Арлекин, — шепнул Жан-Клод

Мы умирали. Я чувствовала, как все сильнее сдавливает мне грудную клетку, и невозможно было дышать, я почти не чувствовала, когда Рафаэль опустил меня на пол и пытался добиться, чтобы я что-нибудь ему сказала. Последней крошкой воздуха я смогла шепнуть:

— Помоги…

Чем смогу, — ответил он, не поднимая щитов. И я снова взяла себе его энергию — но не питаться, а нанести удар.

Нет, ma petite! — крикнул мысленно Жан-Клод, но было поздно. Последней мыслью перед тем, как нас всех поглотила тьма, я взяла у Рафаэля его силу и силу его крыс и ударила в этот фантом за спиной Ричарда. Если бы я могла еще думать ясно, я бы подумала: «Умри!», но нас пожирала тьма, и у меня только на удар оставалось время. Я увидела ее — нет, их, — две фигуры в плащах в затемненной комнате, в темном номере гостиницы. Две белых маски лежали рядом на кровати. Одна из женщин сидела на кровати, другая на полу возле нее, обе миниатюрные и темноволосые. Обе они вскинули взгляды, пораженные, будто видели меня и то, что со мной пришло. Я хорошо рассмотрела бледные лица, обращенные вверх, длинные каштановые волосы, у одной чуть темнее. Одна с карими глазами, другая с серыми, но и те, и другие горят силой. И свою силу они слили воедино, чтобы нанести нам удар. Та, что была на полу, попыталась закрыть другую своим телом, но тут наша сила ударила в них, лампа свалилась на них сверху и разлетелась, сбила телефон и блокнот, и я на блокноте прочла название отеля. Теперь я знала, где они.

Они рухнули кучей и больше не шевелились, и последней моей сознательной мыслью было:

Отлично.

Боль. Боль, и бьющий в глаза свет. И голоса:

Есть пульс!

Анита, ты слышишь меня, Анита?

Я хотела сказать «да», но не могла вспомнить, где у меня рот и как им пользоваться. И снова темнота, и снова темноту пронизывает боль, и я прихожу в себя, и мое тело дергается судорогой на каталке. Вокруг меня люди, одна вроде бы знакомая, но не могу вспомнить, кто она, а только помню, что должна ее знать. Болят ребра, пахнет паленым — горело что-то. Я увидела те мелкие плоские деревяшки, которые когда-то прикладывала к груди. Значит, это я горела. Но мысль эта мало что для меня значила — я не испугалась, даже не оживилась. Все казалось ненастоящим, и даже боль в груди уже проходила. Мир серел и расплывался по краям контуров.

Кто-то дал мне пощечину — и сильно. Мир снова стал реальным, я заморгала — передо мной было лицо женщины, которую я должна знать, но не узнаю. Она орала:

Анита! Анита, останься с нами, черт побери!

И снова все стало плыть, серость поглощала мир как туман. И опять мне дали по морде, и опять я заморгала, увидев то же самое лицо.

Я тебе помру, я тебе помру тут у меня на руках!

И она снова хлестнула меня по лицу, и мир даже не начал сереть.

Я ее узнала — доктор Лилиан. «Перестань меня бить», — хотела я сказать, но не могла сообразить, как произносят слова. Зато изо всех сил постаралась на нее взглянуть сурово.

Состояние стабильное, — произнес мужской голос.

Лилиан мне улыбнулась:

За троих дышишь, Анита. И пока ты дышишь, они не умрут.

Я не поняла, про что она. Хотела спросить: «Кто не умрет?», но будто что-то холодное и быстрое потекло по жилам. Ощущение знакомое, и последняя мысль перед навалившейся тьмой другого рода была вот эта: «Зачем Лилиан мне вводит морфин?»

Я видела сон… или это была явь? Но для неба выходило слишком страшно, для ада и близко до страшного не дотягивало. Дело было на балу, все в блестящей одежде, и на несколько веков раньше моего рождения. Первая пара обернулась ко мне — оба в масках. И на всех, на всех — белые маски Арлекина. Я попятилась прочь от танцоров и заметила, что одета в серебристо-белое платье, слишком широкое, чтобы быть элегантным, слишком тугое на ребрах, чтобы позволяло легко дышать. Одна из пар налетела на меня, и у меня вдруг сердце оказалось в горле. Грудь сдавило еще сильнее, будто чей-то тяжелый кулак хотел сокрушить мне ребра, я рухнула на колени, и вокруг меня разлился широкий круг несущихся в танце кринолинов, танцовщицы без лица задевали меня юбками, вертясь под музыку.

И голос вошел в этот сон, мурлычущее контральто Белль Морт:

Ты умираешь, ma petite.

Подол алого платья возле моих рук, она присела передо мной — все та же темноволосая красавица, что завоевала когда-то всю Европу. И те же волосы собраны сверху на голове, открывая белую изогнутую линию шеи, всегда для нас такую милую… для нас. Я пыталась ощутить остальную часть этого «мы», но там, где должен был быть Жан-Клод, ощущалась лишь страшная пустота.