Основной категориально-понятийный аппарат практической социальной психологии 7 страница

«Начальный этап — предъявление сообщения адресату. Невозможно обратить внимание на то, что вам не предъявлено. Например, агентство, рекламирующее какой-то товар, может увешать своей рекламой все стены своего офиса, но где гарантия, что люди — тем более, “нужные” люди, — увидят или услышат ее..? Вот почему телевидение проводит рейтинги популярности отдельных программ. Чем многочисленнее аудитория той или иной передачи, тем многочисленнее потенциальная аудитория размещенных в ней рекламных роликов»1.

Однако факт предъявления сообщения сам по себе вовсе не означает, что содержание сообщения дошло до адресата. Достаточно вспомнить тонны рекламных буклетов, которые люди, достав из своего почтового ящика, тут же отправляют в мусоропровод, не читая. Поэтому следующим необходимым этапом убеждения является привлечение внимания к сообщению. Эта задача осложняется тем, во-первых, что человеческое внимание весьма ограничено и, во-вторых, что оно избирательно. Последнее означает, что люди склонны больше «...уделять преимущественное внимание тому из представленных сообщений, которое поддерживает имеющуюся установку,

80

чем сообщению, противоречащему ей»1. Более того, как показывают многочисленные экспериментальные исследования, из целостного сообщения, отражающего различные точки зрения, адресаты склонны выделять аспекты, отвечающие их установкам и игнорировать остальное. Между тем именно изменение изначальной установки, а через нее и поведения, как правило является целью убеждения. По мнению Ф. Зимбардо и М. Ляйппе, описанные барьеры на пути привлечения внимания можно преодолеть «...в том случае, если аудитория, готовая проигнорировать «чужую» информацию, будет своевременно извещена о двух моментах: 1) о том, что сообщение содержит новые и полезные сведения ... и 2) о том, что изменение мнения сулит выгоды и легко достижимо...»2. При этом существенно важно подчеркивать, что альтернативная точка зрения не просто несет определенные выгоды, но и, по большому счету не противоречит глубинным установкам и ценностным ориентирам аудитории. Также для привлечения внимания к информации, не совпадающей с начальными установками, широко используются такие факторы влияния, как авторитет, благорасположение и социальное доказательство. Вполне очевидно, что соображения об опасности курения для здоровья, высказанные лауреатом Нобелевской премии в области медицины, с куда большей вероятностью привлекут внимание среднестатистического курильщика, чем аналогичные рассуждения какого-нибудь активиста «Партии жизни». Девочки-подростки, которых не сильно волнует проблема профилактики СПИДа, с особым вниманием скорее всего выслушают сообщение на данную тему, если оно исходит от кого-нибудь типа Дэвида Бэкхэма, а заявление: «Свыше 100 миллионов людей во всем мире являются нашими клиентами!» способно привлечь внимание индивидов, прежде всего, склонных к конформизму.

После привлечения внимания необходимо добиться понимания информации адресатом. По образному сравнению Ф. Зимбардо и М. Ляйппе, «уделить внимание сообщению, смысл которого не вполне понятен, — все равно что съесть порцию сахарной ваты, которая не имеет ни полновесной материальности, ни сколько-нибудь продолжительного значения»3. Результаты многочисленных исследований показали, что «...когда понимание затруднено, снижается и степень изменения установки. ... Следовательно, смысловая внятность — качество обязательное для сообщения. Кроме того, если по какой-то причине сообщение не может быть представлено иначе, как в виде сложном для понимания, наибольшую убедительность такому сообщению может придать письменная форма подачи. ...

Еще одна сторона дела должна приниматься во внимание агентом влияния: это необходимость решить, как именно будет преподнесено сообщение — рационально или эмоционально, стоит ли апеллировать к рассудку или же лучше попробовать сыграть на чувствах слушателя. Одна из ... работ по рекламным стратегиям предлагает делать акцент на рациональной аргументации в том случае, когда предмет сообщения 1) высоко значим для аудитории и 2) имеет высокую степень новизны.... Когда значение информации невелико, предмет знаком публике, а само сообщение будет повторяться снова и снова, предпочтительней эмоциональный подход»4.

Однако самое исчерпывающее понимание адресатом информации, заложенной в сообщении, еще не гарантия его согласия на изменение существующих установок. Более того в ряде случаев оно может усиливать сопротивление воздействию.

81

Поэтому следующим, пожалуй, ключевым этапом процесса убеждения является принятие вывода, диктуемого сообщением. Принятие вывода зависит от множества переменных, среди которых можно выделить качество аргументации, целенаправленность и личностную значимость сообщения.

«Приводимые в сообщении доводы должны выдержать сравнение с имеющимися у аудитории знаниями, а также суметь “перебросить мостик” между рекомендуемой позицией и уже имеющимися у аудитории установками. Вообще, к веским аргументам относятся те, что кажутся четко сформулированными и неопровержимыми, равно как и содержащими новые данные по обсуждаемой теме. Сообщения, отвечающие упомянутым критериям “качества”, способны оказывать более мощное убеждающее воздействие»1. Из сказанного видно, что качество аргументации во многом обусловлено нацеленностью информации на конкретный адресат, учетом особенностей восприятия, исходных установок и ценностей последнего. Не случайно специалисты в области рекламы прилагают массу усилий для сбора информации о своей «целевой аудитории», используя для этого социологические исследования, фокус-группы и другие методы. При этом высокая степень личностной значимости сообщения для адресата повышает требования к качеству аргументации, поскольку в этом случае люди стремятся как можно более точно и полно уяснить для себя суть дела, прежде чем принять решение. И, напротив, если личностная значимость вопроса в субъективном представлении адресата невысока, он может «не глядя» воспринять весьма поверхностные и малоубедительные аргументы. Последним обстоятельством широко пользовались и пользуются политики определенного толка в целях манипуляции массовым сознанием.

Пятый этап убеждения предполагает закрепление в сознании адресата новой установки, сложившейся в результате принятия выводов сообщения. По мнению Ф. Зимбардо и М. Ляйппе, однократная передача эффективного убеждающего сообщения «...делает возможными последующие шаги к изменению установки. Впрочем, чтобы обеспечить высокую вероятность осуществления этих предполагаемых шагов, может потребоваться многократное повторение информации.

В одном из экспериментов группе участников показали несколько китайских иероглифов один раз, другой группе — дважды, тогда как прочим группам — по пять, десять и по двадцать пять раз. В течение всего эксперимента участников просили отметить вероятное значение каждого иероглифа на шкале от “плохого” до “хорошего” Выяснилось, что чем чаще демонстрировался определенный раздражитель, тем больше участников эксперимента относили его к “хорошей” части шкалы. Эта зависимость справедлива для самых различных стимулов, включая людей и произведения искусства. Ситуация, когда “простое предъявление вызывает одобрение“, по-видимому, отчасти проистекает из комфорта, присутствующего в чувстве узнавания, встречи с чем-то знакомым и привычным»2.

Данный пример демонстрирует факт положительного влияния на отношение к стимулу не только эффекта узнавания, но и принципа последовательности. Если изначально стимул вызвал позитивную оценку, то и в дальнейшем испытуемые придерживались своей позиции. Именно этим руководствуются рекламные агентства, стремясь вставить один и тот же ролик в каждую телепрограмму и разместить свой щит на каждом километре автомагистрали.

Однако другой эксперимент, целью которого было исследование воздействия

82

принципа последовательности на восприятие и оценку сложных сообщений, показал, что все обстоит не так просто. В рамках эксперимента «студенты колледжа прослушивали магнитофонную запись рассуждения, содержащего восемь вполне разумных доводов. Отдельные группы выслушивали запись один, три и пять раз подряд. ... Как и предполагалось, после трех прослушиваний участники эксперимента более активно выражали согласие с содержанием сообщения, чем после однократного прослушивания»1. Однако, «...убежденность аудитории в своем отношении к сообщению возрастала по кривой от одного до трех повторов, но начала падать, если повторы продолжались и дальше». Очевидно в данном случае после третьего повтора начал действовать эффект пресыщения, суть которого заключается в том, что «...если информация сообщается людям слишком часто, она может им просто-напросто опротиветь»2. Для того чтобы избежать эффекта пресыщения, необходимо дополнять повторяемое сообщение новыми деталями, варьировать акценты, а также временные промежутки между предъявленьями.

Завершающий этап убеждения — это перевод установки в поведение. Наряду с силой, ясностью и субъективной значимостью самой установки, этому в большой степени могут способствовать два обстоятельства — одобрение поведения, опосредованного новой установкой референтными фигурами из социального окружения индивида (а это означает, что наибольший эффект, с точки зрения изменения поведения, дает комбинация прямого и косвенного воздействия) в сочетании с условиями внешней среды благоприятными с точки зрения проявления поведенческой реакции, релевантной новой установке. Последнее обычно реализуется на практике методами социально-психологического тренинга, ролевых и организационно-деятельностных игр и т. п.

Вполне очевидно, что эффективное убеждение как метод воздействия представляет собой многоходовую стратегию, разработка и реализация которой требует высокого уровня социально-психологической компетентности, поведенческой гибкости, терпения и настойчивости. В силу этого на практике используются нередко упрощенные и деструктивные схемы воздействия — от метода «кнута и пряника» в самой примитивной трактовке, до прямого физического принуждения. Это особенно свойственно авторитарным личностям при осуществлении ими руководящих, либо воспитательных функций, и при этом, прежде всего, в корпоративных группировках.

Практический социальный психолог должен в силу своих профессиональных обязанностей, с одной стороны, отслеживать, контролировать и корректировать стихийно возникающие в рамках внутригруппового и межгруппового взаимодействия «каналы» трансляции личностного и ролевого влияния, а с другой стороны, психологически грамотно и технологически выверенно организовывать целенаправленное воздействие как на отдельных членов сообщества, так и на него в целом, добиваясь такого результирующего влияния, которое бы максимально и по направленности, и по интенсивности отвечало коррекционно-поддерживающему психологическому сопровождению конкретной группы или организации.

Гамбургский счет (в социальной психологии) — определение действительной, реальной, объективной позиции личности на ступенях какой-либо «ранговой лестницы», как правило, в противовес официальному и при этом нередко формальному ее статусу. Следует отметить, что вряд ли можно найти такую сферу социальной активности, в рамках которой, оценивая подлинное место того или иного субъекта, не

83

оказалось бы необходимым для получения адекватного реальности ответа на вопрос: «кто он по статусу?» выяснять, кто он по статусу именно по «гамбургскому счету». Вопрос о том, откуда пришел в повседневный, обыденный, а в последние годы и в собственно психологический язык термин «гамбургский счет», имеет достаточно историко-романтический ответ. «Своим происхождением это условное обозначение обязано традиции, которая существовала в спорте в начале XX столетия, где главенствующее место занимала, наряду с боксом, классическая (французская) борьба. Турниры и чемпионаты, как правило, проводились на арене цирков и не отличались честностью, имея откровенно коммерческий характер. Победитель зачастую отличался не столько своими спортивными успехами, сколько предварительным сговором борцов и арбитров. При этом возникла необходимость определять реальное место каждого борца среди других участников состязаний с тем, чтобы каждый из них в дальнейшем получал заслуженное место и при распределении выручки. С этой целью раз в году в Гамбурге проводились соревнования борцов за закрытыми дверями, где честно определялось положение каждого из них. В дальнейшем термин “гамбургский счет” получил широкое распространение за пределами спортивного мира»1. В рамках психологической науки этот термин наиболее широко в последние годы стал употребляться именно в социальной психологии. Как правило, его использование осуществляется тогда, когда необходимо «развести» ролевой и личностный авторитет, формальную и реальную, неформальную позицию в иерархии власти того или иного члена общности. В связи с этим феномен «гамбургского счета» важен не только как обозначение определенных явлений в логике интрагруппового структурирования, но и как своего рода интерпретационный «ключ» для объяснения психологических последствий изменения статусной позиции того или иного субъекта при потери им формальной позиции в иерархии власти или высокого уровня подлинной авторитетности кого-либо, формального статуса попросту не имеющего.

При том, что, как уже отмечалось, понятие «гамбургский счет» в последнее время все активнее используется в научном обиходе на сегодняшний день оно все-таки по большому, «гамбургскому» счету все еще остается, прежде всего, оборотом из профессионального сленга социальных психологов-практиков. В этой связи вполне понятным выглядит отсутствие специальных исследований совокупности социально-психологических явлений, описываемых с помощью данного термина. Вместе с тем, как в социально-психологической практике, так и в рамках научно-исследовательской деятельности, связанной, в первую очередь, с изучением статусно-ролевой структуры малых групп, накоплен обширный эмпирический материал, напрямую связанный с данной проблематикой.

Классическим примером специфического «расклада», при котором лицо, занимающее высокую статусную позицию в официальной иерархической структуре сообщества, при этом фактически лишено реального авторитета и власти, может служить история зиц-председателя Фунта, описанная И. Ильфом и Е. Петровом в романе «Золотой теленок». Как известно, «профессией» этого персонажа, чье имя стало нарицательным, была должность председателя всевозможных акционерных обществ, несущего полною ответственность за их деятельность, но при этом не только не обладающего каким-либо влиянием, но зачастую даже не представляющего, кто именно реально принимает те или иные решения и получает дивиденды.

Реальная история бизнеса знает немало подобных, хотя, конечно же, и не столь анекдотичных примеров. Так, знаменитый основатель компании «Форд-мотор»

84

Г. Форд-старший, формально удалившись от дел (председателем компании стал его сын Эдсел), фактически сохранил все свое влияние на дела компании (по мнению многих специалистов в области менеджмента, именно такое «закулисное» управление, часто идущее вразрез с решениями, принимаемыми официальным президентом и его окружением, стало одной из основных причин того, что дела компании в конце 30-х гг. прошлого века сильно пошатнулись). Еще более показательна в рассматриваемом контексте история создания фонда Форда. Столкнувшись с перспективой утраты львиной доли капитала при передаче его наследникам (согласно принятому в США в период «нового курса» Ф. Рузвельта налоговому законодательству, сумма налога на наследство могла составить 91% от всего состояния Г. Форда), Г. Форд-старший и его сын Эдсел продемонстрировали незаурядную надситуативную активность, придумав совершенно новый и неординарный для того времени ход. В 1936 г. ими был основан Фонд помощи просвещению Форда, которому передавалось 90% акций компании «Форд-мотор». Таким образом, в собственности Фордов осталось всего 10% капитала, что естественно избавляло их от большей части налогового бремени. При этом передача львиной доли акций Фонду сопровождалась важной оговоркой — эти акции давали право на получение дивидендов, но не обладали правом голоса. Итак, владея всего лишь 10% акционерного капитала, семья Фордов сохранила 100% контроль над компанией «Форд-мотор». Вполне понятно, что по «гамбургскому счету» они сохранили за собой доминирующую позицию в деле управления компанией.

Надо сказать, что не только в сфере организационной психологии, но практически и в любой иной прикладной области психологической науки социальные психологи-практики сталкиваются с тем, что неформальная интрагрупповая структура в большей или меньшей степени отличается от официальной, причем как с точки зрения аттракционных предпочтений, так и референтности того или иного члена сообщества. Более того, в ряде случаев высокозначимыми по «гамбургскому счету» оказываются лица, вообще не имеющие никакого официального статуса и даже формально не принадлежащие к данному конкретному сообществу. Так, например, исследуя структуру своих социальных связей в контексте профессиональной деятельности, некоторые менеджеры с удивлением отмечали, что отдельные их близкие знакомые или родственники оказываются в реальности более значимыми фигурами чем, например, заместители или даже партнеры по бизнесу. В этой связи необходимо отметить, что по мере развития группы происходит постепенная интеграция формальных и неформальных референтности и власти. Как правило, в группах высокого уровня социально-психологического развития типа команда отсутствуют серьезные расхождения «по гамбургскому счету» между официальной и реальной позицией в интрагрупповой структуре того или иного ее члена. В группах же, находящихся на начальных стадиях групповой динамики, такой «разрыв» обычно носит отчетливо выраженный характер.

Также стоит обратить внимание на то, что в организационной психологии понятие «гамбургский счет» применяется к оценке как отдельных индивидов и групп, так и организаций в целом. Это тем более оправдано в связи с тем, что конкуренция в условиях реально функционирующего рынка всегда протекает именно по «гамбургскому счету». В этих условиях формальный статус и престиж той или иной компании часто не только не дает преимуществ в рамках актуальных состязаний, но и делает компанию потенциально более уязвимой, поскольку мешает ее представителям в адекватной оценке ее видению перспектив и оперативному реагированию на сколько-нибудь скоротечные изменения, происходящие на рынке.

85

Примером может служить кризис компании IBM, имевший место в середине 80-х гг. XX в. К тому времени IBM на протяжении многих лет была бесспорным мировым лидером на рынке вычислительных устройств. При этом основной сферой деятельности и предметом особой гордости IBM было производство, так называемых, мейнфреймов — сверхмощных стационарных компьютеров, способных обрабатывать огромные массивы данных и использовавшихся в системах государственного и военного управления, в транснациональных корпорациях и т. п. Стоимость одного такого агрегата в 1987 г. составляла в среднем 11,5 млн. долларов. Вполне понятно, что создание конкурентоспособного производства подобных «монстров», являвшихся, по сути дела, уникальным штучным товаром, способного потеснить IBM на рынке, было совершенно не под силу даже крупным компаниям, не говоря о «скромных новичках» вроде предприятия М. Делла или Apple. Однако стремительное развитие компьютерных технологий привело к тому, что «в 80-х гг. IBM имела дело уже не с “обычным бизнесом”. Фактически корпорация достигла в своей эволюции “точки разрыва” процесса дискретного развития рынка — наступила эра персональных компьютеров. Этот разрыв изменил и деформировал практически все аспекты управленческого восприятия, трансформировал старые способы видения и описания мира, сделав их анахронизмом. Дискретность стала вызовом основополагающим положениям о непрерывности эволюции, на котором строилась деятельность компании. Но руководство компании в своих действиях основывалось на предположении о том, что “следует продолжить инвестирование в производство мейнфреймов, поскольку есть достаточно возможностей для повышения производительности”. Наверное, это было правильным, но они совершенно упустили из виду вопрос о возросшей производительности персональных компьютеров. ... Разрыв непрерывности воспринимался администрацией компании как бесконечный поток неразрешимых загадок, дилемм, парадоксов, головоломок, проблем и тайн — как некий хаотический вихрь»1. В результате капитализация компании стала стремительно падать, а огромный рынок персональных компьютеров оказался поделенным между ее конкурентами. Более того, она оказалась на грани банкротства. Хотя, впоследствии, в первую очередь, благодаря смене менеджмента, IBM сумела устоять, вернуть утраченные позиции ей так и не удалось.

Таким образом, «по гамбургскому счету» сравнительно небольшие и скромные на тот момент компании, такие как Dell, Apple и им подобные оказались конкурентоспособнее, чем огромная транснациональная корпорация. Сопоставление «по гамбургскому» счету декларируемых и реальных ключевых компетенций, корпоративных ценностей и стилей управления организацией позволяет социальному психологу, работающему в сфере организационного консультирования, своевременно выявить угрозу развития событий по описанному выше сценарию и предупредить руководство компании.

И все-таки, в первую очередь, «гамбургский счет» актуален при работе социального психолога-практика с малыми группами, определении их актуального состояния и траектории развития, выявлении причин низкой функциональности как явных, так и потенциальных конфликтов и т. п.

Практический социальный психолог, оценивая статусную позицию каждого из членов группы, должен учитывать, что далеко не всегда официальный статус индивида совпадает с его реальным статусом в сообществе, особенно если речь идет не о группе высокого уровня социально-психологического развития. В этом случае свою программу

86

психологической поддержки и сопровождения группы или организации психологу-куратору необходимо строить, исходя не только и не столько из формального, официального «расклада» сил в конкретном сообществе, а из соотношения сил в сообществе, что называется, по «гамбургскому счету».

Гендер [от англ. gender — род, пол] — а) социальный пол, во многом обусловливающий особенности собственно личностного и группового поведения и задающий правовую и статусно-социальную позицию индивида в обществе; б) биологический пол, выступающий как комплекс морфологических и физиологических характеристик, определяющий индивидуальное половое поведение, связанное с направленностью и выраженностью эротических чувств и переживаний. В социальной психологии термин «гендер» используется для описания той психологической реальности, которая связана лишь с первым вариантом смыслового содержания данного понятия. Более того, в рамках психологической науки в течение последних десятилетий сложился вполне самоценный подход к рассмотрению психологических характеристик половой дифференциации в логике принадлежности субъектов к тому или иному социальному полу. Следует заметить, что сначала сам термин «гендер», а затем и гендерный подход, своим появлением во многом обязаны так называемым «женским» исследованиям. Исследователи именно этого направления психологических, в том числе и авторы социально-психологических работ, отмечают, прежде всего, следующее: «применение гендерного подхода в разных науках помогло переосмыслить принимаемое как биологически детерминированное положение вещей. Например, в дифференциальной психологии значимыми являются различия между мужчинами и женщинами в визуально-пространственных способностях — использование гендерного подхода позволяет раскрыть асимметрию полоролевой социализации, которая предписывает девочкам игры, ограничивающие изучение визуально-пространственных характеристик предметного мира. Гендерный подход также показывает, что зачастую психологическая норма базируется на «мужской» модели поведения, черт характера, когнитивных особенностей и возрастного развития как доминирующей, иерархически более высокой и социально ценной. Относительность данной модели и ее социальная обусловленность была продемонстрирована исследованиями этнографов, изучавших общества с различным распределением ролей между мужчинами и женщинами»1. Ни в коей мере не подвергая сомнению эвристичность и продуктивность использования подобного ракурса рассмотрения и анализа целого ряда острых вопросов современной психологии, в частности, и социальной психологии, нельзя не заметить, к сожалению, все учащающиеся случаи содержательного «передергивания» самой постановки проблемы и постепенного формирования такой ситуации, когда ряд исследований, проводимых под лозунгом реализации гендерного подхода, оказываются не просто тривиальными, а более того, вообще снимающими вопрос о необходимости проверки справедливости выдвигаемых гипотез в силу их изначальной очевидности. Так, грамотно поставленными в логике гендерного подхода можно считать два варианта вопросов в их гипотетическом звучании, если исследование проводится в рамках социально-психологического знания: а) гендерные различия заключаются в том-то и том-то; б) особенности выполнения женщинами такой-то социальной функции заключаются в том-то, особенности выполнения мужчинами такой-то социальной функции заключаются в том-то. В то же время достаточно часто гипотетическая схема конкретных исследований выстраивается в

87

принципиально иной логике: «мы предполагаем, что данную социальную функцию мужчины и женщины выполняют по-разному». Вряд ли было бы правомерно считать такую постановку вопроса продуктивной, а, главное, требующей специальной проверки — если функция одна, а субъекты, ее реализующие, что называется, по определение различны, более интересным, если это содержательно оправдано, было бы предположение о том, что данная конкретная функция, несмотря на гендерные различия субъектов, выполняется аналогично в обоих случаях.

Таким образом, по сути дела, все исследования подобного рода, направлены на доказательство одной и той же «парадоксальной» гипотезы: «Мужчины и женщины отличаются друг от друга». Причина подобных казусов, связанных не только с методологической некорректностью, но и, как справедливо указывает С. Н. Ушакин, с элементарной смысловой неряшливостью в словоупотреблении англоязычных терминов, кроется в стремлении некоторых исследователей следовать своеобразной «моде» и буквально «за уши» притягивать в любую работу понятия, которые, что называется «на слуху».

Между тем даже беглый анализ наиболее серьезных исследований по гендерной проблематике со всей очевидностью доказывает, что они сконцентрированы именно на содержательной стороне гендерных различий, а отнюдь, не на доказательстве факта их наличия.

Данная традиция берет свое начало еще в ранних работах К. Хорни, появившихся задолго до введения понятия «гендер» в научный обиход, в которых рассматривалась специфика психодинамического развития мальчиков и девочек, в частности, особенности переживания девочками комплекса кастрации. Именно К. Хорни принадлежат и первые исследования половых различий именно в социально-психологическом контексте. Так, в частности, «Хорни утверждала, что значимой силой, стоящей за “завистью к пенису”, которую постулировал Фрейд, была не анатомия, а культура. Женщины завидуют не самому органу, а власти и привелегиям, которыми обладают люди с пенисом»1. С точки зрения К. Хорни, «...женщины часто чувствуют себя неполноценными по сравнению с мужчинами, потому что их жизнь основывается на экономической, политической и психосоциальной зависимости от мужчин. Исторически сложилось так, что к женщинам относились как к существам второго сорта, не признавали равенства их прав с правами мужчин и воспитывали так, чтобы они признавали мужское “превосходство”. Социальные системы, с их мужским доминированием, постоянно вынуждают женщин чувствовать себя зависимыми и несостоятельными»2. По этой причине, как считает К. Хорни, «Женщины ... с особенной вероятностью становятся уступчивыми типами, не расположенными к риску ради достижений»3. При этом на взглядах и выводах К. Хорни безусловно сказалась ее крайняя приверженность феминистскому движению, она внесла существенный вклад в формирование представлений о социальном поле, а ее работы послужили отправной точкой для дальнейших исследований в данной области. Стоит отметить, что на протяжении довольно длительного периода исследования гендерных различий, изначально возникшие, как мы видим, не без влияния феминистских установок, парадоксальным образом табуировались соображениями псевдополиткорректности по отношению к женщинам. Так, по словам Д. Майерса, «В 1970-е годы многих теоретиков беспокоило,

88

что исследования гендерных различий могут привести к упрочению стереотипов и трактовке их как присущих женщинам недостатков». Лишь «начиная с 1980-х годов ученые, изучающие гендерные различия, стали чувствовать себя свободней. Первоначально те, кто занимался исследованиями в этой области, старались “углублять представление о равенстве полов”, опровергая раздутые стереотипы. Затем в 1980-е и 1990-е годы... многие исследования выявили гендерные различия, которые оказались ничуть не менее значительными, чем “существенные” поведенческие, изучаемые в других областях психологии» 1.

Наиболее отчетливо данные различия поляризуются по факторам «независимость — привязанность». Как отмечает Д. Майерс, «разница проявляется уже с детства. Мальчики стремятся к независимости: они утверждают свою индивидуальность, стараясь отделиться от воспитателя, обычно от матери. Для девочек более приемлема взаимозависимость: они обретают собственную индивидуальность в своих социальных связях. Для игр мальчиков более характерна групповая деятельность. Игры девочек происходят в меньших по размеру группах. В этих играх меньше агрессивности, больше взаимности, здесь чаще подражают взаимоотношениям взрослых, а разговоры ведутся более доверительные и интимные.