ОТ МАНИФЕСТА 17 ОКТЯБРЯ 1905 г. К ТРЕТЬЕИЮНЬСКОМУ ПЕРЕВОРОТУ 1907 г. 2 страница

Гучков усмотрел в этом проекте заигрывание с пролетариатом, а во введении всеобщего избирательного права «общественники» видели средство противопоставления революционному фабрично-заводскому пролетариату «огромной массы консервативных эле-

30 Совет министров Российской империи: 1905—1906. С. 80—82.

31 Там же.

32 Былое. 1917. № 3. С. 241.

33 Там же. С. 247, 257.


ментов» (так выразился один из них, барон П. Л. Корф).34 Витте как бы в ответ на это сослался на свои действия против рабочего движения («Явилась возможность арестовать 236 членов Совета рабочих депутатов, и этому в душе все радуются»35).

Провалив с помощью Александры Федоровны проект № 2, пре­дусматривавший всеобщее избирательное право, Витте решил от­казаться от отдельного рабочего представительства в проекте соб-ствещюго кабинета (проекте № 1). «Если допустить в Думу че­тырнадцать членов от рабочих, они будут непременно требовать себе двадцать пять, а потом и пятьдесят мест в Думе. И если вы это им дадите, то без крови вы не будете впоследствии в состоянии отнять у них это право. Поэтому проект № 1 представляется мне невозможным. Он может быть принят только без особого предста­вительства от рабочих», — заявлял он и тут же добавлял, что иг­норировать «право труда» в XX в. «опасно». «Рассуждая умом», он «перекрестился бы и решил бы в пользу второго проекта», но «по чутью» он боялся его и опять склонялся к первому, по которому «все опасные элементы сосредоточены в городах; они составляют меньшинство», «Дума будет, может быть, слаба по своему интел­лекту, а не по своему консерватизму».36

Впрочем, он то готов был солидаризироваться с Дурново и во­обще не собирать Думу, то отсрочить ее созыв и провести его по закону 6 августа, «может быть, и самому совершенному», в кото­ром он хотел бы тем не менее сделать «некоторые поправки в еще более консервативном направлении». «Нельзя, однако, забывать, что в настоящее время в России происходит революция», — объяс­нял он свои колебания, считая, что войск для ее подавления не хватит, а потому нельзя не использовать «путь нравственного ус­покоения» путем созыва Думы.37

Речь царя началась признанием, что до 17 октября он не ин­тересовался вопросом о выборах, который был ему «совершенно непонятен». Но «с сегодняшнего утра» ему «стало ясно» и «чутье» подсказало, что всеобщее избирательное право невозможно. Дело происходило на следующий день после того, как Витте внушил это Александре Федоровне. «Идти слишком большими шагами нельзя. Сегодня — всеобщее голосование, а затем недалеко и до демокра­тической республики. Это было бы бессмысленно и преступно», — объявил царь свое решение.38

Предотвратив введение всеобщего избирательного права, Вит­те, однако, вместе с Тимирязевым и Треповым воспротивился по­пытке вернуться к полному лишению избирательных прав рабо­чих, которая была предпринята на совещании в ходе осуществлен­ной все же отмены особого для них представительства (их выборные уполномоченные должны были избирать выборщиков на

34 Там же. С. 241—242.

35 Там же. С. 242—244, 248.

36 там же. С. 251—253.

37 там же. С. 245.

38 Там же. С. 258—259.


гооодские и губернские съезды).39 Закончить же совещание Витте ^шил на минорной и консервативной ноте, специально попросив лля этого у царя слова. «Следует ожидать, — заявил Витте, — что новый избирательный закон не внесет успокоения не только в ре­волюционные кружки, но и среди умеренных элементов. Резуль­таты будут плохие, но в какой интенсивности они проявятся — предвидеть, конечно, невозможно. О сроке созыва Государствен­ной Думы ничего сказать нельзя. Приступить немедленно к выбо­рам — даже этого сказать нельзя». Но царь, не обращая внимания на угрозы Витте, заявил, что откладывать созыв Думы не наме­рен.40 12 декабря царский указ с изменениями положения о выбо­рах в Думу был опубликован.

Перспектива существования Думы и Государственного совета означала, что в стране появляется подобие двухпалатного парла­мента независимо от степени ограниченности его прав и от того, что в официальном словоупотреблении фигурировало обычно вы­ражение «законодательные учреждения», поскольку и «парла­мент», и «кабинет» были понятиями, связанными с западноевро­пейской государственностью, несовместимыми с самодержавным образом правления, отказ от которого представлялся невозмож­ным. Поэтому, с одной стороны, принятие думского положения влекло за собой реформирование Государственного совета, а с дру­гой — все преобразование было направлено к ограничению зако­нодательных прав Думы.41

С. Е. Крыжановский, приобретавший все большее значение в качестве автора проектов государственных преобразований, в уже упоминавшейся записке о Государственном совете как «регулято­ре по отношению к Государственной Думе» выступал в традици­онном для двухпалатной парламентской системы духе. В составе Государственного совета как верхней палаты, указывал он, долж­ны быть силы «консервативные не вследствие случайности личных воззрений, а вследствие других, более мощных движущих при­чин». «К ним будут относиться крупные материальные интересы, которые присущи указанным слоям населения и прочно связывают их с интересами порядка и спокойствия и возможного охранения того распределения собственности, которое имеет место ныне; их будут укреплять и те привычки к установившемуся строю, кото­рые наследственны в этих слоях общества», — писал Крыжанов­ский.42

Не только эти расчеты, но и обсуждение преобразования Госу­дарственного совета в комиссии Сельского показывало, что пред­ставители капиталистов и помещиков вместе с великими князьями рассматривались как главная сила, способная воспрепятствовать ожидавшимся со стороны Думы либеральным и демократическим устремлениям. Началась борьба за представительство в Государ-

39 Там же. С. 263—264.

40 Там же. С. 264—265.

41 См.: Степанскип А. Д. Реформа Государственного совета в 1906 г. // Тру-Ды Московского историко-архивного ин-та. 1965. Т. 20. С. 179—211.

42 РГИА. Ф. 1544. Оп. 1. Д. 16. Л. 90.


ственном совете между предпринимательскими организациями Дворянство добилось для себя специального представительства на­ряду с земским, хотя земства на 80—90% состояли из дворян. В число выборных членов включалось также несколько представи­телей православной церкви, профессуры. Членов Совета по назна­чению царю предстояло подбирать из лиц императорской фамилии и высших слоев бюрократии.

Судя по дневнику А. А. Половцова, Витте 5 ноября 1905 г. на заседании комиссии Сельского говорил, что так как войск для по­давления революции недостает, вся его надежда на Думу, хотя он сомневается, что ее удастся собрать. На следующий день он пред­ложил в качестве «опоры правительству» созвать выборную часть Государственного совета. При этом он, очевидно, предложил уменьшить его права. Тогда Половцов в качестве «компромисса» для спасения «хоть части» влияния Государственного совета пред­ложил, чтобы Дума имела право снова принять отклоненное по­становление лишь в следующую свою сессию. Такое вторичное по­становление Думы могло бы стать законом после утверждения ца­рем даже при несогласии Государственного совета. Но «старание» Половцова оказалось излишним, так как Витте, отвергавший зна­чение Совета, внезапно заявил, что Совет должен иметь одинако­вые с Думой права.43 Из этого выросло сделанное 15 декабря 1905 г. предложение Кутлера, предусматривавшее, как и полов-цовское, предоставление Совету условного (суспензивного) откло­нения думских постановлений, причем вторичное постановление, принятое большинством в 2/3 голосов, представлялось бы царю независимо от позиции Совета. Кутлер предлагал «заранее при­мириться» с «преобладанием» Думы и во избежание конфликтов между палатами обеспечить царской власти положение арбитра.44 Однако члены совещания Сельского не согласились на «умаление» значения Государственного совета, заявляя, что не хотят возла­гать на царя «всю тяжесть разрешения разногласий» между пала­тами.45

Несомненно, существовала связь между этим предложением Кутлера, сводившимся к расширению компетенции Думы, и раз­рабатывавшимся в это время его аграрным законопроектом. Оба кутлеровских проекта исходили из представления о том, что для спасения режима нужны далеко идущие меры как социально-эко­номического, так и политического значения. За Кутлером стоял Витте, готовый, однако, пожертвовать им в своих маневрах.

43 Дневник А. А. Половцова // КА. 1923. Т. 4. С. 84—85. 44 РГИА. Ф. 1544. Оп. 1. Д. 16. Л. 316—318. 45 Там же. Д. 17. Л. 144. 46 См.: Дякин В. С. Чрезвычайно-указное законодательство в России (1 1914 гг.) // ВИД. Л., 1976. Т. 7. С. 242, 244—248.

В комиссии Сельского не вызвало особых прений заимствован­ное из австрийской, прусской и испанской конституций право царя проводить своими указами законодательные меры в отсутствие Думы с последующим их утверждением ею в течение первых двух месяцев после возобновления ее работы.46 Но другой важный во-


прос, связанный с прерогативами царя, оказался спорным. Актами 6 августа 1905 г. предоставленное Думе право законодательной инициативы не распространялось на «начала государственного устройства, установленные законами Основными». В соответствии с установленным манифестом 17 октября «незыблемым прави­лом», по которому «никакой закон не мог воспринять силу без одобрения Государственной Думы», соответствующая статья ново­го думского «учреждения» была проектирована как предоставля­ющая Думе право законодательной инициативы и пересмотра всех законов, в том числе и Основных, за исключением той их части, которая относилась к престолонаследию и императорской фами­лии и подлежала законодательному пересмотру лишь по указанию царя.47 Это вызвало протест Коковцова, который утверждал, что «точный смысл манифеста 17 октября» предложенного изменения не требует, что «каковы бы ни были соображения об изменениях в существе и объеме верховной власти», вытекающих из этого ма­нифеста, нельзя «до известной степени искусственно наталкивать Думу на возбуждение законодательных предположений о верхов­ной власти».48

14 февраля открылось совещание под председательством царя для окончательного рассмотрения «учреждений» Думы и Госу­дарственного совета. Игнатьев сетовал, что превращение Государ­ственного совета из «совета монарха по законодательным делам» в «верхнюю палату» есть «решительный шаг к конституционному устройству». Стишинский предлагал хотя бы упразднить предпо­лагавшееся равенство числа назначаемых и выборных членов, чтобы увеличить влияние царя на состав Совета. Витте возражал («Государственный совет будет глубоко консервативен, поэтому нет оснований к увеличению числа членов по назначению ... это произведет дурное впечатление»49). Но в целом его позиция на совещании была двойственной. С одной стороны, он потребовал, чтобы в манифесте об изменении учреждений Думы и Государ­ственного совета не было указано в соответствии с манифестом 17 октября, что никакой закон не может получить силу без их одобрения, и стал доказывать, что «рассматриваемое преобразова­ние еще не составляет конституции».50 Но, с другой стороны, в соответствии с предложением уже уволенного к этому времени Кутлера он хотел, чтобы Дума могла представить отклоненный Государственным советом законопроект царю.

Коковцов объявил премьера радикалом, сказав: «То, что ныне предлагается, уничтожает Государственный совет и знаменует пе­реход к одной палате. Этого добиваются все крайние партии». «Я смотрю так, что Владимир Николаевич желает конституционный порядок управления, а я считаю, что этого нельзя», — вернул Вит­те Коковцову его обвинение и продолжал: «Незачем копировать положения конституций, по которым верхняя палата отделяет

47 РГИА. Ф. 1544. Оп. 1. Д. 16. Л. 232.

48 Там же. Л. 300.

49 Былое. 1917. № 5. С. 293.

50 Там же. С. 294—295.


Из манифеста 17 октября вытекала необходимость и в таких законодательных мерах, которые служили бы выполнению данных в нем обещаний предоставления гражданских свобод. Правитель­ство проводило эти меры в спешном порядке, чтобы успеть до со­зыва Думы обеспечить сочетание гражданских свобод с государ­ственным контролем над их осуществлением. Временные правила об обществах и союзах, введенные указом 4 марта 1906 г., при­знавали законным их образование без разрешения властей. Одна­ко министр внутренних дел мог закрывать «общества, в коих об­разованы отделения, а также союзы, если деятельность этих об­ществ и союзов признается им угрожающею общественному спокойствию и безопасности». Образование таких обществ воспре­щалось, как и управляемых учреждениями и лицами из-за грани­цы при наличии у таких обществ политических целей. Учрежде­ние профессиональных обществ рабочих и служащих торгово-про­мышленных предприятий, а также их владельцев разрешалось лишь для «изыскания способов» к урегулированию промышленных конфликтов, «выяснения размеров заработной платы», выдачи по­собий, устройства касс взаимопомощи, похоронных и т. п. Объ­единение профессиональных обществ в союзы не допускалось.56 Одновременно утвержденные царским указом правила о собра­ниях повторяли введенные еще осенью положения о необходимо­сти предварительного получения разрешения полиции, присутст­вия на собрании ее представителя, который мог закрыть собрание по многим поводам — от принятия «характера, угрожающего об­щественному спокойствию и безопасности» до отклонения «от предмета его занятий».57 В самый день открытия Думы 26 апреля 1906 г. была упразднена предварительная цензура для книжных изданий. Однако властям предоставлялось право ареста тиража с передачей дела в суд и уголовного преследования виновных.58 Стремлением опередить созыв Думы руководствовались и при ускоренном обсуждении и принятии Основных законов. «В первом случае необходимо было издать Основные законы, соответствую­щие 17 октября, до созыва Думы, —вспоминал Витте, —во вто-


нижнюю от монарха».51 В завязавшейся полемике Витте получи* неожиданную, казалось бы, поддержку справа — у Стишинского который утверждал, что Государственный совет должен быть дл^ царя «щитом» «при увлечениях» Думы, но не должен быть для него «тормозом». Но в целом рассматривавшийся еще в процессе подготовки булыгинского закона способ обеспечить верховной вла­сти возможность лавирования между палатами был отвергнут как связанный с необходимостью расширения функций Думы. Витте же держался с напускным смирением, настаивая, однако, на том, что самый твердый сторонник неограниченности царской власти -1 именно он. «Я соглашаюсь с приводимыми доводами, — говорил он, — но, я полагаю, не надо только ограничивать монарха». «За­бавно, что Витте основывал свою речь на том, что необходимо устранить всякое средостение между царем и народом, утверждая, что никакой конституции государь не давал, так как никакой при­сяги не приносил, а что просто установил такой порядок законо­дательства и управления, который считал наилучшим и который ежечасно изменить может», — записал Половцов.

В перерыве заседания Пален заявил царю, что принятие вит-тевского предложения означало бы «гибель монархического нача­ла». «А говорить, что Вы не дали конституции, значит куртиза-нить. Вы дали конституцию и должны ее сохранять», —добавил он, отвергая все, что говорил Витте.52

В какой мере и в чем именно изданный 20 февраля 1906 г. ма­нифест об изменении учреждения Государственного совета и пе­ресмотре думского учреждения вместе с сопровождавшими его двумя указами и новым думским учреждением53 означал отступ­ление от манифеста 17 октября 1905 г.?

В литературе находим по этому поводу две точки зрения. А. Д. Степанский считает, что акты 20 февраля 1906 г. были тем способом исполнения манифеста 17 октября, который царь из­начально имел в виду.54 Н. И. Васильева, Г. Б. Гальперин и А. И. Королев усматривают отступление от манифеста 17 октября в самом преобразовании Государственного совета во вторую зако­нодательную палату.55 Они исходят при этом из того, что мани­фест 17 октября декларировал переход к конституционно-монар­хическому правлению с однопалатной системой. Однако вопрос об одно- или двухпалатной системе был в манифесте 17 октября обойден, и отход от принципов этого манифеста в актах 20 фев­раля 1906 г. носил несколько более сложный характер. Во-первых, как мы видели, противникам преобразований превращение Госу­дарственного совета в верхнюю палату представлялось не отступ­лением от принципов 17 октября, а, наоборот, шагом к конститу-

51 Там же. С. 306—307.

52 Там же.; Дневник А. А. Половцова. С. 91 — 92.

53 Законодательные акты переходного времени (1904 — 1906 гг.) / Под ред. Н. И. Лазаревского. СПб., 1907. С. 366 и ел.

54 Степанский А. Д. Государственный совет в период революции 1905 — 1907 гг. М., 1965. С. 9.

55 Васильева Н. И., Гальперин Г. Б., Королев А. И. Первая российская рево­люция и самодержавие. Л., 1975. С. 107.


пионному устройству. Во-вторых, напомним, что Государствен­ный совет рассматривался как верхняя палата еще при разработке булыгинского закона. И, наконец, не правильнее ли видеть шаг назад от манифеста 17 октября в отказе от придания праву откло­нения Государственным советом думских законопроектов суспен­зивного характера, а также в отнесении инициативы пересмотра Основных законов к прерогативам царя, на чем настоял Коковцов? Ведь недаром Витте требовал не включать в манифест 20 февраля 1906 г. фразу из манифеста 17 октября о том, что никакой закон не может получить силы без одобрения Думы, ни применительно к ней самой, ни по отношению к Государственному совету.

С. 420 и ел.

56 Законодательные акты. 57 Там же. С. 438 и ел. 58 Там же. С. 602 и ел.

* * *


 

ром — не издавать, и в таком случае мне было ясно, что Дума об­ратится в Учредительное собрание, что это вызовет необходимость вмешательства вооруженной силы и что в результате новый строй погибнет. Будет ли это к лучшему?.. Пожалуй, да, если бы явился Петр Великий... Но такого не было и покуда не предвидится. По­этому я стоял за необходимость издания Основных законов до Ду-

S Q ^^J

МЫ».ЬУ

Дело было в том, чтобы не только лишить Думу возможности рассмотрения Основных законов, но и спешно включить в их со­став некоторые положения из учреждений Думы и Государствен­ного совета, чтобы возможность их пересмотра зависела от царя. Три проекта Основных законов, в составлении которых участво­вали директор Александровского лицея А. П. Саломон и флигель-адъютант граф А. Ф. Гейден, были получены Сельским от царя. Под руководством государственного секретаря Ю. А. Икскуля фон Гильденбандта и его помощника П. А. Харитонова был составлен проект Государственной канцелярии, который предполагалось внести в Государственный совет.60 Этот проект Витте поручил сравнить «с консервативными конституциями (прусской, австрий­ской, японской, английской) и заимствовать оттуда полезные кон­сервативные начала».61

Во всеподданнейшем докладе 2 марта 1906 г. Витте предложил определить понятия закона и декрета, издаваемого в порядке вер­ховного управления, т. е. единолично царем, так как если до тех пор отсутствие разграничения представляло «известное удобство для монарха» («В настоящее время почти все представляется за­коном»), то «при новом положении вещей» оно может доставить ему «самые большие затруднения». Он настаивал на том, чтобы Основные законы, даже если они будут оставлены без изменения^ предусматривали все же право монарха издавать декреты.62 4 мар­та царь приказал «при условии полной тайны» обсудить проект в Совете министров, и Витте занялся его правкой. «Более распро­странительным определением» указов, называемых «повеления­ми», и установлением прав царя на издание чрезвычайных «ука­зов, направленных к ограждению государственной и общественной безопасности и обеспечения народного благосостояния», он, в сущ­ности, возвращал дело к старому порядку. Но когда он захотел вставить слова об ограничении царских указов «пределами зако­на», против этого выступил Дурново.63 По образцу японской кон­ституции Витте предложил установить ответственность прави­тельства перед царем.64

Совет министров на заседаниях 10, 12, 14, 18 и 19 марта все это принял и, чтобы лишить Думу возможности влиять на госу­дарственную политику путем изменения порядка производства де-

59 Витте С. Ю. Воспоминания. Т. 3. С. 296—297.

60 РГИА. Ф. 1544. Оп. 1. Д. 23. Л. 388.

61 Таганцев Н. С. Пережитое: Учреждение Государственной думы в 1905—
1906 гг. Пг., 1919. С. 157 и ел.

62 Совет министров Российской империи: 1905—1906. С. 331.

63 РГИА. Ф. 1544. Оп. 1. Д. 23. Л. 408—409, 429, 445—446.

64 Там же. Л. 412.


нежных ассигнований или с помощью неутверждения ежегодного контингента новобранцев, предложил включить в текст Основных законов только что принятые правила утверждения сметы и ого­ворку о том, что в случае неутверждения контингента новобран­цев к 1 мая он устанавливается в размере не свыше прошлогодне-

Кроме того, Совет министров предложил оговорить в Основных законах в числе прерогатив царя руководство международной по­литикой, право чеканки монеты, прощения осужденных, а также объявления местностей на военном или исключительном положе­нии. Большинство министров с Витте во главе настаивало на включении в Основные законы права царя на увольнение всех без исключения должностных лиц, включая судей, несменяемость ко­торых была установлена судебными уставами 1860-х годов. Дума, считали эти министры, сохранит их несменяемость, и царь лишит­ся «возможности устранить даже тех судей, которые по своим дей­ствиям оказались бы опасными для правильного хода государ­ственной жизни».

Все это дало Витте возможность впоследствии выставить себя в роли единственного спасителя монарших прерогатив в ходе состав­ления Основных законов.66 Особенное значение он придавал при этом вопросу о титуле «самодержец». Соответствующая статья в проекте Государственной канцелярии гласила: «Государю импера­тору, самодержцу всероссийскому, принадлежит верховная в госу­дарстве власть». Измененная Советом министров формула звучала так: «Императору всероссийскому принадлежит верховная само­державная власть. Повиноваться власти его не только за страх, но и за совесть сам Бог повелевает». В сущности, разницы не было, и сам Николай II, выражая сомнение в «необходимости ... отречься от са­модержавных прав и изменить определение верховной власти, су­ществующее в статье 1 Основных законов уже 109 лет», считал опасным всякое «новое ее изложение, даже то, которое предложено Советом министров», поскольку понятие неограниченности не вош­ло ни в одно из них.67 Витте же именно поэтому считал предпочти­тельной формулу Совета министров, настаивая на том, что, по­скольку власть царя не будет более определена как неограничен-

65 Совет министров Российской империи: 1905—1906. С. 360—364.

66 См.: Ананьин. Б. В., Ганелин Р. Ш. С. Ю. Витте—мемуарист. С. 70—72. Впрочем, такого же мнения придерживался и секретарь заседаний Совета мини­стров П. П. Менделеев. «Жаль, что государь не мог присутствовать на наших за­седаниях,— писал он.— Быть может, он сменил бы гнев (против Витте.— Авт.) на милость. Усилить значение монаршей власти по отношению к новым законода­тельным учреждениям, обеспечить государю возможность править в случае надоб­ности и без их участия— было главной заботой Витте. Дурново и Акимову остава­лось только помогать ему... Возражали большей частью гр. Толстой, Философов, Федоров, кн. Оболенский. Да и то не столько по соображениям принципиальным, сколько с точки зрения тактической (из боязни разочаровать общественность. — Авт.)*. См.: Менделеев П. П. Свет и тени в моей жизни (1864—1933): Обрывки воспоминаний. Рукопись хранится в Бахметьевском архиве Колумбийского уни­верситета п Нью-Йорке. Экземпляр рукописи хранится в ГАРФ. С. 120—121. 67 Былое. 1917. № 4. С. 204.


 


ная, необходимо назвать ее самодержавной.68 Он считал своей за­слугой принятие царем нового изложения этой статьи.

Чтобы обосновать сохранение самодержавного характера цар­ской власти, Витте обратился за помощью к В. О. Ключевскому Но тот уклонился, и Витте получил справку, составленную быв­шим слушателем профессора.69 Смысл ее был в том, что хотя по­сле актов 6 августа и 17 октября царская власть «перестает быть абсолютной, неограниченной и становится конституционной», она тем не менее не перестает быть самодержавной. Доказывалось это с помощью такого исторического истолкования термина «самодер­жавие», согласно которому в древней Руси он не выражал понятий неограниченности и абсолютной власти, которые стали с ним свя­зывать в XVIII в., а означал лишь независимость монарха и стра­ны во внешнеполитическом отношении. Николаю II таким обра­зом внушалось, что, назвав свою власть самодержавной, он вернет «исконному старинному титулу русских государей» его первона­чальное значение. Эта же мысль о том, что манифест 17 октября не уничтожил власти самодержавного царя, с помощью юридиче­ской аргументации доказывалась и в трактате профессора-право­веда Киевского университета О. О. Эйхельмана, рекомендованно­го Витте царю и предложившего свой проект Основных законов, исходя из необходимости их пересмотра как бы независимо от объ­явленных реформ.70

Как и булыгинский проект летом 1905 г., проект Основных за­конов не попал в Государственный совет, а стал предметом обсуж­дения особого совещания под председательством царя, открывше­гося 7 апреля 1906 г. В. О. Ключевский, Д. Н. Шипов и А. И. Гуч­ков, ранее представлявшие в такого рода совещаниях общественные круги, а также подозревавшиеся в недостатке консерватизма от­ставленный со своего поста Н. Н. Кутлер, министр народного про­свещения И. И. Толстой и Н. С. Таганцев не были включены в его состав. Зато крайне консервативное крыло было пополнено вел. кн. Николаем Николаевичем, графом К. И. Паленом, О. О. Эйхель-маном и со второго заседания — И. Л. Горемыкиным, которого царь пригласил не только как «охранителя исконных начал», но и как уже намеченного им следующего премьера.

Под влиянием угроз Витте, предсказывавшего, что Дума не только «погубит армию и приобретет пошиб республиканский», но и установит царю цивильный лист,71 Николай II заявил, что те главы Основных законов, которые касаются императорской фами­лии и ее имущественного положения, должны пересматриваться не только по его почину, но и только им самим. Дурново попы­тался было распространить это на всю совокупность Основных за­конов. «Постановление о том, что Основные законы могут быть изменяемы и дополняемы лишь по почину государя, недостаточ­но, — заявил он. — Надо сказать, что они могут быть государем

68 Там же. С. 209.

69 Князьков С. Самодержавие в его исконном смысле. СПб., 1906.

70 РГИА. Ф. 1544. Оп. 1. Д. 24. Л. 24.

71 Былое. 1917. № 4. С. 190.


императором изменяемы без всякого участия Думы и Совета... дкт 17 октября далеко не совершенен, и вся смута, происходящая после этого, является последствием этого несовершенства... Но с существом этого акта нельзя не считаться, и в тех пределах, как это проектируется ныне, это не будет его нарушением, а скорее его дополнением».72 Но после дискуссии все, в том числе и Дур­ново, ограничились сохранением за царем исключительного права пересмотра статей об императорской фамилии и удельных имуще-

ствах.73

Появившийся во втором заседании, 9 апреля, Горемыкин заго­ворил о том, что, по-видимому, более всего волновало Николая II, выразив сомнение, следует ли вообще переиздавать Основные за­коны. Он опасался, «как бы Дума не подняла неудобных вопросов» по поводу ограничения ее компетенции, и считал, что неприкос­новенность главных статей Основных законов поможет сохране­нию старых порядков. Для реализации манифеста 17 октября он предлагал ограничиться принятием дополнительных правил. Явно по поручению царя он подчеркнул, что «поднятие вопроса» о статье, содержавшей титул «самодержец», «и ей подобных чревато событиями; трогать их не следует».74 Отвечая Горемыкину, Витте заявил, что он и сам был бы рад не переиздавать Основных зако­нов, но движим страхом перед Думой, которая «может все пере­смотреть по своему почину, кроме Основных законов». «Поэтому надо отобрать от нее все, что опасно трогать ... иначе Дума пре­вратится в Учредительное собрание», — сказал он.75

Вопрос же о царском титуле был снова поднят самим Никола­ем II. В необычно взволнованной речи он заявил, что его «мучает чувство», имеет ли он перед своими предками право отказаться от самодержавия. При этом он заверял, что с позиции манифеста 17 октября его «не сдвинут». Что именно имел в виду царь, сейчас же показал Горемыкин, сказав: «Если просто вычеркнуть слово „неограниченный", то нельзя будет выйти ни из одного затрудни­тельного положения». Тогда Витте, заявив, что он «и ныне сму­щен, как был смущен 17 октября», стал доказывать, что сделать изменение Основных законов исключительной привилегией царя возможно, если власть его будет объявлена неограниченной, тут же отрицая неограниченность царской власти, сравнивая ее с вла­стью турецкого султана («Там можно сказать, что власть управ­ления неограниченна, но у нас, с императора Александра I, зако­ны управляют основаниями верховного управления»).