Тема VII. Повествование и его структура
(Источник: Зенкин С.Н. Введение в литературоведение: Теория литературы: Учеб. пособие. М.: РГГУ, 2000).
I
План.
1. Сюжет и фабула как повествовательные инстанции
2. Дискурс и история
3. Дискурс и его нарративные фигуры: временные, модальные, залоговые
II
Как и стилистика, нарратология, то есть наука о повествовании, лишь отчасти пересекается с литературоведением по своему предмету, а отчасти выходит за его рамки: не все повествования – художественные.
Повествование как тип дискурса противостоит «прямому подражанию» (речам персонажей), описанию, рассуждению (прямой авторской речи). В классической риторике оно мало исследовалось – занимались главным образом техникой описания или рассуждения. Лишь в конце прошлого века начались попытки классифицировать типичные сюжетные ситуации (например, в драме), бродячие сюжеты-мифы и т.д. Первый радикальный шаг к исследованию повествования предприняли русские формалисты. В.Б. Шкловский, Б.М. Эйхенбаум, Б.В. Томашевский расщепили повествовательный текст на две инстанции – сюжет и фабулу. Фабула – реальная или вымышленная история, последовательность событий, которые излагаются в романе, рассказе или даже в драме (хотя драма, строго говоря, не повествовательный текст); сюжет – способ изложения фабулы в тексте. Томашевский разграничивал два понятия так: фабула – это то, что было в действительности, а сюжет – то, как узнал об этом читатель. Фабула и сюжет соотносятся как материал и прием, как анонимная, в принципе переходящая из текста в текст история и индивидуальная работа по ее рассказыванию. Сюжет деформирует фабулу, делает ее ощутимой. На практике формалисты довольно узко трактовали сюжет – главным образом как способ размещения элементов истории в последовательности реального повествования, когда событийный порядок фабулы не совпадает с порядком сюжета.
Как показал дальнейший ход научной мысли, динамическое соотношение двух повествовательных инстанций – идея очень емкая, она гораздо шире той непосредственной интерпретации, которую дали ей формалисты. «Как узнал читатель» включает в себя еще и большую или меньшую степень подробности сообщаемой информации, оценки событий, точки зрения, с которых они излагаются, и т.д. Все эти факторы хорошо видны в случаях, когда несколько текстов сочиняются «на один и тот же сюжет» (в терминах формалистов – на одну и ту же фабулу). Таковы, например, четыре евангелия – разные интерпретации одной и той же истории. В них нет нарушений порядка повествования, но одни события в них опускаются, другие добавляются, излагаются более или менее подробно, с разными деталями и смысловыми нюансами. К повествованию, таким образом, имеет отношение не только собственно событийная структура, но и такие элементы, которые, казалось бы, безразличны по отношению к повествованию (например, оценки).
В современной научной терминологии оппозиция «сюжета» и «фабулы» применяется не очень широко. Структурная лингвистика заменила их разграничением истории и дискурса (Э. Бенвенист), из которых первая более или менее соответствует «фабуле», но второй существенно шире «сюжета». Дискурс – это весь уровень речи, повествующей о событиях, в отличие от самих этих событий. Идею Бенвениста развили Р. Барт, Ц. Тодоров, Ж. Женетт, К. Бремон, рассматривая повествовательный текст как языковое явление с дополнительным, сверхфразовым уровнем организации – это и есть уровень истории.
Эта теория опиралась также и на книгу В.Я. Проппа «Морфология волшебной сказки», вышедшую еще в 20-е годы. Пропп выяснил, что все событийные элементы русской волшебной сказки распределяются по 31 категории, которые всегда размещаются в тексте в одном и том же порядке (с возможными пропусками и повторами). Такие абстрактные события сказочного сюжета Пропп предложил называть функциями. В 60-е годы («Введение в структурный анализ повествовательного текста» Р. Барта) такая концепция была распространена от одного устойчивого фольклорного жанра на все многообразие возможных повествовательных текстов. В такой ситуации функции уже не задаются закрытым списком и сочетаются в различном порядке; кроме того, в любом тексте выделяются элементы разной степени нарративной значимости: функции и индексы. Из функций складывается история («фабула»), а из индексов – ее аранжировка (конкретизация персонажей, их характеров, мотивов, мыслей, обстановки и орудий действий и т.д.). Внутри функций выделяются основные и второстепенные – ядерные (кардинальные) функции и катализы (катализаторы), служащие прокладкой между главными функциями. Функции ядерные реализуют некий значимый выбор персонажа (Раскольников убивает процентщицу), а катализы – последовательность осуществления этого выбора (Раскольников добывает топор, совершает «пробу», прячет добычу); индексами в том же тексте будут служить описания внешности героя и его жертвы, интерьера его комнаты, петербургских пейзажей, воссоздание мыслей и чувств Раскольникова и т. д.
События совершаются персонажами. Классификацию повествовательных персонажей предпринял еще Пропп, а обобщение его концепции совершил А.-Ж. Греймас. Он разделил структуру действующих лиц на два уровня – актантов и актеров. Актер – конкретное действующее лицо (человек или нет), выполняющее некоторую структурную роль в повествовании, а сама эта роль, позиция в повествовательной структуре называется актантом. Типология актантов в любом повествовании включает шесть членов, шесть идеальных центров притяжения, распределенных по трем смысловым осям: оси коммуникации (адресант – адресат), оси поиска или стремления (субъект – объект) и оси борьбы (помощник – противник). Один актант может воплощаться разными актерами, но и один актер может играть сразу несколько актантных ролей. Структура актантного сюжета и его воплощения в актерах говорит об идеологии произведения, о ситуации героя: есть ли у него помощники, занят ли он поиском чего-то или кого-то иного или обращен на самого себя, и т.д.
Так устроен уровень истории-фабулы. Уровень дискурса («сюжета») организуется как система нарративных фигур, подробно проанализированная Ж. Женеттом в трактате «Повествовательный дискурс». Женетт предлагает рассматривать всякое повествование как аналог языковой фразы, которой его всегда можно резюмировать (вся «Одиссея» – «Одиссей возвращается на Итаку»). Во фразе главный действенный элемент – это глагол, имеющий систему грамматических категорий. Эту систему – главным образом время, наклонение (модальность) и залог – Женетт и использует для классификации нарративных фигур. Под фигурой, как и в стилистике, понимается отступление от нейтрального, нормального способа рассказать некоторую историю.
Для времени основной фигурой будет нарушение временного порядка (которое формалисты как раз и описывали как игру сюжета и фабулы): повествование может отступать назад и забегать вперед, в дискурсе событие может быть упомянуто раньше или позже, чем положено по истории. Другие приемы связаны с частотностью: есть события повторяющиеся и единичные, и повествователь может обозначать ряд повторяющихся событий один раз или, наоборот, рассказывать одно и то же событие по многу раз. Наконец, темп повествования может по-разному соотноситься с темпом истории (нарушения изохронии). Реально дискурс о событиях практически никогда не совпадает по темпу с этими событиями, но обычно между ними не бывает даже равномерного, пропорционального соотношения: рассказ то ускоряется, то замедляется. Женетт выделяет четыре таких типичных темпа: 1) резюме, когда повествование идет существенно быстрее событий («скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается»), но все-таки излагает их более или менее непрерывно («прошло пять лет, в течение которых герои делали то-то и то-то»); 2) дескриптивная пауза – полная остановка повествования, которое заменяется пристальным описанием пейзажа, вещи, лица и т.д.; 3) сцена, то есть сегмент текста, где темп повествования имитирует реальный темп событий и особенно реплик (это, конечно, иллюзия одновременности); 4) эллипсис, разрыв повествования, полный пропуск некоторого фрагмента истории («прошло пять лет»).
Модальность повествования определяется подробностью изложения и информирования о событиях. (Скажем, в детективе имеет место неполное информирование вплоть до самого конца: самое главное от нас утаивают.) Основное различие здесь – в изложении событий с разных точек зрения. Идея точки зрения в повествовании восходит к Генри Джеймсу и была разработана в англо-американской критике: речь шла о том, чтобы события в романе излагать не от лица всеведущего автора, а через те сведения, которые могли иметь о них те или иные персонажи. Женетт, пересматривая эту проблему, вводит важное разграничение вопросов «кто видит?» и «кто говорит?» Организация речи в тексте может и не соответствовать тому кругу осведомленности, которым обладает ее условный источник (повествователь, повествующий персонаж): рассказчик может говорить «от себя», а не от имени персонажей, но приводить не все факты, а лишь те, что известны (некоторым) героям. Поэтому двусмысленный термин «точка зрения» предлагается заменить более точным термином фокализация: повествование уподобляется оптическому прибору, который настраивается на точку зрения того или иного персонажа, и это, вообще говоря, не связано с тем, от чьего имени оно ведется. Фокализация бывает нулевой (всеведущий автор), внешней («бихевиористское» повествование, рассматривающее персонажей только извне) и внутренней (повествование «глазами» того или иного персонажа или персонажей). Фокализация может меняться в ходе повествования; внутренняя фокализация на одном персонаже является внешней фокализацией в отношении другого персонажа. Критерий различения внешней и внутренней фокализации («не-личного» и «личного» режима повествования) предложил еще до Женетта Р. Барт («Введение в структурный анализ...»): текст, написанный от третьего лица, но с внутренней фокализацией, может быть транспонирован в первое лицо без семантических неувязок одной лишь заменой местоимений и глагольных форм, например – «Джеймс Бонд увидел перед собой моложавого мужчину лет пятидесяти...»; при невозможности такого преобразования («Постукивание кусочков льда в бокале, казалось, наводит Бонда на какие-то мысли...») имеет место внешняя фокализация.
Место повествователя («кто говорит?») определяется последней категорией Женетта - категорией залога (по- французски - «голоса»). Рассказчик может находиться вне или внутри рассказываемой истории, быть или не быть ее персонажем. Повествовательный текст может включать в себя не одну историю, а несколько, которые соотносятся не через простое соположение, а через взаимное включение, образуя сложные метадиегетические конструкции (вставные новеллы и т.д.).
Литература: Р. Барт. «Введение в структурный анализ повествовательных текстов» - в кн.: «Зарубежная эстетика и теория литературы XIX – XX вв.». М., 1987; К. Бремон. «Логика повествовательных возможностей» – в кн: «Семиотика и искусствометрия». М., 1972; Ж. Женетт. «Границы повествовательности», «Повествовательный дискурс» – в кн.: Ж. Женетт. «Фигуры: Работы по поэтике». тт. 1 – 2. М., 1998; Ю.М. Лотман. «Происхождение сюжета в типологическом освещении» – в кн.: Ю.М. Лотман «Избранные статьи». т. 1, Таллин, 1992; В.Я. Пропп. «Морфология сказки» (несколько изданий); Б.В. Томашевский. «Теория литературы (Поэтика)» (ряд изданий); Б.А. Успенский. «Поэтика композиции». М., 1972; переизд. в книге: Б.А. Успенский. «Избранные труды». т. 1. М., 1994, 1996; В.Б. Шкловский. «Связь сюжетосложения с общими приемами стиля» – в кн.: В. Шкловский. «О теории прозы» (1925, 1929).
III