Происхождение мифа, метод и средства его изучения 2 страница
Таким образом, А. Н. Афанасьев и в самом начале своей научной деятельности не отрицал связи народных преданий с реальной действительностью. Наоборот, он утверждал, что "в предания много вошло из непосредственного наблюдения явлений природы". Но его как исследователя интересовали остатки мифов в народной поэзии, он их пытался выявить и, как мог, объяснить. Подчеркиваем — как мог, потому что делались только первые шаги в исследовании фольклора. На этом этапе были естественны и ошибки, и увлечения... В 1854 году Н. Т. Чернышевский предостерегал представителей мифологической школы: "Науке молодой, какова у нас историческая филология, трудно удерживаться от увлечений; но она должна опасаться их еще более, нежели науки, установившие свою репутацию: на нее многие смотрят недоверчиво уже и потому, что не успели еще привыкнуть к ней; как же много может она повредить себе, если, с одной стороны, будет высказывать неумеренные притязания на превосходство над всеми другими науками, а с другой — не будет остерегаться положений слишком смелых в шатких" (Чернышевский Н. Г. Полн. собр. соч., т. 2, с. 380).
Скептическое отношение ряда критиков к методике исследования, а иногда и к работам ученого в целом, непонимание их научной ценности глубоко и болезненно переживались А. Н. Афанасьевым. 12 ноября 1858 г. он писал М. Ф. Де-Пуле:
"О мифологии я и сам тужу: приготовлено довольно, а делать еще больше осталось; а между тем разве подобные работы вызывают у нас не говорю сочувствие, но хоть должное уважение? Я столько наслушался нелепых сомнений в пользе этих разысканий, что и рукой махнул. В этой области у нас образцовая отсталость: новая филологическая метода не принимается, о языке встретишь самые странные рассуждения на страницах лучших журналов, о поэзии и (народной в особенности) — тоже. По поводу издания моего "Сказок" я уже довольно начитался разных статей, основанных на совершенном незнакомстве с этими вопросами и с трудами немецких ученых. Можно и должно исключить только статьи Пыпина, действительно прекрасные и дельные (А. Н. Афанасьев говорит здесь об упоминавшейся уже нами большой рецензии А. Н. Пыпина "О русских народных сказках", опубликованной в виде двух статей в журнале "Отечественные записки", 1856, Ms б.). При такой обстановке работать не слишком приятно, и, чтоб нравственно отдохнуть, надо было взяться, хотя на время, за что-либо другое, и я взялся за историю литературы" (Цит. по кн.: Из истории русской фольклористики. Л., 1978, с. 87).
Издание "Народных русских сказок" наряду с исследованиями по мифологии можно без преувеличения назвать научным и жизненным подвигом А. Н. Афанасьева, и, надо отметить, многие из современников поняли истинное значение этих работ. Сам факт издания сказок, широта представленного материала приветствовались в целом ряде рецензий; возражения вызывали примечания (или комментарии), уязвимые в методологическом отношении.
Идея издания большого свода русских народных сказок родилась у А. Н. Афанасьева еще в 1851 году. 14 августа он писал А. А. Краевскому — редактору журнала "Отечественные записки": "Есть у меня одно предложение для Вашего журнала. Не согласитесь ли Вы уделить в Ваших "Записках" место в Смеси или другом отделе для русских народных сказок... Идание будет ученое, по образцу издания бр<атьев> Гриммов. Текст сказки будет сопровождаться нужными филологическими и мифологическими примечаниями, что еще больше даст цены этому материалу; кроме того, тождественные сказки будут сличены с немецкими сказками по изданию Гриммов, и аналогичные места разных сказок указаны. Войдет сюда также сличение сказок с народными песнями. Изданию я предпослал бы большое предисловие о значении сказок и метода их ученого издания. Одна сказка через три или через два номера, — смотря по возможности, — не займет в журнале много места. Притом предмет этот не чужд интереса" (Цит. по "Предисловию" В. Я. Проппа к кн.: Народные русские сказки А. Н. Афанасьева, т, 1. М., 1957, с. IX).
Как видим, к этому времени А. Н. Афанасьев уже тщательно продумал основные принципы подготовки к печати русских народных сказок. Редактор "Отечественных записок" согласился е его предложением, однако публикации в журнале не появились, потому что замысел издания и объем материала, которым вскоре уже располагал А. Н. Афанасьев, далеко превосходил возможности журнала.
23 февраля 1852 г. Совет Русского географического общества постановил передать А. Н. Афанасьеву, который уже был членом РГО по отделению этнографии, имевшееся в распоряжении Общества собрание народных сказок. В предисловии к первому выпуску первого издания "Народных русских сказок" А. Н. Афанасьев так характеризовал полученный материал: "Это прекрасное собрание представляет много в высшей степени любопытного. Многие из этих сказок записаны превосходно, с удержанием всех особенностей народного говора; другие хотя и записаны языком более книжным, нежели простонародным, и не всегда грамотно, но чужды всякого произвольного, нарочно придуманного искажения".
Кроме сказок, полученных в РГО, в распоряжении А. Н. Афанасьева были сказки, записанные и переданные ему В. И. Далем (около 1000), собранные П. И. Якушкиным и другими, а также безвестными сейчас собирателями. Качество и принципы записей были очень разными, поэтому отбор вариантов, систематизация и подготовка издания в целом требовали очень большого труда. Сказок, записанных самим А. Н. Афанасьевым, было немного — десять—двенадцать.
Первое издание "Народных русских сказок" выходило отдельными выпусками с 1855 по 1863 год (всего было восемь выпусков). В них вошло более 600 сказок — это было самое полное издание сказок не только в России, но и за ее пределами (отметим, что издание "Немецких сказок" братьев Гримм, на которое ссылались и сам А. Н. Афанасьев, и его рецензенты, было почти втрое меньше, в нем не было вариантов, каждый сюжет представлен по одному разу). В первом издании сказки публиковались Афанасьевым без какой-либо классификации (как, впрочем, и братьями Гримм). В рецензии на первый выпуск Ф. И. Буслаев писал: "Это так и быть должно, потому что не пришло еще время для какой бы то ни было классификации наших народных произведений. Сначала нужно их привести в известность, то есть издать" ("Русский вестник". М., 1856, кн. 2, с. 92).
При подготовке второго издания "Народных русских сказок" (вышедшего уже посмертно, в 1872 году) А. Н. Афанасьев продумал и осуществил классификацию материала. Сказки были распределены по разделам: животный эпос, мифологические сюжеты, сюжеты былинные и навеянные историей, суеверные рассказы о колдунах и мертвецах, сказки с бытовой и юмористической окраской. Это было, подчеркиваем, первое издание, в котором сказки систематизированы. В дальнейшем классификацию упростили (сказки о животных, волшебно-фантастические, социально-бытовые), но в ее основе остается принцип, выработанный А. Н. Афанасьевым.
Демократическая и антиклерикальная направленность работы Афанасьева вызывала острое недовольство властей и духовенства. Афанасьев хотел издать сказки в том виде, как они были записаны. Ученый прогрессивных убеждений, он кроме собрания сказок выпустил "Народные русские легенды", носящие антицерковный характер, а в Женеве вышел анонимно составленный им сборник "Русские заветные сказки" — антипоповского и антибарского содержания (возможно, к его изданию имел отношение А. И. Герцен).
Царская и духовная цензура вставала на пути к осуществлению замыслов, буквально душила требованиями "охранить религию и нравственность от печатного кощунства и поругания", как изъяснялся обер-прокурор святейшего синода по поводу деятельности А. Н. Афанасьева.
Несколько лет назад было опубликовано письмо А. Н. Афанасьева от 31 октября 1861 г. П. П. Пекарскому. В нем, в частности, говорилось:
"Посылаю Вам новый (пятый) выпуск моих сказок. Пятый и шестой выпуски должны были появиться вместе на божий свет, но мерзопакостная цензура задержала одну книжку; только на днях получил половину рукописи, израненную и обагренную кровавыми чернилами. Все, что искалечено, я вынужден был выбросить вовсе и затем приступил к печатанию уцелевшего. Ах, если бы видели заседание здешнего Цензурного комитета! Что за лица! Баранье тупоумие так и прыщет из каждой черты... (Цит по кн.: Из истории русской фольклористики, с. 75. Подробнее об этом см. в статье: Чернышев В. Цензурные изъятия из "Народных русских сказок" А. Н. Афанасьева. - "Советский фольклор", 1935, № 2-3, е. 307-315)
Издание сборника Афанасьева было большим событием в научной и общественной жизни России. С рецензиями выступили крупнейшие ученые того времени: Пыпин, Буслаев, Котляревский, Срезневский, Миллер и другие. Высоко оценила издание Афанасьева и революционно-демократическая критика в лице Н. А. Добролюбова. В 1858 году (по выходе первых четырех выпусков) он писал о сборнике как об "исполненном добросовестно и с любовью... Сборник г. Афанасьева превосходит другие по своей полноте и по точности, с какою старался издатель придерживаться народной речи, даже самого выговора". И несколько дальше: "Вы читаете у г. Афанасьева подлинные сказки русского народа, без прикрас и почти без пропусков, расположенные более или менее удачно, сообразно с их содержанием".
Недостатком сборника А. Н. Афанасьева, как и других, Н. А. Добролюбов считал "отсутствие жизненного начала" в комментариях. Он требовал большего внимания к явлениям социального порядка: материальному положению и настроениям крестьянства. Н. А. Добролюбов писал, что важно указывать, как народ относится к тому, что рассказывает. Думают ли сказочники и их слушатели о действительном существовании чудного тридесятого царства, с его жемчужными дворцами, кисельными берегами и пр.? Или же это говорится для красы слова?.. Только живой ответ на подобные вопросы, утверждал критик, "дает возможность принять народные сказания как одно из средств для определения той степени развития, на которой находится народ". "Нам кажется, — писал далее Добролюбов, — что всякий из людей, записывающих и собирающих произведения народной поэзии, сделал бы вещь очень полезную, если бы не стал ограничиваться простым записыванием текста сказки или песни, а передал бы и всю обстановку, как чисто внешнюю, так и более внутреннюю, нравственную, при которой удалось ему услышать эту песню или сказку" (Добролюбов Н. А. Полн. собр. соч., т. 1. М., 1934, с. 429-433).
Здесь была сформулирована целая программа для собирателей народной поэзии. Требования, высказанные Н. А. Добролюбовым, не утратили своего значения до сих пор.
Годы пребывания на службе в Главном архиве иностранных дел были самыми плодотворными в жизни А. Н. Афанасьева. Но постоянный интерес его к языческим верованиям и творчеству народа, пропаганда фольклора вызывали, как уже говорилось, резкое недовольство властей — церковных и светских. В 1862 году, по доносу провокатора, он был уволен из архива без пенсиона и с запрещением впредь состоять на государственной службе. Материальные лишения, тяжелые жилищные условия, болезни, распродажа прекрасно подобранной и необходимой для работы библиотеки — нужны были средства для жизни и продолжения работы... И труд, труд тяжелый, изнурительный, над переработкой, дополнением ранее написанных исследований. "Я сижу теперь за славянской мифологией, но работа подвигается медленно, и не знаю, успею ли нынешнее лето приступить к печатанию первого тома", — писал он П. П. Пекарскому 19 мая 1865 г. (Цит. по кн.: Из истории русской фольклористики, с. 80)
Результатом этой работы стало трехтомное издание "Поэтических воззрений славян на природу".
Это громадное исследование было последним трудом А. Н. Афанасьева. 23 октября 1871 г. он умер от чахотки. Похоронен А. Н. Афанасьев в Москве, на Пятницком кладбище.
Все, что говорилось выше об отдельных статьях А. Н. Афанасьева и о комментариях к сказкам, относится, естественно, и к "Поэтическим воззрениям". Следует отметить только еще один важный момент: материалистический взгляд Афанасьева на проблему происхождения мифов, других видов народной поэзии. Огромный фактический материал, который был в его распоряжении, приводил ученого к материалистическому выводу о том, что в основе мифов, мифических образов, всех олицетворений лежат наблюдения людей над их собственной жизнью, трудовой деятельностью. А. Н. Афанасьев, в частности, писал:
"Олицетворяя грозовые тучи быками, коровами, овцами и козами, первобытное племя ариев усматривало на небе, в царстве бессмертных богов, черты своего собственного пастушеского быта: ясное солнце и могучий громовник, как боги, приводящие весну с ее дождевыми облаками, представлялись пастырями мифических стад" (Афанасьев А. Н. Поэтические воззрения славян на природу. М., 1865, т. 1, с. 690).
Суждения о том, что в основе мифологических воззрений лежали явления материальной действительности, повседневного быта народов, неоднократно встречаются в исследовании А. Н. Афанасьева. Например: "Первобытное, младенческое племя усматривало на небе свой пастушеский быт, во всей его житейской обстановке". Несколько дальше А. Н. Афанасьев утверждал, что народная фантазия создавала мифические образы не иначе как на основании сходства и аналогии их с действительными явлениями (См.: Там же, т. 2. М., 1869, с. 509). Количество подобных примеров можно было увеличить.
Советский этнограф С. А. Токарев отмечал, что А. Н. Афанасьев "понимал... что в основе того олицетворения небесных явлений, к которому мифологи любили сводить всякую религию, лежали все же явления земной материальной действительности" (Токарев С. А. Вклад русских ученых в мировую этнографическую науку. - "Советская этнография", 1948, № 2, с. 204). Основу эту, продолжал С. А. Токарев, Афанасьев видел в пастушеском быте древних ариев.
Однако в этом же исследовании встречаются и прямо противоположные мысли. Приведем несколько примеров.
Сказка, по А. Н. Афанасьеву, чужда всего исторического; предметом ее повествований был не человек, не его общественные тревоги и подвиги, а разнообразные явления всей обоготворенной природы (См.: Афанасьев А. Н. Поэтические воззрения славян на природу, т. 1, с. 54).
Предания о кладах, по А. Н. Афанасьеву, составляют обломки древних мифических сказаний о небесных светилах, скрываемых нечистою силою в темных пещерах облаков и туманов. С течением времени, объясняет исследователь, когда народ утратил живое понимание метафорического языка, когда мысль уже не угадывала под золотом и серебром блестящих светил неба, а под темными пещерами — туч, предания эти были низведены на землю и получили значение действительных фактов. Аналогично и в другой части исследования. Забывая первоначальный смысл метафорических выражений, народ низвел мифическое сказание о небесных кладах до простого, буквального объяснения; облачные скалы и вертепы обратились в его убеждениях в настоящие горы, из которых добываются благородные металлы, в курганы и могильные холмы, где вместе с умершими зарывалась и часть их сокровищ, в пещеры и подземелья, куда древний человек прятал свои драгоценности, чтобы обезопасить их от вражьего похищения. Там, по мнению А. Н. Афанасьева, было и со множеством других верований: небесная корова заменилась простою буренкою, ведьма-туча — деревенскою бабою и т. д.
"Таким образом, древние мифические предания, е течением времени, сводятся народом к простым объяснениям, заимствуемым из его действительной жизни" (Афанасьев А. Н. Поэтические воззрения..., т. 2, с. 621).
Да, А. Н. Афанасьев во многом заблуждался, его методология устарела, мы не можем согласиться и со многими объяснениями исследователем тех или иных поверий, верований, произведений народной поэзии. Однако глубоко неверно было бы исходить из этих ошибок при оценке научного наследия А. Н. Афанасьева в целом, как это иногда имело место в недалеком прошлом. Здесь уместно напомнить заключительную часть работы, в которой Афанасьев акцентировал внимание на том, что "духовная сторона человека, мир его убеждения и верований в глубокой древности не были вполне свободным делом, а неизбежно подчинялись материальным условиям, лежавшим столько же в природе окружающих его предметов и явлений, сколько и в звуках родного языка" (Там же, т. 3, с. 775).
Закончил Афанасьев свое исследование словами, в которых звучало ясное понимание общественного значения его труда: "Часто из одного метафорического выражения, как из зерна, возникает целый ряд примет, верований и обрядов, опутывающих жизнь человеческую тяжелыми цепями, и много-много нужно было усилий, чтобы разорвать эту невидимую сеть предрассудков и взглянуть на <...> мир светлыми очами!" (Там же)
Общественное значение труда А. Н. Афанасьева отметил и его современник профессор А. А. Котляревский. "Есть и еще одна добрая сторона в труде г. Афанасьева, которую нельзя оставить без внимания, — писал он, — Я разумею общее нравственное значение книги: приведя массу суеверий, опутывающих народную жизнь, к их источникам и простым причинам, показывая, как возникли и сложились они, автор в корне подрывает и их обольщения и силу, которою они владычествуют не над одними не искушенными наукой умами" (Котляревский А. А. Соч., т. 2, с. 310).
Высоко ценил исследование А. Н. Афанасьева А. М. Горький. Он горячо советовал писателям читать и изучать его. В мае 1910 года Горький писал Л. А. Никифоровой с Капри: "Так как наш народ — герой, что бы там ни кричали модники, то для знакомства с его духом, с его творчеством хорошо знать книгу Афанасьева: "Поэтические воззрения славян на природу" — старая, но добрая книга и сделана с любовью" (Горький М. Собр. соч. в 30-ти т., т. 29. М., 1955, с. 113). В письме к П. X. Максимову (август 1911-го, Капри): "Если попадется Вам в руки книга Афанасьева "Поэтические воззрения славян на природу" — хватайте и читайте внимательно" (Там же, с. 175).
Исследование А. Н. Афанасьева, столь высоко оцененное А. М. Горьким, ни разу не переиздавалось и стало библиографической редкостью. Нынешнее, сокращенное, издание познакомит любителей народной поэзии, всех интересующихся отечественной историей не только с основным трудом одного из талантливых и последовательных представителей мифологической школы в России, методологией исследователя, но и с огромным количеством произведений фольклора (преданий, легенд, сказок, заговоров, былин), верованиями народа в прошлом, его праздниками.
...По мере того, как отдаляется от нас XIX век, все яснее вырисовывается — и не только перед историками литературы — истинное значение многотрудной деятельности А. Н. Афанасьева на ниве отечественной культуры. По этому поводу один из современных исследователей народного словотворчества недавно писал: "Афанасьев жил политическими событиями времени, горячо сочувствовал угнетенным крестьянам, питал вражду к помещичьему всевластию, был критиком царской реформы, презирал духовенство, понимал, какую роль оно играет, охраняя существующие порядки. Только одно это дает Афанасьеву право на почетное имя демократа — сторонника решительных освободительных преобразований в России" (Аникин В. П. Александр Николаевич Афанасьев и его фольклорные сборники. - В кн.: Народные русские сказки. М., 1982, с. 8).
Вот почему книгами Афанасьева зачитывался Лев Толстой.
Вот почему его работами — среди множества забот и обязанностей по созданию первого в мире свободного государства рабочих и крестьян — интересовался Владимир Ильич Ленин. В Кремлевской библиотеке Ленина под № 6760 хранится I том собрания сочинений А. Н. Афанасьева, выпущенный в Казани в 1920 году.
Вот почему всему, что создал Афанасьев, суждена долгая жизнь.
В. П. Кирдан
В тексте А. Н. Афанасьева встречаются следующие сокращения:
болг. — болгарский белорусск. — белорусский воронеж. — воронежский вятск. — вятский галицк. — галицкий греч. — греческий губ. — губерния древн. — древний костромск. — костромской лат. — латинский малорус. — малорусский мн. др. — многое другое напр. — например нижегор. — нижегородский областн. — областной оренбур. — оренбургский перм. — пермский проч. — прочее рукоп. — рукопись санскр. — санскритский сербск. — сербский старин. — старинный тамбов. — тамбовский тыс. — тысяч уменьшит. — уменьшительный черниг. — черниговскийПроисхождение мифа, метод и средства его изучения
Богатый и можно сказать — единственный источник разнообразных мифических представлений есть живое слово человеческое, с его метафорическими и созвучными выражениями. Чтобы показать, как необходимо и естественно создаются мифы (басни), надо обратиться к истории языка...
Еще до сих пор в наших областных наречиях и в памятниках устной народной словесности слышится та образность выражений, которая показывает, что слово не всегда есть только знак, указывающий на известное понятие, но что в то же время оно живописует самые характеристические оттенки предмета и яркие, картинные особенности явления. Приведем примеры: зыбун — неокреплый грунт земли на болоте, пробежь — проточная вода, леи (от глагола лить) — проливные дожди, сеногной — мелкий, но продолжительный дождь, листодер — осенний ветер, поползуха, — метель, которая стелется низко по земле, лизун — коровий язык, куроцап — ястреб, каркун — ворон, полоз — змей, изъедуха — злобный человек и проч.; особенно богаты подобными речениями народные загадки: мигай — глаз, сморкало, сопай и нюх — нос, лепетайло — язык, зевало и ядало — рот, грабилки и махалы — руки, понура — свинья, лепета — собака, живулечка — дитя и многие другие, в которых находим прямое, для всех очевидное указание на источник представления. Так как различные предметы и явления легко могут быть сходны некоторыми своими признаками и в этом отношении производят на чувства одинаковое впечатление, то естественно, что человек стал сближать их в своих представлениях и придавать им одно и то же название, или, по крайней мере, названия, производные от одного корня. С другой стороны, каждый предмет и каждое явление, смотря по различию своих свойств и действий, могли вызвать и в самом деле вызывали в душе человеческой не одно, а многие и разнородные впечатления. Оттого, по разнообразию признаков, одному и тому же предмету или явлению придавалось по нескольку различных названий. Предмет обрисовывался с разных сторон, и только во множестве синонимических выражений получал свое полное определение. Но должно заметить, что каждый из этих синонимов, обозначая известное качество одного предмета, в то же самое время мог служить и для обозначения подобного же качества многих других предметов и таким образом связывать их между собою. Здесь-то именно кроется тот богатый родник метафорических выражений, чувствительных к самым тонким оттенкам физических явлений, который поражает нас своею силою и обилием в языках древнейшего образования и который впоследствии, под влиянием дальнейшего развития племен, постепенно иссякает. В обыкновенных санскритских словарях находится 5 названий для руки, 11 для света, 15 для облака, 20 для месяца, 26 для змеи, 35 для огня, 37 для солнца и т. д. В незапамятной древности значение корней было осязательно, присуще сознанию народа, который с звуками родного языка связывал не отвлеченные мысли, а те живые впечатления, какие производили на его чувства видимые предметы и явления. Теперь представим, какое смешение понятий, какая путаница представлений должны были произойти при забвении коренного значения слов; а такое забвение рано или поздно, но непременно постигает народ. То сочувственное созерцание природы, которое сопровождало человека в период создания языка, впоследствии, когда уже перестала чувствоваться потребность в новом творчестве, постепенно ослабевало. ...Удаляясь от первоначальных впечатлений и стараясь удовлетворить вновь возникающим умственным потребностям, народ обнаруживает стремление обратить созданный им язык в твердо установившееся и послушное орудие для передачи собственных мыслей... Забвение корня в сознании народном отнимает у всех образовавшихся от него слов их естественную основу, лишает их почвы, а без этого память уже бессильна удержать все обилие словозначений; вместе с этим связь отдельных представлений, державшаяся на родстве корней, становится недоступною. Большая часть названий, данных народом под наитием художественного творчества, основывалась на весьма смелых метафорах. Но как скоро были порваны те исходные нити, к которым они были прикреплены изначала, метафоры эти потеряли свой поэтический смысл и стали приниматься за простые, непереносные выражения и в таком виде переходили от одного поколения к другому. Понятные для отцов, повторяемые по привычке детьми, они явились совершенно неразгаданными для внуков. Сверх того, переживая века, дробясь по местностям, подвергаясь различным географическим и историческим влияниям, народ и не в состоянии был уберечь язык свой во всей неприкосновенности и полноте его начального богатства: старели и вымирали прежде употребительные выражения, отживали век грамматические формы, одни звуки заменялись другими, родственными, старым словам придавалось новое значение. Вследствие таких вековых утрат языка, превращения звуков и подновления понятий, лежавших в словах, исходный смысл древних речений становился все темнее и загадочнее, и начинался неизбежный процесс мифических обольщений, которые тем крепче опутывали ум человека, что действовали на него неотразимыми убеждениями родного слова. Стоило только забыться, затеряться первоначальной связи понятий, чтобы метафорическое уподобление получило для народа все значение действительного факта и послужило поводом к созданию целого ряда баснословных сказаний. Светила небесные уже не только Е переносном, поэтическом смысле именуются "очами неба", но в самом деле представляются народному уму под этим живым образом, и отсюда возникают мифы о тысячеглазом, неусыпном ночном страже — Аргусе (Аргус, или Паноптес (дословно: всевидящий) — по древнегреческому мифу, многоглазый, вечно бодрствующий великан. Первоначально «Аргус» означал звездное небо) и одноглазом божестве солнца; извилистая молния является огненным змеем, быстролетные ветры наделяются крыльями, владыка летних гроз — огненными стрелами. В начале народ еще удерживал сознание о тождестве созданных им поэтических образов с явлениями природы, но с течением времени это сознание более и более ослабевало и наконец совершенно терялось; мифические представления отделялись от своих стихийных основ и принимались как нечто особое, независимо от них существующее. Смотря на громоносную тучу, народ уже не усматривал в ней Перуновой колесницы, хотя и продолжал рассказывать о воздушных поездах бога-громовника и верил, что у него действительно есть чудесная колесница. Там, где для одного естественного явления существовали два, три и более названий — каждое из этих имен давало обыкновенно повод к созданию особенного, отдельного мифического лица, и обо всех этих лицах повторялись совершенно тождественные истории; так, например, у греков рядом с Фебом находим Гелиоса (...у греков рядом с Фебом находим Гелиоса.— Феб (Блистающий) — божество солнечного света; Гелиос — всевидящий бог Солнца, исцелитель слепых и карающий слепотою). Нередко случалось, что постоянные эпитеты, соединяемые с каким-нибудь словом, вместе с ним прилагались и к тому предмету, для которого означенное слово служило метафорой: солнце, будучи раз названо львом, получало и его когти, и гриву и удерживало эти особенности даже тогда, когда позабывалось самое животненное уподобление. Под таким чарующим воздействием звуков языка слагались и религиозные, и нравственные убеждения человека. "Человек (сказал Бэкон (Бэкон Фрэнсис (1561 —1621) — выдающийся английский философ и естествоиспытатель, автор «Нового Органона» и других сочинений)) думает, что ум управляет его словами, но случается также, что слова имеют взаимное и возвратное влияние на наш разум. Слова, подобно татарскому луку, действуют обратно на самый мудрый разум, сильно путают и извращают мышление". Высказывая эту мысль, знаменитый философ, конечно, не предчувствовал, какое блистательное оправдание найдет она в истории верований и культуры языческих народов. Если переложить простые, общепринятые нами выражения о различных проявлениях сил природы на язык глубочайшей древности, то мы увидим себя отовсюду окруженными мифами, исполненными ярких противоречий и несообразностей: одна и та же стихийная сила представлялась существом и бессмертным и умирающим, и в мужском и в женском поле, и супругом известной богини и ее сыном, и так далее, смотря по тому, с какой точки зрения посмотрел на нее человек и какие поэтические краски придал таинственной игре природы. Ничто так не мешает правильному объяснению мифов, как стремление систематизировать, желание подвести разнородные предания и поверья под отвлеченную философскую мерку... Миф есть древнейшая поэзия, и как свободны и разнообразны могут быть поэтические воззрения народа на мир, так же свободны и разнообразны и создания его фантазии, живописующей жизнь природы в ее ежедневных и годичных превращениях...
Следя за происхождением мифов, за их исходным, первоначальным значением, исследователь постоянно должен иметь в виду и их дальнейшую судьбу. В историческом развитии своем мифы подвергаются значительной переработке. Особенно важны здесь следующие обстоятельства: