ИНСИГНИИ РИМСКИХ МАГИСТРАТОВ

Международная конференция «Проблемы исторического познания»,
Москва, 5—7 марта 1996 г. ИВИ РАН.

Предлагаемая читателю тема едва ли может быть исчерпана в этом небольшом обзоре, поскольку всеми своими нитями она уводит в интереснейший и весьма разнообразный мир истории римских социальных представлений, причем затрагивает наиболее древние пласты римской культуры, менее всего освещенные достаточно достоверными данными источников. Чтобы раскрыть эту тему, необходимо написать не одну монографию, поэтому в нашей статье мы ограничимся более скромной задачей — собрать данные античной традиции об инсигниях римских магистратов и попытаться дать самые общие контуры их истории на протяжении эпохи царей и ранней римской республики, т. е. той эпохи, когда шло интенсивное формирование представлений римлян об атрибутах власти, в реальной жизни выражавшихся прежде всего в характере рассматриваемых нами инсигний.

Для каждого римлянина той эпохи магистратские инсигнии были очень хорошо знакомы, быть может, именно поэтому ни у одного римского писателя мы не найдем сколько-нибудь пространных их описаний. Гораздо подробнее об этом писали греческие авторы (например, Дионисий Галикарнасский), сочинения которых были предназначены для слабо знакомых с римскими реалиями греков. И лишь одно из дошедших до нас древних сочинений было специально посвящено атрибутам и характеру власти римских магистратов. К сожалению, это довольно поздний автор — малоазийский грек VI в. н. э. Иоанн Лид. Его сочинение «О магистратах» посвящено преимущественно описанию администрации римской и ранневизантийской империи, однако как антиквар, хорошо знакомый со всей античной традицией, в значительной мере не дошедшей до нас, он довольно много внимания уделяет и древнейшей истории римских магистратов, начиная с полулегендарной эпохи Ромула. В значительной степени мы будем опираться на данные этого автора, дополняя его и внося известные коррективы там, где это позволяет наличие сведений у более древних авторов, которые, к сожалению, в большинстве случаев весьма отрывочны.

Обращаясь к древнейшему периоду римской истории, необходимо учитывать, что практически все социальные институты архаического Рима в той или иной мере носили сакральный характер. Это непосредственно касается и инсигний римских магистратов. Собственно, в царский период римских магистратов в обычном понимании этого слова еще и не было. Их роль выполняли жреческие коллегии понтификов, авгуров, фециалов и т. д. Они также имели свои собственные инсигнии, однако здесь мы будем их касаться лишь постольку, поскольку они были унаследованы собственно римскими магистратами. Ситуацию, когда жречество играло в римской социально-политической жизни ведущую роль, весьма красноречиво описывает Иоанн Лид во введении к своему труду: «Общеизвестно, что в древности были жрецы, которые впоследствии были (заменены) магистратами римской Республики… Итак, нам предстоит рассказать о гражданских властях, а именно о том, как власть перешла от жреческого сословия к гражданской форме» (Lyd. De magistr. 1. praef.). Любопытно, что антиквар Лид, прекрасно знавший римскую историческую литературу (многие фрагменты из сочинений раннеримских историков дошли до нас лишь благодаря этому автору), считал факт исполнения жрецами в древнейший период функций магистратов общеизвестным и не нуждающимся в каких-то доказательствах. И действительно, такое же утверждение об установлении предков дает и более ранний автор — Цицерон: «Среди многочисленных правил, понтифики, по воле богов установленных и введенных нашими предками, наиболее прославлен их завет, требующий, чтобы одни и те же лица руководили как служением бессмертным богам, так и важнейшими государственными делами»¹.

Эта особенность истории развития института римских магистратов оставила свой след и в характере магистратских инсигний. Черта эта ярко проявляется в инсигниях древнейших римских магистратов — рексов, которых не вполне адекватно переводят на русский язык словом «цари». Эта магистратура сочетала в себе три взаимопроникающих функции: верховного военачальника, верховного судьи и верховного жреца. Известно, что римские цари обычно сочетали в себе функции верховного понтифика и авгура², что отразилось и в их инсигниях, о чем будет сказано ниже.

Наиболее полное описание царских инсигний дает Иоанн Лид в следующем отрывке: «Даже еще до времени Ромула инсигниями царя латинов были переносной трон и мантия, которая называлась ими трабея (какого рода она была, я объясню несколько поздней). По этой причине римский поэт (Вергилий) в седьмой книге Энеиды, описывая царскую резиденцию Латина, упоминает трон и трабею. Однако Ромул имел также венец, скипетр, на навершии которого был орел, белую до лодыжек paenula, которая с лицевой стороны была окаймлена от плеча до ступни пурпурной тканью (paenula называлась также словом “тога”, т. е. “накидка”, производным посредством замены гласного от tegere, ведь у римлян это слово означало “покрывать”) и темно-красную обувь (согласно Коккейю, она называлась “котурны”). И эта одежда, состоящая из так называемой тоги, была общей как для самого рекса, как они его называли, так и для его подданных во время мира. Однако трабея была отличительным одеянием только одного царя: это была туника или полукруглая накидка, которую, как говорит традиция, первым придумал сицилийский тиран Агафокл. Царский трон на своем языке они называли solium вместо solidum. т. е. “целый”, так как у них было в обычае выдалбливать толстый ствол дерева в форме ящика или в форме сидения и делать в нем площадку для царя, где его тело предохранялось от всякого рода случайностей… 8. Сверх того 12 секир предшествовало Ромулу в соответствии с числом орлов, которых он увидел, когда закладывал фундамент города. Позднее, когда Тарквиний Древний победил в войне этрусков и сабинян, к эмблемам царской власти были добавлены длинные копья, которые не имели острия, но лишь подвешенные холки (римляне называли их jubae, варвары же tufae из-за небрежной порчи слова) и вдобавок к этому vexilla, т. е. длинные копья с подвешенными на них тканями (римляне называют их flammula за огненный цвет), о которых я достаточно писал в книге “О месяцах”».

Приведенный отрывок дает некоторое общее представление о царских инсигниях. Из рассказа Иоанна Лида ясно, что древнейшими знаками царской власти были трон и трабея. Правда, антиквар несколько путает переносной трон, называвшийся курульным креслом, и собственно описанный им и Вергилием трон легендарного царя Латина. Римский антиквар Сервий, комментируя упоминание царского трона у Вергилия, дает аналогичную Лиду информацию: «SOLIUM в собственном смысле означает шкаф, сделанный из одного дерева, в нем восседали цари ради защиты своего тела; ведь он назывался как бы «цельным» (solidum). Так мы представляем себе царский престол»³.

Сам характер этого трона, высеченного из цельного ствола дерева, вероятно, уходящего своими корнями глубоко в землю, свидетельствует о его глубокой архаичности. Подобного рода характер отеческого трона встречался у различных народов, находившихся на стадии разложения первобытно-общинного строя. Такой символ власти нельзя было украсть или унести, его можно было только уничтожить вместе с царской резиденцией. Такой характер царского трона, по-видимому, связан с сакральными представлениями древних о центре мироздания, «…где пересекаются вертикальные и горизонтальные координаты и откуда начиналось творение»⁴. Интерпретация царского трона как центра мироздания, как некоего древа мира заставляет нас вспомнить об авгурских обязанностях римских царей, которые при совершении гаданий (ауспиций) делили небо на правую и левую стороны. Видимо, царский трон и был некогда наиболее подходящим для этого местом. По крайней мере, Фест прямо указывает на то, что solidum sella (вспомним этимологию древних solium от solidum) использовалась именно для ауспиций⁵.

Не менее древней традиция считает и царскую мантию трабею, по крайней мере у Вергилия она является непременным атрибутом латинских царей⁶. Согласно Плутарху (Rom. 26), плащ этот был красного цвета, чему, как будто, несколько противоречит описание царской трабеи у Сервия: «САМ В КВИРИНАЛЬСКОЙ ТРАБЕЕ — Светоний в книге «О видах одежд» говорит, что есть три рода трабей: одна, посвященная богам, была целиком из пурпура, другая, тоже пурпурная, но имеет что-либо белого цвета, принадлежала царям, третья, пурпурно-алая — авгурам»⁷. По его мнению, царская трабея должна была иметь что-либо белое. Вполне возможно, что такое отличие царской трабеи от трабеи жрецов авгуров когда-либо и имело место, но не следует забывать, что сами цари и были обычно авгурами. Вообще красный цвет по убеждению римлян — это цвет жертвенной крови, поэтому наличие его в одежде жрецов, приносивших кровавые жертвы у алтаря, вполне понятно. Отсюда можно объяснить и красный цвет царской трабеи. Дело в том, что по религиозным представлениям римлян они могли идти воевать только тогда, когда со стороны кого-либо из соседних племен был нарушен «божеский мир» (pax deorum), что неминуемо влекло за собой гнев богов. Умилостивить этот гнев можно было только кровью преступника, в данном случае — военного противника. Поэтому с точки зрения римлянина война — это нечто вроде ритуала сакрального жертвоприношения, где военачальник оказывается в роли верховного жреца, руководящего ритуалом, постоянно сообразующегося с волей богов через ауспиции⁸. Вергилий в упомянутом нами отрывке говорит как раз о начале этого ритуала, концом которого было обычно триумфальное шествие, о чем будет сказано ниже. Вергилий упоминает здесь трабею как военную одежду консула, аналогичную роль играла она и у царя. Согласно Плинию⁹, трабея стала окрашиваться в пурпур со времени Ромула, по преданию, самого воинственного из римских царей.

Теперь несколько слов следует сказать о тоге-претексте. Иоанн Лид указывает, что она входила уже в инсигнии Ромула. Однако другие авторы утверждают, что обычай царей носить тогу с широкой пурпурной каймой вошел в употребление позднее. Так Плиний прямо говорит, что «…первым из царей употребил пурпур в тоге-претексте с более широкой пурпурной каймой Тулл Гостилий после победы над этрусками»¹⁰. Вообще следует отметить, что с символами царской власти в данных традиции есть некоторые противоречия. Так Дионисий введение чуть ли не всех царских инсигний, включая трабею, скипетр и корону, связывает с Туллом Гостилием, третьим римским царем, и этрусками. Он сообщает следующее (III. 61. 1—2):«Послы, получив такой ответ, ушли и через несколько дней вернулись, но не с одними лишь словами, но принеся с собой символы власти, которые они обычно использовали для украшения своих собственных царей. Это были золотая корона, трон из слоновой кости, скипетр с орлом, сидящим на его навершии, пурпурная туника, украшенная золотом и вышитая пурпурная мантия подобно тем, которые обычно носили цари Лидии и Персии. Этот вид одежды у римлян называется тогой, а у греков — тебенной. Но я не знаю, откуда греки узнали это название, ведь мне кажется, что это не греческое слово. (2) Согласно некоторым историкам, они принесли также Тарквинию 12 секир, взятых по одной из каждого города. Ведь по-видимому, это был этрусский обычай, чтобы каждому царю из нескольких городов предшествовал ликтор, несущий секиру вместе с пучком розог, и поскольку каждый из 12 городов принимал участие в общем военном походе, то 12 секир передавались одному человеку, который наделялся абсолютной властью». Однако он же сам ранее приписывал введение таких инсигний, как фасции и секиры, царю Ромулу. Аналогичную информацию мы находим и у Плутарха¹¹ и у Ливия¹². Последний, хотя и говорит о Ромуле, также связывает введение окаймленной тоги с этрусками. Примечательно то, что тога-претекста очень быстро стала одеянием не только царей или магистратов, но и детей всех свободнорожденных граждан. Подробно рассказывает об этом Макробий (Macr. Sat. I. 6. 7): «Тулл Гостилий, третий римский царь, победив этрусков, первый ввел в Риме курульное кресло, сопровождение ликторов и вышитую тогу с пурпурной каймой — принадлежности этрусских магистратов. Но в это время претекста не была приметой детского возраста, а была, как и прочее, что я перечислял, только почетным знаком. Но позже Тарквиний Приск (которого, как говорят, также называли Лукумоном), сын Демарата, изгнанного из Коринфа, третий царь после Гостилия… своего четырнадцатилетнего сына, который собственной рукой убил врага, одарил золотой буллой и претекстой… Ведь как претекста служит украшением магистратов, так булла украшает получивших триумф. При триумфе они носят ее на груди, поместив в буллу разные средства, которые они считали самыми сильнодействующими против зависти.

Другие думают, что тот же Приск, когда он с изобретательностью предусмотрительного правителя приводил в порядок сословия граждан, считая одежду свободнорожденных детей также одним из важных преимуществ, — установил, чтобы золотой буллой и тогой, окаймленной пурпуром, пользовались только те дети патрициев, отцы которых занимали курульные должности. Остальным же разрешалось пользоваться лишь претекстой, но и то только тем, чьи родители отслужили должный срок военной службы в коннице; вольноотпущенникам же никоим образом не позволялось носить претексту, а еще менее — чужеземцам, не имевшим никакой родственной связи с римлянами. Но после претекста была разрешена также и сыновьям вольноотпущенников по той причине, которую выдвинул авгур Марк Лелий. Во время второй Пунической войны он сказал, что вследствие многочисленных чудесных явлений дуумвиры по решению сената обратились к Сивиллиным книгам и, рассмотрев их, объявили, что следует вознести моления в Капитолии и сделать лектистерний из снесенных в одно место пожертвований и чтобы вольноотпущенницы, носящие длинную одежду, также предоставили деньги для этого дела. Тогда было совершено публичное молебствие мальчиками благородного происхождения и сыновьями вольноотпущенников, а также были исполнены гимны девушками, имеющими в живых отца и мать. С тех пор было разрешено, чтобы также и сыновья вольноотпущенников, но только те, которые были рождены в законном браке, носили претексту и кожаный шарик на шее вместо буллы».

Таким образом, дети всех свободнорожденных граждан имели право на ношение до 17 лет тоги-претексты. Однако взрослые граждане носили несколько иные тоги, без пурпурной полосы. Как бы то ни было, тогу можно назвать общим знаком отличия римского народа, что позволило Вергилию использовать по отношению к римлянам выражение «gentem togatam». Любопытен комментарий к этой фразе у Сервия:«НАРОД, ОБЛАЧЕННЫЙ В ТОГИ — хорошо сказано “народ”, поскольку тога использовалась людьми обоих полов и всякого состояния, однако рабы не имели ни туник, ни башмаков. Тоги же даже женщины имели»¹³. Таким образом, тога была своего рода визитной карточкой всякого римлянина.

Следует отметить, что в ранний период римской истории тога носилась не только во время мира, но и на войне. Однако во время военных действий края ее подбирали и обвязывали на поясе. Вот что об этом пишет Сервий: «ПО ГАБИНСКИ ОПОЯСАННОМУ — Gabinus cinctus — это тога, таким образом наброшенная на спину, что один ее конец, снова вытянутый из-за спины, опоясывает человека. Ведь древние латины, когда еще не имели доспехов, воевали в этом роде одежды — в подпоясанных тогах; именно отсюда и говорят, что военные подпоясались (то есть подготовились к сражению — п. а.). С другой стороны, при объявлении войны консул пользовался ею, потому что когда Габии, город в Кампании, был принесен в жертву, то война сразу же закончилась; именно тогда граждане, подпоясанные в свои тоги, обратились от алтарей к сражениям и одержали победу, отсюда берет начало этот обычай»¹⁴.

В качестве инсигний римских царей Иоанн Лид упоминает также темно-красные башмаки, называя их котурнами. Однако Фест указывает, что башмаки альбанских царей назывались mullei и впоследствии стали отличительным признаком патрициев, занимавших ранее должность курульных магистратов¹⁵. На этих башмаках, особенно на их магическом характере мы остановимся ниже, при описании инсигний сенаторов.

Иоанн Лид почти ничего не говорит о царской короне, как отличительном знаке власти Ромула. Согласно Дионисию (III. 61. 1), золотая корона была заимствована Туллом Гостилием у этрусков вместе с другими царскими инсигниями. Странно, но ее описание не встречается почти ни у одного автора¹⁶. Вообще, история царской короны весьма любопытна. После изгнания царей в 509 г. до н. э. эта инсигния царской власти в отличие от большинства других не была унаследована римскими курульными магистратами. Пожалуй, римские военачальники надевали золотой венец только во время триумфа. Ведь по убеждению римлян этот знак власти нес с собой проклятие¹⁷. Даже во время триумфа золотой венец не надевался на голову триумфатора, но держался над ним стоявшим сзади рабом. Это делалось из убеждения, что золотой венец — предмет зависти и причина рабства, и наоборот, только железо приносит победу¹⁸. В то же время в ранней республике золотой венец стали использовать в качестве награды для простых воинов, отличившихся в сражении, на что также указывает Плиний Старший¹⁹. Однако эти золотые короны или венцы никогда не одевались на головы свободных граждан, так как это стало знаком выставленного на продажу раба, о чем рассказывает Авл Геллий в следующем отрывке: «Он говорит: Как например, в древности рабы, схваченные по праву войны, продавались облаченными в короны, потому-то и говорят “продавать под короной”». Ведь как эта корона была знаком выставленных на продажу пленников, так надетая войлочная шапка (pilleus) демонстрировала, что продаются такого рода рабы, продавец которых не представлял покупателю их по имени. У Катона есть следующие слова: «Приносилась смиренная молитва (богам), чтобы лучше народ своим трудом увенчивался за благие дела, нежели чтобы он, увенчанный короной за плохо сделанные дела, продавался с торгов»²⁰.

Теперь обратимся к тем инсигниям, которые были непосредственными символами конкретных функций власти. Прежде всего, поговорим о царском жезле, называвшемся lituus. Вергилий упоминает его уже по отношению к легендарному царю Латину²¹, называя его «загнутым». Сервий в комментариях к этому отрывку дает следующее определение жезла: «Lituus — это загнутый авгурский жезл, которым пользовались для обозначения небесного пространства, ведь рукой (это делать) не дозволялось… [или lituus — это царский жезл, в котором была власть разрешения судебных тяжб»²². У Ромула был, видимо, именно такой жезл. Иоанн Лид ошибается, указывая, что навершие ромульского жезла было украшено фигуркой орла. Эта модификация согласно традиции (Dionys. 3. 61. 1) заимствована у этрусков царем Туллом Гостилием. Любопытна здесь полная аналогия царского жезла с авгурским. Как авгуру не дозволялось разделять небо на правую и левую стороны пустой рукой, так и царю не разрешалось вершить божеский суд, разделение тяжущихся на правых и виноватых без скипетра. Безусловно, первоначально царский жезл был знаком именно авгурских полномочий царя. Известно, что авгуры не только совершали гадания по птицам о благоприятном или неблагоприятном исходе того или иного предприятия, но и вершили суд, выясняя посредством гаданий, кто именно из граждан вызвал на общину гнев богов. Сакральный характер древнейшего судебного процесса не раз отмечался в литературе²³, здесь же необходимо лишь подчеркнуть особую, магическую с точки зрения римлян роль царского жезла lituus в совершении правосудия. Отсюда и этимологически близкое латинское слово lis, litis — «судебное разбирательство», и в то же время глагол litare — «искупать, приносить в жертву». Вообще роль жезла в судебном процессе всегда в Риме была очень велика, хотя согласно традиции фестука в виндикационной тяжбе имеет другое происхождение, олицетворяя копье, которым тяжущиеся ритуально пронзали оспариваемую вещь²⁴.

Далее традиция единодушно указывает в качестве знаков судебной власти царя двенадцать ликторов с секирами и фасциями. На роль ликторов как палачей обращает внимание Дионисий Галикарнасский в следующем отрывке (Dionys. II. 29. 1):«Заметив также, что ничто так не удерживает людей от преступлений как страх, он (Ромул) устроил многое для того, чтобы внушить его, такие как место в наиболее бросающейся в глаза части Форума, где он вершил суд, весьма грозный вид воинов, которые сопровождали его, числом в три сотни, а также фасции и секиры, несомые 12 мужьями, которые секли на Форуме тех, чье преступление заслуживало этого, и публично обезглавливали других, виновных в величайших преступлениях». Любопытно проследить изменение этих инсигний в связи с некоторым смягчением сурового архаического права. Приведем небольшой отрывок из Плутарха (Plut. Rom. 26):«Царь стал одеваться в красный хитон, ходил в плаще с пурпурной каймой, разбирал дела, сидя в кресле со спинкой. Вокруг него всегда были молодые люди, которых называли “келерами” за расторопность, с какой они несли свою службу. Впереди государя шли другие служители, палками раздвигавшие толпу; они были подпоясаны ремнями, чтобы немедленно связать всякого, на кого им укажет царь. “Связывать” по-латыни было в древности “ligare”, а ныне “alligare” — поэтому блюстители порядка называются “ликторами”, а ликторские пучки “бакила” (bacillum), ибо в ту давнюю пору ликторы пользовались не розгами, а палками. Но вполне вероятно, что в слове “ликторы” “к” — вставное, а сначала были “литоры”, чему в греческом языке соответствует “служители”: ведь и сейчас еще греки называют государство “леитон”, а народ — “лаон”». В этом отрывке обращает на себя внимание то, что первоначально ликторские пучки состояли из палок (bacilla) и лишь позднее, видимо, были заменены фасциями, то есть гибкими прутьями, наказание которыми, думается, было менее тяжелым.

Наконец, необходимо несколько слов сказать о переносном троне sella curulis, заимствованном римлянами все у тех же этрусков. Согласно традиции, он был украшен слоновой костью и был особенно удобен тем, что всегда сопровождал царя — и в мире, и на войне. Ведь восседая именно на нем, царь обычно вершил правосудие на форуме или в походе. Курульного кресла, а также колесницы, на которую оно водружалось при перемещении царя, мы коснемся более подробно ниже, при описании сенаторских инсигний.

Нам осталось упомянуть лишь чисто военные инсигнии царей, введенные согласно Иоанну Лиду, Тарквинием Древним. Речь идет о vexilla — длинных копьях с огненно-красными полотнищами на конце. Об их значении рассказывает Сервий в следующем отрывке (Ad Aen. 8. 1)²⁵.

Следует отметить, что инсигнии царя содержали в себе почти все знаки отличия большинства римских магистратов. Ведь они и были унаследованы от царской власти и лишь постепенно в царские инсигнии вносились магистратами те или иные незначительные изменения. Это мы заметим уже при рассмотрении инсигний сенаторского сословия. Вновь обратимся к Иоанну Лиду, который, пожалуй, лишь один дает более или менее полное описание сенаторских отличий. Сразу следует подчеркнуть, что он, как и многие другие греческие авторы, практически не делает различия между собственно сенаторами и патрициями²⁶. Это ясно и из самого текста Лида (De mag. I. 16—17): «Совершенно ясно, что Ромул избрал старейшин, числом 100, из всех курий, то есть из фил, для обсуждения общих дел, и сам он назвал их “отцами”, италийцы же — патрициями, то есть эвпатридами. Однако после похищения сабинянок он их прозвал conscripti, то есть “внесенные в список” (по этой причине римские магистраты еще и сегодня зовутся patres conscripti)… 17. Отцы или патриции имели в качестве инсигний: дважды обернутую накидку или плащ, который простирался от плеч вниз к голеням и скреплялся золотой застежкой; плащ был красновато-коричневого цвета, выделяясь посередине ниспадающей вниз пурпурной полосой (они обычно называли ее laticlaviae, плащи же — atrabaticae из-за их цвета, так как «серый»зовется ими atrum). А paragodai, которые были туниками, украшались наконечниками копий, пурпурные по краям, внутри они были белого цвета, с рукавами (их римляне называли manicae). Простой народ привык называть эти туники paragaudoi. Однако paragaudes — это древняя туника, отличающая одежду персов и сарматов, как отмечал лексикограф Диогениан. И белые краги, которые покрывали всю ногу, включая ступню, и черная обувь, которая имела форму сандалий, совершенно открытая, с помощью маленького ободка плотно привязанная к пятке и к пальцам по краю, ремешки протянуты с обеих сторон под изгибом ноги вверх к кости лодыжки, перекрещиваясь на икрах и связывая ногу, так что, хотя обувка выглядела очень небольшой как спереди, так и сзади, тем не менее вся ступня сияла из-за этих краг. Даже еще и в наши дни они называют этот башмак campagus, так как он используется в campus, то есть на поле. Ведь для римлян привычно было в поле исполнять почетную должность магистратов, где они обычно и одевали обувь этого сорта. Лепид в своей работе “О жрецах” говорит, что этот campagus происходил прежде от этрусков. 18. Выход патрициев никогда не совершался пешком или верхом (ведь это представляется общим), но в знаменитых колесницах с высокими креслами, с четырьмя мулами, тянувшими колесницу из коринфской бронзы, украшенную многочисленными древними фигурами и рельефами. Ведь никому кроме царей не разрешалось запрягать в такую повозку лошадей, поскольку выезд в колеснице с лошадьми был триумфальным. Они называли эти повозки burichallia из-за волов, кроме которых они приказывали запрягать и мулов в том случае, когда в повозки не был положен груз».

Итак, Лид перечислил основные сенаторские инсигнии: плащи (тоги) с широкой пурпурной полосой латиклавой, туники с рукавами, черные сандалии и особенно пышные колесницы. Вот на этих знаках отличия мы и остановимся, попытавшись понять значение некоторых их особенностей. Сенаторская одежда, также как и царская, несет на себе следы глубокой древности, уходя своими корнями в эпоху Троянской войны и легендарного переселения Энея и его спутников в Италию. В связи с этим приведем отрывок из Энеиды Вергилия, где один из героев с насмешкой описывает одеяние прибывших в Лаций спутников Энея:

«Вам по сердцу наряд, что шафраном и пурпуром блещет, Праздная жизнь вам мила, хороводы и пляски любезны, С лентами митры у вас, с рукавами туники ваши, — Истинно вам говорю: фригиянки вы, не фригийцы!»²⁷

В наряде, что «шафраном и пурпуром блещет», нетрудно узнать красно-коричневый сенаторский плащ, а туники с рукавами в последующие эпохи носили в Риме только сенаторы или женщины. Наряд этот Вергилий называет фригийским, а Сервий в комментариях к данному месту Энеиды сообщает, что троянцы заимствовали этот наряд вместе с митрой, украшенной лентами, у лидийцев Меонии²⁸. Интересно отметить, что обычай носить туники с длинными рукавами не прижился у римлян. Еще и в I в. до н. э. это было чисто женским одеянием, что позволило Цицерону высмеивать сторонников Катилины, носящих тунику с рукавами²⁹. Авл Геллий еще более конкретизирует значение обвинений Цицерона, указывая, что среди мужчин туники с рукавами носили лишь женоподобные юноши, ублажавшие похоть богачей³⁰. Слова Цицерона и Геллия позволили даже некоторым исследователям предположить (впрочем, совершенно необоснованно), что туники с рукавами появились в Риме не раньше II в. до н. э.³¹. Тем более удивительно, что в качестве сенаторской инсигнии туника с рукавами пережила целое тысячелетие. Ведь согласно Светонию, туника с рукавами и с бахромой была сенаторской инсигнией еще и в I в. до н. э.³²Иоанн Лид называет эти туники словом, которое дословно означает «снабженные наконечниками копий». У Светония это всего лишь «бахрома на рукавах». Но если допустить правильность приведенного выше прочтения выражения Лида в отношении к архаической эпохе первых царей, то перед нами открывается еще один древний символ сенаторской власти. Возможно, эти наконечники символизировали военную власть сенаторов³³, а может они имели и какой-то магический характер.

Нечто, подобное магическому амулету, имела также обувь сенаторов. Помимо приведенного выше описания сенаторских башмаков-сандалий необходимо упомянуть серебряную лунку, которая, пожалуй, была одним из наиболее важных атрибутов сенаторского одеяния. По крайней мере, так, видимо, считал Ювенал (VII. 192), говоря «…и как сенатор, обут в сапоги с застежками лункой». Наиболее пространное, но наименее содержательное объяснение обычая сенаторов носить на обуви серебряные лунки дает Плутарх³⁴. Из этого описания ясно лишь то, что lunula была отличительным знаком древнейших родов и каким-то образом связана с Луной. Более содержательное объяснение дает Иоанн Лид (Mens. I. 19): «Затем (Нума Помпилий) учредил должность стража города, которого мы теперь называем uparcos (начальник) или, как некоторые — poliarcos (правитель), или astudikhn и которого некогда называли городским претором. По-видимому, даже в сенате он имел первые места. Это также ясно из его обуви, на которой изображена лунка в форме буквы C, которой римляне обозначают число 100 …Ведь известно, что сперва у них было сто евпатридов; ведь именно столько (сенаторов) избрал Ромул». Здесь следует отметить, что и из самого Лида, и из приведенного выше отрывка Феста (Mulleos, P. 120 L.) вытекает, что данная обувь была отличительным признаком не всего сената, а наиболее родовитых, так называемой первой сотни, обладавшей в отличие от прочих сенаторов высшей судебной властью и носившей особое название коллегии центумвиров³⁵. Впоследствии, в эпоху республики эта грань между низшими и высшими сенаторами зависела от того, занимал ли сенатор ранее курульную магистратуру или нет.

Наконец, отличительным признаком более привилегированной первой сотни сенаторов было наличие у них колесницы, судя по описанию Лида, весьма древнего происхождения. Прочие же сенаторы назывались pedarii, то есть «пешие». Вот что об этом различии пишет Авл Геллий (3. 18): «1. Многие считают, что педариями называют тех сенаторов, которые не высказывают свое мнение словесно, но ногами присоединяются к чужому мнению… 3. Также говорят, что более правильным является соображение, которое сохранил в своих комментариях Гавий Басс. Ведь он говорит, что сенаторы старшего возраста, которые уже занимали курульную магистратуру, чести ради обыкновенно ездили в сенат на колеснице. В этой колеснице было кресло, на котором они восседали и которое именно по этой причине зовется курульным; однако те сенаторы, которые еще не получили курульную магистратуру, добирались в курию пешком. Поэтому сенаторы, еще не имеющие старших почестей, называются педариями»³⁶.

Любопытна этимология Геллия curulis от currus (колесница). Эту этимологию подтверждает и Фест: «Курульными магистраты называются от того, что ездят на колесницах»³⁷. Таким образом, первая сотня сенаторов, это в царскую эпоху — высшая родовая знать, а впоследствии — эксмагистраты. Важно отметить, что не только сами эксмагистраты, будучи старшими сенаторами, сохраняли подобные знаки отличия, свойственные прежде всего курульным магистратам, но и их потомки веками хранили данные инсигнии, хотя, видимо, и не могли ими лично пользоваться. Это право рода или фамилии сохранять инсигнии своих предков называлось правом масок. Достаточно подробно оно описано у Полибия (Polyb. VI. 53—54): «Так, когда умирает кто-либо из знатных граждан, прах его вместе со знаками отличия относят в погребальном шествии на площадь к так называемым рострам, где обыкновенно ставят покойника на ноги, дабы он виден был всем; в редких лишь случаях прах выставляется на ложе. Здесь пред лицом всего народа, стоящего кругом, всходит на ростры или взрослый сын, если таковой оставлен покойным и находится на месте, или же, если сына нет, кто-нибудь другой из родственников, и произносит речь о заслугах усопшего и о совершенных им при жизни подвигах. Благодаря этому в памяти народа перед очами не только участников событий, но и прочих слушателей, живо встают деяния прошлого и слушатели проникаются сочувствием к покойнику до такой степени, что личная скорбь родственников обращается во всенародную печаль. Затем после погребения с подобающими почестями римляне выставляют изображение покойника, заключенное в небольшой деревянный киот в его доме на самом видном месте. Изображение представляет собой маску, точно воспроизводящую цвет кожи и черты лица покойника. Киоты открываются во время общенародных жертвоприношений, и изображения старательно украшаются. Если умирает какой-либо знатный родственник, изображения эти несут в погребальном шествии, надевая их на людей, возможно ближе напоминающих покойников ростом и всем сложением. Люди эти одеваются в одежды с пурпурной каймой, если умерший был консулом или претором, в пурпурные — если цензором, наконец, в шитые золотом, если умерший был триумфатором или совершил подвиг, достойный триумфа. Сами они едут на колесницах, а впереди несут пучки прутьев, секиры и прочие знаки отличия, смотря по должности, какую умерший занимал в государстве при жизни. Подошедши к рострам, они все садятся по порядку на креслах из слоновой кости».

Выставляя инсигнии предков на всеобщее обозрение не только во время похорон кого-либо из сородичей, но и во время ежегодных общеримских жертвоприношений, потомки сенаторов поистине устраивали тем более пышное зрелище, чем больше сенаторов-эксмагистратов было в фамильном древе конкретного рода. Если верить Полибию, то право масок было весьма почитаемым среди римлян, заветной мечтой всякого более или менее тщеславного римского юноши. Действительно, инсигнии высших сенаторов как бы увековечивали их образ не только в памяти ближайших родственников, но и всех римлян. Это было своего рода овеществленное, конкретизированное в реальных предметах бессмертие.

Теперь, наконец, перейдем к инсигниям римских магистратов эпохи республики. Надо сказать, что полный набор царских инсигний не сохранился ни у одного магистрата после изгнания царей в 509 г. до н. э. Исключение составляют лишь инсигнии военачальников (обычно консулов), получивших от римского сената право на триумф за значительную победу над противником. Однако этими инсигниями военачальники пользовались только во время проведения триумфа, так как полный набор знаков отличия считался не человеческим, но божественным правом. Согласно Ливию, триумфатор въезжал в Город с Марсова поля на золотой царской колеснице, запряженной четверкой белых лошадей, в облачении Юпитера Всеблагого Величайшего, то есть олицетворял собой в этот момент верховное римское божество. Впереди него шествовали 12 ликторов с секирами и фасциями, толпа рабов-военнопленных, а также захваченные в войне трофеи. По словам Дионисия (2. 34. 2), сам триумфатор замыкал процессию. В руках он держал скипетр, голова его была украшена лавровым венком, а сзади него стоял раб, держа над ним царскую корону и приговаривая, чтобы триумфатор не зазнавался, помня о временности торжества³⁸. Пожалуй, действительно было от чего вскружиться голове. Ведь в этот момент он был не простым смертным, но самим Юпитером. Источники прямо говорят о том, что он был облачен в одежду Юпитера и имел все его знаки отличия³⁹. Весьма важно замечание Сервия о том, что лицо триумфатора также как и его туника, было окрашено в красный цвет. О том же говорит и Плиний Старший, указывая, что красной краской окрашивалось лицо Юпитера, а также триумфаторов во время их триумфального шествия⁴⁰.

Мы уже говорили выше о том, что римляне понимали войну, как некий сакральный ритуал очистительного жертвоприношения. Триумфальное шествие есть заключительный акт данного ритуала. Триумфатор, окрашенный красной краской, олицетворял собой Юпитера, окропленного кровью поверженного врага. Сам триумф являлся ритуальным очищением полководца и его войска от скверны пролитой крови. Лавровые венки на головах триумфатора и всех его воинов как раз и несли в себе это очищение, как о том пишет Фест⁴¹, а также Сервий⁴². Очистительный обряд завершался на Капитолии у храма Юпитера Всеблагого Величайшего, где этому божеству приносились в жертву так называемые «первинки» от военной добычи (Dionys. II. 34. 3). Обычно приносилась в жертву также и большая часть проведенных в триумфальном шествии военнопленных⁴³.

Таким образом, велико было религиозное значение как триумфального ритуала в целом, так и всех инсигний триумфатора, делавших его как бы Юпитером. Очень важно подчеркнуть это «как бы». До полной идентификации триумфатора с Юпитером не хватало того, чтобы раб, державший сзади над его головой золотой этрусский венец, опустил его непосредственно на голову военачальника. Однако, как уже отмечалось, это было строжайше запрещено сакральными законами. Данный запрет объясняется у Иоанна Лида, который пишет следующее (De mens. IV. 46): «Корона же является знаком совершенства, конечно, именно по этой причине первоначально она предоставлялась богам, царям и жрецам. Однако впоследствии Фортуна отняла корону у Мужества, жрецы же в последующие времена украшали голову вместо короны волосами, обрезая их по кругу».

Как бы то ни было, римляне прекрасно осознавали, что грань эта между богом и триумфатором весьма зыбка⁴⁴, поэтому, дабы Фортуна не разгневалась на римлян, использовались некоторые магические средства. Речь идет о золотой булле, являвшейся непременной инсигнией всякого триумфатора. Это был золотой шарик, полый внутри, иногда делавшийся в форме сердца. Внутрь помещались различные магические средства, отвращающие зависть и зло от носящих их⁴⁵. Триумфаторы, а также дети сенаторов⁴⁶ носили буллу на груди. С ее введением связаны две легенды, по одной из которых булла была принята в качестве инсигнии детей сенаторов уже Ромулом⁴⁷, по другой — Тарквинием Древним⁴⁸.

Таковы были инсигнии римских триумфаторов. Они могли несколько изменяться, особенно в конце республики, обычно в сторону увеличения пышности одеяния триумфатора. Так Помпей Великий, разбив царя Митридата, устроил непомерно пышное триумфальное шествие, сам облачившись в одежды царя Александра Македонского (App. Mitr. 117). Однако в период ранней республики отношение к инсигниям было гораздо строже и всякое отклонение от внешних признаков и внутреннего смысла инсигний считалось недопустимым.

Наконец, перейдем к знакам отличия римских консулов. Их введение связано с изгнанием царей в 509 г. до н. э. Обратимся к свидетельству Дионисия Галикарнасского (3. 62. 1—2): «С того времени и до самой смерти Тарквиний (Древний) всегда надевал золотую корону и вышитую пурпуром тогу, восседал на троне из слоновой кости, держа в руке скипетр из слоновой кости, а 12 ликторов, носивших секиры и фасции, находились при нем, когда он вершил суд, и сопровождали его, когда он уезжал (из Города). Все эти знаки отличия были сохранены последующими царями, а после изгнания царей также и ежегодными консулами — все, кроме короны и пурпурной мантии. У них были отобраны только эти (знаки), считавшиеся слишком непристойными и возбуждающими ненависть. Только когда они с победой возвращались с войны и удостаивались сенатом триумфа, они не только имели золотой венец, но и облачались в пурпурную мантию».

Причину изменений, происшедших с царскими инсигниями при переходе их к консулам, Дионисий описывает, вкладывая это в уста первого римского консула — Брута (IV. 74. 1—2): «И ввиду того, что инсигнии, которые были предоставлены царям, весьма многочисленны, я полагаю, что если какие-то из них тягостны взору и ненавистны многим, то мы должны изменить значение одних из них и ликвидировать другие (я имею ввиду и скипетры, и золотые короны, и пурпурные и вышитые золотом мантии) за исключением определенных праздничных случаев и триумфальных процессий, когда правители присвоят их ради почитания богов; ведь они никого не оскорбят, если будут употребляться редко. Я думаю, что мы должны оставить мужам троны из слоновой кости, на которых они будут восседать, верша суд, а также белые мантии, окаймленные пурпуром, вместе с 12 секирами, которые несут перед ними, когда они появляются на публике».

Таким образом, из Дионисия ясно, что именно в период правления Тарквиния Гордого и его изгнания у римлян начало складываться негативное отношение к таким знакам царской власти как корона и пурпурная мантия. К этому, пожалуй, следует присовокупить колесницу, запряженную квадригой белых лошадей: отныне подобные колесницы могли за редким исключением запрягаться лишь мулами, консулы же пересели на лошадей. Отсюда новой инсигнией консулов и прочих курульных магистратов стал серебряный конский убор, о котором упоминает Ливий⁴⁹.

Любопытное описание консульских инсигний дает Иоанн Лид (I. 32): «Белые, доходящие до пят пенулы (плащи — Л. К.) и широкие colobi (туники с короткими рукавами — Л. К.), по сравнению с пенулой надлежащим образом поднятые вверх к плечам (ведь у пенулы пурпур был на каждом из плеч спереди, а у colobi — сзади), белые сандалии (ведь кожу римляне называли aluta от квасцов, так как квасцы у них называются alumen) и белый оттиск из льна на правой руке (на своем языке они называли его mappa и faciola, так как лицо называлось ими facies) были инсигниями консулов. Они имели также несущиеся впереди них и поднятые вверх секиры, и толпу мужей, несущих фасции (я подозреваю, что это пошло от диктатора Серрана или от того, что секиры обозначали власть) и вдобавок кресло из слоновой кости (римляне называют его sella)».

Из приведенных текстов следует, что консулы поменяли пурпурную мантию трабею на белый плащ, лишь отороченный пурпуром. Обращает на себя внимание упоминание некоей белой повязки mappa на правой руке. Словом mappa римляне обычно обозначали платок или сигнальное полотнище. С другой стороны, этимология Лида faciola от facies указывает на то, что повязка была как бы отличительным признаком консула.

Далее, произошли некоторые изменения и с фасциями. Уже первые консулы ввели в обычай, чтобы в черте города секиры в фасциях имели ликторы только того консула, который в текущем месяце осуществляет судебную власть. Ликторы второго консула имели лишь фасции и булавы⁵⁰. Затем консул Валерий пошел еще дальше, вообще запретив консульским ликторам в черте города иметь при себе секиры⁵¹. Дабы подчеркнуть, что только народ имеет право выносить решение о смертной казни и наказании розгами и является высшей апелляционной инстанцией, Валерий ввел в обычай опускать фасции перед народом⁵². В последующем вообще вошло в обычай опускать фасции, убирать секиры и снимать курульное кресло с трибунала в тех случаях, когда нижестоящий курульный магистрат встречался с высшим, причем это касалось, например, и тех случаев, когда сын, облеченный властью, встречал своего отца или мать⁵³.

Теперь несколько слов следует сказать об инсигниях диктатора. Его власть нередко сравнивалась по объему и величию с царской. При его избрании все прочие магистраты слагали свои полномочия, он один вершил суд над римлянами, и не было права апелляции против его приговора. Его инсигнии также нередко приравниваются к царским. Так Иоанн Лид (De mag. I. 36) пишет: «Все знаки царской власти, за исключением короны, были в распоряжении диктатора: 12 секир, пурпурная мантия, sella, копья и все инсигнии, по которым узнавались цари». Здесь у Лида есть некоторые разночтения с Дионисием (10. 24. 2), согласно которому у диктатора было 24 ликтора с секирами и фасциями. Это разночтение может быть объяснено тем, что первоначально у диктатора действительно было лишь 12 ликторов, а впоследствии стало 24⁵⁴. В подчинении у него находился начальник конницы, который помимо обычных символов власти курульного магистрата обладал также длинными палками вроде копий, которые торжественно несли перед ним подобно консульским фасциям⁵⁵.

Обычными инсигниями курульных магистратов обладали также преторы, основной обязанностью которых с 367 г. до н. э. стали судебные разбирательства среди граждан и перегринов. Это были тога-претекста, курульное кресло и один ликтор с секирой и фасциями⁵⁶.

Почти те же инсигнии имели и курульные эдилы, главной задачей которых было проведение религиозных празднеств, наблюдение за рыночными ценами и надзор за соблюдением жертвоприношений⁵⁷. Кроме того, их одеяние отличалось наличием белой туники, о чем пишет Ювенал⁵⁸. Трудно сказать однозначно, был ли у них ликтор с фасциями, однако наличие курульного кресла — знака судебной власти, — как будто свидетельствует в пользу такого предположения. Не следует путать курульных эдилов с плебейскими, которые формально вообще не обладали какими бы то ни было инсигниями, также как и плебейские трибуны⁵⁹.

Некоторое отличие имели инсигнии римских цензоров. Вообще следует сказать, что эта курульная магистратура по некоторым признакам была ближе к жреческой, религиозной, нежели к административной⁶⁰. Ведь они возглавляли одну из главных религиозных церемоний Рима — совершение пятилетнего lustrum — обряда очистительных жертвоприношений, одновременно являвшегося цензом. Как и прочие магистраты, они обладали курульным креслом⁶¹. Согласно Полибию, одеяние цензора было целиком окрашено пурпуром, что сопоставимо лишь либо с царскими, либо с жреческими инсигниями. Вернее остановиться на последнем. Вообще, его должность была тесно связана с красным цветом. Это был и цвет крови очистительных жертвоприношений, и цвет красной краски, которой цензор окрашивал лицо статуи Юпитера на Капитолии⁶².

Нам осталось рассказать лишь об инсигниях плебейских трибунов. Рассказ этот будет довольно коротким, так как основным отличительным знаком трибунов было отсутствие каких бы то ни было магистратских инсигний. Очень интересно комментирует эту особенность Плутарх (R. q. 81) в следующем отрывке: «Почему народный трибун в отличие от остальных магистратов не носит тогу с пурпурной полосой?

Быть может, это вообще не должность? Действительно, у трибунов нет ликторов, они не произносят суд с курульного кресла, не вступают в должность в начале года, как все другие, и не слагают с себя обязанностей; когда избирается диктатор, хотя власть всех магистратов передается диктатору, трибуны по-прежнему остаются, так что они, видимо, не обычные магистраты, и звание их совсем другого рода. Можно привести такое сравнение: некоторые ораторы полагают, что письменное возражение против неверно начатой тяжбы есть не жалоба, а как раз нечто противоположное жалобе, как жалоба вводит дело в суд и начинает дело, так возражение изымает дело из суда и прекращает дело. Точно также, думают они, и трибуны служат препятствием должностным лицам, и это не должность, а как раз нечто ей противоположное: власть и сила трибунов в том, чтобы препятствовать злоупотреблениям властью и силой магистратов.

Или же все эти истолкования чересчур надуманные, а прежде всего надо помнить, что трибунат создан по воле народа и силен волей народа, так что очень важно, чтобы трибун не возвеличивался над прочими гражданами и не отличался от них ни видом, ни одеждой, ни образом жизни. Важность подобает консулу и претору, а народный трибун, как говаривал Гай Курион, должен быть «ногами попираем»; ему нельзя быть высокомерным, недоступным, крутым, а надо быть покладистым и неутомимым, трудясь за других. Самый дом его по закону не имеет запора, днем и ночью он открыт как пристанище и прибежище для всех нуждающихся. Чем униженней трибун с виду, тем больше его могущество. Он считается общим достоянием в нужде, доступным для всех, подобно алтарю, а в почестях, ему приносимых, он свят, чист и неоскверняем; и если с ним что случится в людном месте, то закон предписывает ему очищение и освящение тела, как после скверны».

Тем не менее, какие-то отличительные признаки за многовековое существование должности приобрели и плебейские трибуны. Иоанн Лид пишет, что «трибуны подпоясывались кинжалами и имели публичных рабов, которых называли vernaculi…» К этому можно добавить и так называемую subsellia, то есть скамеечки, на которых трибуны восседали, разбирая жалобы народа⁶³. Впрочем, подобного рода инсигнии мог иметь любой римский гражданин.

Широко известна роль плебейских трибунов в политической жизни римской республики, поэтому на первый взгляд может показаться удивительным полное отсутствие инсигний. Однако совершенно прав Плутарх, указывая, что плебейский трибунат был создан не для вершения административных дел, но для защиты народа, и прежде всего, добавим мы, от произвола самих должностных лиц со всеми их регалиями. Ведь патрициям и их прямым родственникам священным законом, принятым плебсом, восставшим против консулов и сената в 494 г. до н. э., было под страхом смерти запрещено занимать должность плебейского трибуна. Потому-то и во всех внешних отличиях трибун должен был походить не на магистратов и вообще власть имущих, а на простой народ, непосредственным представителем которого он и являлся.

Итак, подведем некоторые итоги. Мы рассмотрели инсигнии основных римских магистратов эпохи царей и ранней республики. Безусловно, в кратком очерке невозможно с достаточной полнотой исчерпать эту тему. Однако нам в какой-то мере удалось собрать данные традиции по истории инсигний. Главный вывод, который позволяет сделать обзор этих данных, заключается в том, что история инсигний непосредственно связана с римской политической жизнью, с развитием социальных институтов. Мы видели, что древнейшие инсигнии царей и знати были обусловлены сакральным характером представлений римлян древнейшей эпохи об атрибутах власти. Эти представления были сродни мировоззрению многих народов на стадии разложения первобытного строя и формирования государственности. То была эпоха, когда магическая сила вещей, тем более атрибутов власти, воспринималась чуть ли не как непосредственная материальная сила. С изменением характера государственной власти шло с одной стороны — усложнение атрибутики власти, с другой стороны — формализация некоторых атрибутов. Сакральный характер представлений римлян о власти сохранился и в последующие эпохи, однако на смену непосредственной магии символов власти постепенно приходило осознание непосредственной силы самой власти, а роль инсигний стала отходить на второй план, превращаясь именно в формальные признаки отличия в современном понимании этого слова. Наиболее ярко это, пожалуй, отразилось в отсутствии даже формальных инсигний у плебейского трибуна, появление которого в римской политической системе было связано с бурными процессами социального развития начала республики. Ведь именно в конце VI—V вв. до н. э. сформировались основы государственного устройства древнего Рима. Именно в этот период в инсигнии римских магистратов было внесено некоторое новое смысловое содержание, связанное не с религией или магией, а с характером взаимоотношений различных политических сил общества.

Если позволит строгий читатель, хотелось бы сделать еще одно наблюдение, выходящее за рамки данной работы. Известно, что вслед за архаическим периодом римской истории, полной религиозных суеверий, ритуалов и табу, пришел период расцвета республики и начала принципата, который даровал миру мыслителей, весьма далеких от первобытных суеверий. Мысли Лукреция, Цицерона, Сенеки и сегодня воспринимаются как не потерявшие притягательной силы своей ratio. В период расцвета, пускай весьма неоднозначного, полного социальных потрясений, магия вещей отошла на задний план, уступив место их функциональному значению, осмыслению их рационального использования. Однако на закате империи, когда социальные механизмы стали давать существенные сбои, когда начала разрушаться римская государственная машина, религиозные суеверия, астрология и сакральные институты вновь начали выдвигаться на первый план. Вместе с ними снова вылезла на свет божий и магия вещей, особенно тех, которые и в Средние века, полные таинственного смысла различных геральдических систем, было принято называть инсигниями. Знаковая система получила дальнейшее, далеко не всегда рациональное развитие. В истории человечества были разные эпохи, взлеты и падения, кризисы и периоды бурного развития, однако и в современном обществе велика еще сила фетишизма, непременно всплывающего на поверхность истории в сложные периоды социальной жизни общества. Тем важнее, думается, для современного читателя узнать историю древних инсигний, дабы научиться ориентироваться в различных знаковых системах.