Лекция 17. Развитие и функционирование сенсорных систем
Товарищи, в прошлый раз я изложил классическую классификацию органов чувств, рецепторов человека, и эта классическая классификация удерживается в современной психологии и стала языком современной психологической науки. Поэтому я хотел бы еще раз обратить ваше внимание на то, что эта классификация должна быть отчетливо усвоена, и, по-видимому, я могу только рекомендовать ею пользоваться. В то же время, эта классификация отнюдь не является единственно возможной, и легко представить себе то время, когда она будет заменена другой классификацией, которая будет отвечать тому понятийному, концептуальному, обыкновенно говорят, строю, который сейчас просматривается в тенденциях современной психологии, разработка которого, разумеется, не завершена, но общие контуры все равно намечаются. Для того, чтобы проиллюстрировать мысль о возможности других классификаций, с другими основаниями, я сделал попытку наметить такие классификации. Вернее, наметить возможность других классификаций, потому что никакой законченной, готовой, отработанной классификации я сегодня предложить не могу.
Ну, прежде всего, возможна генетическая классификация, то есть такая, в основании которой <нрзб> тех или других сенсорных систем, история их возникновения и дальнейшего развития, дифференциации, которая и создает ту систему чувствительных аппаратов, ту систему сенсорных систем (система систем — это не очень хорошо у меня вышло, но это имеет свой смысл; это мы докажем дальше), — словом, это особый набор органов чувств, анализаторов, то есть чувствительный аппарат, который мы имеем у человека.
Вот с этой точки зрения, вероятно, нужно выделить какую-то систему органов чувствительности, рецепторов, которая может быть обозначена как система органов палео- (то есть древней) чувствительности. Эта система остается и у высоко развитых организмов, она остается и у человека, но образует как бы особый уровень регуляции процессов. Как представлена у человека эта палеосистема (эта древняя система, в переводе на русский язык)? Ну, прежде всего, по-видимому, к числу рецепторов, образующих эту древнюю систему, нужно отнести хеморецепторы, которые дифференцированы у высших животных и у человека, чувствительные приборы вкуса, вкусовые рецепторы, и обонятельные. Нужно сказать, что они дифференцированы, но, я бы сказал, не слишком, потому что как раз в хеморецепции, то есть в аппаратах обоняния и вкуса до сих пор и у человека наблюдаются резко выраженные, а главное универсальные, не в виде исключения, а как общее правило распространенные явления синестезии. То есть совместной, взаимозависимой работы. Они дифференцированы, но не до такой степени разделены, отделены друг от друга, как мы это наблюдаем в других случаях. Общеизвестно выключение или ослабление работы вкусовых аппаратов при выключении или ослаблении работы обонятельных органов. Здесь прочная связь. Еще один признак древнего происхождения. И то и другое очень тесно, неразрывно, слитно выступает с аффективными, то есть эмоциональными, теми самыми процессами и явлениями, которые мы называем явлениями в области чувств в отличие от явлений в области ощущения. Мы даже классифицировать эти ощущения не можем, обойдя то, что называли в конце XIX века чувственным тоном ощущения, то есть отношением человека, переживанием как приятное—неприятное, эмоционально отрицательное—эмоционально положительное. Мы поэтому говорим, и так оно и есть: неприятные запахи — приятные запахи, неприятные сочетания вкусовые — приятные и прочее, и прочее. Вот эта синестезия, тесная, близкая связь, сохранившаяся еще связь с аффективными процессами: когда-то здесь не было различений. Объективные сигнальные признаки вещей и их биологическое значение, сигнализация об этом биологическом значении: положительная, отрицательная, нейтральная, — они были очень слитны. У нас нет никаких оснований допускать с самого начала разделение того, что мы называем теперь в развитых формах чувствами или эмоциями и ощущениями. Да и в языке, когда мы говорим «чувственность», то это понятие, строго говоря, охватывает обе стороны. Когда мы говорим «человеческая чувственность», разве мы исключаем из этого понятия элементы эмоциональные, чувственные в этом, втором смысле? А когда мы говорим «органы чувств», разве мы не совершаем подмену? Почему наше ухо не царапает подмена термина «ощущение» термином «чувство»? Да потому, что они восходят к общему понятию чувственности. «Sinnlichkeit», там как угодно, на любом языке имеется это общее понятие, далее дифференцирующееся. Чувственное, в отличие от умственного, логического, правда? Ну и так дальше. Значит, вот эти два признака.
Третий признак этих палеосистем — близость к интероцепции. Здесь уже не слитность, здесь именно близость. Я бы даже сказал, близость скорее функциональная, чем системная, одномоментно, какие-то переходы очень прямые: хеморецепция — интероцепция. По-видимому, здесь действительно есть некоторый шаг к дальнейшей дифференциации каких-то древних, очень спаянных между собою форм чувствительности и вместе с тем форм чувственности. И наконец, что еще нужно сюда отнести? Древняя интероцепция, вот та самая интероцепция, которая очень красиво описывалась Сеченовым, по-моему, как смутные... «темные» ощущения.
К этим ощущениям надо присоединить еще один род ощущений, который в классическую классификацию вообще не влезает. То есть их можно туда впихнуть, но это будет акт насильственный. Я имею в виду болевые ощущения, болевую чувствительность. Ее функциональная роль очень ясна. Это прежде всего, роль предупреждения. И в этом смысле обслуживание всякого рода оборонительных акций организма. Она выполняет эту роль и на высших уровнях, у высших животных, у человека. Но эта чувствительность потому и составляет затруднение в классической классификации, что она какая-то двойная, двоякая. Она как-то повертывается в ходе развития, происходит какая-то смена функций. В известном смысле двуликость этих функций. И вот в чем заключается эта двуликость. Прежде всего, у человека болевую чувствительность можно и иногда нужно присоединять к собственно гностической, то есть имеющей познавательное значение чувствительности. Она входит в ансамбль тех чувствительных аппаратов, посредством которых мы познаем объективный мир, которые связывают нас с этим миром (это более точное выражение), которые служат способом связи, в результате обеспечивая возможность отражения мира, предметного мира в его объективности. Наряду с осязательными ощущениями, кожными, выступают и кожно-болевые.
Но есть вторая сторона. Это внутренне-болевые ощущения, интероцептивная боль. А она раскрывает свою природу, представьте себе, в первом варианте, и эта природа раскрыта очень хорошо. По крайней мере, так описаны явления, сюда относящиеся. Понадобилось даже ввести специальный термин «протопатическая» болевая чувствительность. Это термин, принадлежащий английскому неврологу Г.Хэду, обозначает следующее: если наблюдать восстановление чувствительности, то оно проходит как бы две стадии. В одной стадии первоначального восстановления (это своеобразный генетический эксперимент, функциональное развитие ведь происходит) она не имеет прямой гностической функции. Эта чувствительность, которую я бы назвал аварийной чувствительностью. И вот эта протопатическая чувствительность у человека носит характер аварийной, экстренной чувствительности, сохраняющей свое оборонительное значение, но выступающей в очень своеобразном выражении. Вот эта оборонительность. Я сказал «экстренная, чрезвычайная». Надо присмотреться, вдуматься в то, что это за функция. Почему чрезвычайная? И тогда надо посмотреть на древнюю форму, которая сохраняется у человека в исключительных, экстренных случаях. Это протопатическая интероцептивная чувствительность. Это то, что клиницист записывает таким выразительным словом — «кинжальные боли». Это экстренная система сигнализации, экстренная в том чрезвычайном отношении, что она перекрывает адаптации, их ранги. Она по своей функции (разрешите мне применить это метафорическое, чисто образное выражение) сигнализирует: «Спасайся, кто может». Все ранги нарушены, нет больше важного и неважного. Само сознание как высшая человеческая форма отражения, понимающая мир, имеющая перед собой эту картину, устанавливающая иерархию, шкалу ценностей тому, что открывается перед сознанием, смазывается. Это ведь субъективное, субъективно отмечаемое, хотя не в порядке изощренного самонаблюдения, это, скорее, то, что вопиет, что не надо рассматривать внутренним взором, оно само проступает, и может быть, конечно, осознано человеком как субъектом этих состояний.
И вот те, кто имел несчастье пережить протопатические интероцептивные болевые ощущения, хорошо знают, что разрушается вся иерархия и, прежде всего, нарушается иерархическое место, главенствующее место сознания. Получить такую протопатическую боль, вызвать ее непросто. Организм должен быть действительно поставлен (я сознательно говорю теперь «организм» применительно к человеку) в чрезвычайные условия, вот почему я говорю об экстренном значении. Это сигнал особого порядка. Это нарушение иерархии, соподчинения отношения человека к миру в катастрофических ситуациях, в которые попадает организм. Я не анализирую далее, потому что, несмотря на обилие работ по болевой чувствительности, подавляющее большинство из них относится к гностической болевой чувствительности, и лишь очень немногие (и опять, по преимуществу, старые авторы и не всегда даже психологи) углубляются в эту тяжелую проблему внутренней и протопатической, то есть сильнейшей и особого качества болевой чувствительности. Она, конечно, тоже древнейшая.
Предстоит огромная работа по ранжированию, прослеживанию связей. И это дело сравнительно-физиологических, сравнительно-психологических исследований, чтобы внести порядок в уровень, который я условно обозначил термином палео-чувствительность. Далее следует ее переделка и участие в ансамбле чувствительности гностического, то есть совсем другого уровня. И вот появляется уровень связи с пространственно-предметным миром. Не <нрзб> действиями, которые оказывает предметный мир на живое существо, на организм, не ориентировка посредством этих сигналов в этом предметном мире, именно предметном, вещественно-предметном мире. Это теперь немножко больше, немножко выше. Это ориентирование не через сигнальные признаки в предметном мире, а в целой системе, в самом мире через посредство предметных отображений, образов действительности. Вот здесь и выступают (и генетически это проверено, об этом можно говорить, не фантазируя сейчас), приобретают приоритет, доминирующее положение, познавательные контактные и дистантные, если пользоваться рубрикацией старой классической классификации, чувствительные аппараты.
Я имею в виду развитие тактильной чувствительности осязания в качестве познавательной (заметьте, познавательной — в смысле формирующей образ). Заметьте, уже не прикосновения, не просто кожно-тактильных явлений, а осязания. Вы не чувствуете различия в звучании терминов? Кожная, механическая рецепция, толчок, встреча с механической поверхностью, с твердым телом, с каким-то упругим телом — ну, словом, с некоторым вещественным миром, миром газообразным или водной средой — и осязание. Там прикосновение, а здесь что? Действие снятия контура вещи или действие оценки свойств поверхности предметов. И когда в XIX столетии пробовали очень тщательно исследовать (и с великим успехом это было сделано) осязательные ощущения (так их называли, не вдаваясь в анализ того, о чем я сейчас говорил), то исследователи натолкнулись на очень большое препятствие. Надо было определить степень чувствительности (это называется порогом, мы потом об этом будем говорить) к прикосновению. Какая сила прикосновения достаточна для того, чтобы вызвать ощущение прикосновения? На какое расстояние нужно раздвинуть две соприкасающиеся точки, чтобы они не слились в ощущении в одну точку? Ну, представьте себе расстояние между точками 0,1 мм, мы, наверное, можем сказать без всякого опыта, что они, конечно, сольются. А 5 см? Ну, конечно же, они будут раздельны. Так вот где эта граница? Это вопрос так называемых дифференциальных порогов, различительных пространственных порогов, в данном случае кожных и осязательных. Возникли трудности. Трудности эти породили несколько парадоксальных идей. Чтобы освободиться от осязания, в том значении термина, о котором я говорил, и чтобы получить настоящие пороги, оказывается, надо было обездвижить осязающий орган, например руку. Потому что как только эта обездвиженность не получалась, так сейчас же менялись цифры. И основоположник, можно сказать, исследования тактильных чувствительных приборов М.Фрей (кстати, его именем называется и приборчик для исследования) предложил такую методику. Взять руку испытуемого и погрузить ее в гипс. Дать гипсу высохнуть. Тогда у вас рука какая делается? Абсолютно недвижимая, она зажата в гипсе, а потом рассверлить дырочку и через дырочку испытывать чувствительность. Вот тогда все оказалось на месте. Тогда удалось изолировать, разделить эти вещи. Но это не осязание — через дырочку. А вот когда этой дырочки нет, раз — и все изменилось. Причем там микродвижения, их трудно уследить, даже изменения тонуса достаточно для того, чтобы образовалось движение рецепирующей точки, чувствительного аппарата.
Я рассказал вам этот случай с Фреем, во-первых потому, что он почти нигде не описывается. А во-вторых, из него очень ясно видно, о чем идет речь. Вот оно появляется — новое, настоящее познавательное осязание. И не надо выдумывать других слов. Осязание в русском языке очень выразительный термин, мы всегда понимаем, что значит осязать. Это вовсе не испытывать, так сказать, толчок, правда? Это — что-то делать, осязать, познавать, иначе говоря, вот это познавание — типическая, характерная черта высшей, новой чувствительности, этого второго, гностического уровня.
И уж конечно, дальше, когда мы говорим о гностической функции, то речь идет и о дистантной чувствительности. Но только и здесь придется с этой точки зрения (и генетической тоже) немножко сдвинуть классификационную таблицу. И порядочно придется сдвигать. Классические дистантные рецепторы высших животных (я применяю термин сейчас «рецептор», пока не дифференцируя: рецептор, орган чувств, сенсорный аппарат; вы понимаете, о чем идет речь) — слух дистантный, зрение дистантное — замечательны в том отношении, что они изменяют время предупреждения или упреждения. Петр Кузьмич Анохин очень настаивал на этой функции опережения. Вот это опережение, время этого опережения, вот это t в символическом выражении, оно вырастает. Здесь события наступают как бы почти мгновенно. Но на самом деле — это очень большое огрубление. Здесь мы будем мерить в единицах, которые обыкновенно употребляем в экспериментальной психологии, в миллисекундах. Сотнями миллисекунд, десятыми секунды, немножко больше секунды — но это предел. Для дистантных рецепторов это время возрастает на много порядков. Собственно, до бесконечности, если иметь в виду зрительную рецепцию, до практической бесконечности. Вот, собственно, переход к этим дистантностям, и здесь мы должны дробить что-то в этих дистантных рецепторах. И какие-то рецепторные системы смешивать. Например, соотносить, связывать их с контактными, скажем с осязательными, с осязательной рецепцией. Что ближе к осязанию: зрение или слух? Как по вашему опыту? Не возвращайтесь к книгам, которые вы читали, не пытайтесь вспомнить. А вот так, по здравому смыслу, что ближе? Зрение. Вот так так! Что более дистантно: зрение или слух? Зрение. Значит, если мы ранжируем по дистантности, по выраженности дистантности, то у нас получается парадокс. С контактными ближе наиболее, так сказать, дистантные. У нас не хватает какого-то признака в классификации. Вот этот признак я сейчас назову, только я не знаю еще, каким словом. Поэтому лучше назову несколькими словами, потом мы с вами выберем, какое слово более подходит. Ну, одно слово иностранное мне приходит первым в голову, потому что в литературе оно стало последнее время появляться. Это, так сказать, иконичность продукта. Ну что значит иконичность? Изобразимость. Икона есть изображение. Можно сказать «образность». Получается превращение последовательно текущего процесса в одномоментный образ, в образ, получающий какое-то своеобразное в особой форме существование как одномоментное явление. Посмотрите, как интересно. В зрительном аппарате, в зрительной системе, я имею в виду, во всем аппарате в целом, сформировалось очень своеобразное устройство, которое обеспечивает эту функцию. Посмотрите, появилось такое образование в зрительном рецепторе: во внешнем, периферическом органе чувств, периферическом конце анализатора (если вы хотите ввести это понятие) образовался проекционный экран. И этот проекционный экран есть сетчатка, правда? Есть ли сетчатка или подобное сетчатке в системе слухового восприятия? Нет. Сетчатка, повторяющая топологию вещи, а может, даже и топографию, геометрию, так сказать? Нет, такого прибора нет. Потому что кортиев орган, хотя и отвечает дифференцированно на разные звуковые частоты, на разную высоту или ансамбли высот, не располагает их в топологическом отношении, то есть в отношении соотношений, которые могут в этом, говоря возвышенно математическим языком, множестве возникать.
А вот здесь происходит преобразование. То есть мы видим грубую картину этого преобразования. И в школьном учебнике никогда не затрудняются, изображая такую схему, вы эту схему знаете все. Свечка пламенем вверх, которая стоит перед человеком. Свечка пламенем вниз, которая проецируется на экран. По каким законам? Геометрической оптики, то есть, попросту говоря, по законам проекции. Так и пишут в учебнике по проективной геометрии. Потом из сетчатки что-то поступает в мозг, в кору, скорее всего. Свечка пламенем вверх опять, правильно? Из чего делается свечка пламенем вверх? Из свечки пламенем вниз. Из чего делается свечка пламенем вниз? Из свечки пламенем вверх. Как делается свечка пламенем вниз? Путем оптико-геометрическим. Тут же ведь хрусталик сидит, да еще диафрагмирован зрачком. Наисовершеннейший аппарат, и давным-давно, лет эдак, позвольте, 350 тому назад, уже показывали, как на фоне экрана, если глаз быка отрезать, у него диоптрика глаза сработает на бумажку полупрозрачную или какой-то другой материал. Оказывается, срабатывает. Свечка пламенем вниз. А что порождает свечку пламенем вверх? Ну уж, конечно, порождает свечка пламенем вниз. Это понятно. Там передача какая-то идет, трансляция, трудно сказать, что.
Товарищи, я немножко поиздеваюсь над эмпирической мыслью, над физикальной мыслью. Конечно, тут возникает вопрос, как эта свечка там горит и что это за таинственное сияние, которое вдруг выделяется из коры. И ежели это паттерн конфигурации в мозге, то кто видит эту конфигурацию? Где тот маленький человечек, который смотрит на эту конфигурацию нервных процессов? Ну, может, они сами пылают особым светом. Я бы сказал, мистическим светом. Трудное положение, трудная проблема. Конечно, для думания отрывчатого. А отрывчатого — это значит довольствующегося первым результатом и не видящего, что за этим результатом дальше может последовать. Вот для этого отрывчатого видения, вот для этой отрывчатой мысли здесь все как будто благополучно. Но это совершенное неблагополучие, как только вы идете дальше, и тогда вы приходите к этим вопросам. Вот к таким вопросам, которые мы все немножко не любим. Не любим по очень простой причине. Мы сразу начинаем чувствовать себя некомфортно, прошли путь — и неужели придется возвращаться опять? И проходить его заново, и может, не вполне так, как мы шли? Ну, неприятно же зайти куда-нибудь и потом обнаружить: э, не туда зашли! Теперь назад — и опять вперед по правильному направлению! Неприятно, даже когда это случается просто в пешем путешествии. В науке очень неприятно. Вот, следовательно, все-таки вернемся к факту. А развертка-то есть! Процесс идет, он сукцессивен принципиально, то есть идет в известной временной последовательности и дает вот этот продукт преобразования в образ. Поэтому, когда мы говорим с точки зрения сравнительного изучения неврологического (и, наверное, у вас в курсе неврологии отмечается — по крайней мере, всегда отмечалось в прежние годы) — это важное событие в перестройке нервной системы, которое порождает экранность отображения мира. Опять повторяю, это проблема конкретно-генетического исследования, конкретно-исторического прослеживания.
В этой связи очень важные изменения возникают в зрении, виднейшем из других органов чувств, но они происходят и не только в зрении. Я имею в виду объединение реципирующих, то есть воспринимающих, аппаратов в особый ансамбль. В зрении эти ансамбли выражены очень ясно. Вот основные образующие этого ансамбля. Светоощущение — как управляющее, ориентирующее, регулирующее действие, поведение, деятельность организма — выполняет не только эту функцию светоощущения. Вы понимаете точный смысл слова «светоощущение»? Благодаря ансамблю светоощущающих элементов возникает новое качество: контур, форма. Называйте как хотите! Пространственное, иначе говоря, светоощущение. Почему я назвал это так: предметно-пространственным? Это предметно-пространственный конфигуративный, конфигурирующий эффект. Ведь идет развитие так, вы помните? Рассеянные светочувствительные точки, правильно? Ориентирующие по отношению к свету, к световым лучам и не дающие изображения. А затем что? Происходит их концентрация. Затем что? Происходит в ходе эволюции их не только концентрация, но и их собственное конфигурирование. То есть их объединение сначала в ямку, потом в сферу, потом замыкание сферы и фокусирующий аппарат. То есть линза, которая есть, хрусталик и аппарат, который есть, подвижный, меняющий свои размеры зрачок, глазодвигательные мышцы, которые устанавливают направление этого объектива в ту или другую точку пространства. Заметьте, ансамбль.
Но еще одно обстоятельство. Происходит дифференциация и образование, то есть вхождение в единый ансамбль цветоощущающих аппаратов. Причем не рядом. Вам, наверное, уже описывали аппараты колбочковый и палочковый, только один из них несет функцию цветоразличения, цветоощущения, другие — нейтральные, косвенно только участвуют в цветообразовании. Оказывается, они все-таки собраны в единый орган, который называется чувствительными элементами сетчатки, ретинальными элементами. Они очень смешно распределяются между собою и очень интересно сотрудничают. Цветоощущение начинает выполнять функцию маляра, раскрашивающего поверхность и старающегося делать это так аккуратно, чтобы, боже упаси, не перейти границы изображенного контура. И так дальше, и так дальше. Хотя, кстати, оснований переходить границу в анатомическом устройстве глаза сколько угодно. Все это работает как ансамбль.
Ну, я думаю, что сказанного достаточно, чтобы прийти к выводу о том, что этот второй уровень подготавливается генетически, затем происходит ряд метаморфоз, превращений, в результате которых устанавливаются эти органы чувств, комплексы, объединения. Происходит постоянный, как вы видите, процесс в эволюционном развитии, дифференциации, специализации и одновременно интеграции. Я забыл сказать насчет дальнейшего объединения, там еще поразительнее происходят вещи. Дело в том, что зрительный орган сначала был множественным. Помните, поверхность тела, головная часть? Потом уровень какой, осязательный? Точки, где погуще, где пореже, охватывают большие поверхности, исчисляемые у человека квадратными метрами. А вот здесь еще происходит раздвоение. Попросту говоря, двухглазность. А когда мы имеем действительно двухглазное зрение, то есть бинокулярное, как его называют, то оказывается, там еще происходят очень существенные процессы, описываемые в настоящее время довольно сложными терминами и ставящие очень много сложных вопросов. Ведь происходит слияние эффектов от двух глаз. То, что нам кажется привычным, мы не замечаем и даже не видим здесь проблемы. Ну, конечно, если смотрю двумя глазами, то я получаю одно изображение. Не так просто, товарищи. Глаза-то ведь расставлены. Изображения-то не могут быть идентичными. Расставьте немножко больше, сделайте больше базу так называемую. Ну, вот теперь представьте себе картинку, которую мы получим на обоих фотографических аппаратах, если вы мне позволите это механическое сравнение, которые фиксируют одну и ту же точку. Одинаковые будут фотографии или разные? Разные, конечно, правда? Неодинаковость, нетождественность, потому что они под разными углами поступают. Я нарочно взял широкую базу, вроде как базу панорамы артиллерийской, скажем, для того чтобы показать, подчеркнуть это. Здесь тоже база есть, сходная база. Но маленькая база. Вот и возникает необходимость конвергирующего аппарата, то есть регулирующего соотношения осей, то выступающих параллельно, то сводящих, правда? То на одном расстоянии сводящих, то подальше, то поближе. В известных, конечно, количественных пределах. Начинает действовать механизм слития, слияния. Как они сливаются, эти изображения? Ну, а если, например, немножко искусственно их свести, развести их? Известны такие условия, при которых слияние все-таки продолжается, несмотря на расхождение в изображениях. Есть и такие условия, когда чуть-чуть перешли за какие-то маленькие границы — и слияния не происходит. Значит, есть специальные законы, управляющие слиянием. Это очень хитрый процесс. И когда вы будете изучать зрительную систему, ее работу, вы увидите, до какой степени это хитрый и до какой степени еще не вполне ясный в деталях процесс. Вы увидите массу терминов для обозначения явлений, отношений, и тот, кто будет специально заниматься, скажем, зрительным восприятием, постигать все эти хитрости, пойдет не по наивному учебнику, а по очень сложному пути. Вот видите, какое еще я усложнение, комплексирование пропустил: усложнение на раздвоение органа и совместную их работу.
Мне остается сказать самое последнее, касающееся характеристики того, чем мы держим связь с миром. Связь с миром! Это то, что органы ощущения или органы чувств, попросту говоря, приобретают собственные двигательные возможности. Собственный двигательный аппарат. Он называется проприомоторным аппаратом органов чувств. Дело все в том, что чем больше усложняются органы чувств, тем больше выявляется полная необходимость не только движений, осуществляющих внешние действия по отношению к объекту, но и вспомогательных, которые относятся к самой работе чувствительных аппаратов. Только почему они называются проприомоторными? Они обеспечивают действия органа чувств. И эта проприомоторика вырабатывается специально и может быть описана в терминах моторных, то есть двигательных, элементов самой сенсорной системы. И это то, что обеспечивает ориентировку, то есть образ среды. Вот пример. У глаза есть собственный проприомоторный аппарат? Есть отчетливо выраженные цилиарные мышцы, внешние глазодвигательные мышцы, довольно серьезно развитые, шестерка, немалый аппаратик для обеспечения, и другие. Словом, есть свой собственный аппарат.
Возьмем другую иллюстрацию — слух. Слуховой орган, слуховая система. Есть проприомоторный аппарат? Ну, тут вы сразу не ответите. Надо просто знать. Есть, потому что происходит адаптация органа слуха посредством некоторых двигательных изменений в самом кортиевом аппарате. Я уже не говорю о том, что лошади, скажем, или собаки со стоящими ушами сразу действуют внешними ушными раковинами. Ну, человек тоже умеет, говорят. Некоторые, по крайней мере, двигают ушами. Но ему ни к чему их двигать, когда он прислушивается. Ему легче повернуть голову. Значит, есть такой орган. Но здесь большое отличие от зрения. Там очень сильно развит проприомоторный аппарат, и он занимает очень большое место вообще в осуществлении зрительного восприятия, хотя это не значит, что не подключаются вовсе другие аппараты. А вот в слухе наоборот. Ничтожно малую роль играет этот проприомоторный аппарат, но чужие аппараты очень сильно входят в единую систему слуховую. Я укажу эти аппараты сразу. Активность голосовых связок, которые участвуют в опознании высоты. А это спрятанная активность. Это не значит, что вы должны петь, вокализировать вслух и громко, но активность сейчас же возникает в этих аппаратах. Артикул я торная для речи. И это не значит, что вы, слушая, пришептываете все слова. Правда, как только возникают затруднения, приходится проговаривать и приходится пропевать в случае определения высоты. Мы прибегаем к этому приему «овнешнивания» моторики в затруднительных случаях. Но этого обычно нет. А моторика участвует и работает очень сильно. Наложите сюда приборы для того, чтобы зафиксировать активность этого аппарата артикуляционного и вокального (и/и или или/или). Ну, вы всегда получите активность, как только будете слушать или определять высоты. Одним словом, как только вы активно будете осуществлять это слуховое восприятие.
Третий вариант. Вообще нет своей проприомоторики или она так запрятана, что ее не видно. Осязание — ведь это же скелетная мускулатура. Вы можете мне сказать: «Но и тоническое состояние тоже». Но и тоническая моторика, то есть тонус мышцы, ведь он тоже относится к функциям скелетно-мышечного аппарата, то есть общедвигательным. По-видимому, не нужно специального эфферентного, то есть двигательного, отвечающего аппарата. Вот все многообразия, которые мы имеем.
И еще одно замечание, чтобы вы поняли, в какую мы с вами входим сложную обстановку, если не делать искусственного ее рассечения и упрощения. Упрощения до извращения, я бы сказал такую формулу. Диапазоны сдвигаются. Человеку, который погружен в предметный мир, находится в этом мире, для того, чтобы разбираться в том, что делать, как действовать, чтобы связываться с этим миром, получить каналы, которые служат источниками его представлений, картин, того, что ориентирует его в предметном мире, в котором он существует и вне которого он, увы, существовать не может ни одного мгновения, приходится менять настройки. Сдвигать диапазон. Я вам скажу почему. Потому что веер количественных характеристик тех или других воздействий в ряде случаев, в ряде отношений столь велик, что устройство просто широкого диапазона невозможно. Надо делать иначе, надо делать сдвигание диапазона. Я вам сейчас покажу это очень просто на зрительной чувствительности. Колебания интенсивности, то есть силы, так велики, что аппарат, который бы отвечал и на самые малые единицы энергии, если говорить грамотным языком физики, и на самые большие, все-таки возможен. Как поступила природа, то есть к чему привел ход эволюции? А он привел вот к чему. Оказывается, в нас заложен потенциально, виртуально, а не активно, не актуально, громадный диапазон, немыслимо большой диапазон. Начинать надо, прямо вам скажу, с одного кванта энергии. А вот чем кончать, я не знаю, там интенсивность колоссальная. Как же быть, глаз-то не может так работать? Но есть генеральный перестраиватель. Он может сдвинуть сюда диапазон, и тогда глаз начинает работать в зоне самых слабых интенсивностей. Если ему сразу дать большие интенсивности — он слепой, понятно? Диапазон не так быстро передвигается, а передвигается довольно медленно, лениво. Вот такой глаз, который способен работать, он как бы даже другой и его называют темноадаптированным глазом. То есть он приспособлен к сумеречному свету, практически к темноте. Итак, мы имеем сумеречное зрение. Вот теперь приспособились, глаз у вас стал темноадаптированным, вышли на свет — и ничего не видите. Нужно время, чтобы передвинулась шкала из диапазона минимума к диапазону максимума, от минимального к максимальному. Так же делается, оказывается, наоборот. Глаз становится адаптированным к большим энергиям, и, если вы такой адаптированный глаз перенесете в темноту, то есть в условия сумеречного освещения, сумеречного зрения, слабые интенсивности, даже средние — не различимы.
Поэтому возникла специальная задача, прикладного значения: а нельзя ли ускорить перемещение шкалы? Вот так образно я ее вижу, такую прозрачную, так сказать, линеечку, двигающуюся как на логарифмической линейке, штучка с окошком, только подлиннее. Вот она перемещается сюда. И мы записываем цифрами, вычерчиваем графики, объясняем студентам, что адаптация, полная темновая адаптация глаза явно наступает через 10 минут, продолжается с известным замедленным темпом до получаса и до окончательной адаптации надо подождать примерно до часа. А затем мы объясняем, как совершается переход туда, уже с меньшими цифрами, потому что меньше как-то интересовались этим переходом. С меньшим числом данных и меньшим числом изученных факторов, влияющих на это перемещение. Интересно только движение сюда, к адаптации на слабые раздражители. Вот там разрабатывалось много приемов, в частности воздействия через другие чувствительные органы для того, чтобы ускорить этот процесс приспособления. Потому что, в самом деле, вы сидите в темном или полутемном, то есть освещенном более или менее ярко, помещении. Кругом вас ночь, фонарей нет, сумеречные условия освещения. Выскочил из освещенной комнаты — и обезоружен. Ничего не можете сделать. Ничего не видите. Надо присмотреться, привыкнуть, как говорят у нас обыденным языком, привыкнуть к темноте. Ну, вот и жди, когда наступит привыкание. А нельзя ли ускорить? В два раза ускорить можно, больше даже чем в два раза. Скорее движется линейка. Должна двигаться, перестраивать диапазон, и если вы в школе учили когда-нибудь, что это так приоткрывается диафрагма, способ фотографический, то я должен вас разочаровать. Нет. Увеличение светового потока, достигаемого полным открытием в этой диафрагме, то есть зрачка, или наоборот, его сокращение, уменьшение пропускания числа лучей, конечно, совершенно не соизмеримо с изменением диапазона. Вывод: изменение диапазона зрительных ощущений, значит и зрительного восприятия тоже, не объясняется действием таких простых механизмов. Это очень сложный процесс. Обыкновенно, когда говорят «сложный», — значит не посредством зрачка, а посредством изменения чувствительности, не периферического, а центрального. Но дело все в том, что само изменение чувствительности — это есть проблема. Это слово, которое очень легко объяснить, но ведь за ним что-то лежит. Видите — специальное приспособление, я почему и сказал — не просто обострение, понижение чувствительности, повышение, понижение порогов, а смена диапазонов, движение по диапазонам. Очень интересный процесс и очень сложный.
У нас, значит, не два глаза. Если взять в тактическом режиме глаз, без адаптации, без вот этого перемещения диапазонов, то нам нужно иметь каждую пару, умноженную по меньшей мере на 10, и быть такими двадцатиглазыми существами. По счастью, мы можем обойтись всего двумя, потому что приспособление, перестройка работы глаза происходит в порядке его генеральной перенастройки, то есть всей чувствительности сразу, ансамбля. Мне не нужно еще этих 9 глаз или сколько там. Один глаз все покрывает, потому что изменяется программа, так сказать. При этом вы не можете включить кусочек из этого диапазона в эту программу. Нет, извольте передвигать весь диапазон сразу, не нарушая количественных соотношений в эффектах, которые вы получаете в любом из этих диапазонов. Сдвиньте диапазон теперь по частотной шкале. Вот, пожалуйста, в зависимости от экологических условий у нас морфологически фиксированы границы. Говорят, что человеческий слух работает в диапазоне 15—20000 Гц, то есть колебаний в секунду для упругой волны, для слуха. Но это говорят. Мы работаем на меньшем диапазоне. 15 — это абстракция, которую удается получить, конечно, у некоторых отдельных индивидов, но это величина редко встречающаяся, практически этот порог больше, и по высоте мало встречается случаев, когда удается получить реакцию свыше 20000 Гц.
А когда свисток свистит, чтоб позвать собаку, так, чтобы люди этого не слышали, а собака отчетливо слышала, то частота колебаний переходит за 20000. Свисток называется гальтоновским. Я это так, между делом говорю. Собака чудно слышит, у нее диапазон сюда сдвинут, а люди не слышат. Это иногда полезно бывает, когда я управляю собакой, но не хочу, чтобы это делалось с шумом. А в цирке, например, очень полезно отдрессировать на простой сигнал, элегантно держать руку вот так небрежно где-то в пиджаке, допустим (в брюках, говорят, неудобно держать руку, неприлично), и ничего не делать, даже отвернуться от животного, чтобы никто из публики не подумал, что вы зрительный сигнал какой-то подаете подниманием бровей или что-нибудь в этом роде, зажмуриванием глаз, а вы в это время нажимаете на резиновую грушу. К резиновой груше приделан свисточек. Свисточек подает частоту 35000—40000 колебаний в секунду. Собака слышит обыкновенный свисток. Публика бы не удивлялась, если бы вы вынули свисток и свистнули. Ну, что же, вы свистнули, и она пришла. А вот когда она приходит в нужную минуту, не имея сигнала, — великолепный фокус и даже можно сказать: парапсихология. Я подал мысль: «Иди сюда!» — и она пришла. Я передал мысль: «А теперь — встань на задние лапки!» Я ничего не говорил, я ушел, совсем ушел, и даже можно между мной и собакой поставить экран, а когда вы мне мигнули: пускай вот она сейчас встанет на задние лапки — она и встала. Причем тут как угодно: один сигнал — ну, допустим, на задние лапки, а два — еще что-то, а длинный один — еще что-то. Смотри, я пошел разговаривать с собакой на языке звуковых сигналов. Вот ведь, видите, что заключается еще и в этом замечательном усложнении игры диапазонов, сдвигании диапазонов филогенетически и онтогенетически.
Я теперь, пожалуй, еще одну иллюстрацию хочу привести — не для того, чтобы вам об этом рассказывать, хотя я только сейчас постиг эти вещи сам, признаюсь вам. Удивительная есть еще адаптация зрения, вы знаете, у кого? Очень удивительная! У птиц. И наиболее ярко у некоторых видов хищных птиц, поднимающихся на очень большую высоту. И они, по наблюдениям любого натуралиста, необычайно дальнозорки, то есть видят с большой высоты малые предметы. Острота зрения необыкновенная, гораздо выше, чем острота зрения млекопитающих животных, на порядок, вероятно. Что-то в этом роде. Но вот что интересно. Когда этот уважаемый хищник берет в когти маленького зайчоночка, которого он заприметил с неизвестно какой высоты, или там перепелочку или куропаточку, то он ее, оказывается, отлично видит и вплотную! То есть как ведет себя его глаз? Как дальнозоркий или как близорукий? Как близорукий, конечно. Значит, что еще сменяется? Что способно сменяться вообще в системах органов чувств? Опять же диапазон, только теперь в другом отношении. Ведь там тоже две системы, это совершенно явно. Вопрос другой, что ни гистологически, ни функционально, то есть физиологически они не исследованы. Я сам недавно узнал, что эти факты верифицированы, проверены. Удалось сделать тест, испытательный материал для определения в прикидочном хотя бы порядке остроты зрения в этих необыкновенно контрастных условиях наблюдения с высоты (куда там забираются эти хищники, я забыл, меня удивило, уж очень большие высоты, больше чем с километр, это цифры реальные; с километра для нас увидать цыпленка или что-нибудь подобное по размеру — это вещь абсолютно невозможная. При этом еще на фоне зашумленном, потому что все эти объекты не контрастны, тут, так сказать, хитро должно быть, точно и не теряться при, простите, раздирании перышек. Ну, я условно говорю, то есть когда у вас предмет здесь, на расстоянии 8—10, максимально 20 см от зрительного аппарата). Значит, смена диапазонов и здесь. Вот какая картина предстоит, когда мы рассматриваем вне школьных лимитов и ограничений эту систему связей человека с миром, при которой мир выступает перед ним, и эти каналы служат, так сказать, источником отображения этого мира. Мое время истекло, я обрываю на этом изложение. Только не думайте, что я сейчас перейду к анализу и изучению отдельных ощущений. Я думаю, что это невозможно сделать. И я начну мысль иначе. В следующий раз мы опять вернемся к проблеме образа, восприятия и будем двигаться сверху, от образа к ощущению, а не от ощущения к образу.
Лекция 18. Образ мира
Товарищи, современный психолог, занимающийся проблемой восприятия, стоит перед старой альтернативой — либо двигаться от ощущения к образу и затем к миру, либо двигаться в противоположном направлении: от объективной действительности, от предметного мира к образу и к способу его порождения, к механизму, обеспечивающему отражение, образ. В.И.Ленин в работе «Материализм и эмпириокритицизм» обозначил эту альтернативу как альтернативу двух путей: одного (я назвал его первым), ведущего необходимо к идеализму; и второго (от объективной действительности к ощущению, к образу), ведущего к материалистическому решению основного философского вопроса.
Для конкретного исследователя эти два пути, о которых я сейчас говорил, могут быть выражены следующим положением: можно исходить из субъекта, допуская, что субъект стоит перед миром; можно исходить из другого положения, что субъект со всеми своими состояниями, в том числе и с теми явлениями, которые мы называем «образом», «представлением» и так далее, находится изначально не перед миром, а в самом мире, в самой этой действительности, то есть с самого начала этот субъект появляется вместе с возникновением живой материи, живых существ внутри этого мира, составляет часть его и вне этого мира вообще не существует. Иначе говоря, он не изъят, а включен в единый материальный мир. В этом мире единственно и существует.
Вот это убеждение, эта предпосылка (последовательно проведенная, разумеется) приводит к постановке ряда новых продуктивных для психологии проблем, меняет постановку других, постановку, которая, напротив, психологически оказалась малопродуктивной, заводящей в своеобразные научные тупики, сводящиеся к таким положениям, к таким суждениям, которые даже, как кажется, не поддаются конкретной научной разработке.
Вот если встать на позицию человека в мире, субъекта, включенного в единое материальное взаимодействие, в единый материальный мир, в единое материальное движение — если встать на эту точку зрения, занять эту позицию, то тогда нужно признать, прежде всего, мир, к которому принадлежит субъект, решительно независимым от способов и форм его отражения. Формы, способы этого отражения, качества, в которых выступает мир перед познающим человеком, субъектом вообще, свойства, иначе говоря, которые включаются в отражение, перестают казаться как бы набором этих свойств: свет — зрительные ощущения, слуховые ощущения, тактильные ощущения. Словом, всякая система качеств, которые зависят от работы органов чувств, обращенных к внешнему миру, — экстерорецепторов, оказывается не набором модальностей, то есть специфических качеств, которые мы отмечаем как синтез ощущений в их совокупности. Напротив, теперь модальности кажутся образующими единые необходимые факты, и эта необходимость заложена в самой действительности, с которой вступает человек во взаимодействие, осуществляя свою деятельность по отношению к этому миру. И тогда, в силу этой связи, в меру этой связи с миром, включенный в эту действительность субъект и приобретает то, что в психологии называется «модальностями ощущений», и, что то же самое, конечно, «модальностями восприятия». Вы хорошо понимаете, я обозначил термином «модальность» то, что и всегда обозначают: специфическое качество ощущения, которое свет отличает от цвета, тепловые ощущения — от осязательных, особое качество, которое выступает в этой гамме ощущений.
Дело-то все в том, что мир амодален по своей природе. Он лишь выступает перед субъектом в той или другой модальности. Такая постановка вопроса снимает одну очень старую, несколько надоевшую философскую проблему. Эта проблема так называемых «первичных и вторичных качеств» в психологической модальности.
Дело представляется иначе. Мы имеем амодальный мир, который в терминах модальности сам по себе не описывается. Мы имеем взаимодействие предметного мира, вот этой действительности. И, заметьте, в эти взаимодействия входит также и субъект. Если рассматривать эти взаимодействия как простые взаимодействия тех форм, то если данное тело, любое данное тело, обнаруживает свои свойства во взаимодействии с другим — будем говорить объективно — телом, то за этим взаимодействием ничего нет, по выражению Энгельса. Вот в этом взаимодействии и обнаруживают свои свойства вещи, принадлежащие к этому миру. Под вещами я понимаю в широком смысле слова, «существующее».
Вот это действительно реально существующее вещественное, то есть, точнее, материальное. Аналогичным образом обстоит дело и во взаимодействии познающего субъекта и мира. Свет, воздействуя на светочувствительное вещество, покрывающее пластинку или пленку, приводит к ее почернению. Это и есть взаимодействие химических веществ, покрывающих пленку или пластинку, отбрасывающую световые лучи: отраженные или, если этот источник, скажем раскаленное тело, собственные лучи. Там в порядке воздействия на эти химические вещества, бромистое серебро, допустим, свет вызывает изменение структур этого вещества, химические изменения, в нем происходящие. Вы получаете явление изменения этих химических и физических свойств.
Этот же свет, воздействуя на зеленые растения, вызывает изменение в их хлорофильном преобразователе. Вы имеете взаимодействие в одном случае, во втором это же воздействие, падающее на органы чувств человека или высших животных (во всяком случае высших животных), вызывает еще и другие явления, другие изменения, которые и составляют источник и условия возникновения тех особых состояний, которые мы называем состояниями чувствительности, ощущениями или восприятием, словом, называем образом — отражением. Под образом здесь я буду понимать «Образ» с большой буквы. Не будем интересоваться пока, какой это образ: представление, образ наличного предмета, одномодальный образ, источником которого является однотипное воздействие (однородные ощущения, соответственно, скажем, только слуховые) или это многомодальная картинка, где есть вклады, идущие со стороны других анализаторов, других чувствительных приборов.
Возникает, таким образом, положение, которое воспроизводит известную, мною уже процитированную мысль о том, что, собственно, свойства открывают себя в каких-то взаимодействиях. Данное свойство открывает себя особым образом во взаимодействии с рецепторами живого существа, субъекта познания, особым по сравнению с взаимодействием с какими-нибудь другими физико-химическими структурами, с какими-то другими телами.
Я об этом специально говорю, чтобы с самого начала снять ложные предпосылки, которые, кстати, создали убежденность в истинности принципов или законов специфических энергий и которые, в общем-то, лежат в основе всякого вида или оттенка понимания, справедливо и очень метко называемого «физиологическим идеализмом».
Итак, мир амодален. Он обнаруживает некоторые связи модальностей в этом взаимодействии. Мы можем судить поэтому прямо о мире, в который включены, имея источником этих суждений, те изменения, которые мир вызывает во взаимодействии с субъектом, прежде всего с его специфическими, специализированными органами, а также (на разных этапах развития) и с менее специализированными, менее дифференцированными чувствительными аппаратами и свойствами чувствительности.
Поскольку этот мир проявляет свои другие свойства, которые не производят прямого воздействия на рецепторы и познаются через доступные ощущения в широком смысле слова и изменения в других вещах и телах, постольку это будет опосредствованное познание мира, в отличие от непосредственно чувственного его отражения.
Я обыкновенно пользуюсь элементарным примером, чтобы пояснить свою мысль. Я не могу с помощью тех чувствительных аппаратов, которыми я вооружен как человек, оценить степень твердости предмета за некоторой границей шкалы твердости. Тогда школьный опыт рекомендует делать так: для того, чтобы оценить твердость вот этого предмета, школьный опыт предлагает мне взять некоторый другой предмет и попробовать воздействовать, деформировать первый. Будет ли царапина? Если ее нет, тогда отношение оборачивается, и теперь первый предмет воздействует как пробующий. И оказывается, что механические изменения здесь есть. И тогда что? Одно тело обнаруживает себя как более твердое, чем другое твердое тело, правда? Мы так можем повторять множество раз по отношению к множеству твердых тел и выстроить шкалу твердости. Тогда мы вырабатываем некоторую меру твердости и записываем шкалу в тетрадку. Мы с вами теперь имеем инструмент, способ определения какого-то свойства, лежащего вне границ различения этого свойства, которое доступно человеку.
Мы поставим между собой и этим свойством взаимодействие объектов и по изменению этих объектов судим о свойствах, которые не открывают себя в другом взаимодействии — «объект—субъект». Если мир открывает себя в меру того, как он обнаруживает себя в этом взаимодействии «объект—субъект», мы называем эти процессы «восприятием», непосредственно чувственным восприятием. Вот эта прибавка ставит точки над «i».
Если мы, пользуясь органами нашего восприятия, устанавливаем некоторые свойства опосредствованно, то есть судим о свойстве одной вещи по изменению «поведения» другой, то это знание будет опосредствованным, не непосредственно чувственным. И этот второй путь будет другой ступенью в познании окружающего мира. Мы эту ступень называем «познанием путем мышления». Мы о твердости второго тела (в том моем упрощенном примере) «умозаключаем», правильно? Мы его не видим, не слышим, не создаем, не схватываем мускульно через мышечное усилие, которое сигнализирует о степени; мы схватываем его, воспринимаем в объективном взаимодействии.
Это расстояние понимания через множество объективных связей, это длинный путь, бесконечный путь развивающегося мышления, из чего можно сделать один капитальный вывод, который нужно иметь в виду при изучении восприятия, а именно: человеческие рецепторы, человеческие органы чувств не накладывают на сознание границ своим выбором модальностей. Напротив, возможность перехода за эти границы не остается безразличной и для непосредственного восприятия. И довольно трудный вопрос состоит в том, каким образом входит это опосредствованное знание в связь с восприятием. Этот вопрос возникает с самого начала, потому что происходит очень важный процесс, характеризующий переход от амодального мира к его модальному образу, то есть к тому, который всегда включает в себя какие-то характеристики, зависящие теперь от наличия тех или других органов чувствительности (с этими самыми, знаменитыми, Иоганна Мюллера, специфическими, как он выражался, «энергиями»), обладающих теми свойствами, которые отличают одни органы восприятия от других.
Конечно, в результате работы органов чувств возникает картина мира. Но заметьте: эта картина мира (и это очень важно) является продуктом не только процесса превращения амодального мира, мира, изображенного и открывшегося перед нами в этой системе нам присущих модальностей его отражения. Она является также результатом обратного процесса построения амодального мира как мира объективного и, следовательно, по природе своей амодального.
Вот я все время говорю: амодальный мир. Вы можете меня спросить: «Что это значит вообще — амодальный?» Ведь он все-таки передается в каких-то модальностях и в этом смысле он амодален? Нет. Он амодален в другом смысле — он не зависит от модальности. Мир не соткан из света, цвета, вибраций, которые воспринимаются вибрационной или слуховой чувствительностью, тепла, холода, правда? Он имеет еще свои характеристики и выступает в этом качестве, в этих свойствах, в так называемых модальностях, лишь в процессе познания этого мира и через эти модальности, но без них, вот что самое важное. То есть не как комплексы ощущений, а как действительность, передающая себя, говорящая о себе, по отношению к человеку или высшим животным, на языке этих самых сенсорных модальностей.
Здесь, конечно, есть известная тонкость, товарищи. Я потому так подробно говорю об этом, что нужно сделать переход, поворот в способе мышления психолога в отношении предмета нашего исследования сегодня — восприятия. Это капитально важно.
Посмотрите, как шло развитие научных знаний долгие годы в отношении этих проблем чувственного отражения мира. Я в прошлый раз бегло говорил о том, что здесь прежде всего речь шла об изучении соотношений между неким отдельным воздействием и неким ощущением. Что это за воздействие, субъективно оставалось как бы в стороне от самого исследования психологического, или, вернее, физиологического, или даже точнее — психофизиологического. Поэтому Гельмгольц — умнейший естествоиспытатель прошлого века — и говорил всегда: «Есть нечто воздействующее, есть причина», почему и получал справедливые упреки в материализме.
Собственно, в наше время возникло различение, по необходимости, картины образа мира как «нашего состояния» и образа мира как «образа мира». Я бы сказал, немножко играя словами, так: различение возникло в расстановке акцентов «образ мира» и «образ мира». Это оказалось несовпадающим. Так родилось различение, принадлежащее одному из современных исследователей — Дж.Гибсону1 (я сейчас не буду критиковать или утверждать важность этого различения, я просто констатирую): «видимого поля» и «видимого мира».
Они-то вот и оказались даже субъективно, даже для самонаблюдения несовпадающими. А отсюда вывод один — объективный-то мир не представлен, не существует только в виде замкнутого в субъекте круга чувственных явлений. Он существует через эти явления, — еще иначе, при этом я говорил, что модальности не случайны. Это не коллекция. Это система. И если каждый вид ощущения или восприятия (зрительное ощущение, зрительное восприятие, тактильное восприятие, тактильное ощущение и слуховое и т.д.), составляет систему, то я бы особенно настаивал, что их совокупность... Нет. Не совокупность, а целокупность — вы слышите различие в оттенках? — «целокупность», это значит соединенное в целое, а не рядоположенная совокупность как сумма. Вот эта целокупность тоже есть система.
Я в прошлый раз бегло говорил о древних рецепторах, помните: «синестезии», связь, я приводил примеры, скажем обоняние. Так это, действительно, связи в самом предмете, правда? Синестезии изображают эти связи, существующие в самом мире. Есть связи, задающие вот эту систему неслучайных модальностей. На это часто не обращали внимания, и я поэтому особенно склонен на этом сейчас настаивать.
Образ — это что такое? Ведь проще всего, правдивее всего сказать — это картинка, правда? То есть то, что мы называем в других случаях картинкой. Картиной. Изображением. Более правильно, менее правильно — это второй вопрос, но он есть «картина». В этом суть теории вообще образа (в смысле теории отражения). Кстати, «теория отражения» может быть переведена и как «теория образа». Ведь это по-немецки Bildtheorie, то есть как раз теория картины, образа, картины образа, правда?
И вот здесь интересно: как же получается картина? Оказывается, что в ходе развития непосредственно чувственного познания, даже, может быть, в ходе глубокой эволюции, начиная от очень ранних ступеней развития, возникает очень важное изменение где-то на переломном пути эволюции. Это переломное изменение заключается в том, что действительно впервые появляется картинное отражение. Значит, появляется некоторое как бы «поле», «внутреннее поле» организма, на которое проецируются, обрисовываются внешние линии, то есть «Bild» приобретает особое качество картинности.
Как идет этот процесс, мы не можем сейчас внимательно рассматривать. Это не очень просто. Сравнительная неврология дает известное представление об этом, проливает известный свет. Появляются структуры, которые позволяют воздействия внешнего мира симультанизировать. Я очень люблю это слово, потому что оно говорит страшно много и коротко. Что значит «симультанизировать»? По-русски — «превращать в одномоментное». Чтобы пояснить, иллюстрация: вот вам продолженный процесс осязания, он какой будет? — длящимся, последовательно идущим, сукцессивным, правда? А что у меня возникает в качестве картины? Одномоментный, симультанно существующий, передо мной стоящий образ контура, правда? В данном случае контура. Да, кстати, а какой это образ? Он отделен от зрения или нет — образ, достигающий осязания? Он не находится в плане зрительного восприятия? Нет, потому что той модальности нет. Хорошая иллюстрация того, что значит относительность модальности.
Источник-то вот он, «источник ощущений» так называемый, то есть вот эти отдельные чувствительные элементы, которые составляют ткань будущего, возникающего симультанно образа. А образ принадлежит к какой модальности? А образ строится по типу тех структур, которые у человека — я подчеркиваю, не у всех животных: у человека, у обезьян, у птиц — строится по типу устройства структур, приспособленных к развертке, то есть к переводу последовательности в одномоментность, текущего в существующее. Это как бы стабилизированная, спокойная картина мира. Видимо, она должна быть стабилизированной, успокоенной. Иначе мы не можем действовать достаточно сложным образом — а мы действуем очень сложным образом — в этом мире. Это необходимое условие нашей ориентации в этом мире, поскольку мир этот состоит из дискретных взаимодействующих вещей. Это предметный мир, только на уровне этого предметного отражения и происходит поворот картины мира к собственно образу.
Вы можете мне сказать, что ведь бывают врожденно-слепые, которые никогда не имеют зрительного образа, зрительной картины. Как же у них происходит симультанизация тех ощущений, которые являются у них самыми важными? Это ощущения осязательные, тактильные.
Да, парадокс заключается в том, что при нарушении этой модальности — зрительной — образ симультанный не только возможен, не только необходим, но и реально образуется.
Вы можете мне сказать, как и в какой ткани? Зрительной ткани там нет, правда? А продукт, образ, существует.
У нас (вы, наверное, это знаете) учатся студенты, лишенные зрения и слуха. Особенно тяжелый случай. Крайний дефицит информации. Я спрашиваю теперь себя: что же, там картина-то мира есть? Да! Даже в этих крайних случаях образ есть, совершенно особый. Совершенно особым является симультанный образ у врожденно-слепого. Широко известна громадная психологическая литература, описывающая психологические особенности психики слепых и врожденно-слепых.
Симультанность остается, картина-то все-таки остается, но иная по своей модальности. Например, без зрительной модальности образ вещи выступает (как описывает, по-моему, Вилли или кто-то из авторов, так тонко исследовавших мир слепого) как «рентгеновский». Что это значит? Это значит, что образ зрительный включается поверхностно, правда? А у слепого в этот зрительный образ, для нас непонятным образом, включается и вот эта часть, то есть как если бы эти предметы были бы прозрачны. Ящик дает образ и внешней своей поверхностью, и внутренней, потому что ознакомление с вещами тактильное. И это тоже вплетается в ткань, образует элемент этого образа.
Вот видите, я нашел и показал пример не оскудения, а даже обогащения в другой модальности. Действительно, когда я пытаюсь представить образ вазы, он у меня всегда какой? Затененный, правда? А стеклянная ваза видится мной как незатененная, вместе с ее внутренней поверхностью.
Да, мир становится «рентгеновским», прозрачным, стеклянным. Правда, он ограничен. Нужно обязательно контактировать с ним. В этом отрицательная характеристика, «минусовая». Но я хочу передать только одну мысль: собственно восприятие, предметное восприятие предметной действительности всегда строится полимодально и всегда строится как бы подлинная картина, которая собирается не размышлением, не умозаключением, а выступает в форме непосредственного чувственного выражения.
Но мы еще стоим перед другим вопросом, о котором я уже говорил: как участвует вот это опосредствованное знание в непосредственно чувственном отражении?
Итак, мы имеем очень любопытную ситуацию, которой недостаточно часто уделяется внимание: амодальный мир, выступающий в модальности, обычно в многомодальной картине, адекватной этому миру. Когда я говорю «адекватной», я имею в виду более или менее (философ сказал бы: «все более...», имея в виду развитие человеческого сознания, представления), адекватной, проверяемой при практическом столкновении с вещами.
Так ли? И какая конкретная психологическая действительность свидетельствует нам об этих замечательных отношениях?
А сейчас я буду говорить наивные вещи. Я буду рассказывать то, что вы знаете. Но только вот под этим углом зрения вспоминается то, что вы знаете из вашей обыденной, повседневной жизни, каждодневного, каждоминутного, каждосекундного опыта.
Я сейчас несколько двигаюсь или направляю свои глаза то в одну, то в другую сторону: зрительные оси где-то скрещиваются то в одной точке пространства, то в другой — вверху, внизу. И что вследствие этого происходит? Происходит движение на сетчатке, на приемном устройстве моего глаза. Я не случайно обращаюсь к зрению, потому что ведь мы-то существа зрительного типа. Наше-то восприятие строится по типу зрительного, так же, как у некоторых животных, но отнюдь не у всех.
Вот теперь и представьте себе, пока не зная подробностей устройства глаза, вы все же знаете, что есть поверхность проекции, вот эта сетчатая оболочка глаза. Там происходит проекция в силу того, что работает оптический аппарат. И по законам оптико-геометрического построения, построения образа просто по законам проекции — что-то проецируется вверх ногами.
Что же делается с этой проекцией? Что у меня-то возникает? Ведь у меня-то возникает непрерывное изменение происходящих в органе чувств, в данном случае в глазу, явлений. Они все время меняются. Но — обратите внимание — ничего не меняется в мире.
Что передается в центр? Это картина, которая как бы конфигурируется, строится на сетчатке глаза в соответствии с действительностью. Но посмотрите, какое явление: мир у меня, то есть, образно говоря, в моей голове, движется и в моей же голове остается каким? Неподвижным, точнее, даже инвариантным относительно. Я уже не говорю о том, что эта картина мира вовсе не ограничивается непосредственно полем, которое воздействует на органы чувств.
Я нахожу себя здесь, в этой комнате. В этом смысле, это факт. Можно сказать, что я воспринимаю эту комнату и себя в этой комнате? Да. А для меня в этой картине существует то, чего в данную минуту нет в моем зрительном поле, в поле моего восприятия? Например, стол, из-за которого я только что вышел? Он за спиной? Да. Он существует, он присутствует.
Мир не появляется и не исчезает вместе с открыванием и закрыванием глаз. Он инвариантен относительно, то есть он меняется в другом смысле, меняется независимо от того, что и какие изменения возникают вот в этих воздействиях, правда? Непосредственных воздействиях, прямых, одномоментных, сейчас идущих. Да, я могу себе позволить заострить положение и (метафорически, конечно, условно, образно) утверждать — с точки зрения удивительного свойства восприятия, так ясно очерчивающего мир передо мной в его относительной устойчивости и расширяющего его далеко (в картине мира, я имею в виду, в сравнении с теми источниками, которые сейчас я могу констатировать, то есть ощущениями), вот этот сзади меня стоящий стол, конечно, существует в картине этой комнаты.
А для этого безразлично, что глаза расположены так, как у большинства млекопитающих, то есть по саггитальной плоскости, вот так прямо, вперед, или так, как у некоторых животных, в том числе и у некоторых млекопитающих, у которых они расположены в другой плоскости, так, что у них зрительное поле получается в 360°, панорамное поле зрения. А ведь у меня-то панорамного зрения нет, а картина не меняется, не рассекается вот так. А так должно было бы быть по законам геометрической оптики.
Вот я двигаюсь по этому миру: сейчас я пойду (но я не пойду, потому что я привязан к микрофону), вот пошел бы я сейчас так по рядам, и я шел бы внутри этого мира вещей. Ничего бы не менялось в этом мире. Он остается инвариантным.
Это некоторый исходный момент. Это не то, к чему надо идти. Надо понимать, как это происходит. Но это есть исходное положение. Я, субъект, в мире, а не мир где-то здесь передо мной. И тут ведь странное дело... Вы знаете, что любят больше всего исследовать психологи, изучающие восприятие? В каких условиях? Построили всякие концепции по вопросам частным или претендующие на более общие — в каких условиях? Обратите внимание на излюбленный до сих пор прием (только в последнее время, в XX веке, начали нарушать немножко, появился, видимо, опыт исследовательский) — изображение на плоскости. То есть исследование с помощью рисунков, геометрических форм. Я как-то упоминал о гештальтпсихологах. Вообще вся гештальтпсихология построена на исследованиях плоскостных изображений, то есть на абстракциях.
Вы меня можете спросить, почему на абстракциях? Ведь это же реальное изображение, скажем, прямоугольника в двухмерном поле какого-нибудь типа, правда? Нет, товарищи, это величайшая абстракция.