МИНИСТЕРСТВО ВЫСШЕГО И СРЕДНЕГО СПЕЦИАЛЬНОГО ОБРАЗОВАНИЯ РСФСР 4 страница

При появлении моем все они как бы поприудержались и подправились. Де-Грие поправил волосы и из сердитого лица сделал улыбающееся,—тою скверною, официально-учтивою, французскою улыбкою... генерал приосанил­ся, но как-то машинально» (Ф. М. Достоевский. «Игрок» [35, т. 4, с. 3681);

Итак, при определенных обстоятельствах (например, соблю­дении правил этикета), когда человек хочет скрыть свои чувства, лицо становится малоинформативным, а тело — глав­ным источником информации для партнера. Один из психоло­гов даже назвал тело местом «утечки информации» о наших душевных состояниях. В самом деле, доказано, что экспрессия лица является наиболее информативной при передаче правдивой информации и наименее информативной при передаче лживой информации [186]. Одновременно во многих исследованиях отмечалась различная сравнительная роль тела и лица в пере­даче эмоциональных состояний. Так, в работе Грэма, Битти, Аргайла [см. по: 123], где людей в различных эмоциональных ситуациях снимали на видеомагнитофон, а потом показывали пленку испытуемым, закрывая различные части изображения, оказалось, что тело несет больше информации об уровне эмо­циональной интенсивности, чем лицо, но гораздо более слабый

Походка, например, является одним из важнейших ключей к пониманию внутреннего состояния человека. Не зря походка так узнаваема — она строго индивидуальна. Вместе с тем в по­ходке хорошо видны многие характеристики человека. Поэтому неудивительно, что походка хорошим врачам служила диагно­стическим симптомом различных болезней.

Очень интересны в этом отношении эксперименты Магнуссо-на и Вильде [см. по: 168]. Они присоединяли ко всем крупным суставам человека маленькие электрические лампочки и потом снимали его походку в полнейшей темноте так, что видны были только передвигающиеся огоньки. Оказалась, что даже по такой, казалось бы, мизерной информации испытуемые вполне уверен­но и правильно могли определить пол и возраст человека.

По походке наблюдатель довольно легко может распознавать эмоциональное состояние ее владельца. Так, в исследовании Монтепэра, Гольдштейна и Клаузена [168] испытуемые с боль­шой точностью узнавали по походке такие эмоции, как гнев, злость, страдание, гордость, счастье. Причем оказалось, что са­мая «тяжелая» походка — при гневе, самая большая длина ша­га — при гордости. Когда человек испытывает страдание, он почти не размахивает руками, они «висят», а если он счастлив — он «летит», у него более частые и легкие шаги.

«Тихон еще утром отсоветовал архитектору входить к князю с докла­дом. — Слышите, как изволят ходить, — сказал Тихон, обращая внимание архитектора на звуки шагов князя. — На всю пятку ступают — уж мы зна­ем...» (Л. Н. Толстой. «Война и мир» [100, т. 4, с. 291]).

Можно было бы рассказать еще о многих других исследова­ниях, посвященных выявлению тех или иных связей между со­стояниями и переживаниями человека и тем, как они выража­ются внешне. Но нам кажется, что главные выводы мы можем сделать. Самое интересное заключается, на наш взгляд, в том, что результаты подобных исследований, будучи новыми для на­уки, оказываются отнюдь не новыми для многих людей. Боль­шинство экспериментов свидетельствует о том, что информация, заключенная в тех или иных внешних проявлениях человека, может быть воспринята и вполне адекватно понята практически всеми людьми без всякой предварительной подготовки. Другое дело, что мы не знаем, а точнее, не осознаем, чем владеем. Спе­циальные исследования помогают нам осознать какие-то законо­мерности, но и только. Сами закономерности, как выясняется, были нам уже знакомы интуитивно, подсознательно. Конечно, эти знания очень важны, так как позволяют осознанно наблю­дать за партнером. Но главное не в этом. Вопрос в другом: ес­ли все мы про эти закономерности знаем, то почему тогда дале­ко не все и далеко не всегда их применяем? В чем состоят те са­мые способности восприятия и понимания другого человека, о которых говорилось в начале главы и которые столь ярко про­являются у некоторых людей?

Эмпатия как механизм восприятия. Для того чтобы умения понимать человека, лежащие у многих под спудом, начали про­являться в общении, необходимы не только и не столько знания и опыт, сколько нечто другое—особое отношение к партнеру, особая направленность на него. Проще говоря, как бы опытны и умудрены жизнью и знаниями мы ни были, для того чтобы по­нять человека, нужно этого хотеть. Хотеть понять, о чем он ду­мает, отчего переживает, его точку зрения и образ мыслей.

Каждый может вспомнить ситуации, когда восприятие и по­нимание в общении были ясными, легкими, наполненными. Это отношения с любимыми, с близкими друзьями, вряд ли здесь возникает необходимость в специальных знаниях для правиль­ного восприятия и понимания партнера — все происходит само собой, без труда и раздумий. Оно и понятно, ведь в таких ситу­ациях нам очень хотелось понять другого, не обидеть его, не сделать что-то не так и т. д. Это видно даже внешне — влюблен­ные постоянно заглядывают в глаза друг другу, как бы сверяя свое представление и реальность, друзья очень внимательны к малейшим проявлениям в изменении состояния партнера и т. п. Иными словами, к такому общению каждый человек под­ходит во всеоружии средств и способов восприятия и понимания другого человека.

Механизмом этого типа восприятия и понимания другого яв­ляется эмпатия. Эмпатия основана на умении (которое опреде­ляется стремлением) поставить себя на место другого, взглянуть на все его глазами, прочувствовать его состояние и позицию и учесть их в своем поведении [4]. Эмпатия — это способ по­нимания без осмысления, когда эмоциональное вчувствование в позицию другого сразу же приводит к соответствующим собст­венным действиям.

Эмпатией, если можно так выразиться, мы все владеем с дет­ства. Однако с возрастом этот механизм все реже и реже вклю­чается в восприятие. Нам некогда, да и не хочется понимать каждого, с кем мы общаемся, —у нас масса своих проблем. Нет желания понимать позицию другого человека — главное донести свою. И вообще нет уже той направленности на понимание, ко­торая была когда-то. Поэтому постепенно мы теряем свою уни­кальную чувствительность к другому человеку, теряем вместе с ней способность понимать его и заменяем отсутствующее по­нимание эрзац-пониманием—все теми же стереотипами. Дей­ствительно, если в ситуации первого впечатления стереотипиза-ция оправдана необходимостью быстрой ориентировки по глав­ным (а следовательно, по социальным) направлениям, то в си­туациях межличностного общения стереотипизация, как мы уже предупреждали, может приводить только к ошибочному понима­нию, создавая лишь видимость понимания.

Стереотипизация и эмпатия — совершенно разные механиз­мы социальной перцепции. Первый свойствен межгрупповому

общению (частным случаем которого является формирование первого впечатления), второй включается в межличностное об­щение, т. е. в такое общение, где возможно (правда, в крайних случаях) пренебречь социальными характеристиками людей и-на первый план выдвинуть их психологические свойства [27]. Как в межгрупповом общении непригодно понимание, основан­ное на психологических отношениях, так и в межличностном об­щении стереотипы либо блокируют понимание, либо переводят это общение на межгрупповой уровень, что также к психологи­ческому пониманию не ведет.

Понимание партнера достигается в эмпатии, которая пред­полагает большую чувствительность, сензитивность к состояни­ям партнера. Существуют специальные методы обучения, в ко­торых ставится задача повысить чувствительность людей к пе­реживаниям друг друга. Это различные формы психологическо­го тренинга общения — тренинг сензитивности. В некоторых ви­дах тренинга происходит осознание внешних признаков внут­ренних состояний человека, и они берутся на вооружение для наблюдения за партнером. Это, конечно, повышает умелость об­щения. Однако ни в коем случае не стоит забывать, что эмпа-тия — не только и не столько техника, сколько определенная позиция по отношению к партнеру—заинтересованная, довери­тельная, открытая. В отсутствии этой позиции всякий техниче­ский прием будет малоэффективен, присутствие же доверия «ав­томатически» предполагает лучшее понимание. Поэтому в тех случаях, когда мы хотим лучше понять партнера, «почувство­вать» его, важно уметь настроить себя на соответствующий-лад—доверия, терпимости, открытости. И здесь иногда помогает прием, который можно назвать подстройкой и который часто интуитивно применяют многие люди, пытаясь понять состояние другого человека. Заключается он в том, что нужно попробо­вать максимально близко подстроиться к партнеру через подра­жание его внешнему поведению — занять подобную ему позу^ перенять свойственный ему в данный момент темп речи и т. п.,. т. е. повести себя так, как если бы вы заразились его состоянием-со всеми вытекающими отсюда последствиями. Если вам удаст­ся это сделать, то вы наверняка почувствуете, что происходит с ним, откроетесь для его переживаний, и понимание будет до­стигнуто.



О ЧЕМ ГОВОРЯТ ПОСТУПКИ?

Человек есть не что иное, как ряд его поступков.

Г. Гегель

Что проистекает от причин, а что

от случая?

Г. К. Лихтенберг


 


Причины и следствия. До сих пор наше рассмотрение про­цесса социальной перцепции ограничивалось вопросами, как мы видим и понимаем других людей. Однако совершенно очевидно, что необходимо еще ответить на вопрос, как мы понимаем их действия. И не только потому, что через свои поступки человек лучше виден, как говорил Г. Гете, «поведение—это зеркало, в котором каждый показывает свой лик» [24, с. 124], но и пото­му, что только адекватное понимание именно действий человека может в конечном счете привести к успеху взаимодействия с ним.

Вы приходите на работу, и ваш начальник встречает вас це­лым ворохом комплиментов. С чего бы это? Вы действительно так хорошо выглядите сегодня, или ему от вас что-то нужно? А может, у него просто хорошее настроение? Вы рассказываете о своих проблемах другу, а он вдруг посредине разговора изви­няется и просит отложить разговор на завтра. В чем дело? У не­го какое-то срочное свидание именно сейчас, или вы ему просто надоели со своими проблемами?

Согласитесь, что таких «проблем» ежедневно возникает мно­жество и главное, что мы заинтересованы в их правильном ре­шении — от этого зависит наше понимание других людей, наше собственное дальнейшее поведение и судьба наших отношений с другими. Если комплименты в свой адрес можно объяснить новым красивым платьем, то это одно, а если они лишь подсту­пы к тому, чтобы послать вас в длительную командировку, то совсем-совсем другое. Если друг прервал разговор, скорее всего, потому что у него срочное дело, то можно будет потом вернуть­ся к разговору, а если ему надоело вас слушать, наверное, не стоит продолжать пытаться рассказать ему о своих сложностях.

В любом случае понимание действий другого очень важно для успешного общения с ним. И в любом взаимодействии мы каким-то образом, даже не задаваясь специальными вопросами, получаем представление о том, «почему» и «зачем» человек сде­лал то-то и то-то. Конечно, иногда это требует специальных раз­мышлений, но чаще всего уже при восприятии поступков чело­века мы одновременно «воспринимаем» и причины этих по­ступков.

Как будто бы сразу в действии человека записана и его при­чина. «Он сделал это потому, что...», «она не пришла из-за того, что...», «он поступил так, чтобы...». Каким образом мы видим истоки действий других — его мотивы, намерения, цели и т. п., какие механизмы в социальном восприятии позволяют нам ви­деть причинно-следственные связи в поведении других людей?

Вообще говоря, и восприятие на основе стереотипа, и эмпа-тическое понимание дают нам возможность строить предположе­ния о причинах и следствиях поступков. Стереотипизация и эм-патия дают нам возможность наделить человека теми или ины­ми чертами, качествами или состояниями и на этой основе пы­таться прогнозировать его поведение. Например, бабушка по­стоянно сидит с внуком потому, что ей это очень нравится и у нее нет другой радости — она же бабушка. Любой профессио­нальный бухгалтер всегда вовремя будет платить за кварти­ру — он же бухгалтер. Жена постоянно по вечерам сканда­лит—это естественно, она так устает на работе. Она всегда в .плохом настроении и в выходные дни—это также понятно:

она устает от детей, а в отпуске она очень устает от солнца '(дождя, ветра, ничегонеделанья).

Так довольно часто объясняются разные действия людей, од­нако далеко не всегда эти объяснения Можно признать верными. Чаще всего они приводят к ошибкам — оказывается, что бабуш­ка сидит с внуком через силу, а, кроме того, она хочет выйти замуж, и внук мешает ее личному счастью; бухгалтер только на работе строг и пунктуален, а дома всем заправляет жена, у ко­торой никогда нет денег. Наконец, выясняется, что жена всегда всем недовольна дома потому, что полюбила другого. Когда же она создала семью с этим любимым и вы приходите в гости к своим детям в ее новый дом, вы вдруг видите, что она не ус­талая и поэтому ласкова и ровна со всеми, даже с вами. Полу­чается, что верное понимание причинно-следственных отношений трудно достигается на основе стереотипа и эмпатии.

Особенно явно видна недостаточность этих путей восприятия, а иногда и неуместность их, когда наша оценка, наш вывод из «социальной перцепции» имеет выраженную «материальную» форму, т. е. тогда, когда наши оценки сами по себе каким-то образом фиксируются, закрепляются и обязательно оказывают влияние на дальнейшие события. Типичный пример таких ситу­аций—«прямое» оценивание: в школе, когда ученику выставля­ют оценку за приготовленный урок; в ситуациях экспертного анализа, например, в деятельности различных жюри и комис­сий, когда выставляется «оценка» каким-нибудь художествен­ным произведениям или техническим проектам; в суде, где вы­носится приговор, который обязательно связан с той или иной «оценкой» обвиняемого и его действий. Во всех этих и подоб­ных им ситуациях результат восприятия «оцениваемого» чело­века имеет для этого человека или для его работы огромное

значение, часто определяющее. Конечно, большинству из нас хочется, чтобы оценки были справедливы и уж, во всяком слу­чае, не ошибочны.

Интересно в этом плане посмотреть, как может происходить подобное оценивание, например, в суде и как будут проявляться его результаты в выводах суда. В социальной психологии из­вестно много экспериментальных исследований, проведенных в имитированных судах, когда испытуемые, выступая в роли су­дей, получают для рассмотрения описание «преступлений» и должны вынести приговор «преступнику».

В одном из первых таких экспериментов, проведенном Лэнди и Арансоном [162], испытуемые рассматривали случай непред­намеренного убийства, когда пьяный водитель поехал на крас­ный свет и сбил пешехода, который в результате умер. В этом:

исследовании вместе с описанием происшествия давалась и крат-' кая характеристика обвиняемого, которая была разная для раз-. ных испытуемых. В одном случае сообщалось, что этот води-' тель—очень положительный, приятный человек, хороший стра-ховой агент. Другие «судьи» полагали, что обвиняемый—двор" ник, разведенный, с криминальной биографией. В третьем случае' просто говорилось, что он работает неподалеку. Оказалось, что:

в первом и третьем случаях совершившему трагический наезд, водителю (страховому агенту или работавшему недалеко) при­суждалось меньшее наказание, чем во втором — дворнику. Ины­ми словами, как и ожидалось исследователями, приговор выно-сился в зависимости от привлекательности статуса «подсудимо­го»: чем выше статус, тем мягче приговор. По всей видимости, приписывание качеств «разного достоинства» в результате ошиб­ки привело в данном случае к разной оценке степени виновности', человека. • :

В другом исследовании [152] проверялось влияние физиче­ской привлекательности «обвиняемого» на приговор «судей». В эксперименте испытуемым (судьям) вместе с описанием совер-' шенного проступка предъявлялись фотографии «преступников»;,-, которые были заранее оценены как привлекательные или непри-, влекательные. Как и можно было ожидать, физически привле­кательные преступники получали более мягкое наказание, чем . непривлекательные. Понятно, что здесь мы имеем дело • с по­следствиями «ошибки внешних данных».

И наконец, еще в одном исследовании проявилось влияние предполагаемого сходства во взглядах между «судьей» и «пре­ступником» на вынесение оценки виновности преступника. В эксперименте Гриффита и Джексона [143] вместе с описанием преступления испытуемым сообщали высказывания . (в целом консервативные) «преступника» о боге, о родине, о половых проблемах. Оказалось, что те испытуемые, которые придержи­вались таких же консервативных взглядов (мнения «судей» бы-' ли измерены предварительно), были значительно более снисхо"

дительны при вынесении приговора, чем те, которые имели Дру­гие взгляды.

Таким образом, все три «ошибки» социальной перцепции, обсужденные ранее, — налицо. В результате определенным об­разом направленного (направление задается оценкой «критери­ев» превосходства, внешних данных и отношения) приписывания качеств производится та или иная оценка виновности человека и вынесение приговора. Вроде бы это все закономерно, но хо­чется спросить: как же так? Неужели от того, насколько краси­вая у меня прическа или кофточка, должна зависеть моя судь­ба? Ведь все должно быть по-справедливости, перед законом все равны. По крайней мере, все это странно и неприятно со­знавать, что, в общем «не относящееся к делу» сходство во взглядах судьи и преступника может существенно изменить при­говор. Вот если бы я участвовал в этом эксперименте, хочется думать каждому, я бы обращал внимание не на эти характери­стики, а на другое — скорее всего, попытался бы выяснить, не «какой» человек передо мной, а «почему» он так поступил и «за­чем». Ведь важно не что он думает о каких-то в данный момент отвлеченных предметах, а был ли его поступок намеренным или нет, хотел он этого или не хотел, знал ли он вообще о возмож­ных последствиях своего поступка и т. п.

Становится ясно, что социальная перцепция не ограничива­ется приписыванием качеств, черт и состояний (выяснением, «какой» человек), она обязательно должна включать и понима­ние причин поведения (ответы на вопросы «почему?», «отчего?», «зачем?» и т. д.). Для каждого из нас понимание истоков дей­ствий другого человека чрезвычайно важно и актуально. Пожа­луй, лучше всего видна значимость и важность такого понима­ния в тех случаях, когда мы пытаемся понять «планы, намере­ния, желания» неодушевленных предметов, т. е., тогда, когда понимание применяется «не по адресу». Наверное, каждый человек может вспомнить примеры из своего опыта, когда он переживал разнообразные «намерения» неживых пред­метов.

«Меня не любят вещи. Мебель норовит подставить мне ножку. Какой-то лакированный угол однажды буквально укусил меня. С одеялом у меня всег­да сложные взаимоотношения. Суп, поданный мне, никогда не остывает. Ьсли какая-нибудь дрянь — монета или запонка — падает со стола, то обычно за­катывается она под трудно отодвигаемую мебель. Я ползаю по полу и, под­нимая голову, вижу, как буфет смеется» (Ю. К. Олеша. «Зависть» [76, с. 42]).

То же самое проявилось и в специальных экспериментах. Так, в одном исследовании испытуемым показали специальный мультфильм, в котором несколько геометрических фигур — круг, треугольник, прямоугольник—совершали сложные дви­жения относительно друг друга. Испытуемых просили описать происходящее на экране. Описания были такими, как если бы описывалось поведение людей — геометрические фигуры «при-

ставали», «задирались», «гонялись» друг за другом и, естествен­но, имели вполне «человеческие» черты: кто-то был «драчуном», «задирой», кто-то трусом и т. д. Таким образом, даже неживые объекты наделяются намерениями и желаниями, что уж тут го­ворить о людях.

В процессе социального взаимодействия человек восприни­мает другого вместе с его действиями и «через» действия. От адекватности понимания действуй и их причин во многом зави­сит построение взаимодействия с другим человеком и в конеч­ном счете успешность совместной деятельности. Естественно, что пути и механизмы такого понимания не могли не заинтересо­вать психологов — существует довольно обширное направление в социальной психологии: исследования процессов и результатов каузальной атрибуции (приписывания причин) поведения. Рас­сматривая результаты изучения каузальной атрибуции, мы сна­чала познакомимся с теоретическими моделями приписывания Причин (как может и должен человек искать причины действий других?), а потом постараемся увидеть, как на .практике че­ловек объясняет поведение других.

Теоретические модели каузальной атрибуции. Возникновение интереса к процессам каузальной атрибуции обычно связывают с работами выдающегося американского психолога Ф. Хайдера [148]. Размышляя о том, как происходит «наивный анализ по­ведения» у любого обычного человека, Хайдер указал на реша­ющую роль приписывания другому намерения совершить посту­пок при установлении степени ответственности за него. Он счи­тал, что «наивное» понимание исходит из двух предположений:

люди ответственны за свои намерения и усилия, но в меньшей степени за свои способности, и чем больше факторы окружаю­щей среды влияют на действие, тем меньшую ответственность несет за него человек.

В этих положениях Хайдер отметил два пункта, вокруг кото­рых впоследствии развивалась теория атрибуции: это, во-первых, различение намеренных и ненамеренных действий, а во-вторых, различение личностных и средовых атрибуций, или вопрос о ло­кализации причины.

Вопрос о намеренности действия включает в себя вопрос о собственно намерении и вопрос об осознаваемых или предвиди­мых результатах. Действительно, в любой ситуации очень важ­но понимать, поступает ли человек намеренно или случайно, предполагает ли он возможность появления тех или иных ре­зультатов, или они являются для него полнейшей неожиданно­стью. Это можно заметить во многих привычных разговорных

•формулах. Когда человек говорит: «Я вижу, что я вас расстро­ил, но поверьте, я совсем не хотел этого»,—он объясняет/что

•его поступок был не намеренным. Когда же он говорит: «Я знаю, что говорю сам неприятные вещи, но я совсем не хочу вас оби­деть и надеюсь, что вы меня так не поймете», — он сообщает,

что результат его слов—обида собеседника—им предполагает­ся как возможный, но намерения такого нет.

Что касается различения личностных и средовых атрибуций, т. е. приписывания причин действия либо человеку, являюще­муся «автором» действия, либо внешним по отношению к нему факторам, то этот вопрос так же действителен и актуален при понимании поведения человека. Одно дело сказать, что «он по­ступил так, как считал нужным», и совсем другое, что «его к этому вынудили обстоятельства»,—каждый человек сразу чув­ствует, что за этими высказываниями должны следовать разные предположения о дальнейшем поведении этого человека в по­добных ситуациях. По сути дела, различение внутренних и внеш­них причин так или иначе постоянно проявляется при объясне­нии своих и чужих поступков.

При построении своей модели процесса атрибуции Хайдер попытался учесть оба этих важных вопроса. Основоположника теории атрибуции больше всего волновало, как определяете» степень ответственности за поведение. Он предложил модель «наивного анализа поведения», проведя который человек может решить вопрос о степени личной ответственности за то или иное поведение.

Факторы, определяющие действие


 


старание

намерения

Эффективные

возможности

личности

усилия


действие

способности

умение


 


Эффективные возможности окружения

трудность

 



случаи

Схема анализа действия по Хайдеру [см. по: 108].


В основе его модели каузальной атрибуции лежат следу­ющие предположения. В любой ситуации в поведении чело­века наблюдатель может выделить две основные компоненты, определяющие действие,—это старание и умение. Старание определяется как произведение намерений совершить дейст­вие и усилий, приложенных для осуществления этих намерений. Умение же определяется как разность между способностями человека по отношению к данному действию и «объективной» трудностью, которую надо преодолеть для его совершения, при­чем на преодоление трудностей может еще повлиять какая-либо случайность. Так как намерения, усилия и способности «при­надлежат» действующему человеку, а трудность и случай опре­деляются внешней ситуацией, то «наивный наблюдатель», при­писав основное значение кому-либо из этих параметров, сможет сделать вывод о том, почему человек совершил действие, — по­тому, что «он сам такой» (приписать ответственность действу­ющему), или потому, что «так сложились обстоятельства» (при­чина действия связана с внешней средой). Таким образом, в соответствиии с представлениями Хайдера, наблюдатель, вла­дея информацией только о содержании действия, может объяс­нить поступок либо личностными особенностями, либо причи­нами, локализованными в силах окружения.

Представим себе традиционный сбор школьного класса, по­священный 20-летию окончания школы. Мы приходим туда и узнаем, что кто-то добился очень больших успехов в жизни, работе, кто-то наоборот, ничего не добился. Можно предполо­жить, что в этой ситуации мы будем не только ее констати­ровать, но и пытаться объяснить уровень достижений наших соучеников. Причем наш анализ во многом сходен с анализом по схеме Хайдера. Какой информацией о каждом мы распола­гаем? Мы. не виделись 20 лет, однако у нас сохранились вос­поминания, представления о «личностных ресурсах» каждого — его способностях. Кроме того, мы примерно представляем себе «силы окружения» — мы живем в одном мире, мы «знаем» (или нам кажется, что знаем) «трудность задачи» достижения успеха, привходящие факторы и т. д.

И вот про кого-то мы думаем: «Как ему повезло (а может, теща помогла?), он добился многого без всяких шансов на ус­пех». Здесь явно проскальзывает следующая мысль. Добиться успеха трудно, ресурсы этого человека, на наш взгляд, мини­мальны, следовательно, его успех — не его заслуга, за это от­вечает случай (повезло) или чья-то! помощь (теща) и т. д. Иными словами, здесь мы делаем заключение о внешних при-» чинах достигнутого результата (неличностной каузальности). При этом мы неосознанно присваиваем значительно больший вес факторам окружения (во главе с тещей) одноклассника по отношению к его личным усилиям и возможностям.

Про кого-то мы думаем совершенно иначе: «Сам виноват,

при таких возможностях—и ничего. А ведь от него так много» ждали. Скорее всего, лень сгубила». Здесь видно другое: наши представления о «личностных ресурсах» предполагали, что спо­собности у человека большие, явно сильнее «сил окружения»,. но успеха нет. Значит, усилий не прилагал, заключаем о внут­ренних причинах плачевного итога (личностная каузальность) с акцентом на неприложение усилий (лень) и заодно произ­водим приписывание ответственности («сам виноват»). У кого-то третьего, когда нельзя заподозрить ленность, в случае неус­пеха будем думать об ударах судьбы, опять обращая внимание на силы окружения, и т. д. и т. п.

По всей видимости, человек действительно может использовать. все те переменные, которые Хайдер включил в свою модель. Однако даже на простом примере видно, что она не позволяет учесть и объяснить всю совокупность факторов. Во-первых, ос­тается непонятным, по каким критериям отбирается и исполь­зуется информация о личности и об окружении, почему наше-внимание концентрируется то на одном, то на другом. Во-вто­рых, решая с помощью этой модели вопрос о локализацию причины результата действия в личности или в окружении, че­ловек не может получить каких-либо критериев, помогающих выбрать, что конкретно в личности (способности, характер, лич­ностные черты) или в окружении повлияло на результат. Мы не можем указать конкретной причины, а можем лишь грубо. оконтурить, обозначить область, «где она лежит».

Тем не менее в реальном общении мы не останавливаемся обычно на этом этапе, а идем дальше: нам важны именно' конкретные причины, определяющие действия людей. Опреде­лить их попытались Джоунс и Дэвис в своей модели каузальной' атрибуции — модели соответственного вывода «от действий" к диспозициям». Результатом рассмотрения причин и следст­вий по этой схеме была уже не просто локализация причины в личности или в ситуации, а выделение какой-то вполне опре­деленной личностной черты, или диспозиции, или предпочте­ния, которые и лежали в основании действия.

Основное предположение авторов состоит в том, что для атрибуции намерений действие может быть информативно в той' степени, а которой оно рассматривается в контексте выбора и отражает выбор одной из многих альтернатив [153]. Действи­тельно, когда мы знаем, что человек поступал единственным-возможным способом, мы вряд ли сможем что-либо сказать. о его личностных пристрастиях — мы не знаем, как еще он мог бы себя вести, если бы... если бы у него была такая возмож­ность. В то же время, если у человека был выбор из нескольких вариантов и он остановился на одном из них, то в таком случае-можно пытаться понять основания выбора,которые и будут при­чиной поступка.