Мотив оттенения добра злом — известный мотив. Он звучит еще при сопоставлении жизни и смерти (1), здоровья и болезни (2), богатства и бедности (3)
1. В рассуждениях о пользе смерти нередко используется тезис: смерть нужна, чтобы по-настоящему оценить значимость жизни.
Этот тезис звучит по-разному у разных авторов.
К. Ламонт, например, пишет: “Я убежден, что откровенное признание смертности человека не только не подорвет нравственность и не остановит прогресс, но, при прочих равных условиях, будет действовать как раз в противоположном направлении. Люди тогда поймут, что именно здесь и сейчас, если они вообще собираются когда-либо это делать, они должны развивать свои возможности, завоевать счастье для себя и для других, принять участие и вложить свою долю в предприятия, которые имеют, по их мнению, наивысшую ценность. Они поймут, как никогда раньше, реальность быстротечного времени и осознают свою серьезную обязанность использовать его наилучшим образом”[53]. В другом месте он пишет об объединяющем (!) значении смерти: “Социальное значение смерти также имеет свои положительные стороны. Ведь смерть делает нам близкими общие заботы и общую судьбу всех людей повсюду. Она объединяет нас глубоко прочувствованными сердечными эмоциями и драматически подчеркивает равенство наших конечных судеб. Всеобщность смерти напоминает нам о существенном братстве людей, которое существует несмотря на все жесткие разногласия и конфликты, зарегистрированные историей, а также в современных делах”[54].
Создатели концепции “гуманистической психологии” ввели в психологию тему смерти. “С их точки зрения, — поясняет Л. А. Петровская, — осознание человеком перспективы небытия формирует у него особое отношение к настоящему. Значимость настоящего возрастает, оно оказывается тем ограниченным временем, которое есть у личности для реализации ее потенциала. Дело не в том, чтобы жить в постоянном страхе или размышления о смерти, но в том, чтобы в полной мере оценить важность настоящего момента, значимость того, что мы делаем сейчас. “Чтобы полностью понять себя, человек должен столкнуться со смертью, осознать личную смерть” (Corey G. Theory and practice of counseling and psychotherapy. Monterey, Calif., 1977, p. 49)”[55].
Все эти мнения исходят из той посылки, что без смерти человек не сознавал бы в полной мере ценности жизни. А теперь подумаем, правильно ли это? Если как следует поразмыслить, то можно увидеть, что есть тысячи способов чувствовать, сознавать, переживать ценность жизни без того, чтобы сознавать “перспективу небытия”, “сталкиваться со смертью”. Когда человек любит и любим, разве он не ощущает величайшую ценность жизни? Когда человек горит творческим огнем и у него получается дело, разве он не сознает ценность жизни? Когда человек видит солнце, видит улыбки людей, когда он здоров, счастлив, разве ему нужно еще что-то другое, чтобы ценить жизнь? Ценность жизни в ней самой и искать ее на стороне — у смерти ли, у потустороннего бессмертия ли — пустая затея, напрасный труд. Сознание самоценности жизни вызывает у всех нормальных людей, не сбитых с толку пессимистической или утешительной философией, жажду жить как можно дольше, жажду не умирать[56].
Конечно, сознание смертности определенным образом влияет на умонастроение человека. Это сознание в отдельных случаях, действительно, позволяет ярче почувствовать ценность жизни. Но, во-первых, сознание смертности может не только оттенить ценность жизни, но и затемнить, омрачить ее и даже потушить свет жизни. Оно обоюдоостро. Во-вторых, совершенно очевидно, что жизнь не нуждается в оттенении смертью. Она, как я уже говорил, самоценна. В ней к тому же хватает своих теневых сторон, которые дают почувствовать ценность жизни и без такой страшной тени как смерть. Жизнь есть борьба и в ней неизбежны потери, неудачи, поражения.
2. В отношении здоровья и болезни также можно слышать разговоры о том, что человек по-настоящему чувствует здоровье тогда, когда он переболеет, когда во время болезни он оценит, как плохо быть нездоровым и как хорошо быть здоровым. Опять ложь. Для того, чтобы ценить здоровье, вовсе не требуется быть больным. Есть люди, которые в жизни очень мало болели, практически всегда были здоровы. Так что же, они несчастные люди, раз не переболели серьезными болезнями? Какая чушь! Положительная сила здоровья достаточно проявляется в кипучей, полнокровной жизни человека, в заботах, радостях, наслаждениях и волнениях, в борьбе, победах и преодолениях. Можно, конечно, понять тех людей, которые живут вялой, скучной жизнью, которые по-настоящему не используют, не эксплуатируют свое здоровье. Когда они заболевают, начинают страдать, вот тогда они начинают чувствовать всю прелесть здоровья. Их можно только пожалеть.
3. Тот же мотив звучит в высказываниях о положительной ценности бедности, нужды для творчества. “Некоторые писатели, — свидетельствует Ян Парандовский, — открыто осуждают материальное благополучие”. По их мнению “нужда не позволяет заснуть, облениться. Держа художника в постоянном напряжении, она возбуждает его энергию, закаляет характер, заставляет быть гордым”[57]. Парандовский справедливо им возражает: “Но что бы ни говорилось бы в похвалу бедности, что ни рассказывалось бы о триумфах гениальных одиночек в их борьбе с нуждой, не следует все же усматривать в изморе голодом наилучшее средство для развития таланта. Как правило, нужда губит, и в ее беспощадных тисках погибли тысячи прекрасных умов, погибли в унижении и отчаянии”[58].
В более широком смысле говорят о необходимости страдания. Вот что по этому поводу пишет Ю. В. Согомонов:
«Говорят, например, будто страдания пробуждают силы человека. Но если внимательно разобраться, то окажется, что здесь просто совершается подмена понятий: «страданиями» называются «препятствия». Жизнь состоит в преодолении трудностей, наличие которых бесспорно стимулирует деятельность людей. Страдания же не обладают никакой стимулирующей ценностью, скорее, они толкают к пассивности, убавляют, а не прибавляют силы человека, хотя угроза страдания, очевидно, активизирует человека. Не столько сам голод дает толчок к действию, сколько опасность голода, не сама боль — а ее возможность. Разве человек ненавидит клевету только за то, что она его лично успела опорочить, или он начинает бороться с хулиганством только после того, как его разок пырнули ножом? И разве только страх от ожидаемого страдания побуждает человека к действию и не существует иных стимулов, например желания радости или потребности в творчестве?
Утверждают иногда, что страдания очищают характер. Это возможно в отдельных случаях. Однако зачастую страдающие люди угрюмы, эгоистичны и раздражительны.
Может быть страдание делает человека сострадательным? Безусловно, существо, не испытавшее никаких страданий, не способно понять чужих мук. Но величина страдания совсем не зависит от величины испытанного страдания. Неужели больные люди являются меньшими эгоистами, чем здоровые? Но может, страдание делает людей благоразумными и скромными? Вряд ли! Кант говорил, что страдание без вины бесит, а страдание за вину угнетает.
Ошибочна также мысль, что страдание необходимо как дополнение к радости. Хотя верно то, в общем, что при контрасте радость усиливается, но верно и то, что мы можем испытать радость без предварительного страдания, особенно это касается высших и наиболее прочных радостей, приносимых творческой деятельностью. Как говорил азербайджанский поэт XIX века Мирза Шафи,
Считает лишь дурак или злодей,
Что горе совершенствует людей.
Такое мненье сходно с заблужденьем,
Что старый нож от ржавчины острей,
Что от дождей в ненастный день осенний
Вода в потоке чище и светлей.
Уверяют, будто страдания выявляют таланты, что без них нет творчества и вдохновения, которые не что иное, как «опьянение от несчастья». В этом утверждении молчаливо предполагается, что радость и счастье неминуемо ведут к духовному параличу. Фактически же радость и счастье содержат момент неудовлетворенности, как источника новых целей и желаний, подъема сил и вдохновения. Если же страдания голода и нужды берут верх над человеком, то у него не остается ни времени, ни желания заняться наукой и изобретательством; он расходует свои силы на то, чтобы прожить.»[59]
Во всем можно было бы согласиться с Ю. В. Согомоновым, кроме одного: что жизнь состоит в преодолении трудностей и что трудности-препятствия однозначно стимулируют деятельность людей. Во-первых, жизнь не сводится к преодолению трудностей, и, во-вторых, не всякие трудности-препятствия полезны человеку. Есть такие трудности, которых лучше не было бы. Искусство жизни состоит как раз в том, чтобы преодолевать трудности, которые помогают расти, и избегать такие, которые мешают.
4. Из той же обоймы утверждение: «мы не замечаем прекрасного, пока не лишаемся его» (к/ф «Русский сувенир», 1960 г.).
———————
Во всех этих утверждениях делается попытка уравнять положительное и отрицательное в жизни, поставить их на одну доску. Это негодная попытка. Человеку не нужна смерть, не нужны болезни, не нужна бедность, не нужно зло.
Кроме того, все эти утверждения имеют один логический изъян: в них положительное фактически определяется через отрицательное (добро через зло, жизнь через смерть, здоровье через болезнь, богатство через бедность, прекрасное через его лишение). В логике давно установлено: отрицательное определение понятия не является адекватным, т. е. не является по настоящему определением понятия. Логической ошибкой является отрицательное определение положительного понятия.
Все указанные утверждения своей странностью, парадоксальностью бьют на внешний эффект и не более того.
5.5. Как бороться со злом и надо ли с ним бороться?
Правилен ли толстовский тезис о непротивлении злу насилием или прав И. А. Ильин со своим антитезисом — о сопротивлении злу силою? И нужно ли вообще бороться со злом?
Л. Н. Толстой прав вообще, в общем контексте жизни. Жизнь в большинстве случаев нормальна, т. е. люди, как правило, не делают друг другу ничего плохого по злому умыслу. Поэтому зацикленность человека на теме борьбы со злом не вполне нормальна. Человек, тратящий все свои силы на борьбу со злом, живет негативной, отрицательной жизнью, вынужден отказываться от простых человеческих радостей, от любви, творчества, вообще лишает себя нормальной жизни. Он живет как бы со знаком минус. Такая жизнь может быть оправдана только в очень немногих случаях, например, если она продиктована профессией (уголовный розыск, обвинение в суде...) или конкретными обстоятельствами борьбы с вопиющей несправедливостью.
Лучший способ борьбы с болезнями — не лечиться от них, а предотвращать, не допускать их, вести здоровый образ жизни. Лучший способ борьбы со злом — не допускать его в принципе, предотвращать его. Толстовское "непротивление злу насилием" основано на убеждении, что человек по своей природе добр и если совершает зло, то большей частью не по злому умыслу.
Ясно теперь, что если И. А. Ильин и прав со своим антитезисом (о сопротивлении злу силою), то лишь в отдельных случаях. Что говорить, ведь злодеи все-таки есть и с ними как-то надо бороться.
————————
Человек, делающий зло другим, прежде всего наносит вред себе, точнее, себе как человеку вообще, как общественному существу, причастному к жизни человеческого общества. Всякие оправдывающие аргументы, вроде “другие делают зло и я буду” (“если другие делают зло, то почему я не могу делать зло?”), “мне плохо и пусть страдают другие”, “мне наплевать на других” и т. п., при внимательном рассмотрении не выдерживают критики. Ведь они основаны на том, что нет человеческого общества, что люди — это шайка грызущихся друг с другом, воюющих друг с другом (по известному древнеримскому "человек человеку волк" или по гоббсовской формуле "война всех против всех"). Вся история человечества свидетельствует против такого взгляда на отношения людей.
Во-первых, рост народонаселения. Люди плодятся и размножаются.
По данным науки в начале верхнего палеолита (полмиллиона лет назад) было максимум 100 тыс. человек; в начале неолита — 1 млн человек; в начале новой эры — 200 млн человек; к 1200 г. — 400 млн человек; в начале 17 века — 500 млн человек; в 1800 г. — 600 млн человек; в середине 19 века — 1 млрд человек; в 1890 г. — 1,6 млрд человек; в 1999 г. (ноябрь)— 6 млрд человек. Прогноз на середину XXI века — 15 млрд человек. (С.П.Капица).
Если бы люди постоянно враждовали, убивали друг друга, то их численность должна была уменьшаться. (Это, кстати, и происходит в отдельных случаях, когда вражда-война преобладают, одерживают верх в отношениях между людьми, народами, странами).
Во-вторых, рост продолжительности жизни. Первобытный человек жил в среднем не более 30-и лет. Сейчас продолжительность жизни во всем мире выше 50-и лет, а в наиболее развитых странах выше70-80-и лет. Рост средней продолжительности жизни свидетельствует о том, что люди направляют усилия не на уничтожение друг друга, а на взаимную поддержку.
В-третьих, прогресс материальной и духовной культуры. Вражда и война всегда сопровождаются разрушениями, уничтожением культурных ценностей. Разрушения могут быть весьма значительными и даже превышать созидательные усилия людей. А что мы видим в общем и целом? — Безусловное преобладание созидания над разрушением. Люди строят, производят сельскохозяйственные и промышленные продукты, изобретают, открывают новое, творят искусство. И делают они это в большинстве случаев совместно, сотрудничая и кооперируясь, оказывая друг другу поддержку-помощь. Даже если они соревнуются-конкурируют (в экономике, в спорте, на выборах и т. д.) — это не вражда-война, а борьба, ведущая к более высоким достижениям, способствующая развитию-прогрессу жизни.
Зло означает разрушение. Не случайно то, что литературные образы-символы зла — гётевский Мефистофель и лермонтовский Демон — несли с собой смерть и разрушение. В частности, Мефистофель погубил Маргариту, а Демон — Тамару.
Если созидание преобладает над разрушением, то, следовательно, добро побеждает зло, добра больше, а зла меньше.
——————
Как соотносятся гений и злодейство, могут ли гении быть злыми? Вслед за А. С. Пушкиным я утверждаю, что гений и злодейство — «две вещи несовместные». В самом деле, что такое гений? Это творческая, а, значит, созидательная, конструктивная способность. Злодейство же, любое злодейство — это, безусловно, разрушительное, деструктивное деяние. Гений не разрушает, а созидает. Зло не созидает, а разрушает.
Если гений и злодейство порой и соединяются в одном человеке, то это говорит не об их совместимости, а о раздвоенности данного человека как личности.