ЭМПИРИЧЕСКИЙ ОПЫТ И ФОРМЫ ЕГО КОНЦЕПТУАЛИЗАЦИИ 6 страница
Истинность выражений нашего языка устанавливается путем соотнесения их с другими выражениями того же самого языка, в котором всегда имеется некий «корпус» базисных эмпирических высказываний, по отношению к которым устанавливается истинность всех других. Установление же истинности таких базисных высказываний не требует специальных процедур, однако не потому, что они интуитивно
самоочевидны, а потому, что истинность высказывании этого корпуса вытекает непосредственно из практики нашего языкового поведения. Стремление так или иначе удостовериться в их истинности столь же нелепо, как и стремление всякий раз, вставая со стула, удостовериться, что обе мои ноги еще при мне. Что бы ни было приведено в подтверждение истинности высказывания типа «Вот это — моя рука», свидетельство чувств, рациональное доказательство, авторитетное свидетельство — все это будет менее убедительным, чем простая констатация факта, что это моя рука. Убеждение в том, что у меня есть рука, является не следствием, а предпосылкой существования и правильного, осмысленного употребления самого этого слова.
Совокупность подобного рода высказываний образует некий «концептуальный каркас», определяющий систему взаимосвязанных и поддерживающих друг друга базисных референций, которые задают правила соответствующей «языковой игры». Эти правила не выводятся ни из «объективных законов» внешнего мира, ни из анализа «познавательных способностей» субъекта. Они вообще не являются априорными, а формируются в самих «языковых играх», в процессе обучения языковому поведению. «Практике эмпирических суждений, — говорит Витгенштейн, — мы обучаемся не путем заучивания правил; нас учат суждения и связи с другими суждениями. Убедительной для нас становится целокупностъ суждений. Начиная верить чему-то, мы верим не единичному предложению, а целой системе предложений».20 Эта система и составляет базисную картину мира, которая принимается не путем удостоверения каждого из составляющих ее предложений, а вся целиком. В основе ее лежат не формальные доказательства, а унаследованный опыт, отталкиваясь от которого, мы устанавливаем истинность и ложность всех последующих суждений.
Истинность предложений, описывающих базисную картину мкра, не обладает характером логической необходимости, а сама эта картина, по выражению Витгенштейна, представляет
а°Витген штейн Л. О достоверности. 140-141.
собой род мифологии, все положения которой являются лить относительно стабильными в той мере, в какой они поддерживают друг друга и обеспечивают уверенность наших практических действий. Конфигурация «концептуальных каркасов» может меняться, но ни один из них не может рассматриваться как «более истинный», чем другой, поскольку каждый из них порождает и «обслуживает» специфическую «языковую практику», не сопоставимую с любой другой. Функцию основания для различения истинного и ложного каждый из них играет в рамках задаваемых именно им «правил языковой игры». Витгенштейн приводит образ реки, воды которой движутся в границах берегов, но в то же время, подмывая их и создавая наносы, меняют конфигурацию русла, а стало быть, и направление потока. Подобное происходит и в речи, когда некоторые эмпирические предложения затвердевают и начинают работать как каналы для незастывших, текучих эмпирических предложений, однако со временем эти отношения могут меняться: текучие предложения могут затвердевать, а прежде твердые вновь становиться текучими.21 Таким образом, при установлении критерия различения истинного и ложного Витгенштейн избегает бесконечного регресса, устанавливая относительно твердое основание для такого различения, пусть даже и в рамках конечной языковой практики.
Формирование классического определения истины как
соответствия знания реальности связано с убеждением в том,
что эта реальность едина и единственна, а потому «истинное»
знание также должно быть единым и единственным, т. е.
иметь необходимый и всеобщий характер. Однако уже в
античности, наряду с концепцией познания как постепенного
приближения к Абсолюту, существовала и альтернативная
концепция. Эта концепция, восходящая в своих истоках к
софистам, допускала множественный характер истины, пола
гая, что наше познание всегда связано с решением практи
ческих проблем, возникающих в конкретных жизненных
ситуациях. :
21 Там же. 96.
В случае когда истина представляется как некий Абсолют, который остается только открыть, задача познания состоит в том, чтобы, применяя известные правила рассуждения и экспериментальные методики, максимально полно воспроизвести этот Абсолют в содержании некого абстрактного, лишенного определенных пространственно-временных характеристик сознания. Познание Абсолюта осуществляется с позиции абсолютного же субъекта, а каждый отдельный мыслитель выступает лишь как обезличенный представитель этого абсолютного, субъекта, прибавляющий свое звено в общей цепи истинных положений и доказательств. Если же познание рассматривается в практическом контексте, истина становится многоликой и ставится в зависимость от индивидуальных характеристик познающего субъекта; в ее формировании существенное значение обретают личные качества человека, его интересы и пристрастия, его конкретная жизненная ситуация. Однако здесь возникает и личная ответственность человека за те результаты его познавательной деятельности, которые он принимает в качестве истинных.
Отрицание универсально-безличного критерия истины означает, что' не существует никаких формальных процедур установления истинности или ложности нашего знания. Поэтому человек не может переложить ответственность за свои теоретические утверждения и вытекающие из них практические решения на действие неких объективных законов или универсальных логических норм. Воодушевлявшая философов классического периода надежда отыскать, наконец, абсолютно твердые основания рационального выбора познавательных и практических стратегий оказывается тщетной. Человек обречен жить и действовать, принимать ответственные решения, не имея исчерпывающего знания ситуации, на границе знания и незнания, а значит, для него всегда остается открытой возможность ошибиться в выборе.
Признание погрешимости нашего знания означает, как отмечали еще античные скептики, что, хотя человек может стремиться к истине и даже постигать ее, он тем не менее никогда не может быть до конца уверен в том, что он ею действительно обладает. Никто не может дать твердой
гарантии в том, что практическое воплощение идей, В истинности которых сегодня никто не сомневается, не может привести нас к катастрофическим результатам. Осознание того, что достижение абсолютной достоверности не является прерогативой человеческого познания, позволяет преодолеть то, что Ясперс называл «фанатизмом истины». Этот фанатизм состоит в неограниченном стремлении к утверждению единственного категорического и окончательно «истинного» ответа на любой поставленный вопрос. Единственным основанием для какого бы то ни было отклонения от такой «истины» признается заблуждение (или злонамеренность), а сама она приобретает принудительный характер. Воля к истине соединяется при этом с чувством превосходства и власти, в результате чего «возникает стремление к борьбе, разрушению, мучительству».22 Однако, с другой стороны, отсутствие строгого критерия истины не лишает смысла само стремление к истине, точно так лее как отсутствие строгого критерия здоровья не делает бессмысленным стремление к здоровому образу жизни.
22Ясперс К. Смысл и назначение истории. М-, 1991. С. 493.
Глава IV ГЛАВНЫЕ ПОЗНАВАТЕЛЬНЫЕ «СТРАТЕГИИ»
§ 1; ЗНАНИЕ И ПОНИМАНИЕ
Как возможно познание объективной реальности, если человек имеет дело со смыслами и значениями, имеющими конкретно-историческое и личностное значение? Не является ли познание субъективным произволом, лишенным объективного содержания и критериев? Не является ли познание просто приписыванием значений и смыслов? Что служит гарантией объективности и истинности этих значений и смыслов? Иначе говоря, насколько познание осмысленно и насколько осмысление суть познавательная процедура?
Традиционно указанная проблематика связывается с проблемой понимания. Причем сам термин «понимание» зачастую употребляется в обыденном смысле, что приводит к методологическим трудностям при попытках его систематического использования. Иногда пониманию даже отказывают в теоретическом статусе, рассматривая его как интеллектуальное удовлетворение, сопутствующее познанию, но не существенное для него, или как «научную роскошь», без которой вполне можно обойтись, поскольку и в науке, и в обыденной жизни нередки ситуации, когда можно пользоваться знанием, не понимая его. Вариантом сведения понимания к феноменам индивидуального сознания, в противовес объективному и внеличностному научному объяснению, является ограничение понимания областью гуманитарных наук, где оно рассматривается либо как искусство толкования, связанное с процедурами «вживания», «вчувствования» в
предмет познания, либо как процедура телеологическом^ объяснения, в отличие от объяснения каузального в естественных науках.
Вместе с тем развитие науки во второй половине XX столетия выдвинуло на первый план задачу выработки теории понимания, пригодной как для гуманитарных наук, так и для естествознания. Особенность современного научного познания состоит в острой методологической рефлексии, в невозможности абстрагирования исследователя от «строительных лесов» теории, рассмотрения действительности как таковой вне факторов ее познания. Впервые это обстоятельство было осознано при создании теории относительности и квантовой механики^ когда встал вопрос об осмыслении и интерпретации не только эмпирических фактов, но и теорий, их объясняющих, уяснении правомочности подведения фактов под определенный закон -'-— вопрос, явно не фигурировавший в науке нового времени, когда сами факты, наблюдения и описания рассматривались как самодостаточные и самоочевидные.
Исследователь знает нечто, и, кроме того, он знает, что он знает, что он знает. Рефлексия над знанием в виде «парадигмы» (Т. Кун), «базисных предположений науки» (Р. Коллингвуд), «исследовательской программы» (И. Лака-тос) и т. п. выступает смыслообразующим каноном понимания в научном познании. Ученый считает понятными те факты, явления и теории, которые укладываются в рациональную схему такого канона и тем самым оправдывают его предварительные ожидания.
Проблема понимания. Возможна ли теория понимания, ориентированная, во-первых, эвристически, т. е. на процедуры получения нового знания, выявления «скрытых смыслов» и т. п.; во-вторых, прагматически, т. е. на использование этих процедур в практике познания, коммуникации, перевода и т. п.; и в-третьих, эпистемологически, т. е. на построение теории определенного знания? На решение всех этих задач претендует герменевтическая философия, с которой связываются наиболее активные поиски новых форм рациональности, уходящих корнями в обыденное сознание, искусство, а также
стремление распространить их на науку и тем самым найти широкое обоснование философии науки и познания.
Возникновение и развитие ,_герменевтической традиции связано с античной экзегетикой — учением о толкованиях и пророчествах, с раннехристианским толкованием Священного Писания, затем — со стремлением сторонников движения Реформации к «ясному» прочтению религиозных текстов. Качественно новым этапом герменевтической традиции стал немецкий романтизм с его стремлением к «адекватному» пониманию классических текстов. Традиционная проблематика (герменевтика религиозных текстов, филологическая, историческая, юридическая, психологическая и тому подобная герменевтика) развивается и в современной герменевтике. Однако новой и характерной для современной герменевтики чертой является выход за рамки традиционной проблематики к фундаментальным философским проблемам, экспансия по отношению к методологии науки, включая естествознание.
На рубеже XIX-XX столетий сложились две главные тенденции в герменевтической трактовке понимания: ^как постижения индивидуального личностного бытия и (_как постижения некоторого трансцендентного разумного начала, проявляющегося в действительности.
К первой группе относятся,Уидеи герменевтического понимания как чувства единства с познаваемым, сопереживания ему. По этому принципу строились не только, средневековые герменевтические концепции понимания (как единства с Богом и в Боге), но и концепции познания натурфилософов 'Возрождения (Ванини, Кампанелла, Вруно и др. проповедовали понимание как переживание единства с природой). Продолжением этой традиции стала концепция, развитая в рамках .философии жизни (В. Дильтей, Г. Зиммель) и имевшая источником идею «всежизни» И. Г. Гердера. Согласно Дильтею, жизнь познается только через жизнь и поэтому всякое понимание — это «вновь-переживание» на основе вчувствования и сопереживания, понять — это сопережить, «найти Я в Ты». В этой связи Дильтей, а вслед за ним и О. Ф. Больнов. различали два вида понимания: «дружеское», предполагающее возможность внутренней идентификации с
понимаемым, и «враждебное», исключающее такую идентификацию. Несколько иной вариант той же концепции был развит в персонализме В. Штерна, М. Шелера и др., согласно которым понимание есть процесс интроцепции, т. е. внесения элементов иной смысловой структуры в собственное сознание: «найти Ты в Я».
ИКо второй группе относятся идеи герменевтического понимания как осознания разумного и целенаправленного замысла, проявляющегося в продуктах деятельности некоего творческого начала. Причем, если первоначально речь шла о трансцендентном начале — Боге, Абсолюте, Абсолютной идее и т. д., то по мере расширения сферы преобразуемой человеком действительности, создания первых машин, приборов, происходит постепенная (через стадию деизма Просвещения) замена «Бога-создателя» на «человека-инженера», когда место Божественного Провидения занимает человеческое ratio. Уже Д. Вико — один из первых европейских мыслителей, осознавших философское значение проблемы понимания, противопоставлял свое учение картезианству на основании того, что человек понимает только то, что может сделать сам. На этом принципе строится историческая герменевтика как метод постижения духовного опыта прошлого, а также теория понимания человеческого поведения как реконструкции его целей и мотивов.
С возникновением феноменологии Э. Гуссерля наметилась тенденция универсализации герменевтики, получившая наиболее полное выражение у М. Хайдеггера. Учение о языке, с которым он выступил с середины 30-х годов, стимулировало возникновение и развитие широкого герменевтического подхода к анализу целого спектра явлений действительности: от традиционных для герменевтики филологии и искусства до этики, права, политики и даже экономики и естествознания.
Условием понимания, согласно герменевтическому подходу, является вхождение субъекта познания в «герменевтический круг», идея которого, в формулировке В. Дильтея и Ф. Шлейермахера, связывает воедино понимание и объяснение: чтобы понять что-то, надо его объяснить, а чтобы
объяснить — необходимо понять. Иначе говоря, характер и содержание понимания определяются средствами и характером теоретического анализа и объяснения, которые, в свою очередь, зависят от целостного понимания познаваемых явлений: целое понимается из знания его частей, а части — из знания целого. Вхождение в этот круг есть вхождение в конкретный горизонт бытия. Согласно Хайдеггеру, понимаемое, т. е. смысл, есть «экзистенция тут-бытия». На этой основе Х.-Г. Гадамером была развита идея историчности и овремененности понимания как следствия ограниченности человеческого бытия. Понимание доступно только тому, кто знает, что врег*я и будущее ему неподвластны, а сам он смертен. Ограниченность человеческого опыта делает невозможным беспредпосылочное познание и мышление: человек осмысляет свое бытие, только будучи включенным в определенную традицию, делающую человеческий опыт историческим. Познание начинается с предпосылок, которые есть предварительное понимание — заданный исторической традицией «пред-рассудок».
Идея пред-понимания, предшествующего любому акту познания,"не является прерогативой герменевтики. В истории человеческой мысли она толковалась по-разному: у Платона это «припоминание» образца из мира эйдосов, у Декарта — врожденная идея, у Лейбница — предустановленная гармония сознаний, у Канта — априорные формы рассудка, у Фрейда — бессознательное, и т. д. Реальное содержание этой идеи, выражающей реальную и существенную сторону познания, заключается, с одной стороны, в исторической обусловленности познания конкретными формами социальной практики, а с другой — психологическим механизмом установки.
Что же опосредует выход сознания и познания за пределы его конкретной исторической данности, вхождения ее в герменевтический круг и развертывание предпонимания в конкретное понимание? Решение этой задачи в герменевтической теории понимания связывается с процедурой интерпретации, методы которой еще на рубеже XIX-XX столетий были сведены к четырем основным видам: грамматической (языковой, т. е. ориентированной на лексику и грамматичес-
кие особенности языка), стилистической (ориентированной на качественное своеобразие воплощения замысла), исторической (связанной с выявлением конкретного контекста и обстоятельств познания и творчества), психологической (личностной) интерпретациям.
Можно ли считать эти процедуры методами познания? Согласно Гадамеру, феномен понимания имеет самостоятельное существование внутри наук и противится попыткам перевести его в какой-то научный метод. А по мнению Больнова, понимание является не особой формой познания, а особой характеристикой человеческого бытия, всеобщей фундаментальной основой всех человеческих форм познания. Однако сказанное скорее относится к предпониманию, чем к интерпретации как эксплицитной методологии понимания и истолкования.
Понимание и объяснение. Как же соотносится набор процедур интерпретации с традиционными методами познания? По крайней мере, сохраняющееся противопоставление понимания и научного объяснения существенно обедняет как методологию науки, так и теорию понимания. И понимание, и объяснение наличествуют в любом познании, разумеется, и в научном тоже. Различие между ними не в предмете наук и не в их методологии, как полагали неокантианцы, различающие науки объясняющие и понимающие. Учитывая, что понимается только то, что объяснимо, а "объясняется только то, что понято, и, исходя из соотносительности понимания и объяснения, можно говорить о типологии методов понимания, совпадающих с типами объяснения: детерминативное (знание следствий), каузальное (знание причин), рациональное (знание движущих сил), интенцио-нальное (знание целей), функциональное (знание функций), структурное, генетическое, гипотетическое и другие понимания.
Существо дела, однако, несколько сложнее • простой симметрии понимания и объяснения. Понимание не только опосредует объяснение, но и предопределяет его. Оно — не просто операция-дополнение к объяснению, поскольку фундаментальнее последнего, связано и с осмыслением фактов,
и с обоснованием самой объясняющей схемы. Понимание, в отличие от объяснения, имеется во всяком знании, так как оно уже есть фиксированное определенное понимание, а необходимость в объяснении возникает там, где понимание наталкивается на границы.
В принципе если рассматривать герменевтику как общий метод интерпретации, которая строится на различных гипотезах, в которых оцениваются различные факты и обстоятельства, то любое понимание протекает по гипотетико-дедуктивной схеме и не имеет, таким образом, принципиальных различий применительно к естествознанию и гуманитарным наукам. Мы понимаем человека по причине рациональности его мышления и поступков, так же как понимаем законы природы вследствие присущей им рациональности. Аналитический и герменевтический подходы приводят друг к другу и предполагают друг друга.
Так, предметом логического анализа является нечто уже понятое — логику в этом плане можно рассматривать как теорию принципов передачи понимания. Традиционный логический анализ всегда начинается с принятия определений и занимается установлением связей между элементами содержания этих определений. Понимание же имеет целью выработку оснований определений, и поэтому, несмотря на то, что оно поддается рациональной реконструкции, понимание как все-таки специфический метод противостоит дедуктивной и индуктивной аргументации логического анализа, дополняя его.
В этой связи понимание, опирающееся на выводное знание, отлично от «схватывания», интуитивного самоочевидного постижения, не обусловленного четко выделенными основаниями. Поскольку результат «схватывания» не всегда поддается проверке, понимание оказывается научным методом лишь частично — настолько, насколько оно пользуется традиционными научными методами.
Между гносеологическим и методологическим содержанием понимания и методами познания, научного объяснения, вплоть до логического анализа и систематизации знания, имеется определенное соответствие. Однако и на этом акцен-
тирует внимание герменевтика, в понимании выражается ряд аспектов познания, связанных с получением и формированием знания, от которых гносеология и методология обычно стремились абстрагироваться. Это прежде всего — оценочный характер познания. Понимание не сводимо к описанию, объяснению, систематизации, формализации и другим функциям и методам научного познания. Оно неотделимо от рефлексии над знанием, оценочной деятельности сознания.
Понимание как знание о знании. Теоретическое освоение мира — это не только получение знания о мире, но и понимание самого этого знания. Следовательно, знание и понимание оказываются различными моментами взаимодействия с окружающим миром, предполагающими друг друга, но не совпадающими полностью. В процессе жизнедеятельности люди накапливают определенную информацию об объектах, включенных в общественную практику, но этот процесс накопления и развития знаний оказывается возможным только при условии его периодического переупорядочения и переосмысления, что и является углублением понимания мира и способом деятельности в нем. Поэтому понимание связано не столько с «непосредственно данным», сколько с определенным предварительным знанием его основных характеристик и разворачивается именно как анализ структуры знания и упорядочение его наиболее эффективным образом. С этой точки зрения понимание оказывается связанным с идеей как формой «знания о знании», противоположной «знанию о незнании», т. е. проблеме. Познание идет от незнания через осознание этого незнания, оформляющегося в виде проблемы, и накопления положительного знания — к пониманию как знанию о знании, т. е. идее.
Понимание само по себе не может утверждать или опровергать содержательное знание, с ним связанное. Например, отказ в физике от концепций флогистона, теплорода или эфира, лежащих в основе соответствующих пониманий реальности, не привел к отказу от открытий Лавуазье, Карно, Пристли или Лоренца. Однако понимание, даже если оно ложно, необходимо для развития знания, поскольку является средством его систематизации и развития. Новые, историчес-
ки прогрессивные идеи могут иметь источником застарелые и даже ошибочные взгляды. Яркий пример — доводы, использованные Коперником против вполне логичной аргументации аристотеликов. Эти доводы основывались на пифагорейских взглядах Филолая и на вере в фундаментальную природу и совершенство кругового движения.
Роль понимания состоит в том, что оно необходимо для развития познания, заключающегося не столько в росте объема знаний, сколько в изменении качественной специфики и глубины. Как неоднократно подчеркивал А. Эйнштейн, его вклад в развитие' физики заключался не в формулировке новых существенных результатов — они были получены А. Пуанкаре, Г. Лоренцом и другими, а именно в формулировании принципиально нового и более глубокого понимания всей проблемы. Кроме того, реализация понимания делает знание доступным для всего научного сообщества и общества в целом, а также увязывает это знание с совокупной культурой этого общества.
Объект познания — предмет не чистого и независимого опыта, а предмет опыта, нагруженного теоретическим, социально-практическим и личностным контекстом, включая идеологию и здравый смысл. Так, Н. Бор видел причины принципиальной неустранимости классических описаний из языка физики в макроскопическом характере наблюдений, в экспериментальной деятельности в целом, в необходимости выражать результаты исследований микромира на «макроскопическом» языке. Речь идет об очевидно неустранимом комплексе психосферы субъекта познания, действия которого и приводят к ситуации, когда квантовая физика, являющаяся более общей теорией по отношению к классической, не объяснима вне контекста последней.
Знание не является «концептуальным Робинзоном». Оно всегда — «член сообщества» других теорий и концепций. Более того, выбор теории в качестве объясняющей модели обусловливается не только ее когерентностью с другими теориями, ее собственной логической непротиворечивостью, строгостью или подтверждаемостью опытом, но ее социально-культурной значимостью, связью с исторически специфи-
чески общественной практикой, в лоне которой данная теория возникла.
Теоретико-познавательное и методологическое значение понимания связано не только с деятельностно-практическим и социально-культурным контекстом познания, но и с его личностным характером. Если знание имеет преимущественно явную дискурсивную форму, то понимание содержит и принципиально невербализуемые компоненты, поскольку опирается на память, воображение, восприятие, конструктивную деятельность сознания, на жизненный опыт субъекта, его переживания, телесную моторику и т. д. Поэтому данные эксперимента, показания приборов обретают смысл лишь в рамках «жизненного мира» экспериментатора, переходящего на этой основе от первоначального восприятия сигналов к истолкованию «текста книги природы».
Понимание — чрезвычайно широкий и многослойный комплекс, охватывающий не только сферу теоретического познания, но и обыденное сознание, искусство, прочие процедуры и средства осмысления действительности. Феномен понимания возникает тогда, когда объект познания интегрируется в целостность социального мира человека. Он включает в себя выявление целей, мотивов и традиций познания, его коммуникативных (в том числе языковых) и личностных (вплоть до переживания) факторов. Во всех этих случаях речь идет о выявлении некоторого содержания человеческого опыта.
Рассмотрение понимания принципиально важно вывести за рамки сопоставления понимания и объяснения, понимания и знания — в более широкий контекст осмысления человеком действительности. Важно рассмотрение понимания не только с точки зрения истинности форм и содержания знания, но и в контексте оценивающей деятельности сознания, еще шире π контексте жизнедеятельности и общественной практики. В этом плане понятие осмысления шире по содержанию понятия понимания. Последнее в большей степени связано с процессами коммуникации и общения.
Смысл и знак. Смысл — понятие междисциплинарное, оно используется в психологии и социальной психологии, логической семантике, логике и методологии науки и в других
дисциплинах. Под смыслом понимается и идеальное содержание, идея, ценность чего-либо (смысл жизни, смысл поступка, смысл истории и т. п.), и целостное содержание, не сводимое к значению его частей, а наоборот — само определяющее эти значения (смысл текста, смысл художественного произведения). Нередко смысл отождествляется со значением. Смысл толкуется и как объективное содержание явления, текста и т. д., независимое от субъекта, и как приписываемые субъектом характеристики.
В любом из этих аспектов смысл выступает мерой освоенности предметов и процессов реальности, обеспечивающей их бытие для человека как социального субъекта. Смысл суть объективное содержание явлений, которое служит основой социальной жизнедеятельности. Смысл объективен, но не исключительно в плане гносеологического противостояния субъекту исключительно. Речь идет не просто об объективных качествах, свойствах, закономерностях. Само бытие явлений в человеческом мире связано с их смыслом. Человеческая действительность —• это освоенная обществом объективная реальность, в которой естественная закономерность и человеческая целесообразность сплавляются в предметные результаты. Поэтому действительность всегда осмыслена человеком как субъектом социальной преобразующей деятельности, предстает как «смысловая сеть явлений». Лишенные смысла явления выпадают из той сети, даже если они объективно существуют, оставаясь как бы «вещью в себе». Смысл не извлекается из вещей, но и не приписывается им. Он выражает объективность практики, организующей определенные взаимосвязи вещей и социального субъекта в определенных формах жизнедеятельности.
Закрепление и передача социального опыта предполагают наличие его материальных носителей: предметов производства, орудий труда, книг, картин и т. д. В то же время все они не могут вовлекаться в практическую деятельность без их осмысления, без посредства знаний, установок, навыков. Действительно, освоение и осмысление человеком действительности носит опосредованный характер. Животное непосредственно тождественно со своей жизнедеятельностью;
i IBS <-
являясь частью природы, оно может влиять на действительность только в процессе непосредственного ее потребления. Животное рабски зависит от этого мира: если меняется среда обитания, то биологический вид выживает лишь за счет мутации, изменяя свой генотип, а чаще всего — вымирает. Человек же не просто берет данное от природы, он создает для него необходимое.