Двадцатый день допроса, понедельник 14 августа 1978 года
Стоменов: – Одним из самого важного будет, Сергей Дмитрич, даже не мир этот, но то воззрение, с каким ты на мир этот смотришь. Потому как мир един, а воззрениев этих неисчислимые количества будут. Когда тебе делают больно – ты начинаешь считать, что обустройство мира крайне несправедливо и жестоко – нет, не по отношению к тебе, а вообще, само по себе... А когда тебе ничего, то и миром окружающим удовлетворяешься. Но на земле происходящее не может быть таковым, как это ощущается тебе в минуту настоящую. Это – всего лишь чувствование твое в какую-то малую секунду, и оно не имеет к миру земному никакого правдоподобного отношения.
Послушай теперь меня, Дмитрич, – ты все еще ждешь, что ответ я тебе дам с объяснениями, пошто девчонку эту жизни лишил. Я чую, что ты меня слушаешь, я чую, что ты меня слышишь иногда, но только иногда, а то и реже будет. Что еще сказать, если сказано уже?.. Ни тебе, ни другим некоторым эта мысля покоя не дает – ведь мудер мужик, воистину мудер и говорит справно, но девку, девку-то зачем, а!? А ведь ведал я уже, Сергей Дмитрич... Слухай еще разок, коли не почуял. Не могем умереть мы смертию своею, вот так запросто, как человечишко обычный смерть заполучает. Время подходит, а смерти не предвидится: ни случай досадный жизнь не оборвет, ни хворь внезапная. Уходить во время наказанное надобно, а как уход сделать верный? Дак проводник тогда нужен в царство иное, в царство мертвое, в царство смертное. И если жизни человечишку какого лишишь с умыслом намеренным, особенно магическими средствами попользовавшись, – и станет душа умершего этого проводником тебе в Мертвое царство. Руку тебе протянет – да и с собой уведет покойно, неотвратимо. Девчуха эта для того жизни лишена была, потому как уход мне предстоит скорый, Николой наказанный да хранителями моими верными...
Следователь (глухо): – Значит, собрался все же помирать, Андрей Николаевич?
Стоменов: – Я про девку сказ веду. Али интерес потерял? Впрочем, понял иль не понял – дело твое, мне без интересности... Как говорю тебе – тысячи и тысячи мировоззрениев будет всяческих, и спор иметь за истинность свою – только зазря жизнь свою истратить, пустою ее сделать. Оттого и не переубеждаю я тебя ни в чем: хранитель сказывал – говори, вот я и разговор с тобой веду. Помнишь, что говорил: имею пряник, дак это справедливость, а не имею – тоже справедливость выходит. Убил девку я – от миру не убыло, а сохранил бы жизнь ее – дак в мире тоже не прибавится. Если это уразумеешь, Сергей Дмитрич, – остальное тоже вместишь в мере полной.
Следователь (после некоторой паузы): – Значит... бессмысленно все, да?
Стоменов: – Фу ты, ну ты! Заговорил чего, а... Жизнь проживи для тела и ума своего хорошую, славную, долгую да удовольственную, вот и выйдет – и на земле хорошо было, и в Царстве мертвых ладно. А там, в царстве этом, – равны все будут, ни чинов, ни богатств, ни наград не имеют – но муку или радость вечную каждый сам себе отмеряет еще прижизненно. Никакого тебе, Сергей Дмитрич, суда и сковород горючих – сам ты себе сковорода или сад райский выйдешь. Жизню свою посвятил если стремлениям к братству всеземному – то, к чему там, среди душ умерших, стремиться будешь, если равны там все будут без всяческого твоего участия? Аль коммунизму вашему? Аль сатане тайному, которого и глаз никогда не зрел? Тело, дух и Сила твои – вот отрады земные Великие, и нет ничего значительнее их на земле этой. Не для мира, Дмитрич, – но для тебя, только для тебя одного – и никого больше!.. Это не есть смысл по понятиям нашенским, Магов рода Кривошеевского, но по вашим, людским, – дело говорю – таков смысл и есть... А почему – не для мира, а для тебя единственно – дак, уразумел поди уже – нет миру от тебя ни радостев, ни горя. Живешь ты на свете белом добро али худо – ни звездам, что на небе светят, ни жуку, что в куче навозной копошится, ни белке, что по деревьям скачет, – без интересу существование твое. Упал в бессилье если подле дома мурашиного – вот им и отрада, обглод сделают тебя до последней белой косточки, а если просто рядом прошел – то и дела им нет. Вот и наука вся, Сергей Дмитрич.
Тело свое вожделением страстным ублажай, питайся справно и правильно, храм тела твоего береги, сигарок не ведай и лекарствов, которые разума лишают. Силу имей надежную, верную, стержень внутренний крепкий – тогда и суетное многое сгинет навечно, по-пустому печалиться не будешь почем зря... Говорить это Магу будущному я не должен – сам все постигнет в пути своем, но тебе, Дмитрич, уж не обижайся на старика, – не стать магом уже... Но Силу немалую приобресть сможешь, если вместишь и поймешь, – для того и ведаю.
Следователь: – Стать одиноким эгоистом?
Стоменов: – Ишь, словечко вымолвил... Сколько еще их знаешь? Тысячу? Десяток тысяч? Все-то у вас название имеет... Пошевелил я правой ногой – глядишь, уже и слово новое придумали. А рукой дрыгнул – еще словечко вышло. Скажу я тебе, Дмитрич, вещицу одну важную. Помнишь, про Степана я тебе ведал, который дедом истинному семени Кривошеевскому приходится? (следователь кивает головой). Так вот, уяснил для себя Степан мудрость одну, когда в концлагерях сидел немецких. Заборов много придумано, которые из слов одних сплетены, – того не делай, этого не трожь, не убей, не ходи, очень плохо и много еще других, – да только всего лишь один забор неодолимый взаправду существует. И знаешь, какой? Да та проволока с колючками, по которой электричество пропущено... Только она и есть забор истинный, а все остальное – слова пустые, и ничего более...
Не думай, Сергей Дмитрич, что если ты слово особое для каждого явления в мире этом придумал, то и мир, значит, понял доподлинно. Детей интересует, почему звезды свет дают, вас же – как они называются, и если нет еще названиев у них, то придумать их надобно пренепременно. А то выдумали – коммуна, братство... У нас, Кривошеевских, с волками лесными уговор имелся – вы нас не трогаете, а мы вас. И никакого тебе братства и равенства...
Двадцатый день допроса
Следователь: – Я вот что спросить хотел у тебя, Андрей Николаевич. Существуют ведь очень распространенные представления о том, что человеческая душа, дух, духовная суть его – даже не знаю, как сказать лучше, – в общем, происходит перевоплощение духа этого из одной телесности в другую. Но вот тебя я слушаю, и получается обратное. Как же выходит тогда? В теле земном толику малую живешь, а в загробном царстве – так вечность целую... Неправдоподобно получается...
Стоменов: – Ты вопрошаешь, а я ответ даю. Нравится тебе это аль не нравится – досуг твой будет, мне твое своим подменять без надобности, я уже сие говорил как-то. Если спрашиваешь, то слухай да кумекай, Сергей Дмитрич... (после некоторой паузы). Есть людишек неисчислимое множество, что страх перед смертью будущной великий испытывают, но о существовании своем после смерти особо не пекутся. Они могут веру иметь в господа Бога, в судилище Божие иль еще во что-нибудь, по вере своей грех иметь с регулярностью, да и замаливать его в церквях и у людей специальных, которые по греху этому прощение, значит, выдают. Только попомни меня: когда уйдут они, умрут, тело немощное свое покинут – обнаружится, что не будет суда божьего над ними, ни рая не будет и ада, но только сладость или муки в них самих уже полностью содержатся. И если ты, по разумениям общепринятым, ни единого греха не сотворил – нет надежности и тогда, что благостным твое проживание в царстве смертном будет.
Есть люди другие, которые не особо верят ни в богов, ни в чертей, а жизнь земную стремятся прожить наисладчайшим образом. Им более худо выйдет, чем первым, потому как, дух свой услаждая миром материальным, обречены они по смерти тоску принимать бесконечную – и ничто ее в мире ином утешить не сможет...
Есть третьи люди множественные, что отрешенности от всего земного достигают или стремятся к этому. Им, Сергей Дмитрич, много лучше вашего будет, кто за братства планетные борьбу имеет да коммунизмы строит, ты уж не обидься, что ведаю так... (следователь пожимает плечами). Путь их не лучший на земле нашей, но для послесмертного существования ихнего вполне справным будет. Вполне достойно по такому пути шаг держать...
И есть мы, Род Кривошеевский, да и еще имеется людей число невеликое, кто смерти и часа смертного не боится и поклоняется ему, кто готовит себя к существованию благостному в царстве ином. Четверть жизни нашей – это удерж разный, духа своего воспитание, к Силе смертной обращение и торжество бестелесное. Все остальное же будет жаждой жизни в мире земном. Это радость телесная будет, здоровье тела и органов твоих, взаимодействие с природой – травой и деревами, птицами, зверьем разным... Это ясность ума, переживание Силы великой и то главное, о чем говорил я уже ранее, – Невраждебность взаимоотношения с миром окружающим. Дорогу нашу, Дмитрич, сдюжить смогут очень немногие в полной мере, но даже если стремиться к этому всего лишь, то радость существования своего бессмертную обресть можно. Тело временно смертно, тленно, радостность духа твоего окончания не имеет...
Всех тошнее, скажу я тебе, в царстве ином самоубийце выходит. Никакой это не грех, как говорят многие, а только лишь себя повечное наказание. Самоубивцы толпами по земле нашей ходют, от жизни земной Силы жаждут взять хоть крупицу, да выходит у них это в большой редкости... Отрада тому самоубивцу, кто к Магу Смертному в послужение идет, потому как муки его многие гинут тогда бесследно. Но такое, как ты уразуметь можешь, Сергей Дмитрич, бывает каплею в море тех многих, кто жизни себя лишает. Муки у них бесконечные выходят, а помочь им в силах очень немногим дано... И еще скажу – помнить надобно, что на земле мы разными можем быть, но Там – равны все будем в бестелесности своей. Никто ни над кем власти не имеет, все равны, все одинаковы будут. Если сын за юбкой материнской волочится, то там она ему без надобности будет, если отец за жизнь сына свою жизню пожертвовал, то там и раскается, да поздно выйдет. И здесь, и там пути очень тонкие выходят, порой друг от друга на глаз торопливый неотличимые. Но когда смерть придет, то и отмер получится – ладно выходит, аль тошно. Всю эту науку вряд ли мне растолковать, Сергей Дмитрич... Лучше тебя самого судьбу твою никто не явит в подробностях.
Следователь: – Нет, значит, перерождения? Умру – и навечно?
Стоменов: – Нашел, о чем горе тужить! Радоваться надо, что таково, и не иначе. Сам рассуди – если Бог законом и выходит, то какая нужда ему устраивать, чтобы ты духовность иль там хуманизм из жизни в жизнь в себе приращивал, а он, значится, ждал бы тыщу лет, пока ты прирастишь ее в полной мере, а? Нет, Дмитрич, жизни короткость или долгота, счастливость или досада, а опосля – царство сладостное аль тошное – в испытании дается всего раз один-единственный. Торопись жить хорошо и умереть справно, потому как других возможностей ошибочность свою исправить не будет тебе уже никогда...