МАТЕРИАЛИСТИЧЕСКИЙ ФУНКЦИОНАЛИЗМ

Чтобы углубить наше понимание данной теории, следует провести важное различение. Хотя боль является состоянием центральной нервной системы, само понятие "боль" не является понятием о какой-либо части центральной нервной системы. Понятие "боль" есть понятие о том, что выполняет определенную каузальную роль – чем бы оно при этом ни было. Боль оказывается состоянием центральной нервной системы, поскольку именно центральной нервной системе случилось выполнять соответствующую каузальную роль. Если сформулировать иначе, то необходимым образом боль есть то, что выполняет каузальную роль, но случайным образом она есть состояние центральной нервной системы, ибо в действительности именно центральная нервная система выполняет эту каузальную роль. Понятие "боль" определяется функционально, а реализуется боль физически.

На этом основании Льюис чувствует себя вправе утверждать, что "боль могла бы и не быть болью" (Ibid., p. 218). Боль необходимым образом выполняет определенную каузальную роль, но выполнение этой каузальной роли могло бы осуществляться и не посредством возбуждения С-волокон. Боль не могла бы не быть тем, что выполняет соответствующую каузальную роль, но осуществление этой каузальной роли могло бы быть иным, нежели это имеет место в действительности.

Ясно, как подобный материалистический функционализм применим в случае человеческих существ. Боль в нашем случае – это, в сущности, то, что выполняет определенную каузальную роль: она есть следствие стимулов и других ментальных состояний и причина соответствующего, связанного с болью поведения. Боль в нашем случае реализуется, а потому находится в случайном тождестве с состоянием центральной нервной системы, т.е. с возбуждением С-волокон. Как же работает данная теория в случае марсиан?

Поскольку боль необходимым или существенным образом является тем, что выполняет определенную каузальную роль, это должно быть истинным во всех возможных мирах, в том числе и на Марсе. Марсианская боль, как и боль везде, есть состояние, которое подходит или приспособлено для того, чтобы быть определенным типом следствия или причины. Однако в случае марсиан осуществляется выполнение этой каузальной роли иначе. Если применительно к людям выполнение этой каузальной роли осуществляется посредством возбуждения С-волокон, то в случае марсиан этому служат изменения в гидравлическом давлении. Теория Льюиса, таким образом, охватывает и человеческий, и марсианский случаи. А как насчет безумной боли?

Как может показаться, весьма очевидной трудностью для Льюиса является то, что он определил понятие "боль" в каузальных терминах, а в случае безумной боли необходимые каузальные отношения вообще отсутствуют. Вместе с тем, по определению, безумная боль – это в конце концов не боль, что идет вразрез с нашими интуициями, ибо она ощущается как боль, или же в противном случае у безумца одновременно есть боль и нет ее, что является противоречием. Фактически же это отнюдь не представляет трудности для Льюиса. Напомним, что Льюис, подобно Армстронгу, утверждает, что боль есть состояние, которое подходит для того, чтобы вызывать определенные следствия, но не для того, чтобы всегда и везде причинно обусловливать эти следствия. Итак, в мысленном эксперименте безумец ощущает боль, и это ощущение физически реализуется в некотором состоянии его центральной нервной системы. Но это состояние – возбуждение С-волокон – как раз и есть то состояние, которое подходит для того, чтобы вызывать следствия, составляющие каузальную роль боли в случае человеческих существ. Безумец находится в состоянии, которое подходит для того, чтобы вызывать следствие боли и для того, чтобы быть вызванным причинами боли, так что он испытывает боль. И чтобы это предложение было истинно в отношении него, эти каузальные отношения не должны иметь места в его конкретном случае. Разумеется, его случай нетипичен, но, тем не менее, это случай боли.

Вот таким образом Льюис изобретает материалистический функционализм, который отдает должное и каузальной роли, и физической реализации боли. Против его объяснения не следует выдвигать возражение (как это можно было бы сделать в отношении других объяснений), будто оно игнорирует феноменологические свойства боли. Безумная боль – столь же переживаемое ощущение, как и марсианская боль, и, конечно, наша боль. Как говорит Льюис:

Боль есть ощущение. Это, несомненно, бесспорно. Находиться в состоянии боли и ощущать боль – одно и то же (Ibid., p. 222).

Глава 6

ДВУХАСПЕКТНАЯ ТЕОРИЯ

Двухаспектная теория – это теория о том, что ментальное и физическое суть два свойства некоторой лежащей в основе вещей реальности, которая, по сути, не является ни ментальной, ни физической. Из чего следует, что двухаспектная теория несовместима с дуализмом, идеализмом и материализмом, поскольку отрицает существование ментальной и физической субстанций. Тем не менее с идеализмом и материализмом ее объединяет то, что она является скорее монизмом, нежели дуализмом, так как включает в себя тезис о том, что изначально существует только одна субстанция, или только один вид сущности.

Было бы в высшей степени ошибочно полагать, будто только одну разновидность теории было бы правильно называть "двухаспектной теорией". И тем не менее во взглядах трех философов, которые я хотел бы рассмотреть в данной главе, и в самом деле есть нечто существенно общее. Английские философы XX столетия Бертран Рассел и Питер Стросон, равно как и голландский философ XVII столетия Бенедикт де Спиноза, – все отвергают дуализм, идеализм и материализм. Далее, каждый из них в своей особой манере обосновывает, что различие между ментальным и физическим не является онтологически фундаментальным и что проведение этого различия зависит или от существования, или от нашего предшествующего знания некоторой субстанции или сущности, которая сама по себе либо (а) не является ни ментальной, ни физической либо (б) является одновременно и ментальной и физической.

Спиноза считает, что существует только одна субстанция и что она тождественна целокупности всего существующего. Она имеет два и только два атрибута: сознание (consciousness) и протяженность (size). Таким образом Спиноза изобретает дуализм свойств или характеристик, который должен был заменить картезианский дуализм субстанций. В отношении субстанции Спиноза монист. Рассел же утверждает, что наши высказывания о ментальных и физических событиях логически зависит от наших высказываний о содержании чувственных восприятий, которые он называет "чувственными данными". Согласно Расселу, чувственные данные в действительности не являются ни ментальными, ни физическими, но считаются таковыми только в зависимости от того, какие возможны способы их познания. Рассел не только отвергает картезианский дуализм, но и опровергает существование какой бы то ни было субстанции: ментальной или физической. Стросон доказывает, что если бы мы уже не обладали понятием личности (person) в целом, у нас не было бы понятия сознания как чего-то отличного от тела. Различение ментального и физического, проводимое нами в мысли и с помощью языка, логически зависит от нашего предшествующего знания личности (person) в целом, понятие которой идет вразрез с любым четким различением ментального и физического.

Один из вариантов двухаспектной теории иногда называют "нейтральным монизмом". Так, к примеру, называет свою теорию Рассел. Как и предполагается самим термином "монизм", этот взгляд отчасти означает, что существует только один вид сущностей. Подразумевается, что эти сущности "нейтральны" в отношении их ментального и физического описания. Например, в эту категорию попадают расселовские чувственные данные. И сейчас я рассмотрю некоторые разновидности двухаспектных теорий, выдвинутых в истории западной философии, в том числе и "нейтральный монизм".

Дэвид Юм, шотландский философ XVIII века, не применял термин "двухаспектная теория" или "нейтральный монизм" для характеристики своей теории сознания. Однако он полагал, что с помощью чувственного восприятия мы непосредственно знакомимся с классом сущностей, которые, по сути, не являются ни ментальными, ни физическими, а благодаря нашему знанию о них мы располагаем понятиями сознания и материи. По сути, с позиции юмовской эмпиристской эпистемологии невозможно иметь идею чего-либо, если не располагаешь в сознании определенными впечатлениями. И если мы спросим, чем, с точки зрения Юма, являются сознание и материя, то окажется, что сознание есть ничто иное как связка восприятий. А вот материя – просто фикция, постулируемая для объяснения самотождественности физических объектов, и говорить о самих этих физических объектах самих по себе – значит говорить о возможности определенных впечатлений. Сознания и физические объекты для Юма существуют, но они не являются картезианскими сущностями. Юм отвергает ту точку зрения, что сознания и физические объекты есть субстанции, и отказывается разделять вопросы о том, что они такое, и как мы можем узнать об их существовании. Любое утверждение о них следует объяснять, апеллируя к возможности идей и впечатлений. Сознания и физические объекты действительно самотождественны во времени, но отнюдь не как субстанции. Самотождественность сознаний и физических объектов во времени основывается на отношениях между содержаниями восприятий, которые придают сознаниям и физическим объектам их единство и связность. Эти отношения мыслятся посредством воображения – способности, благодаря которой возможно эмпирическое познание.

Название "нейтральный монизм" обычно употребляют в связи со взглядами Уильяма Джемса, североамериканского философа и психолога, который жил и писал на рубеже XX столетия. Верно, что джемсовский "чистый опыт" нельзя однозначно классифицировать как ментальный или как физический, но также верно и то, что именно чистый опыт делает возможной классификацию вещей на ментальные или физические. Тем не менее онтология сознания Джемса не столь ясна, как мы могли бы предположить по ярлыку "нейтральный монизм". К примеру, в своих знаменитых "Принципах психологии" он доказывает, что я (self) имеет структуру, состоящую из четырех частей: материального я, социального я, духовного я и чистого эго. Материальное я – это, в сущности, наше тело, но оно может охватывать и физические объекты, которые мы называем своими собственными, например, нашу одежду и дом. Социальное я есть то признание, которое человек получает от других. По сути, согласно Джемсу, у человека ровно столько социальных я, сколько есть людей, от которых он получает признание. Но наиболее интересным для наших онтологических целей оказывается объяснение Джемсом духовного я. По его словам, возможны самые разные воззрения о духовном я. На интуитивном или дофилософском уровне под ним скорее всего понимают осознание человеком содержания своих восприятий. Мы формируем понятие духовного я, когда думаем о себе как о мыслящем существе. Оно является продуктом рефлексии. Джемс высказывает догадку, что духовное я может оказаться ничем иным, как потоком нашего сознания, или, возможно, некоторой существенной или наиболее явной частью этого потока. Видимо, существует различие между активными и пассивными составляющими восприятия. Так, хотя я пассивно получаю данные чувств, я, очевидно, активно осознаю эти данные. Вероятно, духовное я и есть эта ментальная активность.

Спекуляции Джемса о духовном я основываются на интроспекции – направленном внимании на свои собственные ментальные процессы благодаря некоторой разновидности прямого внутреннего осознания или мысленного "наблюдения". Интересно, что согласно Джемсу, если мы достаточно внимательно занимаемся интроспекцией, мы заметим, что в интроспекции нам никогда не удается схватить сам акт самопроизвольного осознания. Все, что мы действительно осознаем, это некоторое телесное ощущение, в особенности связанное с головой и горлом. Отсюда следует, что то, что обычно принимается за духовную активность, на деле есть нечто физическое. То, что люди считают своим самым сокровенным я, на деле есть некоторые телесные движения, происходящие между головой и горлом. Чистое же эго – пустая фикция. Философы постулировали таковое по причине несовершенства традиционных эмпирических теорий сознания.

Отсюда не следует делать вывода, что Джеймс – философ-материалист. Он не материалист, не дуалист и не идеалист. Для него ощущения в действительности не являются ни ментальными, ни физическими, и не существует ни ментальной, ни физической субстанции. Его "радикальный эмпиризм" отчасти состоит в том, что для постулирования подобных субстанций нет никаких эмпирических оснований.

Нейтральный монизм, или двухаспектные теории сознания, имеет одно-единственное преимущество и один-единственный недостаток. Преимущество его состоит в том, что ему удается избегать недостатков материализма, дуализма и идеализма. Материалист склонен недооценивать реальность ментального, а идеалист склонен недооценивать реальность физического. Сторонники двухаспектной теории стараются отдать должное и ментальному, и физическому, не сталкиваясь с той метафизической трудностью, с которой сталкивается дуалист сознания и тела при объяснении каузального взаимодействия между двумя качественно разными субстанциями. А недостаток его состоит в том, что, как правило, не ясно, чем являются нейтральные сущности, постулируемые нейтральным монизмом.

В равной степени не ясно, свойствами чего, согласно двухаспектной теории, являются ментальные и физические свойства. И эти неясности, по крайней мере, столь же серьезны, как и неясности относительно понятий "сознание" и "материя" во всех других теориях. Однако Юм, вероятно, ответил бы, что нет ничего, что мы могли бы знать более непосредственно, чем наши собственные впечатления и что, если мы не способны знать, чем они являются, то мы вряд ли будем знать, чем являются сознания и физические объекты. Нейтральный монизм меняет на обратный наш обычный порядок приоритетов. Мы обычно считаем, что непосредственно знаем наше собственное сознание и внешние физические объекты, а затем возникают вопросы: являются и то, и другие реальными, и если это так, то каковы отношения между ними, можно ли одно свести к другому, и т.д. Нейтральный монизм обычно постулирует в качестве того, что мы наиболее непосредственно знаем содержание нашего опыта – например, наших восприятий звука, формы и цвета. Сознания же и физические объекты описываются в таком случае как интеллектуальные, или логические, конструкции из содержания опыта. Содержание же само по себе не является ни ментальным, ни физическим.

Независимо от того, обеспечивает ли любая из этих стратегий решение проблемы сознания и тела в пользу нейтрального монизма можно указать на некоторое его интуитивное правдоподобие. Вполне возможно, что большинство вещей, с которыми мы сталкиваемся в повседневной жизни, не являются или строго ментальными или физическими; вполне возможно, что некоторые из них являются одновременно и ментальными и физическими. Вероятно, классификация вещей на ментальные и физические не является ни взаимно исключающей, ни полностью исчерпывающей. В этом случае проблема сознания и тела могла бы быть результатом философского допущения о том, что все является либо ментальным, либо физическим, но не одновременно тем и другим. Теперь мы уже можем рассмотреть аргументы трех философов, которые ставят под вопрос это фундаментальное допущение, я имею в виду Спинозу, Рассела и Стросона.

СПИНОЗА

ЕДИНАЯ СУБСТАНЦИЯ

Центральная метафизическая идея Спинозы заключается в том, что существует только одна субстанция и что ее можно мыслить двумя главными способами. Она наделена сознанием, и ей присуща протяженность (size). Он имеет в виду, что единственный существующий мир – тот, с которым мы знакомы, частью которого являемся, и о котором можем мыслить, – обладает двумя существенными свойствами, или атрибутами: мышлением (thought) и протяженностью (extension). Существующее обладает этими атрибутами объективно, т.е. независимо от того, считаем мы так или нет, а саму реальность можно назвать двумя именами в зависимости от того, рассматриваем ли мы ее под атрибутом мышления или под атрибутом протяжения. Если мы мыслим мир как протяженный, то нам следует называть его "Природой". Если же мы мыслим его как обладающий сознанием, то нам следует называть его "Богом". "Бог" и "Природа" – два альтернативных термина, обозначающих одну и ту же единую субстанцию, которая одновременно обладает и ментальными и физическими характеристиками.

Чтобы оценить метафизическую теорию Спинозы, нам потребуется прояснить некоторые используемые им термины. Его понятие субстанции скорее всего напоминает то, которое Декарт унаследовал от Аристотеля через средневековых схоластов:

Под субстанцией я разумею то, что существует само в себе и представляется само через себя, т.е. то, представление чего не нуждается в представлении другой вещи, из которой оно должно было бы образоваться ("Этика", с. 361).20

Если нечто есть само в себе, то оно существует, но в своем существовании не зависит от существования чего-либо еще. Если его можно представить через себя, то, как поясняет Спиноза, есть возможность составить о нем понятие, не испытывая при этом потребности мыслить понятие чего-либо еще, от чего, как можно было бы предположить, оно зависит. Итак, субстанция в своем существовании и в своей природе не зависит ни от чего, кроме самой себя. Никакая другая вещь не сможет причинно обусловить субстанцию быть или не быть тем, что она есть.

Спиноза считает единственным возможным кандидатом на роль субстанции в этом смысле реальность в целом – целокупность существующего. Мы можем выдвинуть предположение, почему все существующее отвечает этому определению. Во-первых, оно существует – есть существующее. Во-вторых, существующее охватывает собой все существующее, поэтому, видимо, не может быть ничего, от чего целокупность существующего зависела бы в своем существовании. Отсюда следует, что все существующее зависит в своем существовании только от самого себя или, как говорит Спиноза, "существует само в себе".

Из этого следует, что единственная субстанция, если она имеет причину, то является причиной самой себя. При условии, что она существует и охватывает собой все существующее, то не может быть никакой иной причины ее бытия, и никакой иной причины ее бытия в качестве того, что она есть, кроме нее самой. Спиноза следующим образом разъясняет, как нечто может быть причиной самого себя:

"Под причиной самого себя (causa sui) я разумею то, сущность чего заключает в себе существование, иными словами, то, чья природа может быть представляема не иначе, как существующею" (Ук. изд., с. 361).

Сущность любой вещи заключается в том, что она есть, поэтому, как утверждает Спиноза, если нечто является причиной самого себя, то для адекватного определения, что это за вещь, необходимо упомянуть о ее существовании. Ее существование является частью того, что она такое. Разумно предположить, что конкретные существующие вещи, с которыми мы сталкиваемся, в своем существовании зависят друг от друга. Например, одно событие причинно обусловлено более ранним событием и так далее, и, видимо, в равной степени это истинно и в отношении ментальных и физических событий. По мысли Спинозы, такого рода регресс в объяснении не может продолжаться ad infinitum; объяснения должны иметь предел. Его решение заключается в том, что мир как система в целом – единая субстанция – включает в себя свое собственное объяснение. Ее существование есть часть ее сущности. Она есть собственное основание для своего бытия.

ИНДИВИДЫ

Решение Спинозой проблемы сознания и тела заключается во включении человеческих существ в описанную выше метафизическую картину. Мы являемся частями или аспектами единой субстанции. Подобно тому, как единая субстанция может быть представляема под атрибутом мышления и потому известна как "Бог" и подобно тому, как она может быть представляема под атрибутом протяжения и потому известна как "Природа", так и отдельное человеческое существо может быть представляемо как одновременно ментальное и физическое, и потому его можно мыслить и как душу, и как тело:

Душа и тело составляют один тот же индивидуум, представляемый в одном случае под атрибутом мышления, в другом – под атрибутом протяжения (Ук. изд., с. 426).

Это основополагающее утверждение Спинозы по проблеме сознания и тела следует хорошо помнить, когда читаешь другие положения его теории. К примеру, если попытаться вырвать из контекста всей системы такие утверждения, как "человек состоит из души и тела" и "человеческая душа соединена с телом" (Ук. изд., с. 414), то в них можно было бы ошибочно усмотреть вариант картезианского дуализма. Спиноза же отвергает дуализм. Когда он говорит, что у человека есть душа и тело, он подразумевает, что каждому из нас присущи атрибуты мышления и протяжения, но он совершенно отвергает тот картезианский взгляд, будто каждый из нас состоит из двух субстанций, одна из которых называется "душой", а другая "телом". А когда он говорит, что человеческие тело и душа соединены, он имеет в виду, что они суть два аспекта, или атрибута, человеческого существа. Он относит к величайшим достоинствам своего монизма то, что удается полностью обойти любую проблему относительно каузального взаимодействия между ментальным и физическим. Если нет двух субстанций, то не может и возникнуть проблемы, как они "объединены" в картезианском смысле или как они могут каузально взаимодействовать. Если мы принимаем ту посылку, что каузальные взаимоотношения могут иметь место только между различными вещами, то, согласно Спинозе, душа и тело каузально не взаимодействуют.

БОГ ИЛИ ПРИРОДА

Что же означает, что мы суть аспекты Бога? Чтобы установить это, нам следует больше узнать о том, что есть Бог, согласно Спинозе. Бог у Спинозы обладает традиционными атрибутами бесконечности, духовности, всемогущества и благожелательности; кроме того, все происходящее необходимо вытекает из Его природы. По сути, Спиноза полагает, что логический строй рационального и дедуктивного разумения мира в точности совпадает с каузальной упорядоченностью событий в мире. В своих работах он следует "геометрическому" или логико-дедуктивному стилю, дабы отдать должное этому факту, но нам не требуется рассматривать здесь этот аспект его творчества.

Спиноз в одном крайне важном отношении порывает с традиционным иудео-христианским пониманием Бога: Бог есть единая субстанция. Бог тождественен тотальности существующего. Он не является трансцендентной причиной существующего. Он есть существующее. Это означает, что Спиноза является теистом особого рода: он пантеист. Теизм – это взгляд, согласно которому Бог существует. Пантеизм включает в себя теизм, но сверх того, утверждает, что нет ничего, что не было бы Богом. Бог эквивалентен реальности в целом.

Почему Спиноза считает пантеизм истинным? Причины этого многообразны и сложны, но, в основном, он полагает, что имеет смысл приписывать характеристики типа "бесконечный" и "всемогущий" только всему существующему. Например, если бы Бог не был всем, то существовало бы нечто такое, что не было бы Богом. Спиноза счел бы это ограничением божественной бесконечности. Бог не был бы бесконечным в том смысле, что существовал бы предел, существовало бы нечто такое, что не было бы Богом. Сходным образом, если Бог есть то, что совершает или может совершить все, то он должен быть всем существующим или всей системой существования. Не могло бы быть так, чтобы нечто меньше целого совершало все совершающее.

Поскольку все происходящее с необходимостью вытекает из природы Бога, Спиноза полагает, что природа человеческих существ также неизбежно вытекает из божественной сущности. Как он пишет: "сущность человека... составляют известные модусы атрибутов Бога" (Ук. изд., с. 361). Атрибут есть свойство или характеристика, которая сущностным образом принадлежит чему-либо. Атрибуты неизменны, и благодаря имеющимся у нее атрибутам вещь есть то, что она есть. Модусы также являются свойствами или характеристиками, но они не существенны для того, чтобы вещь была такой, какая она есть, и они изменчивы. "Модус" представляет собой сокращение от "модификация", а это напоминает нам, что изменяющиеся качества вещи и есть ее модусы. К примеру, если мышление есть атрибут, то наличие той или иной мысли есть модус; и если протяженность является атрибутом, то обладание определенным размером или формой есть модус. Сейчас мы уже в состоянии более точно понять, как трактует Спиноза отношение между ментальным и физическим. Он говорит:

Под телом я подразумеваю модус, выражающий известным и определенным образом сущность Бога, поскольку она рассматривается как вещь протяженная (res extensa) (Ук. изд., с. 402).

Таким образом, протяженность есть атрибут Бога, а чье-либо тело есть конкретный модус этого атрибута. Несмотря на присущую чьему-либо телу видимость индивидуальности фактически ее надлежит понимать как часть природы – как компонент всей системы существующего, которая также известна как "Бог". Чье-либо тело "детерминировано" подобным образом, поскольку то, что оно есть то, что есть, является необходимым следствием того, что Бог есть.

С другой стороны:

"человеческая душа есть часть бесконечного разума Бога" (Ук. изд., с. 412).

Чья-либо ментальная жизнь представляет собой модус одного из двух атрибутов Бога – мышления. Несмотря на присущую чьей-либо душе видимость индивидуальности фактически ее надлежит понимать как часть божественного сознания, известного как "Бог", как компонент всей системы существующего, которая также известна как "Природа" в силу своей протяженности.

Отсюда следует, что люди не есть субстанции, и их сознания и тела не являются субстанциями. Они модусы двух атрибутов Бога, а он – единственная субстанция. Так что, когда Спиноза говорит: "субстанция мыслящая и субстанция протяженная составляют одну и ту же субстанцию" (Ук. изд., с. 407), он говорит о Боге или о Природе.

Если же речь идет об отдельном человеке, то мы могли бы сказать: мыслящий индивид есть индивид, обладающий телом, а индивид, обладающий телом, есть мыслящий индивид, поскольку мы помним, что индивид и есть те ментальные и физические свойства, которые в действительности являются частями Бога или Природы.

Следует ли всему этому верить? Следствием метафизики Спинозы является то, что человеку не вполне корректно говорить о себе – о том индивиде, кем он является, – что это он двигает своим телом или мыслит свои мысли. Бог движет вашим телом и мыслит ваши мысли. Например:

...когда мы говорим, что человеческая душа воспринимает то или другое, мы этим говорим только, что Бог, не поскольку он бесконечен, а поскольку он выражается природой человеческой души, иными словами, поскольку он составляет сущность ее, имеет ту или другую идею (Ук. изд., с. 412).

Таким образом, когда вы мыслите, на самом деле это мыслит Бог или все существующее. Мы, человеческие существа, не обладаем свободой воли, ибо наши действия в действительности являются действиями Бога или же каузальными и логическими следствиями целого, называемого "Природой".

КОНЕЧНОСТЬ

Чтобы принять метафизику Спинозы и отведенное нам в ней место, нам требуется значительно больше объяснений. Возможно, наиболее очевидно, что Спинозе нужно объяснить, почему столь неизбежно проявление каждым своей собственной индивидуальности. У каждого из нас есть сознание и тело, и при этом Ваши сознание и тело не являются моими, а мои – Вашими. Почему же должна быть эта видимость индивидуальности и отдельности, если фактически каждый из нас представляет собой часть единой субстанции, обладающей бесконечной величиной и бесконечным разумом? Почему, если говорить метафорически, мы не растворяемся в божественном сознании или бесконечном пространстве? Спиноза имеет все необходимое для ответа на эти возражения в своем определении "отдельного". Он говорит: "Под отдельными вещами (res singulares) я разумею вещи конечные и имеющие ограниченное существование" (Ук. изд., с. 38). Человеческие существа являются отдельными (индивидуальными) вещами, поэтому, в силу конечности отдельных вещей, конечны и человеческие существа. Фактически наши тела и сознания представляют собой конечные модусы бесконечных атрибутов Бога. Я понимаю это так, что наша индивидуальность и уникальность заключаются в нашей конечности. Почти в самом начале "Этики" Спиноза предлагает определение "конечного":

Конечною в своем роде называется такая вещь, которая может быть ограничена другой вещью той же природы. Так, например, тело называется конечным. Потому что мы всегда представляем себе другое тело, еще большее. Точно так же мысль ограничивается другой мыслью. Но тело не ограничивается мыслью, и мысль не ограничивается телом. (Ук. изд., с. 361).

Следовательно, мы, человеческие существа, можем быть ограничены другими вещами того же рода. Наше сознание ограничено другими сознаниями. Наше тело ограничивается другими телами. И если мы поразмышляем, в чем для Спинозы заключается божественная бесконечность, мы сможем вспомнить, что Бог не только обладает бесконечно мощным разумом и не только имеет бесконечную протяженность в пространстве, но и является бесконечным в том смысле, что он есть все существующее. Разумеется, это не так в отношении отдельного человеческого существа. Хотя божественный разум исчерпывает или включает в себя наш, но наш разум отнюдь не включает в себя божественный. Хотя протяжение Бога исчерпывает или включает в себя наше, наше протяжение отнюдь не включает в себя божественное. На самом деле, именно конечность нашего разума – тот факт, что он только лишь часть божественного разума, не дает ему ясно понять, что он именно таков. Я не старался умалить метафизические аспекты системы Спинозы или заставить ее казаться более отвечающей здравому смыслу, чем она есть на самом деле. Спиноза рационалист, а не эмпирист, поэтому он считает, что сформулировать правильный взгляд на мир и наше место в нем можно именно с помощью чистого разума, а не просто путем наблюдения. Несмотря на важное значение пантеизма в его системе, думаю, многое в ней прельщает тех, кто хотел бы согласовать реальность человеческой ментальности, субъективности и индивидуальности с той картиной вселенной, которую дают современная физика и биология. В конце концов, для Спинозы мы являемся частью Природы, а в своей теории физического мира он предвосхищает ряд принципов современной физики. Он, к примеру, считает, что количество движения или покоя во Вселенной всегда постоянно, что уже недалеко от формулировки закона сохранения энергии. Он также полагает, что физические объекты состоят из мельчайших частиц, что не только не противоречит, но и вытекает из нашей физики элементарных частиц. Более метафизические аспекты его философии, вероятно, больше привлекут тех, кто полагает, что современная физика не может дать полной картины реальности и что за ее рамками остаются проблемы нашего собственного осознаваемого существования и нашего отношения ко всему, что существует вне нас.

Некоторые теисты считают Спинозу атеистом, поскольку он отрицает существование трансцендентного божества. Однако, это ошибка, если признать пантеизм разновидностью теизма. Атеисты, возможно, воспринимают его систему более зависящей от Бога, чем это есть на самом деле. Она покажется куда менее зависимой от Бога, если подчеркнуть, что "Природа" у Спинозы есть просто другое слово для обозначения Бога. Это делает из Спинозы что-то вроде натуралистического философа, который всерьез принимает существование сознания в мире и чье учение можно, вероятно, даже согласовать с биологическим объяснением происхождения сознания. Идеалисты могут попытаться причислить Спинозу к числу своих сторонников, делая акцент на атрибуте единой субстанции, называемой "мышление". Материалисты могут попытаться включить его в свой список, делая акцент на атрибуте, называемом "протяжение". Однако и то, и другое будет искажением учения Спинозы в целом. Я называю Спинозу "нейтральным монистом", поскольку он тщательно избегает этих крайностей и пытается создать философию на основе субстанции, которая является "нейтральной" по отношению к ее ментальным и физическим описаниям. Я оставляю читателю два высказывания Спинозы для размышления (вместо "Бога" там, возможно, следует читать "существующее"):

Мышление составляет атрибут Бога, иными словами, Бог есть вещь мыслящая (Ук. изд., с. 404);

Протяжение составляет атрибут Бога, иными словами, Бог есть вещь протяженная (Ук. изд., с. 404).

Для Спинозы таковы и мы сами.

РАССЕЛ

Расселу принадлежит взгляд, согласно которому вселенная в своей конечной основе состоит из событий – пространственно-временных сущностей (items) с особой длительностью и протяженностью. События, если говорить языком физики, занимают различные части пространства-времени. Некоторые из этих событий можно описывать одним из двух способов – либо как ментальные, либо как физические. При физическом описании событие становится объектом изучения физики. При ментальном описании событие становится объектом изучения психологии.

НЕЙТРАЛЬНЫЙ МОНИЗМ

Ясно, что в теориях Рассела и Спинозы имеется нечто общее, а именно то, что сознание и материя рассматриваются как два аспекта какой-то более фундаментальной, лежащей в основе вещей реальности. Подобно Спинозе, Рассел отвергает материализм, идеализм и дуализм, но стремится сохранить те истины, которые придают правдоподобие каждой из этих позиций. Он называет свою теорию "нейтральным монизмом", и она находит ясное выражение в его книге "Очерки философии", а более полно разрабатывается в двух других его книгах: "Анализ сознания" и "Анализ материи". Я начну с объяснения расселовских взглядов в "Очерке философии", а затем сделаю некоторые замечания относительно двух других книг. Вот собственное определение Расселом "нейтрального монизма", который противопоставляется материализму и идеализму:

Популярная метафизика делит мир на сознание и материю, а человека – на душу и тело. Некоторые философы – материалисты – говорят, что реальна одна материя, а сознание иллюзорно. Многие другие – идеалисты – придерживаются противоположного взгляда, а именно что только сознание реально, а материя иллюзорна. Взгляд, предложенный мной, заключается в том, что и сознание, и материя – это структуры, состоящие из более первичного вещества, которое не является ни ментальным, ни материальным. Этот взгляд, называемый "нейтральным монизмом", был предложен в "Анализе ощущений" Маха, разрабатывался в "Очерках радикального эмпиризма" Уильяма Джемса и отстаивался Джоном Дьюи, равно как и профессором Р.Б.Перри и другими американскими реалистами. Таким употреблением слова "нейтральный" мы обязаны д-ру Х.М.Шефферу из Гарварда, который является одним из самых способных логиков нашего времени (An Outline of Philosophy, p. 303).

В философии Платон и Декарт завещали нам жесткое различие между сознанием и материей – взгляд, согласно которому реальность разделена на две части и каждый из нас состоит из ментальной и физической субстанций. Материалистов и идеалистов можно считать теми, кто резко критикует эту тенденцию, но, по иронии судьбы, делают они это в рамках картезианского концептуального каркаса. Рассел же пытается разрушить сам этот каркас и заменить его своей онтологией событий, основывающейся на современной физике. В цитированном фрагменте нам не следует слишком серьезно принимать слова Рассела о первичном "веществе", поскольку, как мы увидим, по его мнению, ошибочно считать вселенную в конечном счете состоящей из какой бы то ни было субстанции. Фактически, его тезис о том, что "все в мире состоит из событий" (Ibid., p. 287), служит посылкой в его критике традиционных понятий сознания и материи. Это имеет важное значение для философии сознания, поскольку если его критика верна, то идеалисты и материалисты в равной мере используют ошибочные понятия сознания и материи, а их позиции поставлены под серьезную угрозу. В начале я рассмотрю расселовскую критику понятия материи, а затем перейду к понятию сознания.

МАТЕРИЯ

Центральное положение расселовского учения о материи звучит так: "Частица материи, подобно пространственно-временной точке, должна быть сконструирована из событий" (Ibid., p. 289). Что это означает? Нечто является логической конструкцией из чего-то другого, если его можно к этому свести. В целом, если объекты А представляют собой логические конструкции из объектов В или если объекты А могут быть сведены к объектам В, то любое предложение или множество предложений об объектах А можно перевести в любое предложение или множество предложений об объектах В без потери значения. Итак, Рассел утверждает, что материя есть логическая конструкция из событий, и под этим он подразумевает то, что можно полностью объяснить, что такое материя, используя терминологию событий. Мы можем на одном уровне сопоставить эту стратегию со стратегиями логического бихевиоризма и феноменализма. Логический бихевиорист утверждает, что события являются логическими конструкциями из предрасположенностей к поведению. Феноменалист считает, что физические объекты являются логическими конструкциями из чувственных содержаний. Рассел же полагает, что физические объекты являются логическими конструкциями из событий. Как мы увидим, расселовская философия сознания несовместима с логическим бихевиоризмом, однако согласуется с некоторой разновидностью феноменализма. С обеими этими теориями ее объединяет то, что все они – разновидности редукционизма. Материя и сознание сводятся к событиям, нейтральным по отношению к их ментальным и физическим описаниям.

Какова же взаимосвязь между сведением материи к событиям и теориями современной физики? В соответствии со своим желанием согласовать философию сознания с современной физикой Рассел обращается именно к этому вопросу. Он прекрасно понимает, что физик пользуется достаточно различными концепциями материи для разных объяснений. Например, одна концепция используется вместе с общей теорией относительности для объяснения гравитации, а для объяснения атомарной структуры имеются две другие возможные теории. И именно на этих последних Рассел и концентрирует свое внимание, поскольку они наиболее близки к тому, как объясняют физики существо материи. Первая обязана своим появлением немецкому физику Гейзенбергу, вторую же создали французский физик де Бройль и австрийский физик Шредингер. Обе теории "математически эквивалентны" (Ibid., p. 289). Это означает, что, когда они сформулированы в математическом виде, все предложения одной теории истинны в том случае, если и только если истинны все предложения другой теории. Для истинности теории Гейзенберга необходимо, чтобы была истинной теория де Бройля-Шредингера, и наоборот. Они логически вытекают друг из друга, поэтому между ними нет противоречия. На математическом уровне между ними не возникает различия, поэтому для объяснений в рамках физики эти различия несущественны. Выбор между этими теориями становится необходимым только тогда, когда они переводятся на естественный язык. Тогда становится очевидным, что они предполагают весьма разные онтологии – разные описания существующего.

По мнению Гейзенберга, частица материи является центром испускания излучений – например, излучений энергии, из которой состоят световые волны. Существенный момент, однако, состоит в том, что, хотя излучения реально существуют (они есть излучения энергии), то, чем они испускаются, не существует. Подобно математической точке, источник излучений не обладает реальным существованием, а просто постулируется для удобства объяснения (как, например, центр геометрического круга). Из чего следует, что материя – это такой же вымысел, как и идеальные конструкции математика.

Стоит отметить еще два момента в связи с теорией Гейзенберга, которые имеют непосредственное отношение к Расселу. Мы далеко ушли от идеи материи как разновидности "вещества" или "субстанции", из которых "создана" или "состоит" вселенная. Вместо этого с понятием излучаемой энергии мы приняли и онтологию событий, поэтому если спросить: "Что существует?" – то наиболее основательным ответом будет: "События".

С позиции другой теории, используемой для объяснения атомарной структуры, а именно системы де Бройля-Шредингера, материя анализируется в терминах движения волн. В этом случае материя есть не что иное, как изменяющееся состояние энергии, как движение самих волн энергии. Рассел делает важное замечание в отношении этой теории. Так, если мы спросим, движением чего являются волновые движения, то один ответ определенно исключается. Мы не вправе утверждать, что они суть волновые движения материи, ибо это грозит порочным кругом. Если мы используем понятие волнового движения для объяснения материи, то будет порочным кругом пытаться объяснить волновое движение с помощью понятия материи.

Ясно, что волновые движения в той же степени являются событиями, в какой ими являются и излучения, так что, изберем ли мы теорию Гейзенберга или систему де Бройля-Шредингера, расселовская онтология событий найдет научное подтверждение. Как пишет об этом Рассел: "Мы склоняемся к тому, чтобы конструировать материю из системы событий, которые просто случаются, а не случаются "с" материей или "с" чем-то еще" (Ibid., p. 289). Рассел использует этот вывод для того, чтобы предпринять сокрушительную атаку на традиционное понятие материи. Обычно считается, что материя – это непроницаемая субстанция, внешняя причина наших ощущений, которая вступает в отношения в виде, к примеру, гравитационных полей.

Что касается гравитации, то общая теория относительности "превращает ее в "складки" пространства-времени" (Ibid., p. 290), так что сама гравитация есть логическая конструкция из событий, из случающегося. Она не обладает существованием, независимым от определенных пространственно-временных структур, то есть событий.

Не является материя и абсолютно постоянной. Хотя, согласно третьему закону термодинамики, количество энергии во вселенной остается постоянным при всех изменениях в пространстве-времени, как сейчас считается, субатомные частицы способны аннигилировать друг с другом и потому полностью прекращать свое существование. К примеру, при определенных условиях может произойти столкновение электрона и протона, которые взаимно уничтожатся. Если мы будем упорно держаться той идеи, что электроны и протоны "материальны" в традиционном смысле, то нам придется отказаться от одного из традиционных свойств материи – ее неуничтожимости. Если же мы вместо этого примем расселовский взгляд, согласно которому даже эти субатомные частицы являются логическими конструкциями из событий, то сможем объяснить их аннигиляции тем, что прекращаются определенные процессы или события. Не является материя и причиной наших ощущений, или, по крайней мере, ошибочно утверждать это. В этой связи у Рассела есть интересное замечание по поводу попытки д-ра Джонсона опровергнуть Беркли:

Д-р Джонсон "опроверг" берклианское отрицание материи тем, что пнул ногой камень. Если бы он знал, что его нога никогда не касалась камня и что и нога, и камень представляют собой лишь сложные системы волновых движений, то он, возможно, был бы менее удовлетворен своим опровержением (Ibid., p. 290).

Оппоненты Беркли считали, что материальная субстанция является причиной наших ощущений. И хотя Рассел не является идеалистом, он вместе с Беркли отрицает это. И если онтология Рассела является подлинно научной, то из этого следует, что Беркли в значительно большей степени предвосхитил открытия современной физики, чем его материалистические критики. Рассел не особенно возражает против того, чтобы называть причины наших ощущений "материальными", если это всего лишь означает, что они – это события, изучаемые физиками. В конце концов, это так и есть. А вот от чего, безусловно, следует отказаться, так это от понятия физической субстанции. Вспомним, что согласно Аристотелю, субстанция в своем существовании не зависит от чьего-либо существования. Рассел разрушил идею о субстанциальности материи, поскольку он показал, что материя зависит от событий, причем зависит очень сильно. Существование материи логически зависит от существования событий:

Материя перестала быть "вещью" и стала просто математической характеристикой отношений между сложными логическими структурами, состоящими из событий (Ibid., p. 290).

Если подобные аргументы достигают цели, то нам следует отбросить идею материи как уничтожимой, постоянной и субстанциональной причины наших ощущений. Согласно Расселу, не вполне верно даже то, что материя непроницаема. И хотя с позиции здравого смысла ясно, что два физических объекта не могут занимать одно пространственно-временное местоположение, события могут, по словам Рассела, "частично совпадать в пространстве-времени" (Ibid., p. 291). Сама идея пространственно-временного местоположения представляет собой конструкцию из событий. Так что в каком-то смысле мир неожиданно стал менее субстанциональным.

СОЗНАНИЕ

Если существующее не является в своей основе материальным, то, на взгляд Рассела, оно не является в своей основе и ментальным. Понятие сознания подвергается им критике столь же сокрушительной, что и критика, направленная против "материи". Рассел начинает с того, что отмечает ужасную неясность понятия сознания. Похоже, оно не допускает никакого точного определения. Однако ментальное традиционно выделяли с помощью набора характеристик, которых в целом, согласно Расселу, недостаточно. Предполагаемые определяющие характеристики сознания, подвергаемые им критике, основываются на понятиях восприятия, интроспекции, памяти и знания.

В каком-то смысле бесспорно, что восприятия (или "перцепты", как их называет Рассел) ментальны, но он особым образом понимает, в чем заключается их ментальность. Фактически, оказывается, что их ментальность есть их способность вступать в определенные каузальные отношения, которые Могут изучаться психологами, а не физиками. Но даже если признать ментальность восприятий, останется неясным, что еще должно быть включено в это понятие, а что исключено. А это, в свою очередь, происходит потому, что у нас нет ясного определения "ментального". Можно отметить даже на этом этапе изложения, что, чем бы ни были перцепты, для Рассела они суть события, и это полностью согласуется с его онтологией, как она была обрисована до сих пор.

Возможно, ментальны воспоминания, а существование памяти самым существенным образом связано с тем, чем являются сознания. Рассел отвергает это предположение, поскольку, на его взгляд, есть возможность объяснить память в основном в физических терминах, в терминах теории условных рефлексов (Ibid., p. 291). Ясно, что расселовский нейтральный монизм не исключает того, чтобы нечто было одновременно и ментальным, и физическим – на самом деле из него это следует. Вряд ли удастся взять какую-то способность или черту, которая одновременно является и физиологической, и психологической, в качестве критерия ментального qua ментального – как нечто ментальное. В действительности, на взгляд Рассела, "память" есть биологическое понятие, которое можно корректно использовать для характеристики определенных живых систем, включая и те, которые не являются сознаниями. Возможно, он прав в этом, если, конечно, есть основания применять данное слово для обозначения сохранения и передачи, к примеру, генетической информации.

Интроспекция, по мнению Рассела, сводится к некому роду знания. Эта разновидность знания-знакомства или знания путем непосредственного восприятия, и так интроспекцию лучше всего рассматривать. У меня такое впечатление, что как мыслителя Рассела не вполне удовлетворяет этот подход, однако в принятой им трактовке ментального используется понятие непосредственного интроспективного знания. Представим, что мы воспринимаем физический объект; тогда, согласно Расселу, реально или непосредственно воспринимаются звук, цвет, форма и величина, которые мы приписываем объекту. Это содержание восприятия Рассел называет "чувственными данными". В своих работах он однозначно заявляет, что чувственные данные не являются ни ментальными, ни физическими. Однако, поскольку интроспективным знанием охватывается то, что человек воспринимает, оказывается, что он непосредственно знакомится с чувственными данными, а это уже есть разновидность знания. Любой возможный элемент знания, полученный путем интроспекции, считается Расселом ментальным. Нам нужно четко понимать, что сами по себе чувственные данные не ментальны. Они считаются ментальными только потому, что в отношении их возможен определенный вид знания: интроспективного знания-знакомства. Рассел называет событие, которым является сам акт знакомства, "познавательной реакцией" (Ibid., р. 291), и заключает, что "события, в отношении которых имеет место такая познавательная реакция, являются ментальными" (Ibid.).

Рассел дополняет это объяснение другим, которое также призвано отличить ментальное от нементального. Он говорит: "Ментальные события – это события в живом мозге" (Ibid., p. 292). В данном случае это не слишком полезное определение, даже если в конце концов оно окажется правильным. Оно исключает две возможности: во-первых, исключает возможность ментальных событий в том, что не является мозгом, например в картезианских душах или электронных компьютерах, и не допускает той возможности, что в мозге могут иметь место события, которые не являются ментальными (по крайней мере, если данное утверждение предназначено в качестве определения "ментального"). Вероятно, Рассел и, возможно, читатель пожелают исключить, по крайней мере, первые две возможности, касающиеся картезианских душ и компьютеров. Но если так, то для этого должны быть представлены какие-то аргументы: недостаточно объявлять что-то невозможным только на основе определения.

Рассел, я полагаю, вполне осознает эти трудности и соответствующим образом дополняет свое объяснение. Согласно его взгляду, познавательная реакция и ее объекты являются событиями, происходящими в мозге. Следует помнить, что в дополнение к объяснению, какого рода вещью является мозг, Рассел особо разъясняет, что значит быть чем-то физическим.

По второму из этих вопросов он утверждает, что "события в мозге не следует рассматривать как движения частиц материи" (Ibid., p. 292). Наоборот, самой идее материи в движении предшествует понятие события. Так что нам следует объяснить мозг в терминах событий и не спрашивать, являются ли эти события просто или по существу ментальными или физическими. Они могут быть одновременно ментальными и физическими, или чисто ментальными, или чисто физическими в зависимости от своих каузальных отношений.

Что касается первого положения о ментальных событиях, имеющих место в мозге, то определенные события в мозге считаются ментальными просто потому, что в отношении их возможна интроспективная познавательная реакция. Это приводит к парадоксальному, с позиции здравого смысла, но истинному для Рассела заключению:

При появлении перцепта мы воспринимаем именно... событие, занимающее часть той области, которая, согласно физике, занята мозгом... Воспринимаемое нами есть часть вещества нашего мозга, а не часть вещества столов, стульев, солнца, луны и звезд (Ibid., p. 292).

Заметьте, что Рассел не просто утверждает, что наши восприятия являются частями нашего мозга: он заявляет, что частями нашего мозга являются те вещи, которые мы непосредственно воспринимаем. К этому взгляду его приводит убеждение, что объекты познавательной реакции ментальны, а ментальные события – это события в мозге.

Осмысляя расселовский нейтральный монизм, следует твердо помнить, что любым событиям, которые мы называем "ментальными", может быть также дано физическое описание. Они могут быть описаны или в терминах психологии, или в терминах физики. Чтобы это было более понятным, я в завершении данного параграфа о Расселе скажу еще немного о его понятии "чувственное данное".

ЧУВСТВЕННЫЕ ДАННЫЕ

Чувственное данное (во множественном числе "чувственные данные") есть все то, с чем мы можем быть непосредственно знакомы при восприятии: цвет, форма, запах и т.д. Рассел говорит о чувственном данном:

"Оно не является ни ментальным, ни физическим" (Ibid., p. 217).

Он имеет в виду, что чувственные данные по своей сути не являются ментальными или физическими. Они могут быть метальными или физическими в зависимости от тех видов отношений, в которые они вступают с другими состояниями. По его словам, "данное является данным в равной степени для физики и для психологии" (Ibid., p. 217). Это означает, что одно и то же событие, чувственное данное, может изучаться обеими этими дисциплинами. Например, какой-то цвет может изучаться психологом постольку, поскольку он является объектом восприятия. Тот же самый цвет может изучаться физиком, например, с точки зрения длины его световых волн. Сходным образом, запах может изучаться психологом как нечто обоняемое, а физиком – как собрание атомов и молекул. Чувственное данное "нейтрально" по отношению к ментальным и физическим описаниям. Оно определяется Расселом как "точка встречи" физики и психологии (Ibid., p. 217). Как для имени в списке несущественно, располагается ли оно в алфавитном порядке или в каком-либо другом, так и для чувственного данного несущественно, является ли оно ментальным или физическим. Имена в списках располагаются в алфавитном порядке только в силу их отношений с другими именами. Сходным образом, события являются ментальными и физическими только в отношении к другим событиям. Если формулировать более точно, то события считаются физическими в той мере, в какой физики подводят их под каузальные законы в целях физического объяснения. События считаются ментальными в той мере, в какой психологи подводят их под психологические законы в целях психологического объяснения. Сами же по себе события не являются ни ментальными, ни физическими:

Понятия "сознание" и "ментальное" – это просто приблизительные понятия, служащие удобным сокращением для определенных приблизительных каузальных законов. В совершенно развитой науке оба слова – "сознание" и "материя" – исчезнут и будут заменены каузальными законами относительно событий (Ibid., p. 292).

Что следует сказать по поводу расселовского нейтрального монизма? Мы не отойдем слишком далеко от истины, если скажем, что он представляет собой спинозизм, в котором теология заменена физикой. В качестве критики этой теории можно привести следующее. Осмысленно ли в самом деле утверждать, что имеются события – происшествия, – но нет ничего, с чем они случаются? Видимо, в высшей степени не соответствует интуиции утверждение о том, что происходящее ни с чем не происходит или что события существуют, но не состоят ни из какой субстанции – материальной или ментальной. Под "не соответствующим интуиции" я имею в виду то, что оно не согласуется с нашими до-философскими или донаучными взглядами. Рассел вполне мог бы возразить на это, что, если нечто не согласуется со здравым смыслом, отсюда еще не следует, что оно ложно.

Можно было бы выдвинуть возражение против предположения, будто воспринимаемое нами в ходе нашего обычного бодрствования есть на самом деле часть нашего собственного мозга. Опять же это кажется в высшей степени не соответствующим нашей интуиции. Чтобы убедить нас в этих спорных заключениях, Расселу нужно объяснить, почему, согласно здравому смыслу, мир состоит из некого рода субстанции и почему мы непосредственно воспринимаем предметы внешнего мира, а не просто части нашего собственного мозга. По сути, ему нужно доказать глубокую ошибочность здравого смысла.

В пользу же расселовского нейтрального монизма можно сказать, что он исключает крайности идеализма и материализма, не впадая в дуализм сознания и тела. По крайней мере, тот, кто находит эти три теории несостоятельными, сочтет это достоинством нейтрального монизма. Кроме того, есть основания отнести к заслугам Рассела то, что он прилагает все усилия, чтобы быть в курсе сложнейших достижений науки, и старается не высказывать утверждений, которые резко противоречили бы современной физике. Это будет воспринято как достоинство теми читателями, которые разделяют расселовское уважение к наукам и его идеал единой науки. Материалистов же может обескуражить расселовское заявление о том, что материализм должен быть отброшен в силу его несовместимости с наукой.

СТРОСОН

Философию сознания сэра Питера Стросона обычно не называют "нейтральным монизмом", но я полагаю, что она оправдывает это название, поскольку включает в себя взгляд, согласно которому употребление нами двух понятий – "ментальное" и "физическое" – зависит от того, что мы способны употреблять более первичное и фундаментальное понятие "личность" (person). Стросон стремится сформулировать такую позицию, которая подвергала бы сомнению дуализм сознания и тела и тем не менее признавала бы, что личностям присущи и ментальные, и физические свойства. При этом не исключается возможность начинать философию с объяснения, чем является личность, используя понятия "ментальное" и "физическое". Философские приоритеты должны быть, скорее, обратными. Мы уже должны обладать понятием личности – понятием самого себя и других личностей – для того, чтобы различие между ментальным и физическим оказалось осмысленным. Так, с помощью лингвистических посылок подрывается картезианская онтология личности. Эти посылки касаются частей нашей концептуальной схемы, включающих понятия "личность", "сознание" и "материальный объект".

Объяснение Стросоном того, как мы можем мыслить ментальное и физическое, дается в третьей главе его книги "Индивиды: очерк дескриптивной метафизики". Дескриптивная метафизика описывает функционирование нашей концептуальной схемы, как она есть. Стросон противопоставляет ее "ревизующей" метафизике, которая рекомендует нам изменить нашу концептуальную схему. В соответствии с таким взглядом Беркли и Платон оказались бы ревизующими метафизиками, а Райл и Витгенштейн – дескриптивными. Данное различение достаточно тенденциозно, поскольку предполагает возможность приписать большинству философов один из этих статусов, в уничижительном смысле или без такового. Стросон, как о том свидетельствует подзаголовок его книги, считает себя дескриптивным, а не ревизующим метафизиком. В дальнейшем нам следует, помня об этом заявлении, попытаться установить, не подвергает ли Стросон изменению и ревизии наше понятие личности или же он просто эксплицирует логику того понятия личности, которым мы располагаем. Важная проблема, к которой я не стану здесь обращаться, – это социологический масштаб понятия "мы".