Птица, озеро и птенец-крысёнок

 

Было в одном месте озеро маленькое. Питалось оно крохотным родничком, который к тому же со временем стал иссякать. И озеро потихоньку стало заболачиваться. А на его берегах жила птица. В птенцах ела комаров и лягушек, пила воду из озера, пока крылья не отросли. А как отросли, узнала, что в других местах вода есть куда вкуснее и чище. Правда, и холоднее там было, и рыбу труднее ловить, чем лягушек. Но не в радость ей стала жизнь на берегах своей затхлой лужи. Вот и сказала она озеру:

- И не стыдно тебе жить в такой грязи и вони?

- Отвали! - грубо ответило ей озеро.

Обиделась птица и впрямь решила отвалить от родных берегов.

Отвалила, и попала прямо в сказку. Т.е. встретила принца птичьего полета, свила с ним гнездышко из трех веточек на скорую руку, да пока яйцо высиживала, гнездо развалилось, принц куда-то в поднебесье исчез, а, может, в преисподнюю провалился. Едва успела птица яйцо подхватить – и …куда же ей теперь? Крылья сами понесли к затхлому болоту. Туда еще ближайший химический заводик наладился свои отходы сливать. Зажала птица нос – и давай высиживать свое яйцо. Как-никак тепло, и лягушки с комарами под боком. В положенное время яйцо треснуло изнутри, и птенчик удивленно и радостно высунулся наружу. Птица стала кормить его золотыми зернами пшеницы и бабочками, чтобы он вырос благородным, всем назло, особенно, папаше слинявшему. А пока мамаша летала в поисках зерна и бабочек, озеро кормило птенца лягушками и комарами. И ему это нравилось. Не меньше, чем бабочки и золотое зерно. Узнала об этом птица и рассердилась на озеро:

- Не смей моего птенца всякой дрянью кормить!

- А пошла ты, ...короче, туда, не знаю, куда, найди то, не знаю, что, – отвечало ей озеро.

- Сходила уже и нашла, как видишь! – кричала ей птица.

Птенец втянул свою тонкую цыплячью шею поглубже в плечи и тихонько вылез из гнезда.

Птица нашла его в кустах, грязного, лохматого, рядом с останками съеденных лягушек. Она разбудила его и устроила трепку – не смей гадость всякую есть! Не то покажу тебе, где раки зимуют!

- А что такое раки? – спросил птенец.

- Это так говорят, - объяснила птица. А живут они в воде, только в чистой, и, говорят, очень вкусные.

- Тогда покажи! – попросил немедленно птенец.

Птица отшлепала его, чтобы не обнаглел еще больше, и полетела на поиски золотого зерна. Птенец пришел к озеру и заплакал. Озеро опять накормило его своими лягушками и рассказало, какая птица неблагодарная и легкомысленная, и требовало, чтобы он не смел больше есть ее пищу. Птенец не знал больше, чему верить, и промолчал.

Потом вернулась птица и стала кормить его золотым зерном и красивыми бабочками. Он молча съел все и посмотрел на озеро. Ему стало страшно – и он мигнул одним глазом, чтобы его не видеть. Потом посмотрел на птицу – и мигнул вторым глазом. А потом стал мигать как попало - то сразу двумя глазами, то по очереди. Когда он перестал что-либо видеть, тихонько вылез из гнезда, и стал пробираться на ощупь куда-нибудь. Так он лез-лез, да и упал в ямку. Было холодновато, но он зарылся в какой-то мусор и угрелся в этой куче. Там он лежал, пока не уснул. А когда проснулся, глаза его сами открылись по старой привычке – и осмотрелся. Он лежал в довольно глубокой ямке. Наверху шумел ветер и качал ветки деревьев, а в ямке было тепло. Кроме того, рядом, в листве, обнаружилось довольно много всяких съедобных личинок и червячков. Птенец решил пожить в этой ямке. Он наелся и опять заснул. Ему приснилась птица. Она была прекрасна. И она занималась странным делом - рыла лапками и клювом берега озера и кидала землю в воду, которая становилась от этого еще грязнее. Озеро умирало. Потом умерло совсем. На его месте осталась лужа, полная раскисшей грязи, которая постепенно подсыхала и трескалась. Птица довольно хлопала крыльями. Она была вся в грязи, ее перья склеились и сбились в неопрятные островки, но она этого не видела. Лягушки и комары исчезли с берегов лужи. Только птица хлопала крыльями и хохотала до изнеможения. Она даже не могла найти сил, чтобы поискать себе пищу. Потом она свалилась и затихла. Птенец проснулся – во рту что-то мешало. Он щелкнул клювом – там что-то было внутри. Он схватил клювом лист - и прорезал его чем-то острым. Это были зубы! Потом он взглянул на свое тело. Его перья стали немного похожи на шерсть, а на концах крыльев стало выбухать что-то острое.

Тут сверху что-то сильно зашуршало, и знакомый голос птицы выкрикнул его имя. Он неожиданно для себя крикнул что-то хриплое в ответ. Птица протянула ему свое крыло – и птенец схватился за него. Птица вытащила его из ямки, и, не веря своим глазам, стала смотреть на него.

- Зубы…и когти… и шерсть…! Глаз черный стал. Что же с тобой такое?

- Я видел сон, мама. Страшный. Я даже проснулся от него. И вот все это появилось. Снилась птица, похожая на тебя. Может, это была ты. Она убила озеро, сначала хохотала, а потом тоже умерла. Я не хочу туда. Я останусь тут и вырою себе нору, и буду жить под землей.

Птица не верила своим ушам. Как мог он стать таким – совсем другим, незнакомым? И что теперь делать ей?

Птенец-крысенок в упор смотрел на нее. Он ждал – чего, и сам не знал. Но что-то должно было произойти – и тогда все будет хорошо. Или все сейчас кончится – и начнется совсем новая и очень трудная жизнь. И он не знал, как ей помочь. Он мог только уйти.

- Так ты не пойдешь со мной? – устало спросила птица.

Птенец-крысенок молча помотал головой. И спустился в свою ямку. Молча стал рыть землю, устраивая норку, в которой не страшно будет жить одному.

А птица пыталась полететь, но не знала точно, куда. Она как будто забыла, в какой стороне озеро, и надо ли лететь туда, и, вообще, куда надо лететь? Она кружилась над норкой своего сына, на ее глазах превращавшегося в крысенка, как будто в нем вдруг появился центр притяжения, от которого ей было не оторваться. Ночь опускалась на землю.

В последних лучах солнца вдали сверкнула гладь озера, и в сердце птицы вспыхнул гнев. Вот кто во всем виноват! Проклятое озеро – это оно испортило моего птенца, это оно испортило всю мою жизнь! И птица устремилась туда, к тающим на воде бликам. Она долетела до озера и схватила в клюв камень, лежащий на берегу, опять взлетела над озером, и выпустила этот камень. Камень упал вниз, врезался в водную гладь и незаметно опустился на дно. И упал (это же надо!) именно в то место, откуда едва сочилась родниковая вода. Камень прочно лег в исток и замуровал его. Воде что – она стала искать другой выход для себя – и нашла, конечно же. Она пробилась совсем недалеко от той ямки, в которой поселился птенец-крысенок. Пробилась крохотным и чистым родничком с очень вкусной и холодной водой.

А озеро теперь стало пересыхать – медленно, но верно. Птица кричала:

- Посмотрите, какое грязное и вонючее болото!

Она кружила над ним и кружила, неистово радуясь его умиранию. Один раз она неосторожно села на его илистый берег, и вдруг ее стало затягивать вглубь. Едва вырвалась птица из всасывающей ее грязи, сильно поранила крыло о какую-то острую корягу. Истекая кровью, она с трудом взлетела над болотом и почти без сил приземлилась на сухом берегу. Теперь у нее не было сил ловить бабочек и искать золотое зерно. Зато лягушек здесь было предостаточно. И их-то едва хватало сил ловить.

***

Когда птенец-крысенок увидел, что птица улетает, его маленькое сердце сжалось в плотный комок и упало куда-то внутрь. Сначала остро болело, а потом замерло и исчезло. Во всяком случае, птенец-крысенок перестал его чувствовать. Он вообще стал все чувствовать как-то очень плохо. От этого странного чувства хотелось делать что-то очень сильное, чтобы почувствовать себя опять. Он стал ожесточенно рыть свою норку, ничего не видя и не слыша вокруг себя. Земля так и летела из-под его лапок, а нора углублялась. Он рвал землю в клочья и разбрасывал ее – от этого появлялась какая-то злая радость. Он опять живет! Пусть он не нужен никому – ни птице, ни озеру, а больше никого и нет, зато он жив и силен! Птенец-крысенок засмеялся и упал мордочкой в свежевзрытую землю. Конечно, он ничего в ней заметил, и поранился об острый камень. Так сильно, что чуть не потерял сознания. И все же эта боль тоже доказывала, что он есть, что продолжает жить.

Когда он пришел в себя (или проснулся?), мордочка болела уже куда меньше, и на ране что-то было влажное и теплое. Рядом кто-то был. Он открыл глаза – и увидел шелковистую острую мордочку с блестящими круглыми глазками. Глазки с любопытством и жалостью смотрели на него. Существо было не опасным, скорее, забавным. Птенец-крысенок почувствовал, что он проголодался и хочет пить. Он облизнулся язычком. Существо нырнуло куда-то в сторону, и тут же вернулось, поднеся к его мордочке какую-то скорлупку, с которой капала холодная прозрачная вода. Птенец-крысенок напился – ах, какая вкусная оказалась вода! Как будто он опять совсем маленький на берегу озера…

Существо сняло мокрый листик с крысенковой мордочки и осмотрело повреждение, удовлетворенно пискнуло, выжидательно уставилось на него:

- Что дальше делать собираешься?

- А что? – отозвался крылатый крысенок.

- Как так что? Ты, вообще-то попал в наше мышье государство, и прорыл ход прямо в мою квартиру. А я Зубатка. А ты кто?

- Теперь не знаю. Раньше был птенцом. Только это было давно.

Зубатка задумчиво осмотрела бывшего птенца. И верно, не поймешь, на кого он похож. Ему бы в фильме ужасов сниматься – оборотнем, что ли. Хотя даже симпатичный получился. Только шуганый какой-то, мрачный.

- А имя у тебя есть?

- Было какое-то. Не помню.

- Давай будешь Крылатым? А ты можешь еще полететь?

- Не знаю, еще не пробовал. Вообще, это идея. Пойду – попробую.

Крылатый вылез из норы, вслед за ним Зубатка. Он взмахнул своими конечностями – раз, другой, третий – ничего, так и остался на земле.

Зубатка критически посмотрела на его усилия и вздохнула:

- Ну что ж, ты всегда можешь рыть землю. Для этого не обязательно уметь летать.

- Так кто же я теперь – птица или крыса?

- Какая разница. Поживи тут – сам разберешься. Можешь ко мне в гости ходить. А запасы на зиму будем вместе делать.

- На зиму? (Птенец жил на свете так мало, что про зиму ничего не знал, но что-то смутно ему подсказывало, что делать запасы на зиму – нечто совершенно необычное для него).

Делать нечего – птенец зажил возле Зубатки, научился приносить в кладовку зернышки. Тем временем холодало, на землю стали падать белые мягкие пушинки. «Снег» - сказала Зубатка. Однажды Крылатый увидел в небе стаю птиц. Их было очень много – и они летели дружно в одном направлении. У птенца сильно заныло и кольнуло внутри, сами собой вскинулись лапы-крылья. Внутри что-то натянулось и оборвалось. Потом он долго лежал в норке неподвижно, и Зубатка даже забеспокоилась, здоров ли он. На следующий день Крылатый рассказал ей странный сон о том, что он летел вместе с этими птицами куда-то далеко, где не надо запасать зерно, а где летает множество красивых бабочек, совсем как летом возле озера. Зубатка ничего не поняла из этого сна и ушла к себе. Крылатый снова остался один. Он посмотрел на свои лапы-крылья. Они выросли за последнее время и покрылись большими перьями. И они мешали ему в тесной норке. Он стал рыть норку пошире – земля стала осыпаться сверху. Крылатый крысенок заплакал от огорчения. Потом устроился в углу своей норки и заснул. На всю зиму.

А птица… Ее раненое крыло не дало ей улететь с другими птицами в дальние теплые края, и она замерзла на краю озера-болота. Оно всосало ее в себя, и само замерзло на зиму. Только маленький родничок возле крысенковой норки потихоньку сочился всю зиму, не замерзая. Под его тихую песенку спал маленький крылатый крысенок.

Пришла весна. Пригрела солнышком норку, зажурчал веселее родничок. В норке стало тепло и мокро. Крылатый крысенок открыл глаза, сладко потянулся. Под него подтекала талая вода – лежать было неудобно. Крылатый вылез из норки, ослеп на минуту от яркого солнышка, опьянел от запахов земли. Открыл глаза – а вот и Зубатка. Смотрит на него во все глаза и только вертит головой от удивления.

- Да ты, братец, больше похож теперь на наших дальних родственников – летучих мышей. Крылья-то у тебя как вымахали…

Крылатый крысенок глянул на свои затекшие крылья, расправил их - и впрямь, большие какие! Он помахал, похлопал ими. Потом разбежался на своих маленьких лапках, махая крыльями, и почувствовал, что отрывается от земли! Вот это да! Пролетел он, правда, немного, крылья с непривычки быстро устали, но все же это был полет!

- А где эти ваши родственники, летучие мыши? – спросил он Зубатку.

- За лесом, в пещерах. Там они живут, весь день спят вниз головой, повиснув на потолке, а ночью вылетают на охоту. Видят они только в темноте.

Крысенок с сомнением подумал о том, что вниз головой у него вряд ли получится. Да и спать днем – что еще за странная жизнь? Так же можно все самое лучшее проспать. Но все же решил познакомиться с этими существами. Он поблагодарил Зубатку и сказал, что вот только натренирует крылья получше – и полетит к ним туда, в пещеры.

- Ну что ж, если тебе не жалко себя, лети, да и все равно, ты какой-то странный, не годишься для нашей подземной жизни.

С тех пор Крылатый стал каждый день выходит из норки, ловить ветер, разбегаться и взлетать. Его крылья крепли с каждым днем, все шире и смелее становился их размах. Он летал все выше и дальше, и старался только не замечать удивления тех живых существ, которые видели его полет. Некоторые испуганно юркали куда-то, видимо, прятались, другие, открыв рот, глазели на него. Некоторые потом, видимо, привыкли, и спокойно шли по делам. Только махали ему приветливо, как знакомому.

Настал день, когда крысенок почувствовал себя в воздухе так же уверенно, как и на земле. Он попрощался с Зубаткой, которая даже пустила слезу – ведь он был милым мальчиком, хоть и очень странным. И взлетел, направляясь в сторону гористой местности за лесом. Над лесом он уже летал, и знал, что там можно отдохнуть на любом почти дереве.

Долго ли, коротко ли – долетел и до гор. Их было очень много, а пещер и вовсе не было видно. Присел Крылатый на ветку дерева и призадумался: куда же дальше? Он проголодался, и поел как обычно то, что не шевелится и вкусно пахнет. На сей раз это были грибы - рыженькие такие вывернутые тарелочки. Пока ел, рядом оказался пушистый рыжий тоже зверек с огромным и очень пушистым хвостом. Он тоже схватил гриб – и с вызовом уставился на Крылатого.

- Что-то в наших краях таких птиц не бывало, ты кто?

- Я Крылатый.

- И все? А какого роду-племени?

- Сам не знаю, прилетел сюда, чтобы поискать родню. Только вот запутался, как их найти, их пещеры.

- Это ты про летучих мышей, что ли? И впрямь – похож немного. И ты не можешь их найти?

- Может, ты мне поможешь?

- Да, конечно, - ответила белка (конечно, это была она). А своими мозгами ты можешь пошевелить? Ведь сейчас день – и они все равно спят.

Крысенок хлопнул себя по голове:

- Точно, а вечером они вылетят – и я их увижу сам!

- Или ты хочешь, чтобы я представила вас друг другу?

Крылатый с сомнением посмотрел на ехидную белку:

- Спасибо, пожалуй, я сам.

- Ладно, если что – я поблизости, - отозвалась белка и умчалась с грибом.

А Крылатый до самого захода солнца рассматривал большой муравейник и наблюдал за жизнью его маленьких обитателей. Вот последние муравьи вернулись в свой дом и закрыли выходы щепочками и листиками. Как раз в это время раздалось шуршание сильных крыльев, повеяло ветром, и Крылатый увидел в темноте странных существ, одновременно похожих на мышей и на птиц – с большими перепончатыми крыльями. Крылатый взлетел и стал кружиться поодаль. Вскоре он был замечен. Летучие мыши окружили его и начали пищать. Их язык отчасти был понятен крысенку, ведь он жил в мышином государстве.

- Я Крылатый. Я ищу кого-нибудь, похожего на себя. Потому что мне так надоело жить одному.

- Полетели с нами, - ответила одна мышь постарше, с серебристой головой. Увидишь, как мы живем. Но ты и на нас похож очень мало.

Крылатый полетел с ними в пещеры. Там продолжали просыпаться сородичи. Их было ужасно много. Целыми гроздьями они висели вниз головой под потолком, сложив плащи своих кожистых крыльев. Крысенок попробовал сделать так, как они, но у него почти сразу закружилась голова, и он едва успел расправить крылья, чтобы не спикировать прямо вниз. Сконфуженный, он уселся в угол. К тому же за сегодняшний день он очень устал и хотел спать. К нему подлетел предводитель с серебристой головой.

- Оставайся здесь, сколько захочешь. А там будет видно.

И крысенок уснул. Проснулся он, как обычно, утром, и обнаружил, что его хозяева уже висят гроздями под сводами пещеры. И он вылетел из пещеры. «Как же я буду с ними жить? Они живут ночью, а я днем» - подумал грустно крысенок.

Куда было лететь? Он вспомнил птицу и озеро. Вдруг захотелось полететь туда, где прошло его детство, увидеть все, что было когда-то дорого.

Не сразу, но нашел он путь к озеру. Только не было там уже озера, а тихо булькало болотце и манило ярко-зеленым окошком трясины. Птицы нигде не было. Крысенок понял, что все кончилось. Он расправил крылья и сделал последний круг над своей маленькой родиной.

Куда лететь – было теперь все равно, но крылья понесли его к норке, где он перезимовал, к тому роднику, который пробился рядом с ней. А там уже было небольшое чистое озерцо, в котором бил тот самый родник. И оказалась на его берегу красивая птица. Крысенок спрятался, чтобы она не увидела его, такого странного и уродливого. Издали он полюбовался на эту красоту, как купалась птица в чистой воде, как летели хрустальные брызги от ее белых перьев, а потом тихо и незаметно удалился.

«Мне нужно найти таких же, как я», - решил он. Ведь такая красивая птица только испугается меня. Она не поверит, что я мог быть таким, как она. И он решительно полетел прочь от этого места. Но знал, что теперь всегда будет помнить это чудесное маленькое озеро с его птицей. Похожей на его мать.

Однажды крысенок добрался до деревни, в которой жили люди. Он и раньше слышал об этих существах, которые были могущественнее всех зверей и птиц, хотя многим из них уступали в размере и физической силе. У людей есть ум – и это самая большая их сила. Он был очень осторожен и старался не попадаться во время своего путешествия кому-то на глаза, потому что люди обычно его боялись или старались чем-нибудь кинуть в него. Даже звери и птицы сторонились его, ведь он был ни на кого не похож. Крылатый крысенок подлетел к деревне, когда стемнело, и спрятался в сарае на самом ее краю. Ему очень хотелось подслушать, о чем говорят люди, ведь они умны и много знают. Скоро на завалинке избушки стали собираться люди, и пошел разговор. Они говорили об урожае, о скотине, которая болеет, о соседской девке, которая в подоле принесла, о кузнеце, на которого трясея-лихоманка напала. А потом кто-то начал рассказывать истории о русалках, выплывающих в лунную ночь из воды и манящих к себе прохожих, о леших и кикиморах, похожих одновременно на человека и дерево. Крысенок навострил свои ушки. Значит, на свете есть и другие необычные существа, значит, не только он такой. Только вот где же их искать? И услышал начало следующего рассказа: «в тридевятом царстве, в тридесятом государстве…». Так вот куда ему надо!

Он был совершенно одинок, крылатый крысенок, и спросить ему было не у кого, где же сие тридесятое государство. И он решил остаться возле людей подольше – может, и услышит о том, что ему нужно. В сарае было достаточно зернышек среди соломы, и хватало места, чтобы раскинуть крылья. В темноте шумно дышало и ворочалось какое-то крупное животное. Утром крысенок увидел корову. А вскоре и ее хозяйку – молодую женщину с блестящим подойником. Она весело напевала и ласково гладила корову, постукивала ее ладонью по бокам, и крысенок подумал, как хорошо было бы пожить у такой хозяюшки. И так сильно захотелось этого, что он забылся и начал вылезать из своего укрытия. Хозяйка оглянулась на шорох, увидела его и взвизгнула, опрокинув уже наполовину полный подойник. Крылатый в растерянности и страхе вскочил и взлетел, вылетел из сарая, понесся куда глаза глядят. Его видели люди - при дневном свете он был не столько страшным, сколько жалким. Мальчишки, игравшие на улице, попробовали попасть в него камнями, уж очень заманчивой была мишень. Едва увернулся крысенок от их обстрела и когда решился прекратить свой бешеный полет, вокруг не было никаких признаков человеческого жилья. Он был в старом еловом лесу. Без сил упал крысенок на мягкий мох. Ни звука не было слышно здесь, как будто вся тишина мира собралась в этом месте. Вот только тихо обломился подгнивший сучок и упал в мягкую подстилку из хвои и мха. Он был совсем один в этом месте. И пошел куда глаза глядят Крылатый. Ему показалось, что если он будет лететь, то может не заметить тридевятого царства. А ведь где же ему еще и быть, как не в таком вот древнем и тихом лесу?

Долго он так шел, уже теряя иногда надежду, ложась спать в слезах, но первые лучи солнца будили его улыбку, как будто жизнь начиналась снова каждое утро. И все еще никого он не встретил на своем пути, даже муравья малого и того не было. А лесу конца и края не было видно. Стал крысенок тихим и смирным, научился слышать лес, понимать его язык. Он узнал, что лес очень стар и одинок, и рад появившемуся путнику.

- А как мне попасть в тридевятое царство? - спросил его как-то Крылатый.

Ничего не ответил лес – может, не хотел расстаться с ним. Или сам не знал.

Долго так шел крысенок. И вот однажды увидел, что стало светлеть в лесу, что деревья становятся моложе и ниже, что появляется под ногами трава и цветы. Он подходил к окраине леса.

И тут впервые за долгий путь встретил не просто ручеек или родник, а целое озерцо с чистой, прохладной водой. Крысенок нагнулся над водным зеркалом, чтобы попить, и впервые увидел себя. И сразу отпрянул. На кого же он похож?! Теперь понятно, почему его или боялись, или гнали прочь. Теперь его решимость найти таких же, как он, стала еще крепче. Теперь, когда стало ясно, куда двигаться, он решил лететь. Тем более, что в лесу стало намного просторнее, и его крыльям не мешали густо растущие ветки. Крылатый быстро одолел остаток леса и оказался у подножия высокой, почти без леса, горы. Он передохнул и решил, что стоит очутиться на вершине этой горы, чтобы осмотреть окрестности и найти нужное направление. Крысенок полетел вдоль склона, то крутого и скалистого, то пологого и покрытого разнотравьем. Травы буйно и ароматно цвели, поражали глаз богатством красок, гудели пчелы и мухи. Как же славно было на этой горе! Гора оказалась велика, и лишь к вечеру крысенок достиг ее вершины, которая оказалась вовсе не острой пикой, а обширной впадиной, огромной чашей, уже плохо видимой в темноте. Крысенок присел на ее краю и стал осматриваться. До сих пор кроме насекомых, он не встретил здесь никаких других живых существ. И пока было тихо…Тихо и ничего не видно. Вдруг вдали замелькали огоньки, то ли глаза чьи-то в темноте. Сначала их было совсем мало, потом стало больше, и они приближались к нему…

В первый момент крысенок хотел бежать прочь от неизвестности, может быть, опасности. И вдруг, на какой-то момент став самому себе чужим, посторонним, вспомнил, как он выглядел в зеркале озера, как его боялись люди и звери. «Так чего же бояться мне?» - подумал Крылатый. Будь что будет, пойду и я навстречу им, своей судьбе. И крысенок неторопливо, чувствуя каждый шаг, двинулся вперед. Желтые и зеленые огоньки приближались, но не проявлялись понятными образами. Только мелькали вдали неопределенных очертаний тени. Порой крысенку становилось страшно до тошноты – тогда он стискивал свои зубы и лапки и переставал дышать на некоторое время. От этого оставалось только одно желание – дышать и жить, а страх становился как-то меньше. Крысенок теперь был в кольце светящихся глаз, которые провожали его путь. А впереди разгорался свет, как видно, от большого костра. Появились звуки – гудение пламени и еще какие-то возгласы, стоны, взвизгивания, смех – то хрустально-рассыпчатый, то издевательски-насмешливый. Шум толпы. Пламя костра было таким неровным, точно его то и дело заслоняли собой какие-то таинственные фигуры. Крылатый, как завороженный, глядя теперь только на это пламя, медленно приближался к огню.

Тени, мелькающие вокруг костра, становились все более отчетливыми. В них причудливым образом сочетались признаки человеческих и звериных тел. Мелькали зубастые пасти и прекрасные лица, хвосты и человеческие ноги с копытами… Крылья!

Крысенок ускорил движение, и остановился перед последним барьером – зарослью кустарника, чтобы, не выдавая себя, посмотреть на происходящее возле костра. Но не тут то было. Сзади немедленно раздалось шипение гада и глухое ворчание хищника. Обернувшись, крысенок увидел совсем рядом пригнувшиеся тени с фосфорически светящимися глазами. Они выталкивали его на поляну. Крысенок кубарем вылетел на нее, остановившись на самом краю костра.

Когда Крылатый выкатился из костра в круг и открыл глаза, то увидел, что окружен странными существами. Они все молча смотрели на него. Тут были козлоногие и рогатые, густо заросшие шерстью, люди, лошади с торсом человека. Один человек имел голову быка, на ветвях сидели прекрасные женщины с длинными мокрыми волосами и рыбьими хвостами вместо ног, было небольшое препротивное существо с телом жабы и головой петуха, крупное существо с телом льва, головой и крыльями орла. И коза с золотыми косами. Птенец-крысенок затаил дыхания от ужаса и восхищения. Они были и ужасны и прекрасны одновременно. Хотя если не знать наверняка, какими должны быть нормальные существа, то тогда и с ними все в порядке. Коза мелодичным голосом спросила его:

- Кто ты?

- Я не знаю точно. Когда-то я был птенцом, но потом изменился. Я хотел найти похожих на себя. Вы не прогоните меня?

Существа зашумели, обсуждая его слова. А коза с золотыми косами подошла к нему и сказала:

- Оставайся с нами столько, сколько сам захочешь. Некоторые из нас здесь постоянно, они не изменяются. А другие, такие, как я и мой друг, после полнолуния превращаются в людей и живут среди людей.

- Значит, я тоже смогу превращаться в птицу? – спросил птенец-крысенок.

- Только если очень этого захочешь, если не сможешь по-другому.

- А зачем вы все тут?

- Видишь ли, здесь собрались те, кто сильно изменился и стал сильно отличаться от тех, среди которых раньше жил. Мы все были очень одиноки, а теперь вместе нам уже не страшно быть такими, какие мы есть. Люди и звери к нам относятся как к чужакам, но они все время думают о нас, мечтают встретить кого-нибудь из нас и одновременно очень этого боятся. Они рассказывают про нас истории, в которых правда перемешалась с вымыслом, но людям очень нравятся такие истории, они делают их жизнь интересной после тяжелого труда ради куска хлеба. Люди отправляются в путешествия ради того, чтобы встретить нас, но мы не каждому показываемся. Те же, кто нас так и не увидел, получает возможность найти что-то другое, не менее замечательное, будь то новые земли, животные или люди.

- А как ты смогла превращаться в человека?

- Это сделал мой принц, - коза показала на фавна, стоящего поблизости. - Он любил меня и нашел в лесу, когда я стала козой. А если бы не он, я бы тоже жила здесь все время.

Птенец-крысенок подумал о том, что у него, похоже, нет никого, кто захотел бы его разыскивать здесь. Ну что ж, он уже привык к своему облику и возможностям. В конце концов, он умеет летать, а это не так уж мало.

И Крылатый остался с этими странными существами. Особенно хорошо было в полнолуние, когда возвращалась коза-принцесса с золотыми косами и ее фавн-принц. Иногда он летал на то озеро, где жила прекрасная птица его мечты. У нее уже было гнездо с птенцами. Он оберегал его, пока птица летала за пищей. И один раз он сразился с большущей серой вороной, которая чуть было не схватила одного птенца. Крылатый успел вовремя. И прогнал наглую хищницу. Птица видела это и не знала, кого больше бояться – грабителя или спасителя. Однако она уселась в гнездо и согрела своих перепуганных птенцов. Когда Крылатый улетел, птица стала его ждать, ей не хватало странного спасителя. А когда птенцы выросли, она полетела с ним в его лес. Оттуда вернулись они двумя прекрасными птицами, а в полнолуние летели опять в волшебный лес, чтобы увидеться с козой и фавном.

 

Зеркало кикиморы

 

У одной девочки была очень красивая говорящая кукла, почти как живая. Девочка любила ее наряжать, укладывать в прическу ее роскошные светлые локоны. У куклы постепенно стало куда больше нарядов, чем у самой хозяйки. Но девочку это не огорчало. Каждый раз, нарядив куклу, она любовалась на нее и подносила ей большое зеркало, чтобы и та тоже увидела, какая она хорошенькая. И кукле очень нравилось рассматривать себя в этом зеркале. Можно сказать, это стало самым любимым ее занятием. А девочка гордо выносила свою красавицу на улицу, и все вокруг восхищались ее маленькой принцессой.

Однажды вечером девочка с куклой, как обычно, гуляла во дворе, и вдруг совсем рядом появилась большая собака, которая, как показалось девочке, бросилась прямо на нее. И девочка пустилась от нее бежать. Она бежала так быстро, что споткнулась и, не выпуская из рук куклу, упала. И ушибла кукле ее прелестную ножку. То, что девочка разбила обе свои коленки, никто не заметил – ни девочка, ни кукла. Ведь кукле было больно, и она громко заплакала! Девочка отнесла куклу домой, промыла и перевязала ее ссадины. Кукла визжала и требовала зеркало. Девочка выполнила ее требование, и когда кукла увидела свое отражение, то завизжала еще громче - увидев перевязанную свою ногу и синяк на щеке. Она затопала ногами и бросила в девочку зеркалом. Оно разбилось и поранило девочке лицо, так, что та зажмурилась от боли и вскрикнула. От этого крика проснулась маленькая кикимора, живущая в доме прямо за бабушкиным портретом. Она не была злой, только иногда любила подшутить над людьми. Но тут она рассердилась не на шутку, увидев, что произошло.

И кикимора подула прямо в ухо плачущей девочке и шепнула ей такие слова:

- Пусть отныне у этой куклы перед лицом всегда будет невидимое никем зеркало, и она не сможет увидеть никого другого, кроме себя самой!

И девочка, видимо, от обиды, послушно повторила эти слова кукле. И вот ведь кудеса – в тот же момент кукла увидела перед собой висящее прямо в пространстве зеркало и в нем – свое отражение. Она была зареванная и вся растрепанная, и совсем не понравилась себе. Тогда она вцепилась в свои волосы и закричала, что она уродина. Девочка в это время умывала свое израненное лицо и разбитые коленки, и кукла разозлилась на свою хозяйку.

- Почему ты не идешь ко мне? Ты плохая, я ненавижу тебя!

Прошло время – и кукла превратилась в большую девочку, а девочка – в ее маму. Маленькая кикимора по-прежнему жила за бабушкиным портретом. Девочка-кукла по-прежнему видела перед собой только свое собственное отражение, а свою маму не видела уже много лет. У девочки-мамы иногда сильно болели коленки, и она звала девочку-куклу:

- Посмотри на мои больные ноги, помоги мне встать!

Но кукла замечала только себя и требовала все новых нарядов. Иногда рассерженная девочка-мама шлепала ее по попке за это и пыталась учить ее уму-разуму. Но ничего не помогало, и кукла грозилась, что убежит из дома. Это пугало девочку-маму, и у куклы появлялся новый наряд. Тем временем кикиморе стало скучно жить в их доме. Ведь он не освещался больше улыбками, и в нем не звучал смех радости, а только из года в год накапливалась обида обеих девочек – мамы и дочки. И кикимора ушла из дома – в лес. А, как известно, кикиморы, которые живут далеко от человека, гораздо зловреднее живущих рядом с ним. И кикимора стала подстерегать одиноких путников, и пугать их, и путать им дорогу, пока человек не оказывался в самой чаще леса и долго-долго должен был плутать по лесу, отыскивая дорогу домой.

Однажды девочка-мама плакала от горя и обиды и жаловалась бабушкиному портрету на свою злую долю и капризную куклу-дочку.

- Она меня не замечает, видит только себя, а мне самой так плохо бывает! И ведь у нее в жизни тоже ничего хорошего нет. С кем ни познакомится, только начнет дружить, как тут же ссорится. Ведь она не видит никого, кроме себя.

- Но ведь ты сама пожелала ей этого, вспомни, - ответил бабушкин портрет.

- Я слышала чей-то голос прямо в ухе, который подсказывал мне эти слова, - оправдывалась девочка-мама.

- Это была маленькая кикимора, моя соседка. Кикимора, знаешь ли, это бывший ребенок, проклятый своими родителями. Она ничего другого и не знает. А вот повторила ее слова ты сама.

- Что же теперь делать? – сказала девочка-мама.

- Заклятие должен снять тот человек, по вине которого оно появилось.

- Значит, я? Но ведь и кикимора тут приложила свою руку. Нет, я не согласна с тобой! – сердито ответила девочка-мама и отвернулась от бабушкиного портрета. - А искать кикимору я не могу – у меня ноги болят.

Бабушкин портрет пожал плечами. За много лет висения на стене он много чего насмотрелся, и девочка-кукла ему не раз жаловалась на то, что мама стала очень злой, и ни в чем не хочет ее понимать. Когда ты просто висишь на стене, то все, что тебе доступно – это смотреть во все глаза и отвечать на вопросы, если, конечно, тебя вспомнят в кои-то веки. И бабушкин портрет научился спокойно смотреть на все. Ведь люди всегда очень много суетятся, ссорятся, мирятся. Со стороны видно, как быстро все это проходит, как бывшие враги неожиданно для всех становятся союзниками, а бывшие друзья – непримиримыми врагами. И бабушкин портрет пожал плечами и погрузился в воспоминания своей юности.

А девочка-кукла уходила из дома все чаще, только везде было одно и то же – собственное отражение в невидимом зеркале. Ей хотелось с кем-нибудь дружить, и она чувствовала иногда чьи-то теплые руки, и жадно хваталась за них, но потом эти руки покидали ее (ну, кому понравится, что в тебя вцепились, как в свою личную собственность?), а она не умела кого-то просить или спрашивать, и оставалась снова одна.

И вот она решила уйти в лес. «Уйду и пропаду там. И пусть она (это про девочку-маму) пожалеет, что была такой плохой и не понимала меня». И девочка, даже не обернувшись на бабушкин портрет, покинула дом. Бабушкин портрет поднял только брови и наморщил лоб. «Вот ведь досада – не посоветовалась ни с кем – и пошла дрова ломать! Бедные злые девочки…» После этого портрет прикрыл глаза и приготовился немного вздремнуть.

***

В лесу сначала было очень мило – солнечно и пахуче от спелой земляники. Девочка-кукла наелась сочной ягоды, и жизнь показалась ей не такой уж плохой, но тут заметила, что заметно стемнело и неясно, в которой стороне ее дом. А помирать-то она уже раздумала, вот и испугалась. Тропинка поманила ее – и она пошла. Тропинка петляла и петляла, а куколка, как завороженная, шла по ней и шла, пока не зашла в такую чащобу, какой раньше никогда не видала. И услышала дикий хохот, от которого зазнобило и ноги отказали. За деревом мелькнуло что-то космато-зеленое и хохотнуло еще раз.

- Ну что, наша теперь будешь? – раздался высокий визгливый голос.

- Чья это ваша? – еле шевеля губами, уточнила девочка.

- Кикиморой тоже будешь, - заявило существо, теперь уже очутившись сбоку от девочки, так что краем глаза та смогла увидеть ее.

- С какой стати? – дерзко ответила кукла, сообразив, что существо ее пока не трогает.

- А с такой, что ты, как и я, проклята своей матерью.

- Ну, нет, не смогу я тут среди ваших кочек жить, со всякой нечистью знаться. Я все-таки человек.

- Это ты-то человек? – противно хихикнула кикимора. – А кто вокруг себя никого не замечает и за людей не считает?

- А я не могу видеть их! Не знаю только, почему…

- Не знаешь, а я знаю. Хочешь, я тебя избавлю от твоей беды? Твое зеркало ведь можно разбить – и будешь видеть все, что хочешь. Но ты должна будешь остаться здесь. Вот тогда и отомстишь всем людишкам, которые к тебе плохо относились.

***

Девочка-мама вернулась домой и не обнаружила своей куклы. Сначала она не придала этому значения, так как та часто уходила куда-нибудь без разрешения. Но когда поздно вечером дочки-куклы все не было, она не на шутку забеспокоилась. Посмотрела на бабушкин портрет.

- Что, совсем ушла?

Бабушкин портрет кивнул.

Никому не нужная мама-девочка заплакала. Хоть кукла и противная девчонка, но все же ее девчонка.

- Что делать? – обратилась к бабушкиному портрету.

- Ты не стала снимать своего заклятия, так она пошла к кикиморе. А та уж как снимет, так вместе с кожей.

Мама-девочка вздрогнула и уставилась на портрет.

- Шучу, конечно, но дело серьезное, - продолжил бабушкин портрет, - Тайну зеркала кикиморы не знает даже сама кикимора, но разбить его и все испортить она может, особенно если кукла ей поверит.

- А кто знает тайну этого зеркала?

Бабушкин портрет задумался, но получалось плохо.

- Стар я стал, память подкачала, ведь знал же раньше. Утро вечера мудренее – может, с утречка вспомнится… И портрет приготовился немного поспать.

- Как, ты можешь спать, когда наша девочка в лапах у кикиморы?

Но портрет уже уснул, а уж в таких случаях его из пушек не разбудишь.

Тогда мама-кукла позвонила в милицию и сказала, что пропала девочка. Милиционер велел написать заявление и обещал разобраться.

***

Девочка-кукла отказалась от помощи кикиморы просто из упрямства. Ведь именно так ей и удавалось добиваться, чтобы было так, как она хочет. Сейчас она точно не знала, что хочет, но, пожалуй, ей бы хотелось оказаться в своей теплой и мягкой постели, а не торчать здесь, на пнях и кочках. Она взглянула на свое отражение и ахнула от волнения: ее платье запачкалось, волосы растрепались, а на носу красовалась неизвестно откуда взявшаяся царапина. И кукла всхлипнула, вспомнив свой платяной шкаф, битком набитый нарядами, свою ванную комнату, полную лосьонов и кремов. Кикимора куда-то делась, уже совсем смеркалось. Делать нечего – бедняга свернулась в клубочек, настелив под бок травы, и скоро, как ни странно, уже спала.

Утром девочка-кукла открыла глаза и захотела умыться. Трава была еще покрыта росой, она намочила как следует свои ладошки, и умыла лицо. Щеки горели огнем после такого умывания. Девочка взглянула на свое отражение – и едва узнала себя. Тушь с ресниц осыпалась, да и не нужна ей была никакая чушь: глаза светились мягче обычного, развившиеся локоны нежно обрамляли ее лицо, пылающее нежным румянцем зари.

- Это я? – удивилась она. Она даже не видела своего платья. Да и то сказать – оно за ночь все позеленело от травы и не особенно выделялось на фоне трав и кустов.

Девочка села, прикрыла глаза и задумалась. Это было непривычное для нее занятие, но было все вокруг так неспешно тихо и радостно-беззаботно, и торжественно одновременно, что спешить никуда не хотелось. Ей вдруг захотелось обнять дерево – березу, под которой она сидела. Она так и сделала, прислонилась пылающей щекой к гладкой, прохладной ее коре. Так она стояла целую вечность. Потом благодарно поцеловала ствол и погладила листочки ближайшей ветки.

Девочка побрела куда глаза глядят, и все смотрела по сторонам своего зеркала. Больно уж все вокруг было непривычно. Она шла, и слезки катились по ее щекам. Долго ли шла, сама не знала, но вскоре набрела на домишко маленький. Из трубы вился дымок, и девочка обрадовалась, что кого-то живого встретит. Теперь она много смотрела под ноги, и поэтому увидела тряпичный коврик перед дверью. Она вытерла об него ноги и постучала в дверь. Ей открыла старушка, но девочка-то ее не видела, только услышала шарканье подошв и слабый старческий голос, спрашивающий, кто она.

А девочка вдруг растерялась. Она почему-то сейчас не знала, кто она. И ответила так:

- Я не вижу вас, потому что вижу только себя. Но такую себя я еще никогда не видела, поэтому точно не знаю, кто я. Раньше была куклой.

- Ах, вот оно что! – почему-то обрадовалась старушка. У меня давно таких гостей не бывало. Проходи.

В доме было прохладно, свежо и чистенько. Старушка накормила путницу свежим теплым молоком и белым хлебом с коровьим маслом. А потом поставила еще творог со сметаной. Такую вкуснятину девочка, кажется, никогда в жизни не ела. И никогда не чувствовала себя так спокойно и хорошо. От этого девочка опять заплакала. Старушка ни о чем ее не спрашивала, только встала позади девочки, и их лица отразились в зеркале рядом. Это было первое человеческое лицо за много лет, которое девочка видела. И оно было добрым и терпеливым и каким-то при этом лукавым, как будто старушка с трудом сдерживала рвущуюся из нее улыбку. Девочка долго не могла оторваться от лица старушки.

- Кто же ты?

- Я твоя пра-пра-бабушка! – ответила старушка.

- Но ведь ее уже давно нет на свете!

- Это так, но в этом лесу бывает все, даже такие встречи.

- Я хочу увидеть твое лицо без зеркала…

- Так смотри.

И девочка быстро развернулась и, о чудо! - на несколько секунд увидела лицо бабушки без зеркала. Потом, правда, зеркало вернулось на место.

- Как тебе это удалось, бабушка?

- Это не мне, а тебе удалось, внученька. Ты очень сильно захотела меня увидеть, и зеркало не могло тебе помешать.

- А можно его совсем убрать?

- Не спеши, дорогая, всему свое время.

И девочка стала жить в избушке своей «пра-пра» (как она называла ее про себя). Жизнь ее была проста: ранним утром птицы будили ее, и она на несколько часов уходила в лес, купалась в росе, собирала землянику, плела венки из трав, собирала грибы и целебные травы, которые показывала ей «пра-пра». Потом возвращалась в дом, где ее «пра-пра» встречала завтраком. А потом работала на огороде, жадно вдыхая запах сырой плодородной земли, потом плела корзинки, а вечером доила бабушкину корову. Потом они с бабушкой пили чай из трав с вареньями из земляники, дикой малины и черники, а то и с ягодными пирогами. У бабушки был старинный самовар, который грелся углями. Себя в зеркале девочка видела все реже, и оно как будто даже меньше становилось, и, когда ей что-то хотелось рассмотреть, словно уплывало куда-то в сторону. Одним словом, она и думать о нем забывала иногда на целый день. Потом ей стало казаться, что она забыла что-то очень важное, но, как ни старалась, так и не вспомнила.

***

Милиция девочку-куклу так и не нашла. Мама-девочка искала ее по больницам и моргам, но поиски ничего не дали. Нигде не было нарядной и кудрявой, самой красивой на свете куклы. Мама-девочка пыталась жаловаться на милицию самому главному прокурору, но и он не помог. Тогда мама-девочка жаловалась бабушкиному портрету, но он в последнее время ничего не отвечал, зато иногда с кем-то тихо разговаривал. Раз мама-девочка подслушала разговор портрета, и второй голос был точь-в-точь голос ее девочки-куклы. Только та отродясь не умела говорить так вежливо, да так душевно. И говорила она о том, что живется ей у «пра-пра» лучше некуда, только забыла что-то важное, и никак не вспомнить, что же это за важное.

- Ты меня забыла! – крикнула девочка-мама, уже не скрываясь больше.

Бабушкин портрет, все это знал, конечно, да и подстроил, собственно говоря, все сам.

А девочка вскочила из-за стола, где они с «пра-пра» пили чаек с вареньем:

- Мама! Ты где?

Но бабушкин портрет уже закончил сеанс связи, и девочке никто не ответил.

Зато он наконец-то ответил девочке-маме:

- Твоя дочка сама почти справилась с твоим заклятием, но она изменилась, и ты можешь ее не узнать, если встретишь.

- Я смогу ее узнать, ведь она самая красивая и нарядная кукла на свете!

Бабушкин портрет покачал глубокомысленно головой:

- Повторяю, она изменилась.

- Ничего, у меня она быстро станет прежней!

- Ты действительно хочешь, чтобы она стала прежней?

Девочка-мама задумалась.

- Неужели в ней ничего не осталось от той, какую я знала?

- А знала ли ты ее? Ведь ты в ней видела красивую нарядную куклу, предмет роскоши. А живая девочка была тебе, в общем-то, и не нужна.

- Но… мне кажется… Я очень тоскую по ней! Помоги мне увидеть ее!

- Хорошо. Возьми зеркало и встань ко мне спиной. Что ты видишь?

- Вижу себя.

- Что еще ты видишь?

- Вижу тебя.

- Вот и славно. А теперь смотри внимательно. Только не оборачивайся, иначе все исчезнет раз и навсегда.

И рядом с бабушкой на портрете появилась крошечная, недавно рожденная девочка. Она улыбалась своей маме, и та едва сдержалась, чтобы не обернуться. Потом девочка на ее глазах подрастала. Вот она уже сидит в песочнице, вся обсыпанная мокрым песком.

- Тебя нужно переодеть! – закричала мама-девочка. Но девочка заливисто смеялась и продолжала играть в песок.

- Я не могу этого видеть! – закричала опять девочка-мама. Я должна ее переодеть!

- Ты хочешь увидеть свою дочь? Тогда смотри дальше.

И девочка росла на ее глазах. В простом платьице и с мышиными хвостиками она ничем не выделялась среди девочек во дворе. Мама-девочка рыдала от досады. Вот они вместе гуляют во дворе, и появляется та самая собака, которая напугала когда-то давно их обеих.

- Мама, смотри, какая собачка! – радостно кричит ее девочка и без страха подходит к этой большой собаке, гладит ее по голове, а та стоит, как ни в чем не бывало, да еще уши прижимает от удовольствия.

Мама-девочка глазам своим мне верит, а потом закрывает лицо руками и тихо плачет.

- Э-э-э-й! – раздался сзади голос бабушкиного портрета. - У тебя столбняк, что ли? Ты увидела то, что могло бы быть, если бы ты не сделала из нее куклу. Хорошо еще, что она решила ожить как раз вовремя. Еще немного, и с зеркалом кикиморы уже ничего нельзя было сделать. Тебе радоваться надо, а ты нюни распустила.

- Скажи, а она вернется ко мне? – спросила девочка-мама.

- А это зависит от нее и от тебя.

***

- Ты все слышала? – спросила пра-пра.

Девочка кивнула.

- И что будешь сейчас делать?

- Мне кикимору жалко почему-то. Она там одна где-то в лесу. Это ведь из-за нас с мамой она ушла из дома, где ей было хорошо. Пойду, поищу ее. И, может быть, она к нам вернется.

- А как же твоя мама?

- Скажи ей, что я тоже скучаю по ней и обязательно вернусь. Когда найду кикимору.

 

В театре такое впервые,

В театре сегодня такое впервые!

Все куклы сегодня живые,

Все куклы сегодня, сегодня живые!

(группа «Король и шут» - «Кукольный театр»)

 

Бал свечей

 

Вы, наверное, знаете, что время от времени все устраивают свой бал: цветы, игрушки, воспоминания. И даже свечи. Вот какая история началась однажды на свечном балу. На бал собралось огромное множество всевозможных свечей – малюсеньких и огромных, простых и сложно украшенных, в виде растений, животных, даже людей, лодочек, сердечек. Да разве можно их всех перечислить!

Бальную залу освещали одинаковые скромные свечи среднего размера. Их никто не мог бы отличить друг от друга, да никто и не пытался сделать это. В зале было очень светло и весело, даже тепло, если встать поближе к горящим свечам. Поэтому остальные свечи, прибывшие на бал, старались не приближаться к канделябрам и настенным бра, чтобы не растаять или, еще хуже, загореться раньше своего времени. Их встречал сам хозяин – князь Кремень с княгиней Огнивой. Сам князь был темен ликом и сумрачен очами, а княгиня поражала взор сиянием рыжих волос и медово-золотистых глаз.

Как обычно это бывает на балах, свечи прибывали туда, чтобы найти свою судьбу, своего избранника или избранницу. Потому князь Кремень звал к себе не только свечи, но и тех, кому они могут приглянуться. Да-да, это была настоящая ярмарка невест и женихов! И чего греха таить, князю и княгине иной раз очень нравились некоторые прекрасные свечи. Тогда они зажигали их прямо на балу или же тайком друг от друга – в своих личных покоях. И некоторые свечи сами жаждали сгореть во славу князя и княгини. Да, бывало и такое.

И вот уже пестрая толпа свечей и прочих гостей закружилась в танце. Ух, какая же это была пестрота – аж в глазах рябило! И, конечно, среди них скоро обнаружились первая красавица и первый кавалер. На сей раз первой красавицей несомненно была Шхуна с Алыми Парусами. Это была плавающая в воде свеча, она выглядела как самый настоящий кораблик. А лучшим кавалером явно был новогодний Петушок – с ярким гребнем и бородкой, расписным хвостом. Он был так хорош, что сама княгиня не могла от него глаз отвести. Да, ей хотелось сжечь Петушка самой, не отдавать его никому, но тут Кремень сумрачно и нежно глянул на нее и шепнул: «Сегодня давай никого не будем брать себе, посмотрим на судьбу каждого из них. И пойдем, голубка моя, в наши покои без единой свечки. Хватит ли нам огня твоих волос и глаз? Хватит ли твоего жара?». Княгиня подняла на него смущенный взор и отвела его в сторону. Ах, как хорош был Петушок! Время от времени он прочищал горло великолепным «кукареку». Свечи и другие гости возле него так и толпились. Он уже получил множество предложений устроить свою судьбу, но все никак не решался. Все это казалось ему недостаточно … ну, он даже не знал сам, каким. Хотелось чего-то такого, совершенно особенного. Княгиня Огнива – вот она, та самая, к которой все время возвращался его ищущий взгляд. От Петушка отходили один за другим претенденты и претендентки: юные девушки, которые хотели при свечах погадать на свою любовь, коровница, которой надо было зайти к своим коровам в хлев (это вообще была наглость с ее стороны), один мужчина, который хотел сделать подарок своей маленькой дочке, юноша, желающий обрадовать свою невесту, и даже одна старая ведьма – неизвестно зачем.

Постепенно свечи разошлись по парам с гостями бала. Тоненькая прямая церковная свечка ушла с грустной заплаканной женщиной, которая недавно похоронила своего мужа. Другая ее товарка ушла со старушкой, которая поставила ее потом за здравие своего маленького правнука.

Прекрасная Шхуна с Алыми Парусами после долгих уговоров согласилась уйти вместе с юношей к его невесте. Молодые люди долго любовались на плавающую в тарелке с водой красавицу, потом дали друг другу клятву любви и решили сжечь корабль.

- Ведь я уже дождалась своих алых парусов и своего капитана! - лукаво прищурилась девушка.

Они взялись за руки и смотрели, как горит алый огонек Шхуны, а та думала, что у нее прекрасная судьба – освещать счастье двух влюбленных.

Черный Чертов Палец удалился с ведьмой для какой-то ее темной ворожбы, маленький Домик согласился найти свою судьбу в большом доме с маленькой девочкой, чем-то давно и тяжело болеющей, куда его отнес отец ребенка. Девочка не разрешила зажечь домик. Она его поставила на тумбочку рядом со своей кроваткой и подолгу смотрела на него, чему-то улыбаясь. Ей казалось, что там живут разные волшебные существа, которые ждут ее к себе в гости. И она обязательно придет к ним.

Разноцветные витые свечи с радостью согласились уйти с молоденькими девушками и помочь им в гаданиях на суженого.

И даже свечной огарок, неизвестно как проникший сюда, на этот праздник жизни, ушел с румяной коровницей – освещать ей путь в темный коровник. У него даже был выбор – его хотел взять еще и мальчик, которому страшно хотелось сходить в один очень страшный подвал. А без света там много не увидишь. Огарок пообещал мальчику познакомить его с одним своим товарищем, который наверняка согласится посветить ему.

А что же наш Петушок? А он был все так же хорош и время от времени прочищал горлышко, оглашая пространство задорным и звонким «кукареку». Он все посматривал на княгиню Огниву. Но вот бал подошел к концу, князь и княгиня распрощались с гостями. Глаза княгини были грустнее, чем следовало бы, когда она взглянула напоследок на Петушка. Золотом переливался шлейф княгини, и заалели закатным солнцем ее рыжие волосы, когда она уходила.

Тогда Петушок повернулся к уже догорающим свечам канделябров и стал разговаривать с ними. Он приблизился к ним, чтобы они лучше его слышали, и не заметил, как стал таять и клониться в сторону их тепла.

Утром в остывшем зале был только согнувшийся и от этого видно упавший Петушок.

***

На ночь отец рассказал своей маленькой дочке про все, что он видел на свечном балу. И ей больше всего понравились рассказы про Петушка. Она даже не обиделась, что он не согласился пойти с папой к ней. Потом девочка смотрела в свой Домик, и ей казалось, что она там видит Петушка. Он говорил, что теперь согласен прийти к ней.

Утром девочка сказала папе об этом и с загоревшимися глазками попросила его пойти еще раз туда, к Петушку. Отец смутился. Он не хотел огорчать дочь, которая и так совсем ослабела от болезни, и не верил он в то, что ей почудилось. Лежит она много одна. Вот и представляется ей всякое разное. Дочка так умоляюще смотрела на него, что он все-таки обещал ей сходить туда. «В крайнем случае, найду какого-нибудь другого петушка», - подумал он.

Отец пошел туда, где минувшим вечером был бал свечей. Там было холодно и пусто. Возле стены под канделябром лежал согнувшийся и чуть оплывший Петушок. Отец с сомнением посмотрел на него и спросил:

- Не пойдешь ли ты все же к моей дочке?

Петушок молча кивнул.

Когда девочка увидела Петушка, она воскликнула:

- Бедный, бедный Петушок! Папа, мы можем ему помочь? Чтобы он стал опять ровным и красивым! И она взяла его в свои маленькие ладошки. Она грела и баюкала его, пока он как следует не нагрелся. Тогда она осторожно выпрямила его и подправила своими худенькими пальчиками. Потом поставила рядом с Домиком.

В тот день она сама попросила есть, и счастливые родители принесли ей целую гору всяких фруктов – все, что она только могла пожелать. С того дня девочка стала поправляться – медленно, но верно. Она часто улыбалась, глядя на Домик и Петушка. Петушок глядел совсем молодцом, и с удовольствием исполнял для девочки свое «кукареку». Особенно по утрам.

 

Curriculum

(Curriculum - путь, лат.)

 

Маленький мальчик появился в пустыне. Откуда – он не знал, и вообще он не знал ровно ничего ни о себе, ни о том, что начинало происходить. Кроме того, что он есть. Над пустыней высоко в небе висела и ярко сияла полная луна. Она отбрасывала резкие тени от каких-то худосочных кустов и камней. Взглянув себе под ноги, мальчик увидел тоже тень, уходящую назад. Он повернулся к ней лицом и поднял руку. Тень сделала то же самое. Он поднял камень и бросил его в сторону – тень повторила движение. «Ты – мой единственный друг, - подумал мальчик. – Ты говоришь мне, что я есть».

Мальчик стал искать вокруг себя что-нибудь, отличающееся от монотонности всего увиденного. Но вокруг было одно и то же. «Откуда я знаю, что может быть еще что-то?» - спросил он себя. И понял, что к нему стала возвращаться память. Вертелось слово – звук «Лайен»… Кто это или что это – «Лайен»? Может, это он сам? Но этого он все еще не знал. Он сел на корточки и обхватил колени сплетенными пальцами. Наваливалась дрема и в месте с ней образы, какие-то смутные ощущения.

Он сидел в яме – глубокой и огромной, на одном из ее склонов. Склон был красно-коричневым и склизким. Это глина. Он брал руками эту глину и лепил ее в кирпичики и круглые лепешки, которые потом превращал пальцами в мисочки. Рядом были другие дети, которые делали примерно то же самое. Пальцы были испачканы в глине, и было упоительное чувство: «я это сделал».

А вот он несется изо всех сил по степи, он – конь, мощный и дикий, несет на себе всадника, которого хочется стряхнуть. Вдруг впереди препятствие (дверь?), блеск металла (ручка?), все рушится. Темнота.

Ослепительно-белая постель, его маленькая сестра с повязкой на правой брови, пропитанной ярким пятном крови. И крик отца: «Ты не уберегла ребенка!». Мать, плачущая и оправдывающаяся. И он, которого нет сейчас. Он смолчал тогда или сознался, что это он нес на себе сестру? Не помню… Ничего больше не помню. А, может, ему приснилось все это? Да, кажется, отец так и сказал матери, что сыну это просто приснилось. Фактом осталось ярко-алое пятно на лице сестры и ужас матери.

Он сидит с тетрадкой и карандашом. Тетрадка с полями в аккуратную клеточку. Он пишет письмо, выводит какие-то каракули, еще не познав грамоты, и произносит вслух: «Здравствуй, бабушка, как поживают твои курочки?». Родители смеются.

Он видит маленький ярко-зеленый домик, который он держит в руках и называет гаражом. Это непонятно что, но в нем кто-то может жить. И этим кто-то становится юркая зеленая ящерка, которую отец ловит в степи. Степь – это много сухой и желтоватой травы под сетчатым забором. И там живут ящерки.

Отец бьет мать. Это страшно. Она кричит, умоляет его не трогать, но он продолжает страшно кричать и бить. Мальчик и его сестра сидят в темном шкафу, прижавшись друг к другу. Пока все не прошло. Но это неизвестно. Дальше ничего нет.

Он рассказывает родителям сон про дяденьку, темного дяденьку, который прятался под скатертью обеденного стола. Отец страшно смотрит на мать и говорит о том, что это вовсе не сон, и мальчик рассказывает то, что видел сам. Мальчик хочет доказать, что это сон, сон, сон (!!!), но его не слышат. Дальше опять ничего, ничего.

Когда он открывает глаза, место уже другое. Пустыня вдруг кончилась. Кажется, это бабушкин дом в деревне. Только сейчас тут никого нет. Маленький бревенчатый, в одну комнату, домик, весь темный от древности. Бревна в продольных трещинах, в пазах между ними пакля. Под крыльцом – «домушка», в которой играла сестра в куклы с подружками. А вот его конь - крепкая палка. Неужели это он? Да, тот самый, которого он так любил давно-давно. Они все скакали тогда на конях по цветущим громадным лугам, гикая и посвистывая, прямо к лесу, или к пруду, где раскачивались на ветвях ивы прямо над водой, а потом находили белые цветы мыльницы и мыли свои чумазые руки, дивясь тому, что цветы пенятся, как мыло. А потом ловили на самодельные удочки карасей из этого пруда, с гордостью тащили их потом домой в маленьких ведерках, а бабушка жарила их на черной чугунной сковородке прямо в зеве печи, в которой полыхал огонь.

Лайен – это же я. Хотя в той, другой жизни его звали как-то по-другому. Как? Не важно. Это было детское, не настоящее имя. Настоящее он узнал теперь, после многих дней пути, в конце каждого из которых он терял память и возникал вновь, как будто рожденный на свет заново. И, вновь рожденный, знал только одно - надо иди вперед. Направление было внутри. И знание того, что этот путь надо совершить в одиночестве, и никого не встретит он на своем пути, и там, куда он придет, он должен будет узнать то, ради чего он сейчас совершает этот странный путь. Вдали от всех, от всего привычного и родного. И с ним будет только луна на небе, и его длинная черная тень. И вся Вселенная, непостижимая и реальная, как ничто другое на свете.

Он шел еще бесчисленное количество дней и ночей, шел, карабкался, полз, тащился из последних, иссякающих сил по бесплодной земле, умирая от жажды и заново возвращаясь к жизни, вновь восстав из сна. И однажды он увидел, что его путь близок к завершению. Это было абсолютное, совершенное место, центр Вселенной, полюс Мира. Это был слабо светящийся туманно-прозрачный кокон столь совершенной… даже не красоты, а окончательности и бесконечности. Это место завершения, свершения, окончания и начала. Мальчик, который теперь уже не был мальчиком, а взрослым мужчиной, остановился в двух шагах от кокона, и опустился на колени в молитвенном экстазе. Что сейчас он хочет больше всего на самом деле? Узнать ли ему сейчас конец и будет ли начало? Бывает ли оно после конца? Уйти, не познав? Принять посвящение, каким бы оно не оказалось?

Он поднялся с колен и сделал шаг вперед. Потом еще один.