Тема 4. Социальная философия и философия истории

 

Из статьи К.Д. Кавелина «Философия и наука в Европе и у нас»

…Мы воображаем, что на­род по натуре способен или не способен к философии, и фаталистически объясняем, почему у одних есть фило­софские учения, а у других нет, точно у каждого из них на роду написано иметь или не иметь философии. Мы ду­маем, что уж если нет и не бывало безусловно истинной философской системы, то не стоит иметь никакой; в свя­зи с этим взглядом нам представляется, что филосо­фия — плод кабинетной работы, высижена упорным го­ловным трудом и потому стоит внимательно прочесть книжки, где напечатаны философские учения, чтоб от­лично усвоить их себе и потом применять их результаты в любой стране и у любого народа. Но на поверку выхо­дит, что все эти и подобные им представления о филосо­фии в действительности совсем не оправдываются…

При изучении философских доктрин так же важно объяснить, при каких обстоятельствах и условиях они сложились, как и то, чему они учат… Если философские воззрения, имев­шие в свое время огромное влияние на людей и целую эпоху, впоследствии утратили свое значение и оказались недостаточными, то сила их действия, очевидно, зависела не от одной степени их истинности, но и от того настро­ения и расположения умов, которое делало людей осо­бенно склонными принимать известные воззрения и им сочувствовать; а такое настроение и расположение, в свою очередь, зависят oт известных обстоятельств и обстанов­ки. Человеку и народу необходимы особенные, могучие побуждения, чтоб вызвать их к деятельности, тем более к философским взглядам. Нужны глубокие противоречия в жизни, большой внутренний разлад и страдания, столк­новения сильных страстей, чтоб заставить людей поднять­ся умом до высших вопросов философии и попытаться найти им решение. В кабинете мысль только обрабатывается, получает научную форму и обделку, но зарождается она всегда посреди борьбы и страданий; она, можно ска­зать, вымучивается у эпох и народов. Оттого так разнооб­разны философские системы, так запечатлены они мест­ным колоритом и современными условиями. Можно вы­учить наизусть философские учения и повторять их слова, не принимая их к сердцу и не соединяя с ними того глубокого жизненного смысла, какой они имеют в устах людей и народов, которые их создали. Такое наружное воспринятие доктрины и остается холодным, без всякого влияния на жизнь, и заменяется очень легко другим, та­ким же безучастным и вялым. Философское учение, вы­лившееся из глубины души у одних, у других обращается, при таких условиях, в предмет пустого любопытства или моды, и служит не для разрешения жизненных вопросов, не для удовлетворения требований ума, а как средство для более или менее приятного и остроумного разговора, который дает желанный случай блеснуть дешевым знани­ем и уменьем фехтовать на словах.

Таким образом, нельзя утверждать, что тот или другой народ способен или не способен к философии. Все к ней способны; только отсутствие поводов и побуждений заду­маться над философскими задачами объясняет отсутствие серьезного к ней интереса, какое замечается, например, у нас; а с другой стороны, действительная, жизненная по­становка философских вопросов у каждого народа так своеобразна, так обусловлена его историческими особенностями и обстоятельствами, что философские воззрения можно, не искажая истины, считать такими же национальными явлениями, как произведения изящной литературы или искусства. Наш обычный приём - собирать в одно философские учения всего мира и обозревать их по известной системе, прирезывая и прикраивая их по усмотрению, есть верный способ сделать невозможным правильный взгляд на развитие философии, потому что философские доктрины не могут быть схематизированы таким образом, без утраты существенного своего смысла. Они возникают при самых различных обстоятельствах, по самым разнообразным поводам, и вследствие того так раз­личны, что трудно подвести их даже под общие группы, а вытянуть в последовательный ряд, как мы делаем, сов­сем невозможно. Что мы, русские, до сих пор не имели философии и очень мало о ней заботимся, хотя когда-то много о ней толковали, доказывает только, что нас еще ничто не заставляло глубоко задуматься; а когда раз такая необходимость явится, будут и у нас философские учения и сильно отзовутся в умах и сердцах, потому что, вместо более или менее остроумного повторения того, что дума­ли другие, они займутся разрешением наших настоятель­ных, насущных вопросов и, следовательно, будут ответом на живые народные потребности…

Пойдем теперь далее и спросим: в каких наших вопросах могут заключаться задатки для развития философии и у нас?

Очень трудно отвечать на этот вопрос. При решении всех наших несложных задач мы до сих пор так добродушно и наивно руководимся сметкой, практическим навыком, много-много что справкой в иностранных книгах, что смело можно сказать, таких задач пока нет вовсе…

Есть, однако, и у нас один вопрос, которому, кажется, суждено, рано или поздно, стать родоначальником и ис­точником самостоятельного и народного философского мышления. Такой вопрос — наша нравственная личная не­состоятельность и негодность, о которые сокрушаются у нас всякие благиеначинания, откуда бы они ни шли. Едва ли можно указать в целой истории другой пример подобного личного нравственного ничтожества, при та­ком величавом государственном развитии. Для нас, совре­менников, оно пока еще заслонено переходом, который мы совершаем в новый период исторического существова­ния, перестройкой нашего внутреннего быта и связанны­ми с тем заботами... Но когда уляжется эта временная су­етливость и возбуждение, когда новые пути обозначатся яснее и мы опять станем лицом к лицу с самими собою в ежедневной будничной жизни, везде и всегда однооб­разной и прозаической, нам придется серьезно и мучи­тельно задуматься над нашей полной современной нрав­ственной негодностью, при которой никакой правильный ежедневный быт, хотя бы самый неприхотливый, невоз­можен и немыслим.

Одной из характеристических особенностей нашего исторического развития было и до сих пор есть — чрезвы­чайно слабое, едва заметное участие в нем личного дейст­вия, воли-энергии человека. Не будь нескольких деятелей, да очень немногих, затерянных в массе мыслящих людей, можно было бы подумать, что не история народа развивается, а совершается стихийный, безличный про­цесс. В Западной Европе переходы из одной фазы истори­ческого развития в другую обозначались усиленным дви­жением умов, разгаром страстей, борьбой партий, неред­ко разрешавшейся междоусобиями или войнами. В страстных порывах уносилось отжитое и зарождалось новое; бури расчищали дорогу торжественному ходу ис­тории. Ничего подобного у нас не происходило. Когда по ходу вещей наступала пора сменить обветшалые формы, замечалось, что сложившиеся долгим временем привычки ослабевали и расшатывались; но из-под них не прорыва­лись ни бешеные страсти, ни непомерные притязания гордой мысли; вместо того сквозь трещины оседающего здания проступали плесень и гнилость и их усиление слу­жило предвестием, что будет перемена, что она близится. Наконец, она действительно наступала: государство при­зывало микроскопическое меньшинство к преобразова­нию и при его сочувствии и деятельном участии проводило реформу, которая совершалась обыкновенно молча. После того гнилость и плесень на время еще продолжа­лись и даже как будто усиливались, а затем понемногу ис­чезали, впредь до приближения нового перелома в госу­дарственной жизни.

Обе формулы исторического развития, в Европе и у нас, имеют свои выгоды и свои неудобства, до кото­рых мы здесь не коснемся; но дело в том, что глубокое их различие объясняется различною, здесь и там, ролью ли­ца. В Европе история совершалась при деятельном его участии; лицо внесло там в ход ее свои взгляды, убежде­ния, страсти и произвол. Этот деятель — человеческая личность — так ярко выступает там в историческом дви­жении, что с первого взгляда можно подумать, будто он один творит историю и нет других движущих ее пружин. У нас наоборот: лицо так стушевано, так бледно, таким является пассивным носителем истории, что можно поду­мать, будто сами элементы, сочетаясь между собою, без посредства лиц, по присущим им законам, необходимо и неизбежно, как природа, выводят одни за другими раз­личные фазы исторического движения. Большинство лю­дей, не участвуя деятельно в этом стихийном процессе, подчиняются ему, как судьбе, не отзываясь на него ни мы­слью, ни сердцем. В этом, между прочим, причина необыкновенной трудности разгадать смысл разных собы­тий русской истории, имевших, по-видимому, большое влияние на ход дел; об этих событиях часто нет других сведений, кроме лаконической строчки в летописи или современном акте; мысль тогдашних людей не осветила для нас значения факта, его причин и последствий; онаостановилась на нем, как будто для того только, чтоб безучастно и пассивно занести его в сухой перечень событий.

Отсюда — противоположные задачи внутреннего раз­вития в Европе и у нас. Там надо было выдвинуть вперед те общие основания, на которых зиждется общественный строй и которые беспрестанно оттеснялись чрезмерно выдающимися притязаниями отдельных личностей и созданных ими добровольных товариществ и союзов. У нас, наоборот, главные направления внутренней истории выражают потребность вызвать к деятельности и жизни личность, ввести ее тоже в общую экономию развития.

В последние десять-пятнадцать лет сделано у нас, в этом направлении, несравненно более, чем когда-либо прежде. Но способны ли мы, современники одной из знаменательнейших эпох русской жизни, наполнить живым содержанием новые формы общественности? Составим инвентарь тех личных, умственных и нравственных сил, которыми мы располагаем для обновления нашей гра­жданственности. Какая поразительная и прискорбная бед­ность! Слова заступают у нас место мыслей и убеждений, сноровка и наружный такт — решения воли и характер, надерганные из печатного фразы — продуманное знание. Инстинкты, капризы, случайные обстоятельства и обстановка определяют наши действия, в которых оттого нет ни плана, ни последовательности, ни выдержки. Мы ли­шены почти всякого умственного и нравственного содер­жания, и потому нет у нас ни идеалов жизни, ни твердой воли, ни живых интересов к чему бы то ни было. Все скользит по нас, вызывая иногда взрывы; но они не име­ют значения и проходят без последствий, потому что им не на что опереться в пустоте, царящей внутри нас. Нас нельзя назвать ни хорошими, ни дурными людьми: мы не подлежим нравственному изменению. От внутренней пу­стоты и бессодержательности скука томит нас и мы не­сем ее всюду: в семью, в приятельскую беседу и обще­ство; от скуки мы с жаром бросаемся на все, в надежде развлечься, и не можем ни на чем остановиться и успоко­иться, по неспособности сосредоточиться на чем бы то ни было. От той же умственной и нравственной бессодержа­тельности мы неспособны удержать своих мыслей и чувств на известной высоте и тотчас же перепадаем из мечты в грязь и пошлость. Мы самые ненадежные люди, но не преднамеренно, а по легкомыслию и ветрености. Никаких благ, даже материальных, мы не умеем ценить, потому что ничто не западает глубоко в нашу душу.

Руки опускаются, когда подумаешь о нашей умственной и нравственной нищете, особливо ввиду громадного дела обновления, над которым нам приходится работать, на которое нужно много сил и умения… Не то – европеец, даже самый посредственный. Каковы бы ни были его нравственные качества и умственные свойства, как бы низко или высоко он ни стоял на общественной лестнице, он всегда хорошо знает, к чему, зачем и как идет; намерения, цели и средства у него обдуманы и соображены, у нас – редко, почти никогда. Нетрудно себе представить, какие из нас могут выйти деятели в домашнем и частном быту, или в том круге общественной жизни, который нам принадлежит, —как мы в них устроимся, и как они устро­ятся, благодаря нашему участию! Факты налицо. Мы сами громко, во всеуслышание, заявляем, что наш частный и общественный быт ниже посредственности. Но вместо того, чтоб обратиться на самих себя, мы ищем объяснения наших зол в разных внешних, побочных обстоятельствах, и, пребывая упорно в иллюзиях, убаюкиваем себя тем, что нас впоследствии улучшит внешняя обстановка, для которой мы пока сами не годимся и которая, пока мы таковы, не может ни явиться, ни держаться. B этом заколдованном кругу мы безнадежно вертимся, не видя себе ниоткуда ни света, ни помощи.

Все это, положим, и так, скажут иные, но какое же оно имеет отношение к философии? Нас исправит и воспитает церковь, школа, закон, когда они деятельно и серь­езно возьмутся за дело.

Совершенно справедливо. Евангельская проповедь и учение у нас, как и везде, очеловечат простые сердца на­родных масс; закон как внешняя охрана, как помеха вред­ному для других людей и общества произволу всех и каж­дого, выдрессирует большинство к правильной граждан­ской и общественной жизни. Но школа? Тут уж вопрос становится труднее. Как и к чему воспитывать — разве можно решить этот вопрос, не уяснив себе наперед чело­веческой природы и к чему следует вести человека? Ведь в воспитание входят не одни педагогические приемы, но и ясное понимание общей системы приготовления чело­века к жизни. К тому же проповедь, воспитание, законо­дательство и управление производятся людьми, и их взгляды дают им то или другое направление. Сумма идей и убеждений, вращающихся в образованных слоях, слу­жит камертоном общественной жизни и всем ее отправлениям, а идеи и убеждения неразрывно и тесно связаны с тем или другим разрешением высших вопросов, то есть именно с философией. Каковы господствующие фило­софские взгляды, таково будет и настроение образованных слоев общества. Таким образом, все пути ведут к философии; мы от нее никак отделаться не можем и во­лей-неволей беспрестанно к ней возвращаемся, часто са­ми того не подозревая.

Вот с какой стороны, как мы думаем, действительный, серьезный интерес к философии должен со временем зародиться и у нас и стать когда-нибудь тоже жизненным делом. Научное сибаритство и дилетантизм должны бу­дут уступить место глубокому изучению, когда мы нако­нец поймем, что от того или другого решения философских задач зависит то или другое направление нашей практической жизни и деятельности. Не у нас одних так. Везде, где философия развивалась, она, как уже было замечено, коренилась в житейских потребностях людей и выносилась в книгу, на трибуну и кафедру из глубочайших и сокровенных недр народной жизни. Наша собственная вина, если мы этого не видим и не понимаем.

Но когда мы наконец убедимся, что коренное наше зло есть наша умственная и нравственная негодность, и начнем задумываться над тем, как бы ее устранить или хоть ослабить, нам придется гораздо серьезнее, чем теперь, вглядываться в прежние и новые философские учения, познакомиться с ними в той обстановке, в тех условиях и с теми предпосылками, которые их вызвали…

 

“Философия и наука в Европе и у нас”. - К.Д.Кавелин Наш умственный строй. М., 1989. С.285 – 292.

 

 

ВОПРОСЫ К ТЕКСТУ

 

1. Из чего, по убеждению Кавелина, рождается философия каждого народа?

Варианты ответа: 1) из противоречий жизни этого народа и потребности его разрешить коренные вопросы своей жизни;

2) из умственных упражнений кабинетных мыслителей, из игры ума, для всех одинаково любопытной, но и одинаково малополезной.

2. Если какой-либо народ не имеет своей философии, что это означает: 1) этот народ по природе своей не способен к философии; 2) у этого народа пока еще не сложились такие условия жизни, которые заставили бы его глубоко задуматься над своими насущными проблемами?

3. Что имеет в виду Кавелин, когда называет философские воззрения такими же национальными явлениями, как произведения изящной литературы или искусства?

4. Если какие-то философские идеи люди учат и повторяют, но не принимают к сердцу, то о чем это свидетельствует, с точки зрения Кавелина?

5. Каковы перспективы философии в России с точки зрения Кавелина?

6. Говоря о нравственном ничтожестве русского человека, Кавелин вовсе не имеет в виду его безнравственность. У всякого народа есть люди как нравственные, так и безнравственные. Русские тут исключения не составляют. Значение выражения «нравственное ничтожество» раскрывается через другие понятия у Кавелина: «личное действие», «личность».

Вопрос: кто в России участвует в творчестве новых форм социального устройства (в историческом творчестве)?

Варианты ответа: 1) каждый гражданин, который усиленно размышляет о путях развития своей страны и ведет об этом полемику с другими гражданами, а также, защищая свои интересы, вступает в политическую борьбу (самостоятельно или объединяясь с другими гражданами в политическую партию);

2) отдельные государственные деятели и поддерживающее их меньшинство правящего класса.

Примечание: Статья Кавелина писалась задолго до Октябрьской революции и опирается на знание истории, какой она была до этой революции. Но заметим, что и после революции (в том числе и в современную эпоху) действительность наша мало отличается от того, что наблюдал Кавелин. Октябрьская революция составляет некоторое исключение в нашей истории и по ней трудно судить о менталитете россиян.

7. Кто в Западной Европе творит историю? (Смотри варианты ответа к шестому вопросу.)

8. В чем видит Кавелин причину того, что в России трудно разгадывать смысл тех или иных исторических событий?

9. Какова, с точки зрения Кавелина, основная задача исторического развития в Европе? (не цитировать, своими словами)

10. Какова основная задача общественного развития в России? (не цитировать)

11. Кавелин приводит «инвентарь тех личных, умственных и нравственных сил, которыми мы располагаем для обновления нашей гражданственности». Изучите его и выскажите свое мнение: изменились ли россияне со времен Кавелина (статья была написана в 1874 году)? Ответ подробно поясните.

12. Какое главное отличие европейца от россиянина выделяет Кавелин?

13. О каком «заколодованном круге» пишет Кавелин?

14. Какое отношение философия имеет к воспитанию новых граждан России (с точки зрения Кавелина)?

15. Как можно, с точки зрения Кавелина, разорвать «заколдованный круг»?

 

 

Из статьи К.Д. Кавелина «Наш умственный строй»

 

…Требования времени настоятельно толкают нас на развитие нравственной личности, самостоятельной и самодеятельной – этой основы не только гражданского и общественного, но вообще всякого человеческого существования; а наши мировоззрения находятся в вопиющем противоречии с этой насущною потребностью. Вместо того, чтоб работать нам в руки, они нас задерживают, нам мешают, парализуют в самом зародыше наши поползновения к деятельности.

Не без некоторой зависти смотрим мы, и с этой стороны, на Западную Европу. И есть чему позавидовать! Сумела же она выработать свои доктрины так, что они раз в раз отвечали и отвечают живым потребностям, идут с ними рука об руку, освещают, направляют их и ведут к сознательному, возможно правильному их удовлетворению в данное время и при данных обстоятельствах. Народится другое племя, явятся новые потребности, и мысль, теория снова спешат им на подмогу, создаются новые мировоззрения, новые доктрины, выдвигающие на первый план другую сторону истины, или другой закон, остававшийся до тех пор в тени, незамеченным, потому что не было повода, нужды обращать на них внимание… Кажущаяся и действительная односторонность европейских миросозерцаний объясняется именно этим бесценным их свойством – тесной связью с живою действительностью, с насущными потребностями.

Всем известно, из каких элементов сложилась европейская жизнь и развилась европейская культура. В основание европейской общественности легла сильно развитая личность. Личная независимость, личная свобода, возможно-нестесненная, всегда была исходной точкой и идеалом в Европе. Весь ее гражданский и политический быт, сверху донизу, был построен на договорах, на системе взаимного уравновешивания прав. Европа долго боролась, прошла целый ряд глубоких потрясений, прежде чем ей наконец удалось справиться с разрозненностью и замкнутостью враждебных друг другу союзов, ввести их в некоторые границы и подчинить условиям правильно организованного государства…

Сильно поставленная индивидуальность и естественное ее последствие – замкнутая корпорация – тормозили дело политического и гражданского объединения. Поэтому, когда время приспело, мысль обратилась в Европе на то, что особенно озабочивало людей, - на выработку объективного права, в противоположность субъективным, личным притязаниям. Потому-то первое, а не последнее так ярко выдвинуто европейской мыслью и наукою на первый план. Об индивидуальном, личном нечего было заботиться, оно и без того слишком выпукло заявляло себя всюду, и отстаивать его теоретически не было никакой надобности. Как предполагаемая и более или менее враждебная началу объединения, личность, индивидуальность, и оставлена наукою в стороне: наука занялась преимущественно общим, объективным, сравнительно более слабым, пришла к нему на помощь и обставила теоретически с особенным вниманием…1

Спрашиваем: имеет ли такая постановка вопросов и вся эта борьба с ее последствиями хоть что-нибудь об­щее с тем, что мы видели и видим у себя?

 

Чрезмерным развитием личной энергии, железною стойкостью лица, его необузданным стремлением к сво­боде, его щепетильным и ревнивым охранением своих прав мы, кажется, никогда не имели повода хвалиться. Юридическая личность у нас, можно сказать, едва народи­лась и продолжает и теперь поражать своею пассивно­стью, отсутствием почина и грубейшим, полудиким ре­ализмом. Во всех слоях нашего общества стихийные эле­менты подавляют индивидуальное развитие. Не говорю о нравственной личности в высшем значении слова: она везде и всегда была и есть плод развитой интеллектуаль­ной жизни и всюду составляет исключение из общего правила. Нет, я беру личность в самом простом, обиход­ном смысле, как ясное сознание своего общественного положения и призвания, своих внешних прав и внешних обязанностей, как разумное поставление ближайших практических целей и такое же разумное и настойчивое их преследование. И что же? Даже в этом простейшем смысле личность составляет у нас почтенное и, к сожале­нию, редкое изъятие из общего уровня крайней распу­щенности во все стороны. В нас аппетиты часто бывают развиты до болезненности, но нет ни охоты, ни способно­сти трудиться, с целью удовлетворить им, бороться с пре­пятствиями, отстаивать себя и свою мысль. Оттого, в ходе общественных и частных наших дел, нет ни обдуманной системы, ни даже последовательности, нет преемственно­сти от поколения к поколе-

 

1 Как вы, вероятно, заметили, Кавелин понимает здесь слово «наука» расширительно, т.е. как всякую теорию вообще, следовательно, помимо собственно науки здесь подразумевается и философия.

 

 

нию, и потому нет капитализа­ции труда, знания и культурных привычек. Сменились люди, и дело пропадает; все идет совсем иначе, до тех пор, пока случай не натолкнет опять на то же дело друго­го человека, который выкопает его из-под спуда, стряхнет с него архивную пыль и опять пустит в ход, чтоб после него оно снова было брошено и забыто. Так как в нас са­мих нет никакой устойчивости, то ее нет и быть не мо­жет и в нашей обстановке, которая всегда есть живое от­ражение человека и общества. Мы вечно фантазируем, вечно отдаемся первой случайной прихоти, меняя их бес­престанно. Мы жалуемся на обстановку, на злую судьбу, а особенно на всеобщее равнодушие и безучастие ко всякому доброму и полезному делу. Но ведь и всем, подобно нам, желалось бы, чтоб дело делалось само собою, чтоб жизнь несла нам дары труда и образованности без всякого с нашей стороны участия в черной работе. И вот, мы прячемся за ход вещей, за логику событий, которые должны работать за нас. Так и выходит на самом деле: все делается как-то само собою, помимо нас, но зато совсем не так, как бы нам хотелось. Стихийные силы, не заправляемые человеком, приносят нам, вместо того, о чем мы мечтаем, самые причудливые неожиданности.2

Излишнею пытливостью и смелостью мысли, чрезмерным напряжением и развитием умственной деятельности, перехватывающей через край, переступающей сильным размахом границы возможного, —этими недостатками мы тоже не страдаем. Напротив, мы слишком мало думаем, элемент мышления равен у нас почти нулю, не принимает почти никакого участия в наших делах и предприятиях, а потому и не входит определяющим, существенным элементом в наше миросозерцание и нашу практическую деятельность. До последнего времени мысль была у нас

 

2 Уместно вспомнить здесь ставшую крылатой реплику В.С. Черномырдина «хотели как лучше, а получилось как всегда».

прихотью достаточных классов, избранных людей, которые одиноко стояли в среде, погруженной в ближайшую грубую непосредственность

и жившей одними преданиями и рутиной. Как прихоть, мысль и носилась у нас свободно над действительностью, нигде и ни за что не зацепляясь, ни в чем не встречая преграды, как ветер на наших необозримых равнинах. Не будучи прикована к нашим ежедневным нуждам, трудам и заботам, не имея балласта, она легко улетучивалась в фантазию и бред. Исподтишка мы подсмеивались над узкостью европейской мысли, над ее точностью и педантизмом, не подозревая, что в Европе мысль не забава, как у нас, а серьезное дело, что она там идет рука об руку с трудными задачами действительной жизни и подготовляет их решение. Только мысль, подобно нашей, служащая игрушкой, способна испаряться в широкие отвлеченности, терять почву из-под ног; там, где она запряжена в тяжелый воз ежедневной жизни, она по необходимости и узка, и одностороння…

Ясно, что не у нас, не на нашей почве, могли развить­ся, в виде научных воззрений, отрицание самостоятельной и самодеятельной личности, отрицательное отношение к положительной науке и критическому исследованию явлений духовного порядка. Не может теория, развив­шаяся под влиянием действительных, насущных потреб­ностей, отрицать самодеятельность там, где она вовсе себя не заявляла в жизни; не может она скептически относить­ся к таким или другим применениям мысли, установлять границы между личным убеждением и объективным зна­нием там, где мышление и наука являлись лишь в виде экзотического растения. В такой стране самостоятельное мировоззрение, отвечая на действительные потребности, заявляющие себя в бессознательных и полусознательных стремлениях, станет, напротив, с особенной заботливостью и тщанием выяснять начала нравственной индивидуальности, личности и автономии мышления, подавляемых стихийным характером среды, в которой они, по недостатку точки опоры, расплываются и теряются.Мы поступаем иначе. Принимая из Европы без критической про­верки выводы, сделанные ею для себя из своей жизни, наблюдений и опытов, мы воображаем, будто имеем пе­ред собой чистую, беспримесную научную истину, всеобщую, объективную и неизменную, и тем парализуем собственную свою деятельность в самом корне, прежде чем она успела начаться. Еще недавно мы точно так же относились к европейским учреждениям и нравам, пока наконец опытом не убедились, что обычаи и учреждения везде и всегда носят на себе отпечаток страны, где они об­разовались, и живые следы ее истории. Но относительно науки мы далеко еще не успели разделаться со старым пред­рассудком и остаемся в убеждении, что она составляет исключение из общего правила. Отнесись мы к ней кри­тически, мы тотчас же заметили бы, что она, как и все на свете, имеет свои особенности, что и она одностороння: одно оттеняет слишком ярко, на другое не обращает дол­жного внимания; что она тоже имеет свои предубежде­ния и предрассудки. Недостаток серьезной критики евро­пейской науки и ее исторического развития мешает нам в то же время взвесить и оценить как следует ее действи­тельно сильную сторону, на которую было указано выше. Великое значение европейской науки заключается не в непогрешимости ее результатов, а в том, что она выросла и развилась из живых потребностей среды и времени, что она соответствует им и на них работает. Оттого наука в Европе — народное дело, оттого она там и в великом почете.

Мы считаем себя европейцами и во всем стараемся стать с ними на одну доску. Но чтоб этого достигнуть в области науки и знания,нам не следует, как делали до сих пор, брать из Европы готовые результаты ее мышле­ния, а надо создать у себя такое же отношение к знанию, к науке, какое существует там. В Европе наука служила и служит подготовкой и спутницей творческой деятель­ности человека в окружающей среде и над самим собой. Ту же роль должны мысль, наука играть и у нас; но для этого нам надо прежде всего критически взглянуть на ре­зультаты европейской мысли, доискаться до ее предпосы­лок, всюду подразумеваемых и нигде не выраженных. В них скрыта живая связь теоретических задач и практи­ческих потребностей. Уяснив себе таким путем историче­скую сторону европейской науки, мы поймем, что и она, как всякая другая наука, не есть сама безусловная истина, а обусловленный обстоятельствами и степенью знания от­вет на вопрос, тоже родившийся в данное время и посре­ди известной обстановки, следовательно, тоже не без­условный. Убедившись в этом, мы освободимся от на­учного фетишизма, который подавляет у нас самостоя­тельное развитие науки и знания, и вынуждены будем, по примеру европейцев, вдуматься в источники зла, которое нас гложет. Тогда нетрудно будет указать и на средства, как его устранить или ослабить. Такой путь будет евро­пейским, и только когда мы на него ступим, зародится и у нас европейская наука; с тем вместе выводы знания перестанут у нас быть такими безрезультатными, как те­перь, а свяжутся, как в Европе, с решением важнейших наших вопросов. Очень вероятно, что выводы эти будут иные, чем те, до каких додумалась Европа; но, несмотря на то, знание, наука будут у нас тогда несравненно более европейскими, чем теперь, когда мы без критики прини­маем результаты исследований, сделанных в Европе. Предвидеть у нас другие выводы можно потому, что условия жизни и развития в Европе и у нас совсем иные. Там до совершенства выработана теория общего, отвлеченного, потому что оно было слабо и требовало поддержки; наше больное место — пассивность, стертость нравственной личности. Поэтому нам предстоит выработать теорию личного, индивидуального, личной самодеятельности и воли. В Европе, в силу исторических обстоятельств,личное, субъективное убеждение оставлено в тени; нам, по нашим историческим условиям, надо, напротив, с осо­бенным вниманием разработать вопрос о субъективной истине, высвободить ее из-под давления истины объективной, возвратить ей права, отнятые по ошибке и недоразумениям, и самым точным образом разграничить между собою тот и другой вид истины. Словом, мы должны де­лать то же и так же,как европейцы: путем науки, исследования знания мы должны выдвинуть на первый план не то, чем мы сильны, а то, чем мы слабы. У нас лицо расплывается в стихийных элементах; стало быть все наши умственные силы и вся наша творческая деятельность должны быть направлены на то, как бы его укрепить и развить. Только когда у нас разовьется индивидуальное начало, когда народится и на Руси нравственная личность, может измениться и наша ежедневная печальная действительность. Теперь наша практика представляет либо рутинное, бессознательное продолжение привычек, имевших когда-то свое значение, но с изменившимися обстоятельствами потерявших смысл, или же бесплодное отрицание неприветной действительности; тогда наша практическая деятельность превратится в воспроизведение в ре­альном мире преобразующей, просветляющей и обновля­ющей мысли.

Время идет и берет свое. И у нас мало-помалу знание перестает быть делом одной любознательности, предметом приятной беседы, занятием просвещенного досуга. Жизнь становится сложней, практические вопросы, поми­мо нашей воли, напрашиваются на практическое реше­ние. Мы тоже должны, наконец, так или иначе научиться самому тяжкому и мучительному делу из всех — серьезно и глубоко думать…

 

«Наш умственный строй». – К.Д.Кавелин Наш умственный строй. М., 1989. С.310 –312, 314 –318.

 

ВОПРОСЫ К ТЕКСТУ

1. В чем видит Кавелин основной недостаток мировоззрения россиян?

2. Что и почему нуждалось в Европе в поддержке со стороны теории (философии и науки) – общее или индивидуальное (личное)?

3. Выпишите из текста одно предложение, в котором Кавелин в концентрированном виде представил признаки вполне сформировавшейся личности.

4. Почему, с точки зрения Кавелина, в России всякое дело пропадает, как только уходит энтузиаст, его начавший?

5. Почему в России жизнь течет по известному выражению: «хотели как лучше, а получилось как всегда»?

6. Каково, с точки зрения Кавелина, положение мысли в России? (Кто и для чего ее развивает?)

7. Каково положение мысли в Европе?

8. Почему нельзя принимать из Европы философские и научные идеи, не подвергая их критической проверке? На что указала бы такая критика?

9. Как в России относятся к европейским идеям, европейской науке, европейским учреждениям и нравам?

10. В чем сила европейской теории, в ее вечной непогрешимости или, напротив, в ее односторонности, т.е. в подчеркивании лишь одной какой-то стороны истины, полезной именно в данных условиях? Почему в этом состоит сила, а не слабость ее?

11. Что понимает Кавелин под европейским путем развития знания для России?

12. С вашей точки зрения, учение о бытии работало ли на решение проблем европейской жизни? Ответ поясните.

13. С вашей точки зрения, размышления Л.Шестова о бытии и единичном (из работы «Самоочевидные истины») в конечном итоге способствуют развитию и укреплению лица, личности, или, напротив, стиранию лица стихийными элементами, поглощению личности единым?

14. Сделайте вывод: соответствует ли философия Шестова тем задачам, которые ставит Кавелин перед будущей российской философией? (Напомним, статья Кавелина вышла в 1875 г., а работа Шестова – в 1917 г.)

15.Можно ли, с вашей точки зрения, применить оценку Кавелиным современной ему практики («Теперь наша практика представляет собой… и т.д.») к условиям современной России – России третьего тысячелетия?

Сохранил ли свое значение для нашего времени призыв Кавелина, которым заканчивается прочитанный вами отрывок его статьи?

Тема 5. Русская философия

 

Философия космизма

Космизм – очень сложное и многоплановое явление в философии. Это и вполне определенные идеи, и определенное умонастроение, и определенный угол зрения, под которым рассматриваются и решаются философские вопросы. Слово «космос» в контексте космической философии является синонимом таких слов, как «мир», «Вселенная», «Универсум». То есть слово это приглашает нас изменить степень охвата познаваемой действительности и посмотреть на человека не только как на жителя привычного человеческого мирка, но и как на деятеля планетарного и даже сверхпланетарного масштаба. Вот типичные мотивы космической философии:

1) человек – соратник и сотрудник Бога (или Природы) в творческой эволюции Вселенной; после того как в ходе эволюции возник человек, именно на него возложена миссия дальнейшего совершенствования мира (через совершенствование собственной человеческой природы, через освоение и преобразование природы на Земле, а затем и во всем космосе…);

2) в мире все находится в единстве со всем, и человек – не исключение, поэтому все, что происходит в жизни человека (в его физическом существовании, в его быте, социально-политической и духовной сферах), происходит не только по причинам земного происхождения, но и под влиянием глобальных космических процессов, космос ближе, чем мы привыкли думать, он рядом с нами, он в нас и в каждом событии нашей жизни;

3) Существование человека не ограничено временными рамками жизни от рождения до смерти, как не ограничено и пространственно, человек – это путешественник во времени и пространстве – он идет сквозь тысячи и миллионы рождений и смертей своих физических тел, не утрачивая себя как некоего духовного единства, он также перелетает от одной планеты к другой, из одной солнечной системы в другую на космических кораблях и нет ему преград; осознавая безграничность своих возможностей, человек начинает иначе мыслить, а это новое, вселенского масштаба, мышление и есть космизм;

4) космическая точка зрения на жизнь и деятельность человека открывает возможности для разработки новой, космической, этики, в которой по-новому осмысливается идеал человека, предлагаются новые, космические, основания для нравственной жизни, а смысл человеческой жизни трактуется с учетом миссии человечества во Вселенной.

В русском космизме различают несколько типов:

· религиозно ориентированный космизм (Н.Ф.Федоров, В.С.Соловьев и др.);

· космизм на основе научного знания (В.И.Вернадский, А.Л.Чижевский и др.);

· эзотерический космизм, который основное внимание уделяет космическому влиянию высших сил на человека (Е.И.Блаватская, Н.К. и Е.И.Рерихи);

· космическая философия К.Э.Циолковского, в которой сочетаются черты всех перечисленных типов космизма.

Циолковский не раз высказывался о том, что его космическая философия представляет собой «строго математический вывод из точного знания». Введенные в заблуждение этими заявлениями исследователи нередко относят философию Циолковского к материализму или естественнонаучному космизму. Однако на деле научные знания служат этому философу только в качестве отправной точки для полета его воображения и ни в коем случае не могут быть расценены как надежные основания для его выводов. Циолковский решает почти всегда чисто философские проблемы и вырабатывает идеи, по своему содержанию далекие от науки, а следовательно научными данными они не могут быть подтверждены в принципе.

Сам Циолковский считал свою космическую философию наиболее важным своим достижением, а ракету – лишь средством осуществления будущего «блаженства». Однако в настоящее время философию Циолковского мало кто знает. А между тем именно она во многом определила современные концепции космонавтики (смысл деятельности, приоритетные задачи, ценности и т.п.) как отечественной, так и зарубежной. И кто знает, какой стороной раскроется эта философия будущим поколениям землян, какую роль будет играть в их жизни?

В приведенных ниже текстах представлены далеко не все идеи философа. Не отражена космическая этика, учение о материи, времени и пространстве и многое другое.

 

 

Из статьи К.Э.Циолковского «Воля Вселенной»

…Нет ничего вы­ше сильной и разумной воли. Один разум без воли — ничто, и одна воля без разума — тоже ничто. Каждое существо должно жить и думать так, как будто оно всего может добиться рано или поздно. Откуда же источник этой благо­детельной воли? Воля зависит от устройства головного мозга. Высший мозг получился от развития мозга низших животных. Все животные и растения про­изошли от сложной органической материи, каковы бактерии, амебы, протоп­лазма. Последние — от неорганической природы. Развитие же органического мира невозможно без какой-либо энергии, например энергии Солнца.

Ясно, что жизнь, разум и волю породила постепенно природа. Человек рож­ден Землею, Земля — Солнцем, Солнце произошло от сгущения разреженной газообразной массы. Эта — от еще более разреженной материи, например от эфира.

Итак, все порождено Вселенной. Она — начало всех вещей, от нее все и зависит. Человек, или другое высшее существо, и его воля есть только про­явление воли Вселенной.

Ни одно существо не может проявить абсолютной воли, как не могут про­явить ее часы или какой-нибудь сложный автомат, например, говорящее кино. Тени кино говорят, ходят, делают, исполняют свою волю, согласуют слова с действиями, но всякий знает, что их воля только кажущаяся, не абсолютная, все их движения и речи зависят от киноленты, вообще от человека, создавшего кинофильм. Так и самое разумное существо исполняет только волю Вселенной. Она дала ему разум и ограниченную волю. Ограниченную потому, что эта во­ля, зависящая от разума, не может быть единственным источником поступков: всегда может вмешаться громада Вселенной, исказить, нарушить и не испол­нить волю одного разума. Мы говорим: все от нас зависит, но ведь мы сами — создание Вселенной. Поэтому вернее думать и говорить, что все зависит от Все­ленной. Мы предполагаем, а Вселенная распоряжается как хочет, без церемо­нии разрушая наши планы и даже разрушая всю планету со всеми ее разум­ными существами.

Если нам и удается исполнить свою волю, то только потому, что нам это позволила Вселенная. Она всегда имеет множество способов и причин затор­мозить нашу деятельность и проявить иную, высшую волю, хотя и наша во­ля — только воля Вселенной.

Возьмем хоть события этого 28-го года. Ясно, что они суть следствия со­бытий 27-го года, а последние — результат событий 26-го года и т.д. В конце концов все, что не совершается, имеет источником давно прошедшие времена, когда не было даже и следа животных. Наша воля, наши поступки — на­стоящие и будущие — результат давно прошедших времен. А эти родились от времен еще более ранних. Дециллионы лет тому назад, дециллионы дециллионов лет, дециллионы в дециллионной степени — вот времена, вот состояние мира, послужившее причиною современных и будущих явлений.

Нас интересует не столько проявление воли человека (хотя и она произ­ведена космосом), сколько общее проявление воли Вселенной.

Имеем ли мы право говорить о воле Вселенной? Можно говорить о воле ра­зумного существа, даже о воле глупого животного, но можно ли говорить о воле космоса? Можно ли уподобить его хотя глупому животному? Но раз все зависит от устройства Вселенной (в настоящий или давно прошедший момент), то значит, она или ее неизвестная причина имеет волю. Эта воля обусловливает все, что мы сейчас видим или на что указывает нам наш разум. Вопрос только в том, какова эта воля. Качество воли укажет нам и на качество Вселенной или ее причины.

Если говорить о современном состоянии Земли, то воля космоса именно про­является как воля неразумного существа. В самом деле, в делах Земли, в делах человечества мы видим смесь разумного с глупым, доброго с жестоким. Зачем нищета, болезни, тюрьмы, злоба, войны, смерть, глупость, невежество, огра­ниченность науки, землетрясения, ураганы, неурожаи, засухи, наводнения, вредные насекомые и животные, ужасный климат и т.п.? Смотря лишь на Зем­лю, мы должны бы волю космоса сравнить с волей ограниченного существа. Но всегда ли будет Земля и человек в этом состоянии? Вселенная породила че­ловека, его слабый разум и волю. Но ведь они были раньше еще слабее, они потом развивались до теперешней силы и, можно надеяться, будут продолжать свое развитие. Какой степени оно достигнет, какие плоды даст, это теперь даже трудно себе вообразить (см. мою книгу «Будущее Земли и человечества»). Итак, есть полное вероятие в том, что воля космоса и на Земле проявится во всем блеске высочайшего разума. Совершенное состояние Земли продолжится очень долго в сравнении с горестным ее положением, каково настоящее. И тог­да в блаженстве высший потомок человека скажет: воля космоса про­является как воля мудрейшего и всесильного существа. Наш потомок только может обвинить эту волю в некоторой медлительности: почему космос не сразу создал счастье, а заставил часть материи испытывать прежде сумбур мук и страстей. Хотя и не долгие сравнительно были мучения, однако были. Они ни в каком случае не составят более тысячной доли счастливого состояния людей. Мы увидим потом, что и это обвинение отпадает.

В нашей Солнечной системе более тысячи планет и хоть одна из них на­ходится в условиях, благоприятных для развития высшей сознательной жизни. В нашем Млечном Пути более миллиарда солнечных систем, подобных нашей. В нашем Эфирном Острове около миллиона млечных путей. Мы могли бы про­должать так до бесконечности, но ограничимся одним нашим Эфирным Ост­ровом. В нем насчитываем миллион миллиардов солнечных систем, по крайней мере столько же планет, пригодных для развития совершенной жизни. На всех планетах зародилась жизнь, но на этих она должна бы пышно расцвести. Спра­шивается, равны ли были эти миллион миллиардов планет? Без сомнения, на некоторых расцвет был раньше, чем на других, и совсем необыкновенный по прекрасным результатам. Там жизнь опередила все возможное, все самое луч­шее, что может себе только представить человек.

Он же мечтает не только завоевать свою Солнечную систему, но и посетить иные. Цель — ликвидировать безболезненно все несовершенное (зачаточное) и заселить планеты своим совершенным поколением…

Если человек так может думать, то тем более думало так высшее существо на высшей планете. И не только думало, но нашло тысячу возможностей осуществить свои разумные желания.

Итак, разум и могущество высших существ, зародившихся на высших пла­нетах, ликвидируют зачаточную жизнь на иных планетах и заселяют их своим потомством. Подобно этому огородник выпалывает на своем огороде сорные травы и сажает на нем полезные овощи.

Выходит, что Вселенная заполнена только совершенными существами. На бесконечном большинстве планет совершенная жизнь прямо стала на ноги, без долгих тысячелетий предварительных мук самозарождения. Из миллионов мил­лиардов планет только немногие потерпели чашу страданий, так как жизнь на них началась самозарождением.

Если вы в течение всей своей счастливой жизни мучились только одну се­кунду, то можно ли вашу жизнь считать неудачной. Так и Вселенную нельзя считать несчастной на том основании, что какая-нибудь планета из миллиардов их должна претерпеть сравнительно ничтожное время муки самозарождения.

Если же космос дал в общем только счастье для своих существ, то можно считать его волю безукоризненной.

Космос породил не зло и заблуждение, а разум и счастье всего сущего.

Чтобы понять это, надо только стать на высшую точку зрения: вообразить будущее Земли и обнять разумом бесконечность Вселенной или хоть один наш Млечный Путь. Тогда мы увидим, что космос подобен добрейшему и разум­нейшему животному.

Вы, может быть, скажете: ну хорошо, везде разлито счастье и разум, но раз­ве нет стихийных бедствий, которые это счастье в один момент сметают, как метлой сметают негодный сор.

Планеты и солнца взрываются подобно бомбам. Какая жизнь при этом ус­тоит! Светила остывают и лишают планеты своего живительного света. Куда тогда денутся их жители? Множество катастроф всегда подстерегают разумных существ.

Дело в том, что мы о разуме высших существ имеем очень неверное по­нятие. Если люди уже теперь предвидят некоторые бедствия и принимают про­тив них меры и иногда успешно борются с ними, то какую же силу сопротив­ления могут выказать высшие существа Вселенной.

Они предвидят взрывы планет за много сотен лет до этого явления и уда­ляются с них в безопасные места космоса. Они предвидят и взрывы солнц, так­же их погасание и уходят своевременно от ослабевших.

Вы еще скажете: рано или поздно все солнца погаснут, жизнь прекратится, вот вам благодеяние космоса. Этого не может быть. Солнца непрерывно воз­гораются, и это даже чаще, чем их угасание. Одним словом, темных солнц во­скресает не менее, чем угасает блестящих. Вселенная всегда была и будет в среднем в том виде, в каком мы наблюдаем ее сейчас. Жизнь каждого светила периодична и повторяется множество раз. Также и жизнь группы светил, на­пример Млечного Пути.

— А смерть и ее муки, — скажете вы. — Разве это может когда-нибудь исчезнуть?

Жизнь не имеет определенного размера и может быть удлинена до тысяч лет. Смерть же может быть безболезненной, как смерть дерева или какого-ни­будь насекомого.

Кроме того, я много раз доказывал, что как жизнь светила периодична и восстановляется бесчисленное множество раз, так и жизнь существа или со­ставляющих его атомов возникает множество раз, вернее, всегда возникала и будет возникать без конца. Ни один атом Вселенной не избегнет ощущений вы­сшей разумной жизни. Мало того, только такая жизнь и возможна.

Смерть есть одна из иллюзий слабого человеческого разума. Ее нет, потому что существование атома в неорганической материи не отмечается памятью и временем, последнего как бы нет. Множество же существований атома в ор­ганической форме сливаются в одну субъективно непрерывную и счастливую жизнь — счастливую, так как иной нет. Ее не допускают разум и сила высших животных.

Вселенная так устроена, что не только сама она бессмертна, но бессмертны и ее части в виде живых блаженных существ. Нет начала и конца Вселенной, нет начала и конца также жизни и ее блаженству.

Мы доказываем, что воля Вселенной прекрасна, потому что в общей картине космоса мы ничего не видим, кроме блага, разума, совершенства и их субъ­ективной непрерывности, безначальности и бесконечности.

Если космос имеет причину, то и причине этой мы должны приписать такие же свойства всеобщей любви.

Мы уверены, что зрелые существа Вселенной имеют средства переноситься с планеты на планету, вмешиваться в жизнь отставших планет и сноситься с такими же зрелыми, как они. Люди Земли когда-нибудь объединятся, и всеми ими будет управлять один избранный совет, под руководством президента, из­бранного советом.

Это случится сравнительно скоро. Через более значительный промежуток времени заселится обильно и вся наша Солнечная система. Ею также будет уп­равлять избранный совет со своим председателем. Иначе быть не может, так как этого требует разум.

Также объединяются и все другие планеты и солнечные системы. Разница только та, что большинство их быстро заселяется зрелым, уже готовым поко­лением и сразу устанавливает свое управление. У Земли же и нашей Солнеч­ной системы был длинный путь постепенного страдальческого развития.

Объединение должно быть, ибо этого требуют выгоды существ. Если они зрелы, то разумны, а если разумны, то не станут сами себе делать зла. Анархия есть несовершенство и зло.

Объединяются президентами и группы солнц (звездные кучи) и весь Млеч­ный Путь. На этом остановимся…

Между тем, отмечено в истории и литературе множество необъяснимых яв­лений. Большинство их, без сомнения, можно отнести к галлюцинациям и дру­гого рода заблуждениям, но все ли? Теперь ввиду доказанной возможности межпланетных сообщений следует относиться к таким «непонятным» явлениям внимательнее. Мы не имеем в этом отношении ничего достоверного и потому умолкаем.

Может быть, вмешательство иных существ в жизнь Земли еще не подготов­лено развитием большинства людей. А может быть, оно бы повредило челове­честву в настоящее время. Большинство людей совершенно невежественно и смотрит на Вселенную почти так же, как животные. Религиозные его взгля­ды — сплошное суеверие. Если бы они увидали вмешательство иных существ в земные дела, то сейчас бы поняли это с точки зрения своей веры. Проявился бы фанатизм с его преступлениями и больше ничего.

Положим, силы иных миров остановили бы войну 14-го года. Войны бы не было. Много людей избавилось бы от страданий и смерти. Но человечество так грубо, что только эти страдания могли возбудить в них отвращение к войне. Только они оказались «наукой», заставившей людей иначе думать, способст­вовали движению их мысли. Что делать, люди таковы, что только тяжкие стра­дания могут их переделать и вести к лучшему. Так, может быть, хулигана ни­чем не уймешь, кроме грубого наказания. Пьяного буяна приходится связывать, на сумасшедшего — надевать горячечную рубашку.

Есть еще ряд явлений, правда, в большинстве случаев столь же сомнительных, как и предыдущие. Они говорят нам о проникновении каких-то разумных сил в наш мозг и вмешательстве их в человеческие дела.

Я сам два раза в жизни был свидетелем таких явлений и потому не могу их отрицать. Если же они со мной были, то почему не могли быть с другими. На этом основании я допускаю, что некоторая часть такого рода явлений – не иллюзия, а действительное доказательство пребывания в космосе неизвестных разумных сил, каких-то существ, устроенных не так, как мы, по крайней мере из несравненно более разреженной материи. Может быть, это наследие убежавших дециллионов лет прошедшего времени, создавших эти существа. Последние, как видно, сохранились до сих пор.

Они также проявляют себя добрыми поступками. Это понятно, потому что разум и выгода всех существ космоса и всех времен состоят в том, чтобы не было ничего несовершенного, никаких страданий. Ведь если будут страдания, то не избежать их и атому. Нет страданий – не будет мучиться и атом (или более мелкая часть, вообще неизвестная сущность материи)…

«Воля Вселенной». – К.Э. Циолковский Очерки о Вселенной. М.,1992. С. 40 – 46.

Из статьи К.Э.Циолковского «Космическая философия»

 

…2. Мы склонны думать также, что наиболее высокое развитие принадлежит Земле.Но животные ее и человек сравнительно недавно зародились и пребывают сейчас в периоде развития. Солнце еще про-существует как источник жизни биллионы лет, и человечеству предстоит в этот невообразимый период идти вперед и прогрессировать — в отношении тела, ума, нравственности, познания и технического могущества. Впереди его ждет нечто блестящее, невообразимое. По истечении тысячи миллионов лет ничего несовершенного, вроде современных растений, животных и человека, на Земле уже не будет. Останется одно хорошее, к чему неизбежно приведет нас разум и его сила.

Но все ли планеты космоса имеют такой же малый возраст, как Земля? Все ли они находятся в периоде развития, в периоде несовершенства? Как знаем из астрономии, возраст солнц самый разнообразный: от только что родившихся разреженных гигантских светил до погасших черных карликов. Старики имеют многие биллионы лет, молодые солнца даже еще не родили своих планет.

Какой же вывод? Выходит, что должны быть и планеты всех возрастов: от пылающих подобно солнцам до омертвевших, благодаря угасанию своих солнц. Одни планеты, значит, еще не остыли, другие имеют примитивную жизнь, третьи доросли до развития на них низших животных, четвертые имеют уже разум, подобный человеческому, пятые еще шагнули вперед и т. д. Отсюда видно, что мы должны отречься от мнения, будто наиболее совершенная жизнь принадлежит нашей планете.

Все же мы приходим к выводу не совсем утешительному: во Вселенной несовершенная, неразумная и мучительная жизнь распространена в такой же степени, как и высшая разумная, могущественная и прекрасная.

3. Но верен ли этот вывод? Нет, он не верен, и мы сейчас это выясним. Мы нашли, что возраст планет самый разнообразный. Из этого следует, что есть планеты, которые по развитию разума и могущества достигли высшей степени и опередили все планеты. Они, перейдя все муки эволюции, зная свое печальное прошедшее, свое былое несовершенство, захотели другие планеты избавить от мук развития.

Если мы, земные жители, уже мечтаем о межпланетных путешествиях, то чего же достигли в этом отношении планеты, которые на миллиарды лет старше нас! Для них это путешествие также просто и легко, как нам проезд по железной дороге из одного города в другой.

На этих передовых, зрелых планетах размножение идет в миллионы раз быстрее, чем на Земле. Впрочем, оно регулируется по желанию: надо совершенное население — его нарождают быстро и в каком угодно числе.

Посещая окружающие их незрелые миры с примитивной животной жизнью, они уничтожают её по-возможности без мучений и заменяют своей совершенной породой. Хорошо ли это, не жестоко ли? Если бы не было их вмешательства, то мучительное самоистребление животных продолжалось бы миллионы лет, как оно и сейчас продолжается на Земле. Их же вмешательство в немногие годы, даже дни уничтожает все страдания и ставит вместо них разумную, могущественную и счастливую жизнь. Ясно, что последнее в миллионы раз лучше первого.

Что же из этого следует? A то, что в космосе нет несовершенной и стра­дальческой жизни: ее устраняет разум и могущество передовых планет. Если она и есть, то на немногих планетах. В обшей гармонии Вселенной она незаметна, как незаметна пылинка на белоснежном поле.

Но как же понять присутствие страданий на Земле? Почему высшие планеты не ликвидируют нашу несчастную жизнь, не прекратят ее и не заменят своей прекрасной? Есть и другие планеты, подобные Земле. Зачем они страдают? В мире совершенном, кроме преобладающего прогресса, есть и регресс, попятный ход. Помимо того, цветы жизни так прекрасны, так разнообразны, что лучшие из них нужно вырастить, дождаться семян и плодов. Хотя передовые планеты и опередили другие, но ведь это, может быть, объясняется их старым возрастом.

Могут быть поздние планеты с лучшими плодами. Необходимо пополнять ре­гресс Вселенной этими ее запоздавшими плодами. Вот почему оставлено без вме­шательства небольшое число планет, обещающих дать необыкновенные результа­ты. Между ними и Земля. Она страдает, но недаром. Плоды ее должны быть высо­кими, если ее предоставили самостоятельному развитию и неизбежным мучениям. Опять скажу, что сумма этих страданий незаметна в океане счастья всего космоса.

4. Иные думают: МЫ ИМЕЕМ ГОДЫ ЖИЗНИ И ДЕЦИЛЛИОНЫ ЛЕТ НЕБЫТИЯ! Но есть ли это, в сущности, небытие, так как бытие в массе небытия незаметно и тo же, что капля в океане воды.

Но дело в том, что небытие не отмечается временем и ощущением. Поэтому оно как бы не существует, а существует одна жизнь. Кусочек материи подвержен бесчисленному ряду жизней, хотя и разделенных громадными промежутками времени, но сливающимися субъективно в одну непрерывную и, как мы доказали, прекрасную жизнь.

Что же выходит? А то, что общая биологическая жизнь Вселенной не только высока, но и кажется непрерывной. Всякий кусочек материи непрерывно живет этой жизнью, так как промежутки долгого небытия проходят для него незаметно: мертвые не имеют времени и получают его только тогда, когда оживают, т.е. принимают высшую органическую форму сознательного животного.Может быть, скажут: разве доступна органическая жизнь центрам солнц, пла­нет, газовых туманностей и комет. Не обречена ли их материя на вечную смерть, т. е. небытие? И Земля, и мы, и все люди, и вся органическая современная жизнь Земли была когда-то веществом Солнца. Однако это не помешало нам выбраться оттуда и получить жизнь. Материя непрерывно перемешивается: одни ее части уходят в солнца, а другие выходят из них. Всякой капле вещества, где бы она не находилась, неизбежно придет очередь жить. Ждать ее придется долго. Но это ожидание и огромное время существуют только для живого и есть их иллюзия. Наша же капля не испытает мучительного ожидания и не заметит биллионов лет.

Опять говорят: я умру, вещество мое рассеется по всему земному шару, как же я могу ожить?

До вашего зарождения вещество ваше тоже было рассеяно, однако это не помешало вам родиться. После каждой смерти получается одно и то же — рассеяние. Но, как мы видим, оно не препятствует оживлению. Конечно, каждое оживление имеет свою форму, не сходную с предыдущими. Мы всегда жили и всегда будем жить, но каждый раз в новой форме и, разумеется, без памяти о прошедшем.

5. ГРЯДУЩИЕ ТЫСЯЧИ И МИЛЛИОНЫ ЛЕТ УСОВЕРШЕНСТВУЮТ ПРИРОДУ ЧЕЛОВЕКА И ЕГО ОБЩЕСТВЕННУЮ ОРГАНИЗАЦИЮ. Человечество обратится как бы в одно могущественное существо под управлением своего президента. Это самый лучший из всех людей в физическом и умственном отношении. Но если члены общества высоки по своим качествам, то как же высок высший, научно избранный из них?

Так организуются неизбежно населения и других планет.

Могущественному населению высшей планеты каждой солнечной системы будут доступны не только планеты этой системы, но и все околосолнечное пространство.

Оно эксплуатируется на пользу населения, как и вся солнечная энергия. Яс­но, что одна планета есть кроха в солнечной системе. Она не составляет центра. Население рассеивается по всему околосолнечному пространству. Объединению подлежит не только каждая планета, но и вся их совокупность, и все эфирное на­селение, живущее вне планет в искусственных жилищах. Итак, после объединения каждой планеты неизбежно настанет объединение каждой солнечной системы.

Могущество их так велико, что они сносятся между собою не только особыми телеграммами, но и лично, непосредственно, как знакомые. Тысячи лет требуются для этого путешествия, но и тысячи лет живут иные жители солнечных систем, ибо миллиарды лет грядущего развития любой планеты дадут населению каждой и неопределенно долгую жизнь. Катастрофы солнц, их взрывы, повышения и понижения температур заставляют население все предвидеть и все знать о соседних солнцах, чтобы заранее удаляться от угрожающей опасности.

Образуется союз ближайших солнц, союзы союзов и т.д. Где предел этим союзам — трудно сказать, так как Вселенная бесконечна.

Мы видим бесчисленное множество президентов разной степени совер­шенства. А так как этих категорий без конца, то нет и пределов совершенству личному — индивидуальному. Если есть сотни, тысячи президентов разного ран­га, если заурядный член общества уже непостижимо высок для нас, людей, то как же должен быть высок десятый, сотый, тысячный президент…

…Каждая эпоха по отношению ко всем предыдущим грубо материальна, и та же эпоха по отношению к последующим — эфемерна. Все они материальны, но условно, в силу чрезвычайного различия в плотностях этих миров, одни можно назвать духовными, другие материальными. В отношении нашего водородного мира все предыдущие эпохи духовны. И наша, когда пройдет бесконечность времени и наступит эпоха более плотного вещества, — сделается духовной. Она та же, но это относительно. Осталось ли что-нибудь от прежних эпох: более простая материя, легкие эфирные существа и т.д. Мы видим световой эфир. Не есть ли это один из осколков первобытной материи? Мы видим порою необыкновенные явления. Не есть ли они результат деятельности уцелевших разумных существ иных эпох?

Возможно ли, чтобы остались следы их? Приведем пример. Наши земные существа стали возникать со времени остывания земной коры. Но одни из них доросли до высших животных, а другие остались теми же инфузориями и бак­териями, какими и были. Время-то прошло одно и то же, но какое различие в достижениях. Так, может быть, часть вещества каждой эпохи оставила некоторое количество и свойственной ей материи, и свойственных ей живых существ.

Выходит, что среди нас и одновременно с нами существует бесчисленное множество иных космосов, иных существ, которые условно мы можем назвать нематериальными, или духами.

Каковы они: совершенны или представляют уродливые явления вроде наших несчастных земных животных?

Мы уже доказывали, что зрелый разум нашей эпохи, выделяемый космосом, ликвидирует все несовершенное. Так что наша водородная эпоха заключает в себе прекрасное, сильное, могущественное, разумное, счастливое. Говорю про общее состояние эпохи. Также разум и иных эпох выделил одно хорошее. Стало быть, мы окружены совершенными духами.

Еще вопрос: имеют ли они влияние на нас и друг на друга? В сущности, духи разных бесконечностей все материальны. Но материя не может не влиять на материю. Следовательно, влияние духов на нас и друг на друга весьма возможно. Грубый пример: ветер волнует воду; океаны изменяют сушу.

Можем ли мы превратиться в этих духов и жить их жизнью? Материя то усложняется, то разлагается. И то, и другое происходит одновременно и всегда. Чем больше пройдет времени, тем больше шансов получиться иной материи: более простой или более сложной. В первом случае из нашего вещества могут возникнуть духи, во втором более плотные вещества, чем водородные. Конечно, наиболее воз­можное и близкое — есть возникновение из 92-х элементов. Второе — возникно­вение в элементах ближайшей бесконечности. Еще больше надо времени для воз­никновения в элементах бесконечности второго порядка, более отдаленной и т.д.

Резюмируем изложенное:

A. По всей Вселенной распространена органическая жизнь.

Б. Наиболее важное развитие жизни принадлежит не Земле.

B. Разум и могущество передовых планет Вселенной заставляют утопать ее в совершенстве. Короче, органическая жизнь ее, за незаметными исключения­ми, зрела, а потому могущественна и прекрасна.

Г. Эта жизнь для каждого существа кажется непрерывной, так как небытие не ощущается.

Д. Всюду в космосе распространены обществе