О том, как Люди пришли на Запад 3 страница
Тишина воцарилась в чертоге, ибо те, кто там был, потрясенные и испуганные, ждали, что Берен будет убит на месте. Тингол, однако, медленно проговорил:
- Этими словами ты заслужил смерть, и она последовала бы немедля, не дай я поспешной клятвы, о которой сожалею сейчас, о низкорожденный смертный, выучившийся во владениях Моргота ползать украдкой, подобно его рабам и соглядатаям.
Берен отвечал:
- Заслужил я смерть или нет, я приму ее от тебя; не приму лишь этих слов - "низкорожденный", "соглядатай", "раб". Клянусь кольцом Фелагунда, что было дано моему отцу на поле битвы на Севере, мой род не заслужил подобных имен ни от одного эльфа, будь он хоть трижды король.
Горды были его слова, и все взгляды устремились на кольцо, ибо он высоко поднял его, и засверкали изумруды, сотворенные нолдорами в Валиноре. Было это кольцо сделано в виде двух змей с изумрудными глазами, и их головы словно венчала корона из золотых цветов; одна змея защищала корону, другая пожирала. Это был знак Финарфина и его рода. Тогда Мелиан склонилась к Тинголу и шепотом посоветовала ему смирить свой гнев. "Ибо, - прибавила она, - не от твоей руки погибнет Берен; предназначен ему долгий и вольный путь, но судьба его связана с твоей. Будь осторожен!"
Ничего не сказал Тингол, взглянул на Лутиэн и подумал так: "Злосчастны люди, ничтожны и недолговечны их вожди; и одни из них посмеет протянуть руку к моей дочери и остаться в живых?!" И промолвил:
- Я вижу кольцо, о сын Барахира, и понимаю, что ты горд и высокого мнения о своей мощи. Недостаточно, однако, подвигов отца, даже если б он служил мне, чтобы получить дочь Тингола и Мелиан. Внемли же! И я желаю скрытого сокровища. Ибо камень, железо и огонь Моргота хранят то, чем я хотел бы владеть вопреки воле всех эльфийских владык. Ты сам сказал, что подобные препятствия не смутят тебя. Ступай же! Принеси мне в руке своей Сильмариль из короны Моргота, и тогда Лутиэн, буде она пожелает, отдаст тебе свою руку. Тогда получишь ты мое сокровище, и хотя в Сильмарилях заключена судьба Арды, ты не можешь не признать мою щедрость.
Так он вызвал к жизни рок Дориафа и попал в сети Проклятья Мандоса. Те же, кто слышал его слова, поняли, что Тингол не нарушил своей клятвы и все же обрек Берена на смерть; ибо знали они, что вся мощь нолдоров еще тех времен, когда не была прорвана Осада, не смогла достичь того, чтобы хоть издалека увидеть сияние Феаноровых Сильмарилей. Ибо они были вправлены в Железную Корону и ценились в Ангбанде превыше всего; их хранили балроги и бесчисленные мечи, прочные затворы и неприступные стены, а более всего - черное могущество Моргота.
Берен же рассмеялся:
- Недорого ценят эльфийские владыки своих дочерей! - воскликнул он. - Они готовы продать их за драгоценные камни, за рукотворные украшения. Но если, о Тингол, такова твоя воля, я исполню ее. И когда мы встретимся вновь, в руке моей будет Сильмариль, вырванный из Железной Короны; ибо не в последний раз видишь ты Берена, сына Барахира!
Затем он взглянул в глаза Мелиан, которая не произнесла ни слова, простился с Лутиэн Тинувиэль и, поклонившись Тинголу и Мелиан, отстранил стоявших рядом с ним стражей и в одиночестве покинул Менегрот.
И тогда сказала Тинголу Мелиан:
- Ты поступил хитроумно, о король! Но если глаза мои не потеряли еще способности видеть дальше прочих, исполнит ли Берен свое дело или нет, это равно принесет тебе несчастье. Либо ты, либо твоя дочь обречены - тобой же. А судьба Дориафа сплелась сейчас с судьбой более могущественного королевства.
Тингол, однако, ответил:
- Ни человеку, ни эльфу не продам я тех, кого люблю и ценю превыше всех сокровищ. А если бы оставалась хоть тень надежды, что Берен когда-либо вернется живым в Менегрот, он не увидел бы больше дневного света, несмотря на мою клятву.
Лутиэн же хранила молчание, и с тех пор не слышно было ее песен в Дориафе. Тишина нависла тучей над лесами, и удлинились тени в королевстве Тингола.
Сказано в Лэйтиан,что Берен беспрепятственно ушел из Дориафа и пришел к Полусветному Озерью и Топи Сириона; там поднялся он на холмы над водопадами Сириона, где река, грохоча, скрывалась под землей. Оттуда он взглянул на запад и сквозь дожди и туманы, окутавшие холмы, увидал Талат Дирнэн, Хранимую Равнину, простиравшуюся меж Сирионом и Нарогом; вдали же разглядел он нагорье Таур-эн-Фароф, вздымавшееся над Наргофрондом. И вот Берен, не ведая, что делать и на что надеяться, повернул туда.
На все этой равнине беспрестанно несли дозор эльфы Наргофронда; каждый холм на краях ее был увенчан тайными башнями, в лесах и полях, искусно скрываясь, бродили лучники. Стрелы их несли смерть и всегда попадали в цель, и ни одно живое существо не могло прокрасться там без их ведома. Потому, едва появился Берен, они уже знали о нем, и смерть его была близка. Однако, зная об опасности, он шел, высоко подняв кольцо Фелагунда; и, хотя благодаря искусности охотников, не видно было ни души, Берен знал, что за ним следят и то и дело кричал: "Я Берен, сын Барахира, друга Фелагунда. Отведите меня к королю!"
Поэтому охотники не убили его, но, собравшись вместе, заступили ему дорогу и велели остановиться. Однако, увидев кольцо, они склонились пред ним, хоть вид его был невзрачен и изможден; и повели его на северо-восток, идя по ночам, дабы не выдать своих тайных троп. В то время не было ни брода, ни моста через буйный Нарог, но севернее, где в Нарог впадал Гинглиф, течение было слабее, и, переправясь там, эльфы повернули вновь на юг и при свете луны привели Берена к черным вратам потаенных чертогов.
Так явился Берен к королю Финроду Фелагунду, и Фелагунд узнал его: он не нуждался в кольце, чтобы вспомнить о роде Беора и о Барахире. Затворив двери, они сели, и Берен поведал о гибели Барахира и о том, что случилось с ним самим в Дориафе; и разрыдался он, вспомнив Лутиэн и недолгое их счастье. С изумлением и тревогой слушал его Фелагунд и понял, что, как когда-то предсказывал он Галадриэли, даннная им клятва теперь ведет его к смерти. С тяжелым сердцем сказал он Берену:
-Ясно мне, что Тингол лишь желает твоей смерти, но, сдается, рок превышает его цель, и вновь ожила клятва Феанора. Ибо на Сильмарили наложено заклятие ненависти, и тот, кто хотя бы выскажет желание обладать ими, пробудит могучие силы; а сыновья Феанора скорее низвергнут в прах все эльфийские королевства, чем дозволят, чтобы кто-нибудь другой завладел Сильмарилем, ибо ими движет Клятва. Ныне в чертогах моих живут Целегорм и Куруфин, и хотя здесь король - я, сын Финарфина, в моих владениях они обрели большую силу, к тому же с ними много их сородичей. В нужде они вели себя как друзья, но боюсь, что если цель твоя будет объявлена, ты не найдешь у них ни любви, ни сочувствия. Однако клятва обязывает меня, и все мы в тенетах рока.
После этого король Фелагунд обратился к своим подданным, напомнив им о деяниях Барахира и о своей клятве, и объявил, что обязан помочь сыну Барахира, и попросил помощи у своих военачальников. Тогда встал среди толпы Целегорм и, выхватив меч, воскликнул:
- Друг или враг, демон или Моргот, эльф или человек, или иная живая тварь - ни закон, ни любовь, ни союз черных сил, ни могущество валаров, ни любые чары не спасут от ненависти сыновей Феанора того, кто завладеет Сильмарилем! Ибо, пока существует мир, лишь мы имеем право на Сильмарили.
Долго держал он речь, и была в ней такая же сила, как в тех словах, которыми много лет назад, в Тирионе его отец призывал нолдоров к мятежу. А потом говорил Куруфин, и хоть речь его была более спокойна, но обладала не меньшей силой и вызывала в воображении эльфов видение войны и гибели Наргофронда. Такой ужас посеял он в их сердцах, что никогда более до самого появления Турина ни один эльф из этого королевства не вышел в открытую битву; из засад, чародейством и отравленными дротиками преследовали они всех пришельцев, позабыв об узах родства. Так низко пали они, отринув величие и свободу предков, и тень легла на их земли.
Сейчас же они роптали, что сын Финарфина - не валар, чтобы повелелвать ими, и отвернулись от него. Однако Проклятие Мандоса сделало свое дело, и у братьев зародились черные мысли; они решили отправить Фелагунда в одиночку на верную смерть, а самим захватить трон Наргофронда, ибо они были из древнейшего рода нолдорских принцев.
Фелагунд же, видя, что покинут всеми, снял серебряный венец Наргофронда и бросил к своим ногам, воскликнув:
- Нарушайте вы ж данную мне присягу, я же клятвы своей не нарушу! Однако если среди вас остался хоть кто-то, на кого не пала еще тень общего нашего рока, то спутники для меня найдутся, и я не уйду нищим, которого вышвыривают за ворота.
Рядом с ним стояли десять воинов, и предводитель их, по имени Эдрахиль, шагнув вперед, поднял венец и попросил дозволения передать его наместнику до возвращения Фелагунда.
- Что бы ни было, - сказал он, - для меня и для них ты - король.
Тогда Фелагунд передал венец брату своему Ородрефу, чтобы тот правил вместе него. Целегорм и Куруфин не сказали ни слова, но, усмехнувшись, покинули чертог.
Осенним вечером с десятью спутниками Финрод и Берен вышли из Наргофронда. Они поднялись по берегу Нарога до самых его истоков у водопада Иврин. У подножья Теневого Хребта они наткнулись на шайку орков и под покровом тьмы в их же становище выбили всех до единого и забрали их доспехи. Искусством своим Фелагунд придал себе и спутникам облик орков, и под этими личинами они направились дальше на север и смело вошли в западный проход между хребтом Эред Вэтрин и нагорьями Таур-ну-Фуин. Но Саурон в своей башне узнал об их продвижении, и сомненье овладело им, ибо шли они в спешке и даже не задержались, чтобы сообщить о своих делах, как обязаны были делать это все проходившие здесь слуги Моргота. Потому он выслал отряд, чтобы перехватить их и доставить к нему.
Так произошел знаменитый ныне поединок между Сауроном и Фелагундом. Ибо Фелагунд состязался с Сауроном в песнях могущества, а могущество короля было велико; но и Саурон обладал силой, о которой так сказано в Лэйтиан:
Звучала песня лиходейских чар,
Пронзая и срывая все покровы,
Сзывая всех, к предательству готовых.
Но Финрод встал и вопреки судьбе
О стойкости запел и о борьбе,
О силе, что сражает силы зла,
Хранимых тайнах, коим нет числа,
О вере, о свободе, о спасенье.
Об измененье и пребраженье.
Узилищах, что двери распахнут.
Цепях разбитых, что, звеня, падут.
Так с песней песнь сходилась, как в бою,
И Фелагунд, слабея, пел свою,
И вот вся мощь эльфийских светлых чар
Влилась в его напев, как щедрый дар,
И птичий щебет услыхали все
Над Наргофрондом в утренней росе.
Дышало тяжко Море вдалеке,
На грани Круга Мира, на песке.
Песке жемчужном у далеких скал.
Что свет Дерев когда-то озарял.
И вдруг, сгустившись, заклубилась мгла
Над Валинором. там, где кровь текла,
У брега Моря, у белейших врат,
Где острый меч на боата поднял брат,
И нолдоры, озлобясь, увели
Добытые резнёю корабли.
И свет погас. И ветер застонал.
И волк завыл. И ворон закричал.
Сковал заливы тяжкий грохот льда.
Несчастный раб в темнице зарыдал.
Гром раскатился, полыхнул огонь
- И рухнул Финрод, чарами сражен.
Саурон сорвал с них личины, и они предстали пред ним нагие и дрожащие от страха. Но, хотя Саурон открыл, каких они племен, имена их и цели остались ему неведомы.
Он бросил их в глубокую, черную и безмолвную яму и грозил жестоко умертвить всех, пока один из них не скажет правды. Время от времени видели они, как во тьме загорались два глаза, и волколак пожирал одного из них. Но никто не предал своего господина.
В то время, когда Саурон вверг Берена в узилище, бремя ужаса легло на сердце Лутиэн; и, придя за советом к Мелиан, она узнала, что Берен заключен в темнице Тол-ин-Гаурхота без надежды на спасение. И вот Лутиэн, зная, что никто иной на земле не придет ему на помощь, решилась бежать из Дориафа, дабы самой помочь любимому; но она доверилась Даэрону, а он вновь предал ее. Тингол изумился и ужаснулся; а так как он не хотел лишать Лутиэн дневного света, ибо тогда она бы истаяла, и все же желал удержать ее, он велел построить жилище, из которого она не сможет бежать. Неподалеку от врат Менегрота росло самое большое дерево в Нэльдорэфе - буковом лесе, что составлял северную половину королевства. Этот огромный бук прозывался Хирилорн, и было у него три ствола, равных по обхвату, высоких и с гладкой корой; ветви на них росли только на головокружительной высоте. Там, высоко меж стволов Хирилорна, был выстроен дом, и в нем поселили Лутиэн. Лестницы оттуда были убраны и строго охранялись - кроме тех случаев, когда слуги Тингола поднимались наверх, чтобы доставить ей все необходимое.
В Лэйтиан повествуется о том, как бежала Лутиэн из дома на Хирилорне. Она пустила в ход чары и сделала так, что волосы ее выросли до необычайной длины; и из них она сплела черный плащ, который, как тень, сокрыл ее красоту; а в нем было заключено заклятие сна. Из оставшихся прядей она сплела веревку и спустила ее из окна; и когда конец веревки закачался над головами стражников, сидевших под деревом, их объял необоримый сон. Тогда Лутиэн выбралась из своей темницы и, закутанная в плащ, подобный тени, избегнув чужих глаз, покинула Дориаф.
Случилось так, что Целегорм и Куруфин выехали поохотиться на Хранимой Равнине, а сделали они так потому, что Саурон, мучимый подозрениями, выслал в эльфийские земли множество волков. И вот Целегорм и Куруфин отправились в путь, взяв с собой псов; надеялись они также до возвращения разузнать что-либо о Финроде Фелагунде. Вожаком псов-волкодавов, что сопровождали Целегорма, был Хуан. Он не родился в Средиземье, но прибыл из Благословенного Края, ибо сам Оромэ некогда в Валиноре подарил его Целегорму, и там он следовал за пением рога своего господина, пока не пришло лихо. Хуан последовал за Целегормом и в изгнание и остался верен ему; но и на него пал Жребий Нолдоров, и ему суждено было погибнуть, но не прежде, чем вступит он в единоборство с сильнейшим из волков, какие когда-либо населяли мир.
Хуан-то и обнаружил Лутиэн, когда Целегорм и Куруфин остановились на отдых у западных рубежей Дориафа, а она пробиралась меж деревьев, подобно тени, застигнутой солнечным светом; ибо ничто живое не могло укрыться от его взора и нюха, никакая магия не могла помешать ему, и он не спал ни днем, ни ночью. Он привел Лутиэн к Целегорму, и она, зная, что тот - принц нолдоров и враг Моргота, обрадовалась и, сбросив плащ, назвала себя. Так велика была ее внезапно заблиставшая под лучами солнца красота, что Целегорм мгновенно влюбился в нее; но заговорил он с ней учтиво и пообещал, что поможет ей, если сейчас она поедет с ним в Наргофронд. Однако ни словом не обмолвился он ни о том, что знает Берена, и цель его, ни о том, что это близко его касается.
Так они, прервав охоту, вернулись в Наргофронд, и так была обманута Лутиэн, ибо братья отняли у нее плащ и держали взаперти и не дозволяли ни выходить за ворота, ни говорить с кем-либо, кроме них самих. Надеясь, что пленным Берену и Финроду Фелагунду не дождаться помощи, они решили обречь короля на смерть, завладеть Лутиэн и вынудить Тингола отдать ее в жены Целегорму. Тогда они расширили бы пределы своей власти и стали бы могущественнейшими среди принцев нолдоров. А они не хотели ни добывать силой либо хитростью Сильмарилей, ни позволять другим делать это, пока под началом у них не будет силы всех эльфийских владений. Ородреф не мог противостоять им, потому что они склонили на свою сторону сердца жителей Наргофронда; и вот Целегорм отправил гонцов к Тинголу, требуя его согласия.
Пес Хуан, однако, был честен душой, а Лутиэн с первой встречи полюбилась ему, и ее плен печалил его. Потому он часто приходил в ее покой, а ночами лежал перед ее дверью, ибо чуял, что лихо пробралось в Наргофронд. Будучи одинока, Лутиэн часто говорила с ним о Берене, который был другом всех зверей и птиц, не служивших Морготу; и Хуан понимал все, ибо ему доступна была речь любого живого существа, обладавшего голосом; самому же ему лишь трижды в жизни дозволено было заговорить.
Хуан и придумал, как помочь Лутиэн. Однажды ночью он принес ей ее плащ и тогда заговорил впервые, советуя ей, как надо поступать. Потом он тайными тропами вывел ее из Наргофронда, и они вместе направились на север; и Хуан, забыв о гордости, дозволил Лутиэн ехать на нем верхом, как порой ездили орки на волках. Мчались они быстро, ибо Хуан был скор и неутомим.
Тем временем Фелагунд и Берен томились в узилище Саурона, и все их спутники уже погибли, но Саурон намеревался оставить Фелагунда напоследок, ибо чуял в нем могущественного и мудрого нолдора и решил, что именно в нем заключается тайна их похода. Однако когда волк пришел за Береном, Фелагунд напряг силы и разорвал свои путы, и, схватившись с волколаком, убил его руками и зубами, но сам был смертельно ранен. И сказал он Берену: "Я ухожу на долгий отдых в чертогах Мандоса за краем моря и горами Амана. Много веков пройдет, прежде чем я вновь явлюсь среди нолдоров, и уж верно, второй раз, в жизни или в смерти, мы не свидимся никогда, ибо разные судьбы у наших народов. Прощай!" И он умер во тьме, в Тол-ин-Гаурхоте, чья величественная башня им же и была возведена. Так исполнил свою клятву король Финрод Фелагунд, благороднейший и более всех любимый из рода Финвэ, и Берен в отчаянии скорбел над ним.
В тот час явилась Лутиэн и, встав на мосту, что вел на остров Саурона, запела песнь, которой не могли сдержать каменные стены. Берен услышал ее, и показалось ему, что это сон, ибо звезды засияли над ним, и в ветвях запели соловьи. И в ответ он спел песню-вызов, которую сложил, воспевая Серп Валаров, Семь Звезд, что Варда поместила над северными землями в знак того, что Моргот будет низвергнут. Затем силы покинули его, и он погрузился во тьму.
Но Лутиэн услыхала его голос и пропела песню еще большей силы. Завыли волки, и остров содрогнулся. Саурон стоял в башне, погруженный в свои черные думы, но, заслышав голос ее, усмехнулся, ибо знал, что это дочь Мелиан. Слава о красоте и дивном пении Лутиэн давно уже вышла за пределы Дориафа, и решил он захватить ее в плен и отдать Морготу, ибо награда была бы щедра.
И вот он послал на мост волка, но Хуан безмолвно убил его. Одного за другим посылал волков Саурон, и одного за другим душил их Хуан. Тогда Саурон выслал Драуглуина, страшного зверя, закосневшего во зле, вождя и повелителя всех волколаков Ангбанда. Он был могуч, и долго длилась жестокая схватка меж Хуаном и Драуглуином. Наконец Драуглуин вырвался и, прибежав в башню, издох у ног Саурона, но, издыхая, прохрипел своему господину: "Хуан здесь!" Саурону, как и многим, было ведомо, какая судьба предназначена псу из Валинора, и решил он, что ему-то и суждено исполнить предсказание. Тогда принял он облик волколака, сильнее всех, что когда-либо существовали в мире, и сам вышел на мост.
Так велик был ужас от его приближения, что Хуан метнулся прочь. Тогда Саурон прыгнул на Лутиэн, и от мерзкого дыхания и злобы, горевшей в его глазах, она лишилась чувств. Но, падая, она развернула перед его глазами свой черный плащ, и Саурон, еще в прыжке, замешкался, ощутив мимолетную дремоту. И тогда Хуан прыгнул. Так началась схватка Хуана с Волком-Сауроном, и вой вперемешку с лаем отдавался эхом в горах; и стражи на склонах Эред Вэтрин, на другой стороне долины, услышали эти звуки и пришли в смятение.
Но ни чары, ни заклятья, ни, клык, ни яд, ни искусность демона, ни сила зверя не могли одолеть Хуана из Валинора; он вцепился в горло врага и поверг его наземь. Начал тогда Саурон менять облик, из волка став змеей, а потом приняв свой обычный вид, но не мог избавиться от хватки Хуана иначе, как только покинув совершенно свое тело, едва его отвратительный дух оставил свое пристанище, Лутиэн приблизилась к нему и сказала, что он будет лишен своей телесной оболочки, а его тень вернется, дрожа, к Морготу, "И там, - прибавила она, - ты, призрачный, будешь вечно мучиться под пыткой его презрения, если только не отдашь мне власти над этой крепостью".
Тогда Саурон покорился, и остров и все, что было на нем, оказались под властью Лутиэн. Хуан выпустил Саурона, и тот мгновенно принял облик летучей мыши-кровососа, подобно черной туче заслонив луну, и полетел, роняя из горла на деревья капли крови, и, прилетев в Таур-ну-Фуин, остался там, наполнив лес ужасом.
Лутиэн же, стоя на мосту, объявила о своей власти, и пало заклятие, скреплявшее камни, рухнули врата и стены темниц, вышли рабы и узники, смятенные, заслоняя глаза от лунного света, ибо слишком долго были они во тьме Саурона. Но Берена не было среди них. Долго искали его на острове Лутиэн и Хуан, и наконец Лутиэн нашла - скорбящим у тела Фелагунда. Так велико было его горе, что он лежал недвижно и не слышал ее шагов. Тогда, думая, что он умер, Лутиэн обхватила его руками и впала в черное забытье. Но тут Берен, вернувшись к свету из глубин отчаянья, поднял ее, и они вновь взглянули друг на друга; и рассвет, поднявшийся над черными холмами, озарил их.
Они погребли тело Фелагунда на вершине холма, на острове, который вновь был чист; и зеленая могила Финрода, сына Финарфина, благороднейшего из эльфийских владык, оставалась нетронутой до тех пор, пока весь этот край не изменил облик и не опустился, разоренный, на дно морское. Финрод же, вместе с отцом своим Финарфином бродит в лесах Эльдамара.
Вновь Берен и Лутиэн Тинувиэль были вместе и вольно бродили в лесах, и радость на время вернулась к ним; и хотя наступила зима, они от нее не страдали, ибо там, где ступала Лутиэн, распускались цветы, и птицы пели над заснеженными холмами. Верный же Хуан вернулся к господину своему Целегорму, но прежней любви уже не было между ними.
В Наргофронде царило смятение, ибо туда вернулись эльфы, что были прежде в плену на острове Саурона, и поднялся ропот, заглушить которого не смогли речи Целегорма. Горько оплакивали наргофрондцы гибель короля своего Фелагунда, говоря, что дева осмелилась совершить то, на что не отважились сыновья Феанора; многие, однако, прозревали, что не страх был причиной поступков Целегорма и Куруфина, но предательство. Потому сердца жителей Наргофронда освободились от их власти и обратились вновь к дому Финарфина; и они повиновались Ородрефу. Но он не позволил им, как хотели иные, убить братьев, ибо если пролилась бы кровь родичей, еще более прочными стали бы тенета Проклятия Мандоса. Однако в пределах Наргофронда не было для Целегорма ни пищи, ни крова, и поклялся Ородреф, что с этих пор не бывать дружбе меж Наргофрондом и сыновьями Феанора.
"Пусть так!" - процедил Целегорм, и глаза его угрожающе сверкнули; Куруфин же усмехнулся. Потом они вскочили на коней и умчались вихрем на поиски своих родичей, живших на востоке. Но никто не последовал за ними, даже их соплеменники, ибо все понимали, что проклятье лежит на братьях, и рок следует за ними по пятам. А Целебримбор, сын Куруфина, отрекся от лихих дел своего отца и остался в Наргофронде; но Хуан по-прежнему бежал за конем Целегорма, своего господина.
Они поскакали на запад, ибо спешили и намеревались проехать через Димбар и вдоль северных рубежей Дориафа, чтобы как можно скорее достичь Химринга, где обитал их брат Маэдрос; так как земли эти лежали близко от Дориафа, и недалеко были Нан-Дунгорфеб и угрозные горы Ужаса, они надеялись быстро пересечь их.
Говорят, что Берен и Лутиэн, бродя вдвоем, пришли в лес Брефиль и оказались близко от границ Дориафа. Тогда вспомнил Берен о своей клятве и, вопреки сердцу, решил теперь, когда Лутиэн в безопасности и вблизи от родных мест, вновь отправиться в путь. Но она не хотела расставаться с ним и сказала так: "Перед тобою, Берен, два пути - либо ты откажешься от своей цели и клятвы и будешь скитаться по земле, либо сдержишь слово и бросишь вызов Темной Силе, восседающей на северном троне. Но какую бы дорогу ты ни выбрал, я пойду за тобою, и судьба у нас будет одна".
В то время, как они шли, беседуя об этом и ни на что иное не обращая внимания, лесом проезжали Целегорм и Куруфин и узнали их издалека. Целегорм развернул коня и погнал на Берена, чтобы сбить его с ног, Куруфин же, свернув, наклонился и втащил Лутиэн на седло, ибо был умелым и сильным всадником. Но Берен увернулся от Целегорма и вскочил на всем скаку на мчавшегося мимо коня Куруфина; и с тех пор прыжок Берена прославлен среди людей и эльфов. Он вцепился в горло Куруфина, рванул его назад, и они вместе свалились на траву. Конь взвился на дыбы, сбросил Лутиэн, и она упала.
Берен душил Куруфина, но ему самому грозила смерть, ибо Целегорм на скаку замахнулся на него копьем. В этот миг Хуан отрекся от службы Целегорму и бросился на него, так что конь заметался и не мог приблизиться к Берену, опасаясь громадного пса. Целегорм проклял и пса, и коня, но Хуан был непреклонен. Лутиэн поднялась и крикнула, веля Берену не убивать Куруфина; однако Берен отнял у него оружие и доспехи, а также кинжал Ангрист. Этот кинжал был сделан Тэльхаром из Ногрода и висел без ножен у пояса Куруфина; он разрубал железо, как дерево. Потом Берен, подняв Куруфина, отшвырнул его прочь и велел возвращаться к благородным своим соплеменникам, которые, может быть, научат его обращать свою доблесть на более достойные цели. "Твоего коня я оставлю для Лутиэн, - добавил он, - и он должен быть счастлив, что освободился от такого хозяина."
Тогда Куруфин проклял Берена. "Скачи же! - крикнул он. - Спеши к мучительной и скорой смерти!" Целегорм посадил его на своего коня, и братья сделали вид, что уезжают; Берен же отвернулся, не слушая их. Тогда Куруфин, объятый стыдом и злобой, схватил лук Целегорма и выстрелил на скаку, целясь в Лутиэн. Хуан, прыгнув, поймал стрелу на лету, но Куруфин вновь спустил тетиву, и тогда Берен заслонил Лутиэн, и стрела вонзилась ему в грудь.
Говорят, что Хуан долго гнал сыновей Феанора, и они бежали в страхе; и вернувшись, он принес Лутиэн из чащи целебную траву. Той травой она остановила кровь, текшую из раны Берена, и искусством и любовью своей исцелила его; и так наконец они вернулись в Дориаф. Там Берен разрывался меж любовью и клятвой, и, однажды, зная, что Лутиэн теперь в безопасности, встал до рассвета, вверил ее заботам Хуана и в великой тоске ушел, пока она спала еще на траве.
Он вновь поскакал на север, к ущелью Сириона, так быстро, как только мог, и, достигнув края Таур-ну-Фуин, увидал за пустыней Анфауглиф вершины Тангородрима. Там он отпустил коня Куруфина и велел ему покинуть земли ужаса и рабства и вольным скакать по зеленой траве в прибрежных лугах Сириона. Потом, оставшись один и в предверии смертельной опасности он сложил Песнь Расставания, в которой воспел Лутиэн и небесный свет, ибо думал, что навеки расстается и со светом, и с любовью. Вот строки этой песни:
Прощайте, светлая земля и светлый небосклон,
Благословенные навек с прекрасных тех времен,
Когда твой облик озарял тьму северных земель,
Когда ступала ты по ним, моя Тинувиэль!
Немеет смертный менестрель пред вечною красой.
Пусть рухнет в бездну целый мир - бессмертен образ твой.
Пусть время вспять, как русла рек, швырнет небесный гнев,
Восстанешь ты из тьмы времен, забвение презрев.
Есть в этом мире тьма и свет, равнины и моря,
Громады гор и очи звезд, что в небесах горят,
Но камень, свет, звезда, трава лишь для того и есть,
Чтоб Лутиэн хотя б на миг существовала здесь!
Он пел громко, не заботясь о том, что его могут услышать, ибо был в отчаянии и не заботился о спасении.
И все же его услышали и запели в ответ; была то Лутиэн, что, нежданная, держала путь по диким землям. Ибо Хуан, вновь давший согласие нести ее на себе, мчался с ней по следу Берена. Долго размышлял он, как облегчить опасность, нависшую над теми двумя, кого он так любил. И вот, когда они вновь спешили на север, он свернул к острову Саурона и там разыскал жуткие личины волка Драуглуина и летучей мыши Тхурингвэтиль. Она была посланницей Саурона и имела обыкновение летать в Ангбанд в облике летучей мыши-кровососа. На сочленениях ее громадных крыльев были железные когти. В этих мерзких личинах Хуан и Лутиэн пробирались через Таур-ну-Фуин, и все живое бежало пред ними.
Берен, видя их приближение, был смятен и поражен, ибо ясно слышал голос Тинувиэль решил, что это призрак, насланный, чтобы поймать его в ловушку. Но они остановились и сбросили свои обличья, и Лутиэн подбежала к нему. Так повстречались вновь Берен и Лутиэн меж дебрями и пустыней. Мгновение Берен был счастлив, но потом принялся вновь уговаривать Лутиэн вернуться.
- Будь трижды проклята моя клятва Тинголу! - воскликнул он. - Лучше бы он казнил меня в Менегроте, чем я привел бы тебя под тень Моргота.
Тогда Хуан заговорил во второй раз и так молвил Берену:
- Не в твоих силах ныне избавить Лутиэн от смертной тени, ибо она любовью своей на это обречена. Ты мог бы отречься от клятвы и увести ее в изгнание, до конца дней своих скитаясь в поисках покоя. Если же не отречешься, то Лутиэн либо умрет в одиночестве, либо вместе стобой бросит вызов року - вызов отчаянный, но не безнадежный. Больше ничего посоветовать я не могу, не могу также идти с вами далее. Сердце мое, однако, предсказывает, что добытое вами у Врат я увижу собственными глазами. Прочее темно для меня; но, быть может, наши дороги приведут в Дориаф, и мы увидимся прежде, чем наступит конец.