Система персонажей в повести

Как уже отмечалось, в изображении процесса прощания, реализованного в архетипе ритуального действа, многие образы (персо­нажей, природы, интерьера) автоматически приобретают мифологи­ческие черты, то есть, становятся материальным выражением идеи произведения. Писатель создает мир Матеры. Это ясный и прочный, ос­нованный на незыблемости представлений о вечности земли, неба, солнца, любовном и хозяйском отношении к природе мир. Этот мир создается че­рез двойное воплощение идеи прощания, материализуемой в жизнеподобных и условных образах (остров Матера - Атлантида, дерево - древо жизни Листвень, неведомый зверек - Хозяин острова). Но смысл образов как бы «перетекает» из одного в другое : жизнеподобный образ приобретает свойство символа, значение его нахо­дится на грани между реальным и символическим. Дарья иденти­фицируется с Лиственем, Богодул - с Хозяином. Так В. Распутин соединяет в образной системе повести представления о двух параллельно существующих способах восприятия и оценки: мирском и священном.

Образ Дарьи неразрывно связан с образом самой Матеры - де­ревни и острова, доживающим последний срок. И осмысление Дарьей своей жизни и нынешнего своего положения связано с трудной ду­мой о Матере. Как Матера отделена от земли «течью воды и течью времени», так и Дарья отделена от всех жителей острова и деревни своей старос­тью. Распутин всегда выделяет ее среди других: «Дарья жила тем же страхом, что и другие, но жила увереннее и серьезней»(ВР,1,206), за столом с подругами она сидит «на председательском месте»; на Матеру чаще всего смотрит с холма - «макушки острова», а на по­жогщика, вошедшего в избу, - с высоты стола и говорит «суровым судным голосом» (ВР,1,290).

Потребность осмысления жизни существовала в Дарье, как че­ловеке религиозном и духовном, всегда, но исключительность ситуации затопле­ния родных мест заставляет размышлять о жизни и своем месте в ней более обостренно. Дарья чувствует нетождественность самой себе, ее представления о жизни еще и еще раз проверяются в наб­людениях за происходящим, диалогах с собой и подругами, поступ­ках. Героиня связывает свое непонимание происходящего с тем, что свой век она уже отжила и ни к чему искать «какую-то особую правду и службу, когда вся правда в том, что проку от тебя нет сейчас и не будет потом...»(ВР,1,186). Жестокая в своей завершенности мысль еще более углубляется в разговоре с Катериной, когда Да­рья винит себя в том, что «привычку к себе держит», другими словами, любит себя, тогда как главное в жизни - дело сделать. Эти «последние» вопросы-размышления, задаваемые с такой безоглядной отвагой и силой, связаны и с растерянным непониманием - «Так ли? Так ли?» Пройдя через двойное осмысление героиней, эти мысли о жизни - службе и любви к себе завершаются в диалоге Дарьи с Клавкой Стригуновой. На Клавкино прямолинейное: «Бабке твоей себя жалко. … боится туда, где живым пахнет», Дарья отвечает: «Я, девка, и об етим думала... Ну ладно, думаю, пущай я такая… А вы-то какие?... Эта земля-то рази вам однем принад­лежит? Эта земля-то всем принадлежит - кто до нас был и кто пос­ле нас придет. Мы тут в самой малой доле на ей....нам Матеру на подержанье только дали... чтоб обихаживали мы ее и с пользой от ее кормились...»(ВР,1,241). Так идея личного служения связывается с общечеловеческим служением и ответственностью перед жизнью.

С мотивом служения диалогично связан мотив памяти. Развива­ется он в обратной предшествующему последовательности: от обще­человеческого к личному пониманию и утверждению. В 13 главе да­ется подробное описание труда жителей Матеры, говорится об их общении с природой. От пафосного утверждения необходимости эмоциональной памяти автор приво­дит свою героиню к сомнению: «Неужели и о Матере люди, которые останутся, будут вспоминать не больше, чем о прошлогоднем сне­ге?»(ВР,1,259). И все же додумать до конца эту мысль она не может, «...для чего-то полного и понятного не хватало связи». В казалось бы, окончательно оформившемся варианте осмысления - «Правда в памяти. У кого нет памяти, у того нет жизни», все-таки существует обрат­ная сторона: «Но она понимала: это не вся правда...» (ВР,1,283).

Для того, чтобы получить полную правду о человеческой жизни, по мыс­ли Распутина, необходимо прожить ее до конца, не отказываясь ни от чего в ней. Дарья понимает, что только изживание своей жизни до последнего дня, переход в инобытие, в смерть, могут открыть полную правду о земной жизни.

И, пожалуй, главным мотивом, развивающимся в связи с образом Дарьи, становится мотив последнего срока. Как уже отмеча­лось, осознание конечности жизни Матеры - характерологическая черта времени всей повести, «последний срок» предчувствуется постоянно. «Всплывает» же на поверхность - трижды: объявляется на собрании, о жизненном сроке говорят Дарья и Андрей,и, нако­нец, он наступает: Павел едет за матерью в ночь на 20 сентября. Подготавливается этот мотив размышлениями Дарьи о жизни-службе, ее пониманием, что срока своей смерти человеку знать не дано. Глубинный смысл мотива последнего срока связан с индивидуальным прощанием героини.

Личное прощание Дарьи с Матерой проходит те же самые вехи, что и коллективное, но в обратном порядке. Сразу после заверше­ния колхозного сенокоса Дарья прощается со своим покосом, потом вместе с Катериной - с мельницей (параллель – прощание жителей деревни с горящей избой Катерины), наконец, совершает прощальный обряд своей избы (параллель – прощание старух с избой Настасьи). События как будто воз­вращаются на тот же самый круг, но в другом, новом качестве.

Если представить повторяющиеся события прощания сначала коллективного, а затем Дарьи, в виде спирали, диалектически со­четающей направленность и качество переживаемого витка времени, то получится противоположная картина. Коллективное прощание включает в себя многие события. Это прощание Настасьи с избой, в котором участвовали все близкие подруги. Потом - прощание всех жи­телей деревни с подожженным Петрухой до­мом, наконец, прощание всего народа с островом и жизнью на нем во время сено­коса. Круги воображаемой спирали расширяются, свидетельствуя о все большем числе людей, переживающих прощание с родиной, унося­щих в своих душах память о счастье и красоте родной земли.

Собы­тия личностного прощания Дарьи все дальше отделяют ее от людей, воображаемая спираль развивается в обратном, сужающемся, направлении. Дарья ощущает конец жизни острова как свою вину перед всем родом, жизнь которого оказывается перерубленной. «Ей представилось, как потом, когда она сойдет отсюда в свой род, соберется на суд много-много людей – там будут и отец с матерью, и деды, и прадеды – все, кто прошел свой черед до нее. Ей казалось, что она хорошо видит их, стоящих огромным, клином расходящимся строем, которому нет конца, - все с угрюмыми, строгими, вопрошающими лицами. А на острие этого многовекового клина, чуть отступив, чтобы лучше ее было видно, лицом к нему одна она. Она слышит голоса и понимает, о чем они, хоть слова звучат и неразборчиво, но самой ей сказать нечего. ….Они спрашивают о надежде, они говорят, что она, Дарья, оставила их без надежды и будущего.»(ВР,1,282)

Общение с потусторонним миром – кульминационный момент ритуального действа, который наглядно подтверждает одновременное существование мира священного и мирского, доказывает незыблемость для религиозного сознания утверждения: «как наверху, так и внизу». Дарья «слышит» ответ мертвых и по их наказу провожает родную для всех живущих в ней и ушедших из нее избу в соответствии с обрядом проводов покойника. Дарья в это время находится в особом мире - священном и вечном.

С точки зрения мирского понимания жизни, обращение к умершим родителям психоло­гически объяснимо: Дарье нужен авторитетный собеседник, а среди окружающих людей нет равных ей по уровню сознания и обостренности восприятия. К тому же она «самая старинная старуха». И Распутин настойчиво сос­редоточивает внимание на таких чертах характера героини, кото­рые свидетельствуют об исчерпанности жизни этого человека. Она задает себе «последние» вопросы, и в поисках ответа понимает, что при жизни на них не найти ответа. Дарья – человек «завершенный», «закрытый»; человек, который как личность уже есть, уже состоялся. Она не может пере­родиться, обновиться, пережить метаморфозу, - это ее завершающая (последняя и окончательная) стадия.(11,137) Автор показывает че­ловека, замкнувшегося в себе, в пределах собственного «я», при­нимающего эту замкнутость и отвергающего мысли о дальнейшем развитии своей земной жизни. Дарья не принимает новой жизни вне острова. Она вся в настоящем и прошлом, но не в будущем, вся - с ушедши­ми из жизни предками, но не с живущими.

Это понимает и сама героиня. До начала индивидуального про­щания Дарья и в мыслях, и вслух осуждала окружающих ее людей, время; в пятнадцатой главе она впервые задумывается: «Людей су­жу, а кто дал мне такое право? Выходит, отстранилась я от них, пора убираться...» (ВР,1,260). Мысли о своей вине приходят к героине и во время разговора с подругами, когда она удивляется их меч­там о будущей жизни и размышляет о значении в жизни человека положения, места, которое он занимает. Так Дарья приходит к по­ниманию цели и средства жизненного движения - надежды на лучшее будущее, освещающей человеку путь вперед. Без этого луча надежды нет веры в лучшее будущее. А отсутствие ее свидетельствует о тупике, в котором оказалась героиня. Но силу ее ду­ха питает личная, не перелагаемая на других, ответственность пе­ред прошлым и настоящим, а значит - перед будущим. В том, как Дарья «обряжает» избу, не только воздаяние последнего, что в ее силах, родному дому, деревне, острову, но и убежденность, что только так, а не иначе должен проститься человек с уходящей в прошлое жизнью. Так: достойно и стойко, свято и просто. И тра­гическое завершение прощания Дарьи оставляет луч надежды, все­ляет в читателя веру в моральные ценности, в необходимость че­ловеческой жизнестойкости и жизнедостойности.

Очистительный об­ряд избы Дарьей, как и коллективный обряд прощания, приводит к состоянию катарсиса, позволяющего осознать не только трагедию происходящего с людьми и островом, но и особенную надындивиду­альную связь человека с миром, отраженную в чувстве личной при­частности героини ко всему, что происходит в жизни. Через изоб­ражение чувств личной причастности и ответственности Распутин утверждает необходимость прочности родовой связи личности с миром священного, связи, отложившейся в глубинах психики человека, в строе его чувств, мышления, национального сознания.

В повести есть еще один образ, столь же стойко исполняющий свой долг по отношению к Матере. Это Царский Листвень, корнями которого, по старинному преданию, крепилась к речному дну, к одной общей земле, Матера. Царский Листвень - распутинское «дре­во жизни». Его видит Дарья с «макушки острова» - сухого травя­нистого угора, когда размышляет о своей жизни. Его же, одиноко стоящего среди выгоревшей Матеры, видит она в минуты последнего посещения кладбища, к нему приходит после совершения обряда своей избы..

Автор сближает образы героини и Лиственя не только внешне. Описание «обряжения» избы сопрягается с описани­ем «битвы» пожогщиков с Лиственем. Параллель начинается с изоб­ражения вечера, когда Дарья пришла на кладбище для последнего прощания и «услышала» наказ предков, в это же время пожогщики впервые попытались спилить дерево. «Обряжение» избы и «битва» с Лиственем продолжаются два дня. Эта параллель особенно значи­ма в повести, поскольку является одним из двух (о втором - ниже) нарушений общего принципа изображения времени и пространст­ва - принципа «хронологической несовместимости», означающего несовместимость нескольких действий одновременно в разных местах (12, 68). При наличии множества диалогически перекликающихся мо­тивов во всей повести всего лишь две хронологические параллели. И это позволяет утверждать не случайность авторского сближения образов.

«Древо жизни» Распутина отличается от мифологического. И прежде всего тем, что этот крепкий, надежный, словно железный, Листвень, «не способен был больше распускать по веснам зеленую хвою» и был без верхушки, без движения вверх, хотя и «не потерял своего могучего величавого вида». Мифологическое же древо жизни (у славян - дуб, у скандинавов - ясень и др.) - вечно живое, плодоносящее и благоухающее ароматом цветов и пче­линого меда. Как видим, описание Лиственя и Дарьи - самой ста­рой из старух - во многом совпадает: они оба – центр мира Матеры, оба они сильны прошлыми накоплениями. Через образ Царского Лиственя еще раз подтверждается распутинский тезис о сокровенности и не­зыблемости прошлого в настоящем, о правде, которая в «памяти».

Наряду с параллелью Дарья - Листвень в повести присутствует еще два двойника: Богодул и Хозяин. Богодул - личность со своим ха­рактером, взглядами на жизнь. Он приносит старухам вести о тво­рящихся на острове изменениях, «охраняет себя и старух от «чужих», приютил старух в их последнюю ночь на острове. Казалось бы, на этом заканчиваются функции образа, но, как и для старух, для автора важно его присутствие, его внешность, реакция на ок­ружающее. Богодул воспринимается старухами и характеризуется повествователем как глубокий старик. Здесь очевидна авторская установка на изображение вневременного образа, человека, сопутствующего жизни многих поколений людей, всегда нужного им (вспомним «профессию» Богодула). Вот как описывается его внеш­ность: «был он на ногах, ступал медленно и широко, тяжелой, на-валистой поступью, сгибаясь в спине и задирая большую лохматую голову... Из дремучих зарослей на лице выглядывала лишь горбушка мясистого кочковатого носа да мерцали красные, налитые кровью глаза. От снега до снега Богодул шлепал босиком... (ВР,1,175). А это - поэтическое описание представлений славян о домовом: «...домовой любит принимать разные виды, но обыкновенно он является плотным, не очень рослым стариком, в коротком смурном зипуне или синем кафтане,... у него седая порядочная борода; волосы острижены в скобу, но косматы и застилают лицо; голос суровый и глу­хой, он любит браниться и употребляетпри этом выражения чисто народные.... Как настоящий хозяин, именем которого чтят его в на­роде, домовой присматривает за всем в доме, сочувствует и семейной радости, и семейному горю»(13,59,60,62). Нет нужды дословно сопостав­лять процитированные описания, очевидно сходство Богодула и до­мового, проявляемое не столько в деталях, сколько в главном. Сходство образов означает степень проник­новения писателя в народно-поэтическое сознание, для которого представления о мире священного незыблемы.

Но автору недостаточно воплощения мысли о хо­зяйском отношении к жизни, включающем в себя знание прошлого, настоящего и буду­щего, в образе человека по имени Богодул. Для усиления этой мысли в повесть вводится образ зверька неиз­вестной породы, его имя, Хозяин, говорит о главной функции в повести. Хозяин - существо вневременное, вечное, неосязаемый «дух» Матеры, зооморфное воплощение вечного служения и памяти. Внешне в тексте повести образы Богодула и Хозяина сближаются, пожалуй, лишь только тем, что свой обход по деревне зве­рек всегда начиная от барака Богодула, и предчувствием Хозяина скорой, как и его самого, кончины Богодула. Идентичность функ­ций этих образов - охраны острова и старух, службы острову и жи­телям деревни, наконец, предвидение одновременной кончины, - указывают на их внутренние смысловые связи. Связь эта - ассоциативная.(14,66). Образы, включенные в архетипический сю­жет, несут на себе свойства архетипической основы: внешний вид Богодула связывается с мыслью о вечности этого человека - он не менялся, «будто бог задался целью провести хоть одного человека через несколько поколений»(ВР,1,175). Зверек - Хозяин тоже принимает идею вечной жизни, он считает, что никому мечтать не дано, а то, что люди считают мечтами, является только воспоминаниями. И Да­рья в своих обращениях к ушедшим из жизни исходит из представлений о связи двух миров.

Автор сближает образы Дарьи, Богодула и Хозяина не только на основе общих представлений, но и на основе их действий: все они остаются на Матере, не могут оставить ее. Смысл финала произведения отражает наличие в повести двойного ракурса изображения, связанного с мирским и священным типами мировосприятия. Сама структура ритуального действа становится носителем содержания, канон в его непреложности диктует развитие сюжета повести. Дарья, Хозяин, Богодул остаются на Матере по своей воле до самого «последнего срока». И они не умирают, а переходят в иное измерение, приобщаются к вечности. Финал трактуется В.Распутиным как «вознесение»(15,12). Таким образом, завершение ритуального действа и мифологической повести сходятся в единой тра­ктовке смерти как переходе в иную форму бытия, связи живых и мертвых. Образы Дарьи, Богодула, Хозяина, Лиственя соединяются с единым представлением об исполненном долге перед вечной жизнью, о деле, которое вершит Дарья, о пользе, которую она стремится принести своим уходом живым и мертвым. Ритуал прощания завершается жертвоприношением.

Но авторская позиция, безус­ловно, не сводится только к такому значению финала. В повести присутствует иной взгляд не изображаемые события, связанный с представлениями мирского свойства. Авторское соз­нание, как уже отмечалось, включает оба аспекта мировосприятия, как священного, так и мирского. Поэтому и проявляется авторское сознание в полной мере только в содержании всего произве­дения как целого.

Павлу, так же, как и его матери, необходим прочный и понят­ный образ мира, поэтому он тоже пытается осмыслить происходящее. Его поиски истины осознанно связаны с пониманием своего человеческого достоинства: «Можно, конечно, и не задаваться этими воп­росами, а жить, как живется, и плыть, как плывется, да ведь на том замешен: знать что почем и для чего, самому докапываться до истины. На то ты и человек»(ВР,1,215). Потребность осмысления перемен жизни исходит из другой необходимой потребности зрелой самостоятельной личности: быть равным своему времени. На размышлениях Павла - они выделены в отдельную (девятую) главу - необходимо остановиться подробнее. Здесь более, чем в других главах, прояв­ляется синкретическое равенство героя и автора.

Повествование о Павле соединяется с его внутренней речью не столько внешне (мыс­ли героя заключены в кавычки), сколько логикой и пафосом самой развивающейся мысли, которая осуществляется в следующей последо­вательности.

1. От проблемы трудоустройства колхозного начальства к понима­нию того, что «лучшего нельзя и ожидать, пока совхоз не вы­тащит ноги из Ангары...» (ВР,1,212). Главное чувство - удивление своему неприятию поселка.

2. Понимание того, что жизненные перемены неизбежны и одновременное неприятие «никому не нужных трудностей».

3. Ощущение преимуществ жизни в новом доме и поселке соединяют­ся с неуверенностью в себе и чувством непрочности нового по­ложения, граничащего с раздвоением.

4. Над всеми этими размышлениями - понимание того, что сам он «приспособится», а матери здесь не привыкнуть... Для нее это «чужой рай», и боязнь наступления дня, когда придется ее с Матеры увозить.

Как видим, противоречивое состояние Павла включает в себя и понимание и приятие перемен, с одной стороны, и непризнание способов, какими эти перемены осуществляются. Но заключает этот напряженный диалог с самим собой мысль о возможности новой жизни для себя, но не для матери. Так в повести через взгляд Павла подготавливает­ся и подтверждается восприятие Дарьей своего нынешнего положе­ния «...на самом сгибе: одна половина есть и будет, другая бы­ла, но вот-вот подернется вниз, а на сгиб встанет новое кольцо» (ВР,1,282). А в словах Дарьи (в гл.14) утвердится размышление Павла о недопустимости нехозяйского отношения к земле и людям. Мысль о необходимости равенства равных, облеченная в форму народной мудрости - поговорку, обретает неопровержимость истины: «В ста­рину как говаривали... Мать, если она одного ребенка холит, а другого неволит, - худая мать»(ВР,1,234).

Противоречивость в сознании Павла не исчезает и после того, как он вернулся с Матеры, про­стившись с догорающей избой. Он понимает, что теперь надо врас­тать «уцелевшими корнями» в новую жизнь. Но это не означает, что прекращается самопознание Павла. На это указывает последняя авторская характеристика персонажа:

«О себе Павел хорошо знал, что у него часто случаются затмения, когда он теряет, выпуская куда-то на какую-то волю себя, и быва­ет надолго...»(ВР,1,304). В этом он похож на мать. Его «затмения» схожи с «видениями» Дарьи. Но если для старой матери переход из мирского в священное время-пространство естественен, то сын живет лишь в мирском измерении, не задумываясь даже о существовании другого.

В последних сценах повести второй раз нарушается композици­онный принцип «хронологической несовместимости», о котором упоми­налось в связи с параллелью образов Дарьи и Лиственя. Вечер и ночь «последнего срока» описывается с двух позиций: с позиции Павла, приехавшего в новый поселок, а потом возвращающегося за старухами, и с позиции старух, слушающих Настасью, а потом «noтерявшихся» в тревожном зыбком сне в бараке у Богодула. С одной стороны показывается успокоение Павла, испытывающего облегчение:

«Все равно это должно было случиться и случилось, а от ожидания этой неминуемости устали и измучились больше, чем от самой поте­ри». Герой приходит к окончательному пониманию того, что «взыс­кивая с новой жизни здесь, в этом поселке, придется устраивать­ся прочно, врастать в нее всеми уцелевшими корнями» (ВР,1,303). И по­этому новыми глазами смотрит на весь большой, живущий уже своей жизнью, поселок. И теперь уже вечер в поселке описывается в той же тональности, что и вечера на Матере. А Павлу опять не верится, что мать когда-нибудь войдет во двор нового дома.

С другой стороны, повествуется о разговоре старух в бараке Богодула и дается подробный рассказ Настасьи, о ее жизни в горо­де и смерти Егора.

Автор не опишет встречу сына, плывущего в ночи и в тумане на Матеру, и матери, исполнившей на земле свой последний долг. Открытый финал предполагает одновременное развитие двух аспектов авторского видения ситуации. Мирское сознание понимает, что встреча эта состоится, и Павел увезет старух в новый поселок. И новой жизнью будут жить Сима, ее с жизнью крепит Коляня, и Катерина, для нее светит впереди надежда на «исправление» Петрухи, и Нас­тасья, которая уже думает о возвращении в город.

Сознание, ориентированное на приятие священного мира, понимает, что Дарья вместе с миром Матеры остаются в вечности. Для Дарьи, еще прежде осознавшей, что «Без дела, без того, чтобы в нем нужда­лись, человек жить не может», это последнее и главное в ее жизни дело.

Авторское нарушение общего для всей по­вести принципа «хронологической несовместимости» соединяет предчувствие сына и состояние матери накануне их встречи, подчеркивает их значимость для утверждения авторского понимания многомерной реальности.

Итак, оба героя - Дарья и Павел - показываются в сложный период духовного самопознания, когда каждый, осуществив «спор» самого с собой, приходят к долгожданному согласию, внутреннему спокойствию. Но «момент истины», к которому приходят герои - для каждого свой. Павел, пережив лето прощания, принимает новую жизнь во всей ее противоречивости, Дарья - не принимает.

Для младшего из рода Пинегиных - Андрея - время острых про­тиворечий в его душе не наступило. Автор предлагает беседы чле­нов семьи, но не противопоставляет, не разводит их на антагонис­тические позиции. Они искренне стараются понять друг друга, в тексте встречается немало комментариев, отмечающих связь одного с другим, причем суть этой связи - добровольная зависимость, свойственная только близким людям. Например: Андрей «по-свойски и ласково задирает Дарью», она отвечает внуку «спокойно и пос­лушно», отец стремится найти в словах сына разумный смысл. Раз­говор Дарьи, Андрея и Павла - это три точки зрения на происходя­щее, обоснованные разным жизненным опытом, и, соответственно этому, разным отношением к новому и старому. Андрей прав своей правотой, правотой молодого и сильного человека, не загадывающе­го вперед именно в силу молодости и здоровья. И еще оттого, что с детских лет верит в силу знания, а не чувства, и поэтому не понимает состояния отца и бабушки. Еще не было в его жизни слу­чая, который заставил бы его усомниться в односторонности его веры в силу знания и прогресса. Происходящее на Матере, воспринима­ется им как справедливое и необходимое, поскольку с ранних лет знал он, что новое неизбежно сменяет старое, и оно всегда лучше уже оттого, что новое. И все-таки уверенность утверждений Дарьи и несогласие Павла зароняют в душу Андрея зерно сомнения, и поэ­тому он чувствует неловкость в диалоге с отцом, поэтому просит бабушку разъяснить ее мысли о человеке.

Диалог Дарьи и Андрея(14 глава), точнее, развернутый монолог Дарьи, в котором внук выполняет функции резонера, необходим для выражения дорогих ав­тору мыслей о человеке. Здесь очевидно слияние автора с Дарьей (как и в 9 главе - с Павлом). Суть состояния современного человека, по разумению Дарьи, в том, что он забыл себя самого и добровольно подчинился «механизированной» жизни. «Забыть себя», по Распутину, - это означает забыть свою душу, принадлежность к родине, роду и устремиться, к усредненности жизни и мысли для того, чтобы быть «как все». Эта устремленность бывшего сельского жителя, укрепляющегося в новых жизненных условиях города, трево­жила писателя со времен работы над повестью «Последний срок». Эти мысли всегда были составляющей его размышлений о традиции народа.

В повести не показывается глубокого осознания Андреем прощания с Матерой, но дается представление о его миропонимании. Андрей стремится послужить обществу в целом, - не «малой родине», а всему государству. Поэтому и влечет его большая стройка, которая у всех на виду. Это «расширение масштаба» в ощущении своего предназначения, отсутствие потребности принять в сердце заботы «малой родины» свидетельствует не только об оторванности человека от земли, взрастившей его, но и об отсутс­твии или непрочности нравственных ориентиров. Автор не судит своего героя, само включение миропонимания Андрея в отношения с миром Дарьи и Павла позволяет проявить и составляющие этого миропонимания, и их нравственную несостоятельность.

В повести присутствует несколько второстепенных персона­жей, оттеняющих поведение главных героев, позволяющих выразить позицию каждого полнее и объективнее. Вера Носарева - молодая безмужняя женщина, о которой думает Дарья во время прощания с покосом, деревней. Как и все, остро переживая происходящее, Вера сумела и сено накосить, и огород убрать. И Дарья, сравнивая себя с Верой, понимает, что только деятельная жизнь достойна продолжения. Мечта Веры о том, чтобы новый поселок перенесли на Матеру, одновременно выражающая отношение к родному остро­ву и к поселку, - вероятно, мечта всех материнцев. Но героиня видит и преимущества новой жизни. Главное из них то, что дети, учась в школе, будут жить с матерью, а не в интернате.

Глава большой семьи Коткин - Кошкин тоже трудно переживает прощание, но его убежденность в том, что человека с землей крепит труд, дает ему силы. Эти персонажи одновременно оттеняют состояние и Дарьи, и Павла, их поведение свидетельствует об устойчивости и разумности традиционной жизни крестьянина, способного перенести даже такие катастрофические изменения жизни. Но переменчивое время, сулящее облегченную от забот и тяжелых трудов жизнь, выплескивает на поверхность и таких ладей, как Петруха и Клавка Стригунова. Впрочем, эти персонажи и в другие времена не были близки по духу ни старухе Дарье, ни Вере Носаревой; их поведени­ем автор оттеняет общее состояние материнцев, показывает душев­ную несостоятельность людей, не обременяющих себя мыслями и за­ботами о сохранении своих корней.

Подтверждением положения о наличии архетипической основы ритуального действа в повести служит и осмысление ее с точки зре­ния эволюции авторского понимания традиции и современнности. В предшествующем творчестве В. Распутина прочно утвердилась мысль о необходимости и незыблемости нравственных начал, передающихся из поколения в поколение. Утвердилась настолько, что приобрела очертания обобщающего символа, вбирающего в себя многообразные проявления (варианты) отношения современников к традиции. Симво­лическое воплощение идеи - не просто вдумчивое отражение действительности, но еще является ее «порождающим принципом» (А.Ф. Лосев). Изображение прощания с Матерой, таким образом, имеет значение не только само по ceбe как отражение соответствующих явлений в обществе. Матера - это образ, символизирующий устойчивость и необходимость почитания традиции, силу и крепость духа, взра­щенную на почве приятия традиционных форм нравственности. И. В. Суханов, изучающий традицию как социальное явление, отметил, что «Обрядовая форма возникает только тогда, когда все остальные со­ставные части обычая, традиции уже более или менее прочно утвер­дились в общественной и личной жизни». «Образование обряда - го­ворится в другом месте, - заключительный этап становления тради­ции и обычая.»(16,22,29). Осмыслив все возможные для себя варианты отношения к традицион­ной народной нравственности, Распутин воплощает свое понимание проблемы в форму символического действа. Но обращение к архетипу обряда отнюдь не говорит о том, что сам автор не принимает пере­мен жизни. Об этом свидетельствует отмеченный выше принцип «хро­нологической несовместимости», который встречается в повести дважды.

Возникает вопрос: почему нарушение принципа хронологической несовместимости связано именно с этими образами и в описании именно этих ситуаций? Со всей очевидностью появляется соотношение двух планов, двух типов мировосприятия: мирского и священного. Напомним, речь идет о завершении индивидуального прощания Дарьи, о жертвенности ее поведения, оттеняемого поведением Богодула и Хозяина, подчеркиваемого стойкостью лиственя, и о начале признания Павлом нового поселка своим. Оба плана отражают авторское понимание идеи прощания - честного выполнения пос­леднего долга и одновременного принятия новой жизни. Да и пред­полагаемое самой формой ритуала обновление, очищение человечес­кого видения мира говорит само за себя. В данном случае коллек­тивный обряд выступает и как форма адаптации, облегчающей приня­тие новой жизни. В сущности, Распутин выражает в повести не только свое понимание традиции, но и размышляет о трудностях освоения и приятия нового. Тем более то новое, о котором говорится в повести, осуществляется методами, далекими от представлений об идеале.

Строительство поселка на месте, мало приспособленном для лучшей жизни людей, - результат издержек бездумного отношения к человеку, когда в общей устремленности преобразования жизни те­ряется цель этих преобразований - человек. Распутин показывает социальную драму, возникшую в результате накопления негативных эмоций. В повести проявляются не толь­ко сила традиции, но сила, направляющая человека в будущее: труд, надежда, память, красота.

Двойственность выражения идеи прощания, присущая повести в целом, в финале проявляется с наибольшей силой. Взаимодействие двух планов - жизнеподобного и символического - влекут за собой, как и во всей повести, новый, дополнительный смысл воплощаемой идеи прощания. Для каждого читателя понимание смысла будет, бе­зусловно, индивидуальным. Но в то же время, безусловно, другое: к читателю приходит трагическое чувство окончательного прощания с Матерой и последними носителями синкретического миропонимания, до конца остающимися верными своим представлениям о жизни. И связанная с этим мысль о трудности поисков ценностных ориентиров сознанием, находящемся в стадии развития, когда при­вычные представления о жизни претерпевают изменения и намечает­ся осознание новых (поиск Матеры в тумане вырастает в символи­ческое обобщение). На этом пути осознания поведение «старейшин» рода становится примером высокого благородства души, школой му­жества и самоотречения.