НОЧНОЙ ПИР НА РАЗВАЛИНАХ ДИОСКУРИИ
А. X.
Обжор и опивал
Достойная опора,
Я тоже обладал
Здоровьем горлодера.
Я тоже пировал
При сборище и зелье,
Где каждый убивал
Старинное веселье.
В непрочности всего,
Что прочным предрекалось,
Одно твое лицо,
Как пламя, подымалось.
Полуночной судьбы
Набросок в лихорадке,
И линия губы
Как бы прикус мулатки.
В непрочности всего
Несбыточного, что ли…
Вовек одно лицо
Пульсирует от боли.
И потому его
На дьявольскую прочность
В непрочности всего
Пытает червоточность.
И потому у губ
Так скорбны эти складки,
Но потому и люб
Твой пламень без оглядки.
Пусть обескровлен пир
От долгих посиделок,
И плотно стынет жир
Предутренних тарелок…
И страшен невпопад
Трезвеющий Иуда,
Его далекий взгляд
Откуда-то оттуда…
И все-таки, клянусь,
Мы сожалеть не будем,
Что нас подводит вкус
От голода по людям.
Ты слышишь чистый звук,
За окнами простертый?
Крик петуха, мой друг,
Но этот город мертвый…
Крик петуха, мой друг,
Под млечным коромыслом,
Где тонет всякий звук,
Не дотянув до смысла.
ФАЛЬШЬ
Невыносима эта фальшь
Во всем - в мелодии и в речи.
Дохлятины духовной фарш
Нам выворачивает плечи.
Так звук сверлящего сверла,
Так тешится сановной сплетней
Питье с господского стола
Лакей лакающий в передней.
Прошу певца: - Молчи, уважь…
Ты пожелтел не от желтухи…
Невыносима эта фальшь,
Как смех кокетливой старухи.
Но чем фальшивей, тем звончей,
Монета входит в обращенье,
На лицах тысячи вещей
Лежит гримаса отвращенья.
Вот море гнилости. Сиваш.
Провинция. Шпагоглотатель.
Невыносима эта фальшь.
Не правда ли, очковтиратель?!
Давайте повторять, как марш,
Осознанный необратимо,
Невыносима эта фальшь,
Да, эта фальшь невыносима.
КЮХЕЛЬБЕКЕР
Защемленная совесть России,
Иноверец, чужой человек,
Что тебе эти беды чужие,
Этот гиблый пространства разбег!
Что тебе от Москвы до Тибета -
Ледовитый имперский простор?
Что тебе это все?
Что тебе-то?
Этот медленный мор, этот вздор?
Что тебе это мелкое злобство,
На тебя, на себя, эта ложь?
Как вкусившего сладость холопства
Ты от сладости оторвешь?
Что тебе эти бедные пашни,
Что пропахли сиротским дымком,
Что тебе эти стены и башни,
Цвета крови, облитой белком?
Что тебе? Посмотрел и в сторонку.
Почему же, на гибель спеша,
В ледовитую эту воронку,
Погружаясь, уходит душа…
ЛЕВ ТОЛСТОЙ В ЯСНОЙ ПОЛЯНЕ
От тесноты квартир, от пресноты,
От пошлости любого манифеста
В горах вам не хватало высоты,
А на земле вам не хватало места.
Какая же устроит благодать
Вас, неустроенных у всех времен на стыке?
И не могла оседлость оседлать,
Хотя пытались многие владыки.
Пытались и пытали эту прыть,
Догадываясь смутно и тревожно:
Движенье мысли невозможно победить,
Хотя, конечно, попытаться можно.
Летело в ночь от страждущей души
Усталому и сумрачному богу:
- Страданием страданье ублажи
И обреки на вечную дорогу!
От Беринга куда-то на Таймыр,
От тесноты в тоске по океану…
Так можно ли, когда неясен мир,
Не бросить, прокляв, Ясную Поляну?
Так, изменяя собственной родне,
Вы в странствиях искали постоянства.
Не странно ли, в такой большой стране
Вы умирали в поисках пространства?
Тесны моря. Объятия невест.
Тесна Сибирь, и тесен каждый город.
О, ищущий руки российской жест
И сладострастно рвущий тесный ворот!
Он верою сломал неверию
Хребет. Но пусты невода.
Он словом победил империю,
Но не был счастлив никогда.
ТЮТЧЕВ
Откуда этой боли крик
Или восторг в начале мая?
Смешной и суетный старик
Преображается и вмиг
Меч гладиатора вздымает!
Многообразна только мысль,
Все остальное исчерпалось.
Над нами тютчевская высь -
Испепелись и воскурись! -
Попробуй взять ее - осталась.
Что чудо лирики? Огонь,
Из бездны вырванный зубами.
И странен стих, как звездный камень,
С небес упавший на ладонь.
МАЯКОВСКИЙ
Большой талант как бы свирепость
Петровская: - Да будет флот!
Все бывшее почти нелепость!
Наоборот! Наоборот!
Довольно любоваться замком
Воздушным! Настоящий строй!
Довольно прижиматься к мамкам!
Своей обзаведись семьей!
Он ходит яростный и хмурый:
- Не то! Не так! Наоборот! -
Отталкиваясь от культуры,
Культуру двигает, как род!
Он говорит: - Вперед, подранки!
У вас пронзительней права!
Но ваши маленькие самки -
Курдюк, что убивает льва.
Любовь! Любовь! Его химера!
Пантера! Кукла без размера!
Он знает, но глаза, глаза…
Брезгливый комплекс Гулливера
И лошадиная слеза.
* * *
Бывает, боль твоя наружу
Не может вырваться никак,
И что-то смутно гложет душу,
И на душе тревожный мрак.
Когда во рту больные зубы,
Вот так какой-то защемит,
Гадаешь, поджимая губы,
Не зная сам, какой болит.
Когда ж среди корявых дупел
Болящий зуб, как некий звук,
Почуял, языком нащупал
Ее пульсирующий стук -
Боль не стихает. Но от века
Страшится хаоса душа.
И даже в боли человеку
Определенность хороша.
* * *
Мне снились любящие руки.
Они тянулись и просились.
И музыки далекой звуки
Сквозь толщу жизни доносились.
Сквозь толщу жизни эти звуки,
Сквозь мусор горьких заблуждений.
И эти любящие руки,
Как ветви, с робостью весенней
Тянулись долгое мгновенье
И не решались прикоснуться,
Как будто их прикосновенье
И означало бы – проснуться.
* * *
Ушедшей женщины тиранство
Превозмоги, забудь, замкнись!
Опустошенное пространство
Упорная заполнит мысль.
Из прожитого, как из глыбы,
Глядится мысль в грядущий день,
Но грустные ее изгибы -
Живой предшественницы тень.
Промчатся годы, и другая,
Другая женщина уже,
Мысль, словно воду, вытесняя,
Располагается в душе.
И смех ее, и бедный лепет
Нам озаряет Божий день.
Но красоты духовной трепет -
Той, побежденной мысли тень.
И лишь поэт, веками маясь,
Марает скорбную тетрадь,
И мысль и женщину пытаясь
В одном пространстве удержать.
АНИТА
Глухонемая девочка Анита,
Меня увидев, бросилась ко мне,
Ручонками колени обхватила
И головой барашковой, шерстистой
Потерлась о пальто… И, вдруг лицо
Вверх запрокинув, распахнула мне
И что-то длинно, длинно промычала.
Я наклонился. Тронуло лицо
Младенческое, влажное дыханье,
И темные, масличные глаза
Незамутненной радостью струились.
Кто я? Что я? Знакомый человек,
Возможность приложения любви,
Возможность промычать ее блаженно,
Желанье головенкой потереться,
Как бы заложенное в каждой пряди
Крутой, барашковой, свалявшейся слегка.
И благодарное рыдание во мне
Вдруг поднялось, и горло запрудило,
И смерзлось в нем, не вырвавшись наружу.
Глухонемая боль, вернее, хуже,
То, что от боли остается там, на дне…
Как горько все, любимая, как горько…
Бессмысленная сладость поцелуев,
Которыми любви заткнули рот.
…Любовь - тоннель, что роют с двух сторон.
Не так ли вор в чужой квартире ночью,
Не смея свет зажечь, торопится, спешит
И, спичками все чиркая, хватает
Бессмысленные вещи. В том числе
И те, что выдадут его потом при свете.
Когда любовь не окрыляет зренья,
Когда любовь не расширяет совесть,
Когда она самообслуга страсти,
Пускай двоих, она ничуть не лучше,
Гораздо хуже одинокой, той…
Была привязанность, как рок или, точней, как рак…
Глухонемая девочка Анита,
Как много горьких мыслей пронеслось,
Когда младенческое влажное дыханье
И ясное, как божий звук, мычанье
Мне ясно озарило жизнь мою!
Ты, и не жившая, что знаешь ты о жизни?
Не слышавшая этот мир ни разу,
Не говорившая на нашем языке,
Откуда понимаешь все, что надо?
Ты славная, ты вечная догадка,
Что в этом нету никакого чуда,
Мы с замыслом прекрасным рождены,
Но чудо - пронести его до смерти.
Добро - внутри. Но страшен мир наружный,
И страшен жест ограбленной души,
Ладонями прикрытое лицо:
Не говорить, не думать, не смотреть!
* * *
Один жалеет бедняков,
Другой детей и стариков.
Еще кого-то третий.
Да мало ли на свете,
Кого жалеть не жалко?
А мне моя весталка
Твердит: - Бесстрашных жалко!
* * *
Кудрявая головка,
Упавшая на грудь…
Случайная обмолвка
Вдруг распахнула суть.
Ты засмеялся: "Рыльце
Любимое в пушку…
Не берегут кормильца
На этом берегу".
Но по кристаллу жизни
Лжи трещина прошла,
Так боль за боль отчизны
Однажды обожгла.
Ты истины виденье
С улыбкою отверг.
А день, как в дни затменья,
Медлительно померк.