения этого последнего типа «девиантного поведения», см.: Organski К., Change in Tribal South Africa (неопубликованная докторская диссертация, Columbia University, Department of Sociology, 1956). — Примеч. автора.

ход от преобладающих норм возможен только ради совсем или почти совсем бескорыстных целей; преступник предполагает, что отход от норм будет служить его собственным интересам. Предыдущие характеристики этих двух типов стремились выявить существующие между ними различия. Зная о тех карательных следствиях, которые может повлечь за собой его общественное поведение, нонконформист тем не менее действует в соответствии со своими чувствами и ценностями; преступник, зная о последствиях своих поступков, всячески стремится их избежать, скрывая от общества свое девиантное поведение. В сфере культуры нонконформист тоже принципиально отличается от преступника (повторяю, даже в тех случаях, когда общество, почти полностью исчерпав все остальные способы социального контроля, навешивает на нонконформиста ярлык преступника). Ибо, несмотря на публичные дефиниции и внешнюю видимость, многие понимают, что нонконформист, отличающийся от остальных людей только своими политическими, религиозными или моральными убеждениями, в действительности преступником не является. Сточки зрения социологической теории, различия между уровнем культуры и уровнем социальной структуры (к которому мы обращались в предыдущих разделах) носят основополагающий характер, хотя их не сразу можно заметить из-за того, что в основе и культуры, и социальной структуры лежат одни и те же исторические поведенческие комплексы. Не входя в подробное обсуждение этого вопроса, которое завело бы нас слишком далеко в сторону, укажем только, что они образуют различные уровни анализа. На уровне социальной структуры поведение нонконформиста (как и любое девиантное поведение) приводит в действие механизмы социального контроля со стороны тех, кто вовлечен в переплетающиеся социально-статусные и социально-ролевые взаимодействия с носителем девиантного поведения. Его неспособность жить в соответствии с ожиданиями тех, с кем он связан непосредственно, позволяет им накопить мстительные чувства, и они, в свою очередь, реагируют на нее тем, что наказывают его за отступления от установленных ролевых ожиданий. Ролевые партнеры носителя девиантного поведения стремятся вести с позиций своих собственных интересов; носитель девиантного поведения делает их жизнь несчастной или трудной, и они пытаются заставить его снова вести себя как все, чтобы в итоге они могли вернуться к своим обычным делам.

На уровне культуры такое же поведение со стороны «ортодоксальных» членов социальной системы возникает даже в тех случаях, если они не вовлечены непосредственно в систему социальных отношений с носителем девиантного поведения. В этом смысле их враждебная

реакция на его поведение бескорыстна. Они ничего (или почти ничего) не теряют из-за того, что он отклоняется от сложившихся норм и ролевых ожиданий; его «плохое поведение» не наносит им ощутимого ущерба. Тем не менее их реакция тоже враждебна, так как они ин-териоризировали эти моральные нормы (которые в данный момент нарушаются) и воспринимают поведение, которое в конечном итоге отвергает эти нормы или угрожает в дальнейшем их социальной ва-лидности как отрицание ценностей, которыми дорожат они сами и все их группа. Форму этой враждебной реакции лучше всего описать как «моральное негодование», бескорыстные нападки на тех, кто отступает от групповых норм, даже если подобные отклонения не мешают другим членам группы исполнять их собственные роли, поскольку у них отсутствуют непосредственные социальные связи с де-виантными индивидами¹⁰⁵.

ins функциональное объяснение морального негодования было классически сформулировано Гоббсом (хотя и на архаическом языке естественного закона):« Кроме того, несправедливость характера есть предрасположение или наклонность к правонарушению и является несправедливостью еще до перехода в действие и независимо от того, имеется ли правонарушение по отношению к какому-нибудь индивидуальному лицу. Несправедливость же поступка (т.е. правонарушение) предполагает наличие индивидуального лица, по отношению к которому совершено правонарушение, именно наличие лица, с которым заключено соглашение. И поэтому часто случается, что правонарушение совершено по отношению кодному лицу, между тем как материальный ущерб, проистекающий из этого правонарушения, нанесен другому. Так, например, если хозяин приказывает своему слуге дать деньги какому-нибудь постороннему человеку и это приказание не исполняется, то правонарушение совершено по отношению к хозяину, с которым слуга заключил раньше соглашение о повиновении, материальный же ущерб потерпел посторонний человек, по отношению к которому слуга не имел никакого обязательства и потому не мог совершить по отношению к нему никакого правонарушения. Точно так же в государствах могут частные люди прощать друг другу свои долги, но не могут прощать разбоев и других насилий, от которых они потерпели моральный ущерб, ибо неуплата долгов есть нарушение обязательства по отношению к ним самим, разбой же и насилия есть правонарушение по отношению к личности государства» (Гоббс Т. Левиафан — М.: Государственное социально-экономическое издательство, 1936, — гл. XV, с. 131). Это — пример беспристрастного возражения на нарушение норм. Классическая современная разработкатеории морального негодования содержится в книге Ранульфа «Моральное негодование и психология среднего класса» (см.: Ranulf S., Moral Indignation and Middle Class Psychology ('Copenhagen: Levin & Munksgaard, 1938), хотя, по свидетельству ее автора, исследование этого вопроса находится еще на самой начальной стадии. Как неоднократно разъясняет Ранульф, его собственная работа в социологическом отношении исходит непосредственно из фундаментальной теории функций морального негодования, самым сильным (если не самым первым) представителем которой является Эмиль Дюркгейм. См. также более раннюю монографию того же автора: Ranulf S., The Jelousy of the Gods and Criminal Law at At/tens: A Contribution to the Sociology of Moral Indignation (Copenhagen: Levin & Munksgaard; London: Williams & Norgate Ltd., 1933). 2 vols. — Примеч. автора.

Если бы этой отдушины морального негодования не существовало, действие механизмов социального контроля было бы жестко ограничено. Онобылобыограниченодействиямитехлюдей, кому нонконформистское и девиантное поведение наносит непосредственный ущерб. Однако на самом деле моральное негодование и бескорыстное противодействие нонконформизму и девиантному поведению придает механизмам социального контроля гораздо большую силу, так как не только относительно немногие люди, которым носители девиант-ного поведения причинили непосредственный ущерб (например, родители похищенного ребенка), но и крупные коллективы, придерживающиеся сложившихся культурных норм, активизируют свои попытки вернуть девиантных личностей (а также, в порядке упреждения,тех, кто обещает стать таковыми) к общепринятому поведению.

На уровне культуры нонконформист, с его ссылками на высшую мораль, может (в отличие от простого преступника) в исторически благоприятных условиях продолжать свою деятельность на фоне латентного морального негодования. В какой-то мере его нонконформизм является либо обращением к утраченным моральным ценностям прошлого, либо к ценностям грядущего. Поэтому для него всегда существует перспектива (далеко не всегда становящаяся реальностью) получить поддержку других членов общества, изначально не таких смелых и не склонных к риску. Его нонконформизм — это не его личное отклонение от моральных норм, но вклад в создание новой морали (или в восстановление старой, полузабытой морали). Короче говоря, он апеллирует к прошлой или будущей референтной группе. Он реанимирует забытые системы ценностей, стандартов и практических действий или разрабатывает новые, еще не запятнанные разного рода уступками и прагматически целесообразными компромиссами. Всем этим нонконформист резко отличается от обычного преступника, который ничего не восстанавливает и ничего не вводит в жизнь, а пытается только удовлетворить свои личные интересы или выразить свои личные мнения. Хотя, возможно, не всегда учитывает различия между ними, но с точки зрения динамики культуры нонконформист и обыкновенный преступник находятся на разных полюсах.

Наше краткое описание культурного и структурно-социального уровней криминального поведения и нонконформизма, разумеется, многое оставило за кадром. Но сказанного вполне достаточно для наших непосредственных задач. Обе разновидности отклонений от групповых норм можно описать (и они действительно описывались) как «девиантное поведение» (в первом приближении это не будет ошибкой), но тем не менее при более точном анализе (на структурно-социальном и культурном уровнях) они явно отличаются друг от дру-

га. Можно предположить также, что они различаются и на личностном уровне. Личности тех, кто возглавлял нонконформистские движения, имеющие историческое значение, конечно же,могут случайно иметь большое сходство с личностями тех, кто совершал малые и большие преступления в своих собственных интересах. Однако подчеркивать это случайное поверхностное сходство за счет характерных и очень глубоких различий — значит расписываться в интеллектуальном банкротстве академической психологии. Как бы психология ни пыталась опровергнуть этот вывод, отважные английские разбойники Джон Невинсон и его более знаменитый последователь Дик Турпин (XVII в.) совсем не похожи на отважного нонконформиста Оливера Кромвеля. Если же для кого-то в силу политических и религиозных пристрастий этот пример покажется самоочевидным и не требующим доказательств, пусть он проанализирует суждения историков, превращающих Троцкого или Неру в преступников, имеющих многочисленных последователей.

Возможно, бессознательные побуждения некоторых нонконформистов не слишком отличаются от побуждений обычных преступников. В обоих приведенных примерах поведение является вынужденным, призванным искупить чувство лично совершенного греха. Нарушение существующих норм может иметь своей целью легитимизацию вины; этого можно достичь, если вину будут разделять все. Тем не менее, поскольку нарушаемые нормы очень многообразны в функциональном отношении, психологическое значение их нарушения тоже может быть самым разным. Подобно концептуальной структуре социологии, которая в первом приближении может быть настолько груба, что не видит разницы между нонконформизмом по отношению к учрежденным, но подозрительным с точки зрения морали нормам и отклонением от бесспорных общепризнанных норм, концептуальная структура психологии, с ее идеями вины, защитных механизмов, форм реагирования и т.п., может завуалировать принципиальные различия, объясняя в корне отличные формы социального поведения одними и теми же мотивами. Правда, это значит констатировать проблему, но не решить ее. Однако сложившаяся в этих науках ситуация имеет несомненное теоретическое достоинство, напоминая нам, что мы довольно часто бываем склонны скрадывать или преуменьшать поведенчески значимые различия. Делать это — значит осуществлять на практике сомнительную методологию редукционизма. Быть редукционистом — значит придерживаться ложного допущения, которое, согласно незабываемому описанию Уильяма Джеймса, заключается в том, что «струнный квартет Бетховена... это на самом деле скрип лошадиных хвостов, трущихся о коша-

чьи кишки, и может быть исчерпывающе описан подобными терминами...»¹⁰⁶.

Нонконформист, чья деятельность имеет историческое значение, с точки зрения социальной структуры, культуры и личности представляет собой особый тип социально-девиантной личности. Следуя древнему изречению — «природа каждой вещи лучше всего познается в крайних проявлениях», — мы должны обратить особое внимание на крайних нонконформистов, которые вступают на свой путь общественного нонконформизма, хорошо зная, что они рискуют (риск настолько велик, что это знание перерастает в уверенность) и могут быть жестоко наказаны за свое поведение в группе. В самом точном смысле слова, этот тип человека является типом мученика, то есть человеком, который жертвует собой из принципа. Придерживаясь норм и ценностей какой-то иной референтной группы, а не той, чьим ожиданиям он не соответствует, он готов принять, если не приветствовать¹⁰⁷, почти неизбежные и притом болезненные последствия этих разногласий.

¹⁰⁶ James W., The Willto Beleiv(New York: Longmans, Green, and Co., 1937), p. 76. В
более общей форме Джеймс ставил эту теоретическую проблему так: быть рациона
листом — значит вовлечь себя «в дурной абстракционизм, то есть такой способ упот
ребления понятий, который можно описать следующим образом: мы постигаем кон
кретную ситуацию, выделяя в ней какую-нибудь характерную или важную черту и
классифицируя по ней всю ситуацию; затем, вместо того чтобы дополнить существо
вавшие ранее характеристики всеми позитивными следствиями, которые может дать
новый способ понимания, мы начинаем применять наше понятие только к тем зна
чениям, на которые явно указывает абстрактно рассматриваемый термин; говорим,
что в нем «нет ничего, кроме» этого понятия; действуем таким образом, как будто все
остальные характерные черты, из которых это понятие было абстрагировано, больше
не существуют. Абстракция, функционирующая таким образом, в гораздо большей мере
становится средством сдерживания научной мысли, чем средство ее развития. Она ис
кажает вещи; она создает затруднительные и немыслимые ситуации; я убежден, что те
неприятности, которые причиняют метафизикам и логикам парадоксы и диалектичес
кие головоломки вселенной, объясняются этой относительно простой причиной. Не
правильное, неконкретное использование абстрактных свойств и общих наименований, по
моему убеждению, является одним из величайших первородных грехов рационалисти
ческого разума». Как неоднократно могли убедиться социологи и психологи, от этих
неприятностей страдают не только метафизики и логики (James W., The Meaning of
Truth: A Sequel to «Pragmatism» (New York: Longmans, Green, and Co., 1932), pp. 249—
250). — Примеч. автора.

¹⁰⁷ Однако если бы он действительно обнаруживал признаки радостного предвку
шения этих болезненных последствий, то лучше всего ему подошла бы презрительная
кличка — человек, который пытается «сам сделать из себя мученика». Это выражение,
получившее широкое распространение задолго до пришествия Фрейда, выражает об
щее признание того, что бескорыстная на первый взгляд покорность наказанию, воз
можно, при дальнейшем анализе обернется либо личной заинтересованностью, либо

Но психологические причины мученического поведения — это одно, а его социологическая природа — это нечто совсем иное. Мотивы мученика могут быть самыми разнообразными: мученическое поведение может служить проявлением нарциссизма, или потребности в наказании, или стремления овладеть неподатливой на первый взгляд внешней реальностью ради тех, кого любишь¹⁰⁸. Возможно, и так. Однако в социальном контексте этот тип нонконформизма обязательно включает в себя публичный отказ от некоторых установленных ценностей и практических действий и верность альтернативным ценностям и практическим действиям, за что человек навлекает на

удовлетворением «патологической» психической потребности. Мазохизм пользуется общим уважением лишь при наличии определенных социальных институций. В условиях такой социальной среды, где можно испытать чисто ритуальное наслаждение, мазохистский характер может идеально подходить для эффективного исполнения социальных ролей. Но в общем в попытках представить личную потребность как общественную добродетель усматривают двойное прегрешение: претензию на вознаграждение за действия, которые кажутся бескорыстными, а в действительности оказываются эгоистическими, и нарушение необходимого для стабильности общества взаимного доверия, поскольку тем самым внушается сомнение в моральности действительно бескорыстного поведения других людей. — Примеч. автора.

^т Все согласны с тем, что терминологическое обозначение мотиваций оставляет желать лучшего. Из этого замечания не следует, что мотивы представляют собой отдельные единичные импульсы, каждый из которых «производит» соответствующую форму поведения. Кули (даже безотносительно к систематизированной психологической теории) высказал несколько общих соображений по этому поводу, которые гораздо лучше соответствуют (если они вообще чему-нибудь соответствуют) нашему времени, чем тому, когда он их высказал (около двух поколений тому назад). Например: «Обсуждение в терминах «альтруизм — эгоизм» фальсифицирует факты в наиболее жизненно важном пункте. Это становится возможным, если допустить, что наши импульсы, относящиеся к личности, можно разделить на два класса — импульсы «Я» и импульсы «Ты» — примерно так же, как мы подразделяем сами индивиды; между тем приоритетным для всего спектра чувств является факт взаимного воздействия личностей, так что импульс принадлежит не одной из них, но тому, что служит для них общей основой, — их общению». Или другой пример: «...термин «альтруизм» используется для того, чтобы обозначить нечто большее, нежели доброта или доброжелательность — некоторое принципиальное психологическое или моральное различие между этими чувствами (или этим классом чувств) и иными чувствами, называемыми эгоистическими; но этого различия, по-видимому, не существует. Все социальные чувства альтруистичны в том смысле, что включают в себя отношение к другим людям, и очень немногие альтруистичны в том смысле, что исключают себя. Мысль о подразделении чувств по линии «альтруизм — эгоизм», по-видимому, проистекает из смутного, неясного предположения, согласно которому каждая идея, исходящая от личности, должна давать отдельный единичный ответ на каждую идею, исходящую от тела» (Cooley C.H., Human Nature and the Social Order, pp. 128, 129—130). Можно утверждать: когда Конт создал новый термин «альтруизм» и дал ему свое определение, он помог создать своеобразное заблуждение, которое Кули попытался нейтрализовать. — Примеч. автора.

себя почти неизбежное наказание со стороны других людей. В функциональном отношении такой нонконформизм может содействовать социальным и культурным переменам. В этой связи следует заметить, что реакции других людей на эту разновидность нонконформизма могут быть гораздо более сложными, чем можно предположить, если судить о них только по чисто внешней враждебности.

Признанный нонконформист хочет, чтобы к нему относились со смешанным чувством ненависти, восхищения и любви, даже со стороны тех, кто все еще сохраняет верность оспариваемым ценностям и практическим действиям. Действуя открыто, а не тайно, и, очевидно, сознавая, что навлекает на себя суровые санкции со стороны группы, нонконформист стремится в какой-то мере заручиться уважением людей, даже если оно похоронено под толстым слоем открытой враждебности и ненависти со стороны тех, кто испытывает ощущение, что их чувствам, интересам и статусу угрожают слова и действия нонконформиста. Должное воздаяние за бескорыстное поведение образует позитивный компонент этого двойственного отношения. Чувствуется, что у нонконформиста достаточно смелости, чтобы пойти на большой риск (он, так сказать, демонстрирует эту способность), особенно ради бескорыстных целей¹⁰⁹. В какой-то мере (хотя, по-видимому, в гораздо меньшей) смелость, очевидно, проявляется и в тех случаях, когда человек рискует даже ради узколичных, эгоистических или чуждых ему целей, как в известных случаях «бесстрашного преступника» и «отважного врага», которыми, соответственно, восхищаются даже тогда, когда проклинают. Так как потенциально отвага представляет собой социальную добродетель (иными словами, она функционально необходима для сохранения и развития групп в соответствии с их конечными ценностями), то

¹⁰⁹ Примеров тому, разумеется, бесконечное множество. Рассмотрим только один из них — судьбу Джона Брауна, этого предателя, убийцы и отважного фанатика, готового умереть задело свободы, как он его понимал. По мнению Карла Сандберга, «Браун так тихо и набожно радовался тому, что его повесят публично, на глазах у всех людей и всех народов, что его нельзя было с легкостью изгнать из людских мыслей». А губернатор штата, который повесил его после судебного процесса, проведенного с полным соблюдением закона, вынужден был сказать следующее: «Браун — это человек с самыми крепкими нервами, которые я когда-либо видел, разбитый и поверженный, истекающий кровью и брошенный в тюрьму. Это — человек, обладающий ясным умом, отвагой и силой духа. Это — фанатик, тщеславный и болтливый, но стойкий, искренний и умный». Поскольку «девиантное» поведение — это поведение, которое делают таковым общественные нормы и стандарты, то социальное определение ужасающих преступлений Брауна явно отличается от определения многочисленных преступлений, сделанных теми, кто был только конокрадами. Описывая этот великий акт нонконформизма, Карл Сандберг выступает и в качестве историка, и в качестве представителя американской культуры (Sandburg С, Abraham Lincoln: The Prairie Years (New York: Harcourt, Brace & Company, 1926). - П, pp. 188—195). — Примеч. автора.

она вызывает уважение даже в тех сложных случаях, когда ее используют не на благо группы, а во вред ей.

Даже этот краткий обзор может прояснить функциональные различия между двумя разновидностями девиантного поведения. В определенных условиях общественный нонконформизм может выполнять явные и латентные функции, вызывая изменение поведенческих стандартов и ценностей, ставших дисфункциональными для группы. Другие узколичные формы девиантного поведения выполняют явную функцию обслуживания интересов девиантной личности; в определенных условиях, идентифицированных Дюркгеймом, Джорджем Мидом и Радклифф-Брауном, они выполняют латентную функцию реанимации тех групповых чувств и настроений, которые стали слишком слабыми и поэтому перестали быть эффективными регуляторами поведения. Сваливать в одну кучу эти функционально (а не только морально) различные формы поведения, обозначая их одним понятием «девиантного поведения», — значит затемнять их социологическое значение. Кроме того, можно спокойно предположить, что в отличие от души Джона Брауна душа Аль-Капоне не будет жить долго. Другой пример: Юджин Дебс и Альберт Фолл (личный секретарь, или секретарь «внутренних чайных дел» президента Гардинга, запустивший руку в общественный фонд) были посажены в тюрьму согласно законам американского общества, так как оба были уличены в «де-виантном поведении». Однако Гардинг, выразитель нормы, счел возможным освободить из тюрьмы нонконформиста Дебса с помощью запоздалого акта о помиловании, тогда как Кулидж, торжественно заявивший о необходимости расширить сферу нормативности, не счел возможным освободить другую девиантную личность — Фолла.

Если различие между двумя типами поведения — нонконформизмом и девиантным поведением — не будет учитываться, то в концептуальном и терминологическом отношении социология пойдет по неверному пути, на который она стала иногда вступать, и превратится в такую общественную науку, которая имплицитно считает добродетелью только социальный конформизм. Если социология не будет систематически выявлять различия между социальной структурой и функциями этих разных форм девиантного поведения, то в итоге она начнет (хотя, полагаю, непредумышленно) поощрять конформизм группы по отношению к преобладающим в ней стандартам и имплицитно подразумевать, что нонконформизм обязательно дисфункционален¹¹⁰.

¹¹⁰ В Америке признание культурной ценности права на инакомыслие слишком глубоко вошло в плоть и кровь, чтобы не оказывать контролирующего воздействия на поведение даже в условиях стресса. С точки зрения социологии познания, которая считает, что интеллект по-разному реагирует на основополагающие социальные ус-

Однако, как неоднократно подчеркивалось в этой книге, не так уж редко бывают ситуации, когда нонконформистское меньшинство выражает интересы и конечные ценности группы более эффективно, чем конформистское большинство¹". Следует еще раз повторить: это не моральное, но функциональное суждение, не положение этической теории, но положение социологической теории. В конечном счете это такое положение, которое, будучи однажды высказано, вероятно, будет принято теми самыми социологами, которые, пользуясь недостаточно дифференцированным понятием «девиантного поведения», отрицают в своем социологическом анализе то, что признают в своих моральных предписаниях.

ловия, есть особый смысл в широком эмпирическом исследовании сил, обусловливающих признание, неприятие или поддержку политических и всяких иных нонконформистов (см.: Stouffer S.A., Communism, Conformity, and Civil Liberties (New York: Doubleday & Company, 1955). Исходным пунктом этого исследования служит предположение о том, что эти типы нонконформизма значительно отличаются от других типов девиантного поведения. Кроме того, оно призвано вскрыть подоплеку признания и неприятия нонконформистов (проблема, которой мы лишь слегка касались на предыдущих страницах). — Примеч. автора.

¹¹¹ Замечательное описание публичного нонконформизма см. в истории сената США, написанной сенатором Джоном Кеннеди (Kennedy J.F., Profiles in Courage: Decisive Moments in the Lives of Celebrated Americans (New York: Harper & Brothers, 1955). Это — описание восьми сенаторов, которые отказались сообразоваться с господствующими ожиданиями, несмотря на оказанное на них сильнейшее давление — давление, которое включало в себя фатальный риск для их политической карьеры, клевету на их характеры, отречение избирателей. Ориентируясь на иные референтные группы, чем те, которые находились у власти, эти люди могли почувствовать, что их репутация и их принципы со временем получат широкую поддержку, а их нонконформизм будет высоко оценен. Это сжатое и емкое описание «трудных и непопулярных решений», помимо всего прочего, очень поучительно для дальнейшего развития теории нонконформизма как части более широкой теории референтно-группового поведения. Оно дает ценную клиническую информацию о применении социального давления в попытках предотвратить ожидаемый акт нонконформизма; о многочисленных референтных группах, вовлеченных в принятие важных общественных решений; о структурном противопоставлении максимальной наблюдаемости таким общественным деятелям, как сенаторы; о сложностях, проистекающих из неясных и несовершенных определений ролевых обязанностей; о том, что наблюдаемость мнения избирателей невелика и, таким образом, обеспечивается возможность принимать независимые решения; о причинах явного конформизма любого публично высказанного мнения общественных деятелей; о том, в каком смысле можно действительно воспринимать будущие поколения как значительную референтную группу; обо всем том, что может отодвинуть ценности личной безопасности, всеобщего уважения и сохранения общественных связей на второй план по сравнению с ценностью независимых убеждений. Короче говоря, эта книга имеет исключительное значение для социологов, интересующихся теорией референтно-группового поведения. — Примеч. автора.

Проблема 7

Структурный контекст референтно-группового поведения: ролевые

наборы, наборы статусов и последовательность статусов

Исследовав рабочие функции наблюдаемости и различных типов нонконформизма и отклонений в процессе референтно-группового поведения, теперь мы должны исследовать социальную структуру ролей и статусов, которая обеспечивает контекст референтно-группового поведения. Это довольно большая задача, и мы, как и в предыдущих разделах этой главы, только дадим общий очерк нашего подхода к этому вопросу, а также рассмотрим связанные с ним проблемы, требующие дальнейшего исследования. Для этого нам потребуется создать нечто вроде теории социальных ролей и социального статуса.

Вот уже некоторое время (по крайней мере с момента появления имевших большой резонанс работ Ральфа Линтона) было признано, что для описания и анализа социальной структуры фундаментальное значение имеют два понятия — социального статуса и социальной роли"².

Под статусом Линтон подразумевает положение в социальной системе, занимаемое определенными индивидами; под ролью — поведение, в котором реализуются ожидания, связанные с этим положением. С точки зрения этих определений, «статус» и «роль» — это понятия, позволяющие соединить определяемые культурой ожидания с поведенческими моделями и отношениями, составляющими социальную структуру. Кроме того, Линтон заметил, что каждый человек в обществе имеет множество статусов и что с каждым из этих статусов связана какая-нибудь роль"³. Как многократно показали последующие социологические исследования, эта мысль оказалась очень плодотворной, но лишь в первом приближении. Линтон, однако, полагал (это и сделало его точку зрения верной лишь в первом приближении), что каждый статус выполняет свою особуюроль^ш. Не входя в обсуждение этого вопроса более глубоко, чем он того заслуживает, заметим толь-

¹¹² Заявить, что не Линтон «первым» ввел эти два понятия в социологию, было
бы столь же справедливо, сколь и неуместно. Ибо только после знаменитой восьмой
главы в его «Науке о человеке» эти понятия и их производные стали систематически
применяться в теории социальной структуры (Linton R., The Study of Man (New York:
Appleton — Century, 1936). — Примеч. автора.

¹¹³ См. там же, но в особенности в более поздней работе Линтона, которой, по-
видимому, не уделялосьтого внимания, какого она заслуживает: Linton R., TheCultural
Background of Personality (New York: Appleton — Century, 1945), esp. 76 ft". — Примеч.
автора.

¹¹⁴ В качестве одного из многих примеров, иллюстрирующих эту концепцию, см.
следующее замечание Линтона: «Каждый статус в социальной системе может быть
занят, а связанная с ним роль разучена и разыграна многими людьми одновременно»

ко, что каждый специфический социальный статус связан не с од-ной-единственной ролью, но с целым спектром ролей. В этом заключается основная особенность социальной структуры. Ее можно зафиксировать с помощью особого термина — «набор ролей»; им я обозначаю полный комплект ролевых отношений, которыми люди обладают вследствие того, что занимают определенный социальный статус. Например: один статус студента-медика создает не только роль студента по отношению к его учителям, но также широкий спектр других ролей, связывающих человека, занимающего этот статус, с другими студентами, медсестрами, врачами, социальными работниками, медицинскими техническими работниками и т.д."⁵. Другой пример: статус школьного учителя имеет специфический набор ролей, связывающих учителя с его учениками, коллегами, директором школы, советом по образованию, изредка — с местными патриотическими организациями, с профессиональными организациями учителей, с ассоциациями родителей и учителей и т.п.

Следует ясно понимать, что набор ролей отличается от структурной модели, которая уже давно определялась социологами как модель «множественности ролей». Ибо обычно множественность ролей обозначает комплекс ролей, связанных не с одним социальным статусом, но с различными статусами (часто в различных институциональных

(The Cultural Backgound of Personality, p.77). Только однажды Линтон случайно упомянул о «ролях, связанных... со статусом», но не раскрыл, в чем заключается структурное значение множественности ролей, связанных с одним статусом (см. Linton R., The Study of Man, p. 127).

Теодор Нькжом ясно видел, что каждое положение в системе ролей подразумевает множественность ролевых отношений (SocialPsychology, pp. 285—286). — Примеч. автора.

¹¹⁵ Что касается предварительного анализа ролевого набора студента-медика (этот анализ имеет прямое значение для теории референтных групп), см.: Hantington M.J., «The development of a professional self— image», in: Merton R.K., Kendall P. L. and Reader I.I.(editors), The Student — Physician: Iutroductory Studies in the Sociology of Medical Education (Cambridge: Harvard University Press, 1957); эта работа составляет часть исследований, проведенных Бюро прикладных социологических исследований при Колумбийском университете на грант, полученный от Государственного фонда. См. также: Merton R.K. In: Witmerand Kotinsky. op. cil., pp. 47—50. Ганс Зеттерберг рассматривает эти понятия и связанные с ними проблемы в главе V своей работы «Теория деятельности» [Zetterberg H.L., An Action Theory (m.s.)]. Кумулятивные процессы в социологической теории (как и в других областях) содействуют развитию понятий в определенных направлениях. По крайней мере это проиллюстрировано появлением понятий, аналогичных понятиям набора ролей, набора статусов и последовательности статусов, хотя и обозначенных другими терминами, в статье: Bates F.L., «Position, role and status», Social Forces, 1956, 34, pp. 313—321. Аналогичные теоретические идеи были также развиты Нийлом Кроссом, изучавшим работу школьной администрации. — Примеч. автора.

сферах), занимаемыми тем или иным индивидом. Таковы, например, роли, связанные с разными статусами — учительницы, жены, матери, католички, республиканки и т.д. Мы обозначаем этот комплект социальных статусов индивида как его набор статусов, причем каждый из статусов, в свою очередь, имеет свой особый набор ролей.

Понятия набора ролей и набора статусов являются структурными и характеризуют части социальной структуры в данное время. Если же набор статусов (встречающийся достаточно часто, чтобы стать социальной моделью) рассматривать с точки зрения изменений во времени, то он будет обозначаться как последовательность статусов. Так, например, студент-медик со временем будет последовательно занимать статусы интерна*, резидента** и независимого практикующего врача. Разумеется, в том же самом смысле мы можем говорить о последовательности ролевых и статусных наборов.

Структурные комплексы ролевых и статусных наборов, а также статусных последовательностей, по-видимому, составляют социальную структуру в целом. Эти понятия снова напоминают нам, причем самым неожиданным образом, что мы никогда не должны упускать из виду один упрямый факт: даже простая на первый взгляд социальная структура чрезвычайно сложна. Ибо функционирующие социальные структуры должны умудриться организовать эти наборы и последовательности статусов и ролей таким образом, чтобы в итоге получился ощутимый социальный порядок, достаточный для того, чтобы большинство людей могло большую часть времени уделять своим социальным обязанностям и при этом не импровизировать заново в каждой новой ситуации, с которой придется столкнуться.

Кроме того, эти понятия помогают нам идентифицировать некоторые существенные проблемы социальной структуры, требующие своего анализа. Какие социальные процессы могут нарушать или разрушать набор ролей, создавая тем самым условия для структурной нестабильности? Благодаря каким социальным механизмам роли в ролевых наборах сочетаются таким образом, что между ними возникает гораздо меньше конфликтов, чем в любом ином случае?

Проблема 7.1 Структурные источники нестабильности в ролевом наборе

Может показаться, что основным источником возмущений, выводящих из равновесия систему ролевого набора, служит ситуация,

* Интерн — молодой врач, работающий в больнице и живущий при ней. — Примеч. пер.

** Резидент — врач, работающий в больнице и живущий при ней. — Примеч. пер.

существующая в любой структуре: каждый человек, занимающий определенный статус, имеет ролевых партнеров, которые занимают самые различные места в социальной структуре. В результате ценности и моральные ожидания этих партнеров в какой-то мере отличаются от ожиданий и це'нностей носителей того статуса, о котором идет речь. Например, то обстоятельство, что члены школьного совета зачастую принадлежат к иным социально-экономическим слоям, чем учитель средней школы, означает, что в некоторых отношениях их ценности и ожидания отличаются от ценностей и ожиданий учителя. Таким образом, тот или иной учитель может вызвать противоречивые ожидания у своих коллег по профессии и у влиятельных членов школьного совета, а значит, и у вышестоящих руководителей школьного образования (иногда). Это совершенно излишне с точки зрения образования, так как об этом учителе можно судить и по-другому — как о необходимом и существенном элементе процесса образования. Эти в корне отличные и несовместимые оценки усложняют для них всех задачу прийти к согласованному мнению. Все сказанное о статусе учителя в той или иной мере относится и к носителям других статусов, которые благодаря своим ролевым наборам связаны с другими людьми, занимающими самые разные статусы.

Судя по тому, как обстоят дела в настоящее время, это, по-видимому, и есть главное структурное основание для потенциального нарушения равновесия в системе устойчивого ролевого набора. Разумеется, все сказанное выше не относится к той специфической ситуации, когда все люди, обладающие одним и тем же набором ролей, имеют одинаковые ценности и одинаковые ролевые ожидания. Но это — совсем особая и, пожалуй, исторически редкая ситуация. Гораздо чаще, особенно в высокодифференцированном обществе, ролевые партнеры набираются из самых различных слоев, в какой-то мере, соответственно, отличающихся по своим социальным ценностям. Если дела обстоят таким образом, то наиболее характерной должна быть ситуация беспорядка (а не относительного порядка). И все же, по-видимому, в истории преобладают высокоупорядоченные общества, а не полный беспорядок (хотя степень упорядоченности может быть различной). Но тогда возникает проблема идентификации социальных механизмов, благодаря которым достигается некоторый разумный уровень «стыковки» ролей в ролевых наборах, а также, соответственно, социальных механизмов, действующих разрушительно, так что сложившиеся в данной структуре ролевые наборы не сохраняют своей относительной стабильности.

Проблема 7.2 Социальные механизмы стыковки ролей в ролевых наборах

Прежде чем приступить к исследованию некоторых из этих механизмов, следует еще раз повторить, что мы не считаем непреложным историческим фактом высокую эффективность всех ролевых наборов. Это относится не к широкому историческому обобщению, согласно которому в истории преобладает социальный порядок, но к аналитической проблеме идентификации социальных механизмов, благодаря действию которых возникает более высокий уровень социальной упорядоченности, которого нельзя было бы достичь, если бы эти механизмы не были задействованы. Другими словами, в данном случае нас интересует социология, а не история.

1. Различная интенсивность вживания в роль со стороны партнеров по ролевому набору. Ролевые партнеры по-разному относятся к поведению тех, кто занимает определенный социальный статус. Это означает, что ролевые ожидания партнеров по ролевому статусу не всегда имеют одинаковую интенсивность. Для некоторых из них данное ролевое отношение представляет только побочный интерес, для других — возможно, главный. Приведем гипотетический пример: родители школьников, обучающихся в одной и той же школе, вероятно, более непосредственно заинтересованы в оценке и контроле над поведением учителей, чем, скажем, члены местной патриотической организации, чьи дети не учатся в этой школе. Ценности родителей и ценности патриотической организации могут не совпадать во многих отношениях и вызывать совершенно различное поведение со стороны учителя. Но если ожидания одной группы, относящиеся к ролевому набору учителя, связаны с его главными делами и интересами, а ожидания другой группы — только с побочными, то это поможет учителю легче согласовать свое поведение с этими несовместимыми ожиданиями. Перечисляя выше структурные свойства групп, мы отметили, что имеются определенные различия в масштабах и интенсивности вживания членов группы в свой статус и свои роли. Эти различия помогают снять напряженность, существующую в таком ролевом наборе, который предполагает конфликтные ожидания по отношению к поведению людей, занимающих определенный статус. Учитель, для которого этот статус имеет первостепенное значение, сможет твердо противостоять требованиям сохранять конформизм по отношению к ожиданиям тех, кто ждет от его ролевого набора чего-то иного, но для кого его отношение имеет только второстепенное значение. Это, разумеется, не означает, что учителя совсем неуязвимы для этих ожиданий, которые несовместимы с их профессиональными обязанностя-

ми. Это только значит, что они уязвимы гораздо меньше, чем были бы в противном случае (а иногда бывают уязвимы и в этом), когда их могущественные партнеры по ролевому набору почти не интересуются этим тонким отношением. Если бы все те, кто входит в ролевой набор учителя, одинаково интересовались этим отношением, положение учителя было бы гораздо плачевнее, чем оно есть на самом деле. По-видимому, то, что справедливо для этого случая (то есть для ситуации учителя), справедливо и для носителей любого другого статуса: влияние на них различных ожиданий со стороны тех, кто входит в их ролевой набор, может быть смягчено благодаря тому, что люди, составляющие этот ролевой набор, по-разному вовлечены в свойственную ему систему отношений.

2. Те, кто входит в данный ролевой набор, в разной степени обладают властью. Второй механизм, оказывающий влияние на стабильность ролевого набора, потенциально обеспечивается распределением власти. В этой связи под властью подразумевается не что иное, как наблюдаемая и предсказуемая способность налагать на социальные действия отпечаток своей собственной воли, даже преодолевая сопротивление тех, кто принимает участие в этом действии¹¹⁶.

Члены ролевого набора в разной степени обладают властью, необходимой для формирования поведения людей, являющихся носителями определенного статуса. Однако отсюда не следует, что индивиду, группе или страте ролевого набора, в отдельности обладающим максимально возможной властью, в равной мере удается внушить свои ожидания носителям какого-либо статуса, скажем, статуса учителя. Это бывает только в таких обстоятельствах, когда один член ролевого набора получает эффективную монополию на власть, либо отлучив от власти всех остальных, либо располагая такой властью, которая перевешивает объединенную суммарную власть других членов. Во всех остальных ситуациях индивиды, ставшие объектом противоречивых ожиданий со стороны других членов их ролевого набора, могут, объединяясь, создавать (обдуманно или непреднамеренно) властные коалиции, которые позволят этим индивидам действовать по-своему. Тогда конфликты возникают не столько между носителями данного статуса и Другими членами их ролевого набора, сколько между самими членами ролевого набора. Противовес какому-либо одному могущественному члену ролевого набора иногда обеспечивается с помощью коалиции менее могущественных, но объединившихся членов. Знакомая модель «равновесия сил» не ограничивается только борьбой наций за власть; в

¹¹⁶ Это определение напоминает концепцию власти Макса Вебера, которая не слишком отличается от других современных версий концепции власти (см.: Weber M., Essays ^т Sociology, 188 fl). — Примеч. автора.

более завуалированной форме ее можно обнаружить, в общем, в деятельности любого ролевого набора: например, у каждого ребенка есть достаточно возможностей, чтобы убедиться в том, что решения отца можно с успехом уравновесить противоположными решениями матери. Если противоборствующие силы ролевого набора нейтрализуют друг друга, то у носителя статуса появляется относительная свобода, чтобы действовать в соответствии со своими первоначальными замыслами.

Таким образом, даже в таких потенциально неустойчивых структурах, в которых члены ролевого набора придерживаются в корне различных ожиданий по поводу того, что должен делать носитель данного статуса, этот последний не полностью зависим от милости самых могущественных из них. Кроме того, высокий уровень вовлеченности в свой статус усиливает его относительную власть. Ибо поскольку эти могущественные члены ролевого набора изначально не интересуются своими отношениями с определенным носителем статуса в той же мере, в какой он сам, у них нет мотивов, чтобы воспользоваться своей властью во всей ее полноте. В таком случае носитель статуса получает возможность действовать свободно в пределах своей ролевой деятельности, не подвергаясь контролю потому, что остался незамеченным. Это, разумеется, не означает, что носитель статуса, с которым связаны противоречивые ожидания¹¹⁷ членов его ролевого набора, действи-

¹¹⁷ В своей живой и очень информативной лекции Уильям Карр, исполнительный секретарь Национальной Ассоциации Образования, дал обзор противоречивых влияний, которым школа подвергается со стороны добровольных общественных организаций Американского Легиона, Ассоциации Объединения Наций, Национального Совета Безопасности, Лучшего Бизнес-бюро, Американской Федерации Труда, Дочерей Американской Революции и др. В его обзоре содержались конкретные примеры, продемонстрировавшие всю противоречивость ожиданий, имевшихся у этих организаций, которые входили в состав сложного ролевого набора, включающего школьную администрацию и школьные советы и действующего в таком дифференцированном обществе, как наше. Как сообщает м-р Карр, иногда эти добровольные организации «высказывают свое коллективное мнение сдержанно, иногда грубо, но всегда настойчиво. На протяжении всего года они организуют конкурсы, кампании, выставки, особые дни, особые недели и годовщины.

Они требуют, чтобы государственные школы уделяли больше внимания Детской Бейсбольной Лиге, первой [медицинской] помощи, умственной гигиене, коррекции речи, военной подготовке, интернациональному воспитанию, современной музыке, всемирной истории, американской истории, местной истории, географии и домоводству, Канаде и Южной Америке, арабам и Израилю, туркам и грекам, Христофору Колумбу и Лейфу Эриксону, Роберту Ли и Вудро Вильсону, питанию, уходу за зубами, свободному предпринимательству, трудовым отношениям, профилактике рака, человеческим отношениям, атомной энергии, огнестрельному оружию, Конституции, табаку, трезвости, доброму отношению к животным, эсперанто, чтению, письму и арифметике, другим школьным предметам, печатанию на машинке и чис-

⇐ Назад