Идейно-художественное своеобразие повести Н. Волокитина

«На реке да на Кети»

План:

1. Страницы жизни и творчества писателя (электронная презентация).

2. Нравственная проблематика повести. Образ главной героини как воплощение этического идеала писателя. Своеобразие композиции повести.

Основная литература:

1. Бахор, Т.А. Нравственный идеал Н. Волокитина («На реке да на Кети») / Т.А. Бахор // Современная филология: актуальные проблемы, теория и практика: сб. материалов междунар. науч. конф.,Красноярск, 21-23 сент. 2005г. /Краснояр. гос. ун-т. – Красноярск, 2005. – С.362-369

2.Евменова, Л. Н.Этнические культуры Приенисейского края /Л.Н. Евменова. - Красноярск, 2008.- С. 56-74.

Дополнительная литература:

1. Астафьев, В. П. ..И в поселке Тагул тоже / В.П. Астафьев// astafiev/alphabet.htm// www.fro196.narod.ru/library/

2. Колыхалов, В. Чувство родной земли / В.Колыхалов . // Волокитин Н. В пору грибных туманов - Красноярск, 1975. – С.5-6.

Методические указания

1. Электронная презентация должна содержать сведения об основных этапах жизненного пути писателя, информацию об основных произведениях, созданных художником.

2. При осмыслении проблематики и композиции повести Н. Волокитина «На реке да на Кети» обратитесь к фрагментам статьи Т.А. Бахор. Соотнесите свое представление о прочитанном произведении с точкой зрения исследователя.

«Произведения известного сибирского писателя Николая Волокитина, по справедливому замечанию критиков, характеризуются «основательностью письма, … глубоким знанием народной жизни, … любовью к своей суровой, но необыкновенно красивой земле, ее бескорыстным людям – сеятелям и кормильцам».

Изданная в 1972 году, повесть «На реке да на Кети» в полной мере воплотила авторское представление об идеальном характере своего времени. Пространственно мир в произведении Н. Волокитина определен лесозаводским поселком и рекой. Читатель же видит в основном обитателей 12-квартирного дома, воплощающего наиболее характерные типы: злющую бабку Шутегову и деда Федота, ее мужа – подкаблучника, блаженного человека Гриньку Панькова. Здесь же живет и недавно появившийся в поселке цыган Спартак, «здоровущий, волосатый, как демон, поблескивающий белками черных глаз. Рядом с ним – его жена Рада, похожая одновременно и на девочку- подростка и на зрелую женщину с «алыми чувственными губами». В этом же доме живет и главная героиня повести тетя Оля Типсина, образ которой дает нам представление о нравственном идеале сибирского художника. В целом же, 12-квартирный густонаселенный дом, отражающий многообразие характеров большого мира, – знак полноты современной писателю жизни, ее многогранности.

Описывая в своем произведении различные конфликты, Н. Волокитин основное внимание уделяет их нравственным аспектам. Именно так, например, оценивается в повести противостояние партизан и колчаковцев. Повествуя о том времени, Ольга Типсина, сочувствуя партизанам, характеризует гражданскую войну как борьбу мужчин, обладающих военными навыками, стремящихся к победе и поэтому готовых к тяжким испытаниям. Особый гнев у нее вызывает война колчаковцев с «ребятишками», «девками» и «бабами». Поэтому стремится она во что бы то ни стало наказать колчаковского поручика, «тоненького, вихлястого, с усиками», который предложил ее подружке: «… могу отпустить твоего брата, но для этого ты на одну ночь женой моей должна сделаться».

Охваченная жаждой мщения, Ольга Типсина избирает соответствующее наказание: ножницами она отхватила спящему поручику левый ус. Это наказание имеет не столько физический, сколько нравственный аспект: усы издавна воспринимались как знак «энергии, жизненной силы». Лишив поручика левого уса, героиня (воспользуемся одним из значений оппозиции «левое – правое», универсальной для мифологии и культуры в целом приближает поручика к смерти, открывает ему ад: все встречные, деревенские жители и солдаты, «пали на землю от смеха и подняться не могут». На наш взгляд, в своем желании мстить врагу Ольга Типсина интуитивно использовала силу смеха, с которым «связывается жизнеутверждение, творчество, созидание нового мира, иного по отношению к наличному».

Нравственный аспект отношений важен для Ольги Типсиной и в ситуации с дедом Михеем, держащим в страхе всю деревню и считающим себя единственным праведником во всем Белом Яру. Разыграв сцену «всемирного пожара» как наказания божьего, молодежь во главе с юной Ольгой Типсиной вынудила Михея Четыркина признаться в о многих грехах: «людей ненавидел лютей зверей алчных…», супругу с голоду уморил, ямщиков грабил. Не выдержав после «такого пожарища» насмешек, дед Михей «уехал от срама» из деревни. Как видим, и здесь героиня обращается к издавна известной силе огненной стихии: огонь «очищает и защищает, отвращает зло».

Таким образом, среди персонажей повести Н. Волокитина Ольга Типсина отличается интуитивной сопричастностью сакральным явлениям жизни человечества.

Описывая современную сибирскую деревню, Николай Волокитин также останавливается на нравственном аспекте шумной жизни лесозаводского поселка, которая складывается из постоянных столкновений цыган с участковым Федькиным, из ссор с односельчанами бабки Шутеговой, которая «вечно всех бранит на чем свет стоит… и чаще ни за что, ни про что». Художественное пространство повести, охваченное противостоянием персонажей, постепенно расширяется, захватывая не только петуха Шутежихи, «мимо которого без палки не ходи…обязательно кинется и обязательно будет наровить долбануть в лицо» но и речных обитателей, что отчетливо проявляется во время рыбалки, когда «здоровенной, как бревно», щуке удалось уйти из рук Мишанки и Миколки. Особое место в жизни поселка принадлежит Кети, без которой герои Волокитина не представляют своей жизни. Кеть предстает перед нами как река жизни: «течет, струится, пожурчивая на перекатах, покручиваясь на бездонных омутах, убегает в далекую синеву неба. И нет у нее края в этой синеве, как нет края у неба». Это о Кети скажет героиня повести Ольга Типсина: «Уйдешь душой в даль неоглядную, забудешься, будто слился с рекой и с небушком…». Как видим, единение с рекой становится для героини способом постижения небесного, единственно возможным путем приобщения к тайнам жизни. Но этот путь одновременно и опасен для человека. Волны Кети в бурю «застилают горизонт»: « Стало так темно, что нельзя было уже видеть грань, отделяющую воду от неба. Казалось, вода заливает весь белый свет». Именно во время такой бури, спасая жизнь цыганам, погибла тетя Оля.

Нравственные качества героини Н. Волокитин раскрывает посредством воплощения в повести антитезы «свой – чужой», типологической, основной для региональной литературы.

Для большинства героев (для Мишанки Типсина, участкового Федькина, Шутежихи и др.) «своими» являются преимущественно односельчане, живущие в лесозаводском поселке, «чужими» - пришлые, цыгане.

Так, не принимает цыган бабка Шутегова: « …цыганята проклятые. Вот паразиты навязались на мою голову, чтоб им рога на лбу повырастали…». Как видим, в восприятии Шутежиги, цыгане связаны с иным, нечеловеческим, неземным миром. Особенно отчетливо это проявляется в ее бранной лексике, адресованной тете Оле, вздумавшей заступиться за детей цыгана Спартака: «И ты с ними заодно, с чернозадыми! тварь речная».

Даже сын тети Оли Мишанка не может понять ее заботы о семье цыгана Спартака: «Что ты все носишься со своим Спартаком?.. Что ты все стараешься для него? Он тебе родня: сын, брат, да?»

Эту отчужденность и враждебность жителей поселка остро чувствуют сами цыгане: «Почему все косо смотрят на цыгана?».

И только главная героиня произведения Н. Волокитина, тетя Оля, отказывается от «географического» принципа разделения людей на «своих» и «чужих». Автор повести указывает, что такое устоявшееся разделение «своих» и «чужих». Преобладающим для нее всегда было нравственное начало. Поэтому чужой для Ольги Типсиной оказывается исконная жительница лесозаводского поселка бабка Шутегова, которая родную дочь с грудным ребенком выгнала: «Как нажила, так и корми, я не государство, у меня запасов нету».За злость Шутежихи на людей Ольга Типсина называет ее «беспутной», не знающей истинного для человека пути.Для Ольги Типсиной «своим» является близкий по духу человек. Именно поэтому она помогает цыганской семье: «Он человек …глянь в глаза (Спартаку): чистые они. И душа светлая. И стремится к доброму. Кто виноват, что у него сызмальства так жизня сложилась? В скитаниях, в воровстве, в пьянках- гулянках. Но он все равно стремится к доброму и видит доброе. Как же тут не подсобить, не подтолкнуть человека к этому доброму!». Как видим, ошибающийся, но движущийся к истинным человеческим богатствам цыган ей ближе, чем отказавшаяся от поиска истинного пути человека «беспутная» бабка Шутегова. Ее Ольга Типсина характеризует кратко и определенно: «От природы бабу ржа съела», то есть, не сопротивлялась она злу, существующему в мире. Напротив, цыгана Спартака, «здоровущего, волосатого», «поблескивающего белками черных глаз», похожего в восприятии рассказчика на «демона», героиня определяет однозначно: «Человек». И эти человеческие качества, угадываемые одной тетей Олей, Спартак проявляет в финале повести, когда он, не взирая на опасность для собственной жизни, отказывается отплывать от рассыпающегося плота, предлагает Ольге Типсиной: «Лучше я останусь, ты езжай!». И только угроза женщины, размахивающей жердиной («Убью! Убью гада, если приблизишься хоть на метр»), заставила мужчину повернуть лодку к берегу.

Так бродяга цыган оказывается для Ольги Типсиной близким родным человеком, чье спасение она оплатила собственной жизнью: « У тебя же малые дети…Спартак! Не обо мне, об них думай. Их ростить надо, ростить, родимый. Я уже стара, мне все едино!».

Как видим, важнейшим показателем «своего» для героини оказывается способность человека сопереживать близкому, помогать ему, даже в ущерб собственному благополучию. Именно поэтому чужими для Ольги Типсиной, а затем и для односельчан, оказываются не цыгане, а уморивший голодом жену Михей Четыркин, выгнавшая из дому дочь бабка Шутегова. В главе цыганской семьи она видит человека с подобными ей ценностями. Ольга Типсина не мыслит себя без дома, семьи, рода. И в Спартаке, мечтающем о строительстве собственного дома, угадывает она эти же привязанности: «Как только построю свой дом, начну жить, как все. Работать примерно буду, картошку сажать…, детей на врачей, инженеров учить буду…».

Главная героиня повести Николая Волокитина отличается от других жителей поселка тем, что в своей жизни следует сердцу, чувству, а не укоренившемуся у односельчан представлению о жизненных ценностях. Так, доверившись своему сердцу, юная Ольга Типсина не поверила тому, что ее избранник Ануфрий, уехав в Тагул, забыл ее, разлюбил и женился на другой. Девушка уезжает за ним и разрушает все козни будущего свекра, не желающего видеть ее своей невесткой. Этот поступок она объясняет просто: в любовь Ануфрия «верила с самой первой минуточки и до самого конца.. Верила! И даже ни минуточки не сумневалась».

Таким образом, Ольга Типсина становится нравственным центром изображаемого Николаем Волокитиным мира, воплощением этического идеала писателя.

В. П. Астафьев писал о близости образа тети Оли веренице «поселковых чудаков, которые бойким строем» шествовали по литературе тех лет, развлекая доверчивого читателя всевозможными байками». Виктор Петрович и отделил героиню Н. Волокитина от этого ряда, указав на «многогранность, цельность и наполненность характера» Ольги Типсиной. Выросшая на Кети, познавшая здесь радость полноты жизни, она подобна этой реке в своем стремлении приобщить других к полноте бытия:

На реке да на Кети, на Кети.

Ох!

Мне ль отрады, мне ль отрады не найти?

И-эхх!

В обласке я птицей-чайкой полечу.

Ох!

Я до моря, я до неба докачу.

И-эхх!

Там я звездочку хрустальную словлю.

Ох!

Я по осколочкам всем счастье разделю.

И-эхх!

 

Эта готовность тети Оли служить людям постоянно подчеркивается писателем на протяжении всей повести. Героиня утешает нуждающихся в сочувствии цыган, подбадривает Феню Игонину, рассказчика, поучает деда Федота Шутегова: «Ты чего бабу свою конфузишь на народе? Брось! У нас так не делается. Ты лучше ей самой об этом скажи…».

Жизнь героини повести предстает перед читателем во всей полноте и завершенности, в неразрывной связи с Кетью. Впервые мы встречаем тетю Олю, когда она, вернувшись с реки, будит ото сна своего сына. Последний раз мы ее видим «в еловом заливе, среди щепок и бревен в затопленных тальниках, куда принесли ее волны любимой ее Кети. Чувствуя приближающуюся гибель, она не озлобилась, не изменила своего отношения к людям. «Хороший мой!», «золотко», «молодец» - таковы были ее последние слова, адресованные удаляющимся от обломка плота людям. Готовность героини разделить с другими свою небогатую трапезу так же органична для нее, как и ее готовность отдать за них жизнь. Такое представление об истинных ценностях могло зародиться у Ольги Типсиной только при постоянном общении с рекой, при этом и стало возможным соединение земного и небесного.

Идеальный герой, в понимании автора, является не тот, кто имеет представление об истинных ценностях жизни, но тот, кто воплощает их в своих действиях. В повести Н. Волокитина такое представление о истинном жизненном пути открыто женщине. И в этом нам видится следование современного сибирского писателя лучшим традициям русской классической литературе».

 

Занятие № 17

Тема:

Тема сиротства в повести А. Семенова «Поминай, как звали»

План:

1. Страницы жизни и творчества писателя (электронная презентация).

2. Нравственная проблематика повести.

3. Образ Славки Окоемова.

 

Основная литература

1. Большакова, А.Ю. Феномен «деревенской прозы» /А.Ю. Большакова // Русская словесность. – 1999. - № 3. - С.15 – 19.

2. Кокшенева, К. Большая вода иркутской прозы /К. Кокшенева //Русский переплет. – 2001. № 8. – С. 5 – 10.

.

Методические указания

1. Электронная презентация должна содержать сведения об основных этапах жизненного пути писателя, информацию об основных произведениях, созданных художником.

Прочитайте фрагмент статьи К. Кокшеневой и определите, как понимает исследовательница значение сибирской литературы в общерусском литературном процессе?

«Иркутскую прозу мы знаем и любим давно. Кто еще так радостно и торжественно написал о Байкале и байкальском детстве как Леонид Бородин в повести «Год чуда и печали»? Кто еще так сокровенно-горестно жил и живет в литературе как не Валентин Распутин? Кто еще был в ней так дерзостно-свободен и так одиноко-печален как не Александр Вампилов? Никто. Никто не глядел такв наше лицо, возвращая нам своим взглядом и силу, и «тайную дружбу с высоким». Нынешние иркутские писатели (как, впрочем, и другие дорогие сердцу провинциалы) для меня все те же «каменщики», переложившие себя и свои жизни в большой собор отечественной словесности, держащие своим провинциальным упрямством равнодушную постройку современной литературы, совершенно не догадывающейся (в лице столичной критики и литературного истэблишмента) о наличии живой литературы за пределами двух столиц. И дело тут не в каком-то личном коварстве или даже лени всех тех, кто обязан видеть и слышать не только «свой круг» писателей. Дело тут в ином — литературная традиция, большой водой хлынувшая в 60-70-е из русской провинции и Сибири, перестала восприниматься (и далеко не сегодня) как актуальная. Устойчивая привычка называть ее «деревенской» как-то совсем идет вразрез с «духом времени». Действительно, в самом слове “деревня” слышится современному уху некий «симулякр» (копия с копии), давно утративший «свой контекст»! Слово есть (оно для них пустое, полое), а деревни больше нет в «элитном сознании» — нет ее образа как живого... Такую вот ситуацию создали ревнители отечественных перемен — деревня есть, крестьяне в ней живут, а в новом сознании уже нет ни деревни, ни крестьян. (Правда мне приходилось встречать в новейшей литературе название «моя деревня» применительно к новорусским коттеджам, испуганно жмущимся друг к другу и обнесенными высоченными заборами страха).

Проза нынешних иркутских писателей - Александра Семенова, Анатолия Байбородина, Евгения Суворова, Юрия Балкова и Кима Балкова, Олега Слободчикова, критика Надежды Степановны Тендитник, публицистика и проза Валентина Распутина, проза московских иркутян Леонида Бородина и Валерия Хайрюзова — самое что ни на есть реальное, во плоти и духе, доказательство существования той литературы, которую я назову литературой живой жизни. Да, именно живой, потому как современная иркутская литературапротивостоит мороку под названием «литература как мир текстов». И нет тут никакого преувеличения с моей стороны. Я читала иркутскую прозу и одновременно перечитывала «Генерацию «П» “ Виктора Пелевина. Я оказалась в двух мирах, запечатленных в книгах моих современников. В мире настоящего проживания жизни иркутской прозой и в «параллельной жизни», слепок с которой дал Пелевин.

В. Пелевин в своем романе точно поставил диагноз своим героям - виртуальных людей, «творчество» которых, как, впрочем, и вся жизнь уходит в сочинение слоганов для рекламы. Однако книга производит столь же виртуальное впечатление, так как авторская цель и смысл письма не простираются далее игры-описания в ничто. Эта созданная в последние годы «параллельная жизнь» - вторая (виртуальная) реальность - отнюдь не окультуренная область литературы, науки, искусства. Эта вторая реальность агрессивно покушается на изменение глубинных онтологических качеств бытия человека и самого человека. И главную миссию иркутской прозы (и всех названных мною писателей) я вижу в упрямом «стоянии на поле» исконных смыслов и замыслов о человеке и мире. Я вижу миссию воинов,охраняющих право литературы писать о действительности. Писать о реальном человеке, живущем « в режиме ежедневного подвига», Их борьба за действительность выражена и в языке, и представлении о человеке, и в умении показать живую, благодатную связь человека с природой».

Подумайте над вопросом, к какому течению в современной литературе относится повесть А. Семенова?

2. Проблематика повести А. Семенова преимущественно нравственная: проблемы нравственных ценностей, совести и бессовестности, честности и бесчестия, вины и ответственности и другие в центре внимания писателя. Проблемы раскрываются в сюжете и в системе образов. Анализируя композицию сюжета, обратите внимание на зачин повести: «Счастье улыбнулось Славке Окоемову на восьмом годке. А до той поры все сторонкой обходило, как живительный дождь суходолы. Он и не смел загадывать его так рано, потому и распознал не вдруг. Мало ли что в сиротстве поблазнится? Сверкнет - золотинка, поднимешь - песчинка. Счастье, что самородное золото, не каждому взрослому дается. А ему, малому, перепадет ли когда кроха, неизвестно. И Славка торопился расти, хоть делать это в одиночку было трудно и долго - испытал на себе. Так и рос, скрепя сердечко, не расплескивая терпение. А ничего другого и не оставалось, раз таким невезучим родился».

3. Подумайте, почему так экспрессивно начинает писатель свою историю о горьком счастье сироты — Славки Окоемова? Выделите основные события в развитии сюжета, обратите внимание на то, как пытается Славка справиться с одиночеством, болью. Выявите содержание образа Детского дома. Соотнесите свое представление с точкой зрения К. Кокшеневой: «Живет Славка-сирота в детдоме. И если вот так, враз, отбросить всю тяжесть нашего привычного представления об этом казенном доме, то всплывет другой образ Детского дома (Дома детей) как самого светлого и чистого места на земле. Так должно было бы быть — того душа взыскует, но «хрупкий тонкий и прозрачный корешок», на котором жизнь горемычная Славкина держалась, никто не оберегал и не взращивал. Никто не закалял любовью. Вот и отыскивал он сам малое тепло, утешение и сиротские радости в мрачном здании «из шлака и пепла». И раскрывалось его сердечко «цветком встречь солнцу», когда подбирал он то перышко птицы, то стеклышко прозрачное. И становились эти пустяшки его личным богатством — «одинокому сердцу подмога». В детдоме не бывает ничего своего — все казенное да общее, даже и перышко кто-нибудь с хищной злобой отнимет. Детский дом — это мир без родства. В нем ни к чему и ни к кому не прислонишься. Нет в нем родственной подмоги, и такое чувство возникает, что дети всегда «как-то отдельно существовали, неизвестно как народившись». Вот и Славка боялся забыть то, что было с ним прежде: «какое-то не им накопленное знание утверждало в нем, что беспамятство — большой грех». И только некий сильный и добрый Боженька, о котором все шептала ему бабушка, сдававшая его в детдом, оставался здесь вместе с ним. С Ним и начал он жить сызнова, и перекладывал он на Боженьку частичку своей детской боли. Писатель рассказал о мире одиночества среди людей. Он крепкими нитями связал то, что в современной литературе давно разъединилось-улетучилось — вещный образ мира, плоть действительности, говорит писатель, способны и одарить, и осиротить человека. Вот, например, казенная ничья вещь — она ведь и не плоха сама по себе. Но нет у нее своей «истории», не сохраняет она тепла человеческой привязанности (пахнет хлоркой и чужим телом), не знает она ласкового любования собой. В ничьей вещи нет памяти, как и в ничьем ребенке ее тоже становилось все меньше и меньше, а потому у Славки Окоемова «память стиралась как карандаш старым ластиком». А человеку, чтобы состояться человеком, так необходимо быть чьм-то, быть кому-то своим. И потому, укладываясь спать, Славка поворачивался в воображаемую сторону — туда, где, по его понятию, «стояла его родная деревня»: «Верилось, что она, может быть, стоит еще на земле и живут в ней родственники или, на худой конец, соседи, и когда-нибудь приедут к нему. Родителей он уже не ждал — только силы попусту тратить».

Поясните, как изменилась жизнь Славки после усыновления?

«С редкой деликатностью, с целомудренной осторожностью рассказывает прозаик об оттаивании детского сердца. Нет, не сразу поверил Славка в этот никак и ничем не заслуженный дар — «мама и папа... Он и слова-то эти давно уже обронил и уж более не поднимал. А напомнить их некому было». Медленно, детским шажком, двигался Славка навстречу своему счастью, но всем существом своим вмиг понял суть — как только новый папа усадил его на колени, он узнал всю простоту счастья: «это когда ты кому-то нужен»... Уходил Славка в новую жизнь под тоскливые взгляды несчастных детишек. Он не знал ничего об этом, вдруг ставшим большим, мире. Он радовался всему, тихо произнося на разные лады «мой, моя, мое». Моя машина, моя комната, мой дом, мои папа и мама — все в мире имеет имена, сладкие запахи, яркие краски. Писатель смог просто осязаемо нарисовать картину этого первого вольного Славкиного лета, которое проживает он с какой-то отчаянной радостью. Весь мир — речка, цветы, птицы и рыбы, кошка и бычок — все повернуто к нему, все готово дарить себя детскому сердцу.

Эта праздничная детская жизнь была окружена жизнью людей, не хлебнувших сиротства, которые словно и не знали никогда, что живут они счастливой вольной жизнью. Тут писатель не только воплощает бесконечную благодарную радость приемыша, но и как бы заставляет всех нас установить принципиально иные отношения с миром — все дальнейшее движение повести выглядит словно укором (а даже и обвинением) взрослому миру, растоптавшему детское счастье. Именно взрослым (маме и папе) не хватило терпения, не хватило веры в ребенка — именно они не выдержат испытания. А Славка, видевший все разлады в семье, все еще любил их, все еще надеялся, что поймут они, подождут, пока оправится он и уйдет из него детдомовская боль и страх. Но вернут его новые родители обратно в детский дом — распнут его детское счастье. Тащат Славку к машине, чтобы увести его навсегда. И текут по его лицу горькие, горючие слезы — «но кто их заметит, кто им поверит»?

Недавно весь мир облетела видеозапись, произведенная французами, о страшной, жуткой и кошмарной жизни одного нашего детского дома. Снимали именно ужасы и кошмары, мрак и темень — впрочем, так бы снимали сытые рафинированные западные журналисты и наши деревни, и наши больницы. Им, действительно, попросту не понять, как это мы такможем жить. В повести Александра Семенова совсем иначе размещены силовые линии — эта тихая повесть по преимуществу насыщена светом и теплом детского счастья, картины печали и драмы в ней не выделяются. Но именно в этом сила “Поминай, как звали”. Писатель ничего не выпячивает, он, даже, кажется, тихо, очень тихо “говорит”, чтобы мы могли прислушаться. Он словно не обращает внимания на весь наш нынешний дрязг жизни. И, действительно, читая его, вдруг понимаешь, что вокруг установилась внимательная тишина. И вообще, говоря о его повести, совсем не хочется употреблять никаких специальных терминов — ни думать ни о композиции, ни о конфликте, ни о развитии “главной идеи”. Здесь все “главное”, все сплавлено писательской волей в цельный и ясный художественный мир.

Дети нужны миру, чтобы не потеряли мы совесть. Дети нужны миру, чтобы научить нас этому “тайному, неизъяснимому чувству близости”. Только одна живая душа в новой Славкиной жизни прилепилась к нему — “чужая” старуха-соседка. Славке сквозь слезы все казалось, что это она спешит по снежному полю наперерез машине, увозящей его обратно в детдом... В уста этой деревенской старухи и вложит автор слова: “Ничо не сохранишь, окромя того, что в себе носишь”. И то, правда. Как правда и в том, что крестьянская жизнь, столь поразившая всех в “деревенской прозе”, живет и по сю пору. И живет полноценно в прозе молодых и не молодых иркутских писателей».