Примечание] *Айданчики — игра наподобие городков, вместо деревяшек в ней используются айданы — бараньи косточки. 2 страница
— Что? — спохватилась я, чувствуя неудобство от такого пристального разглядывания.
— Здорово, говорю, ночевала? Это, по-нашему, как «здравствуй", — она улыбнулась.
— Ой, здравствуйте… извините… я вас не знаю… как зовут.
— Звать меня Домна Федоровна Калитвина. Меня в станице Калитвиха называють — слыхала?
— Слыхала. Вы… колдунья?…
— Колдуй баба, колдуй дед… — она рассмеялась. — Колдуны да волшебники только для детей или дураков существуют. А я душе помогаю и тело лечу. Ну, и разум, у кого он есть, конечно. — Выразительный, не без лукавинки, взгляд она бросила в сторону Марьи Сергеевны.
— Вы врач? — во мне шевельнулось городское недоверие.
— И не просто врач, а со степенью. Общая практика, сидела на приеме, и завполиклиникой была потом. Да я на пенсии уже лет пять, — заметив мое изумление, она рассмеялась. — Ничего, в разум войдешь — и ты в шестьдесят молодая будешь.
— А… почему… вас колдуньей называют? И что тетя Маня про проклятие говорила? Что было со мной? Это правда?
— Ну, загуторила… Видать, совсем поправилась. Проклятие твое «кишечная палочка» зовется. Землю в могиле рыла? Руки не мыла? Воду пила? — Домна Федоровна меня словно отчитывала. — Еще легко отделалась! Подхватила бы столбняк — уже б хоронили. А слух, что ведьмачу я — от того, что не все…
На плите басовито зашипел чайник и тут же принялся надрывно свистеть.
— Ладно, садитесь уже. На пустой живот и слова пустые.
Загадочная врачевательница отошла в угол и стала доставать тарелки и чашки.
Я с наслаждением кусала теплую некрутую мамалыгу и пила слабый травяной чай, блаженно ощущая, как льется внутрь животворное тепло. Только сейчас я почувствовала, как ослабела. Ели молча и обстоятельно — в здешних краях не принято за едой «гуторить". Пользуясь паузой, я разглядывала кухню-гостиную. Печь-камин, выступающая из стены белым кораблем, разделяет пространство на две половины. Кухонный угол обложен красно-коричневым кафелем. В тон ему выкрашены широкий стол-тумба рядом с газовой плитой и настенные деревянные шкафчики; дверцы разрисованы букетами роз и васильков. «Гостевая» часть, как и моя комната, отделана деревом. Кроме гостевого угла, где темнеет квадрат иконы, все стены увешаны шкафчиками и полочками, на которых стоит множество склянок, колбочек, баночек, стаканчиков и коробочек. Несмотря на пестроту и разнообразие, в этом множестве угадывался определенный порядок. Два окошка занавешены белым невестиным тюлем; над ними свесились пучки сухой бурой травы с неожиданно яркими точками голубых и пурпурных цветов. Уютно, покойно, свежо и… как-то очень правильно. Все под рукой и ничего лишнего, все красиво, но целесообразно. Каждая вещица словно говорила: я здесь стою по праву, у меня свое назначение и своя работа. В расстановке мебели, в местоположении двух окон, в стене, куда вписан камин и три двери (две — внутрь дома, а третья наискось в коридор, из-за чего комната сначала показалась мне пятиугольной), в пространстве, пустом внизу и густо населенном в верхней части, чувствовался строгий и в то же время свободно-текучий порядок. Было видно, что обстановка не сковывала и не подчиняла себе, а сама будто подстраивалась под жизнь хозяев… впрочем, я не была уверена, что Домна Федоровна живет здесь не одна. Слишком уж в доме у нее все было как-то индивидуально.
Я посмотрела на нее и на правой руке, сжимавшей чашку, заметила широкое золотое кольцо. Она улыбнулась:
— Ну что, подъела маленько? Ты уж прости, разносолов теперь не предложу. Денька три еще на кашке поживи, пока живот не поправится. Я тебе с собой травок положу, будешь вместо чая заваривать. Только много не клади — горсть на чайник, и лей как заварку.
Я поблагодарила хозяйку, но мне не терпелось узнать, почему ее, дипломированного доктора, всю жизнь отработавшего в обычной поликлинике, станичники называют колдуньей, ведьмой, ведуницей, и вообще, относятся хотя и уважительно, но настороженно и с опаской.
— Домна Федоровна, а почему вы… вас… — честно говоря, я не знала, как сформулировать вопрос (вообще-то меня смущало присутствие Марии Сергеевны, женщины хотя доброй и сердечной, но в данном случае совершенно лишней).
Она усмехнулась:
— Почему работала врачом, а слыву за ведьму? А что ты сама думаешь, ты ж глазастая.
— Ну… Во-первых, вы очень молодо выглядите. Если вам действительно шестьдесят и вы не делали с собой ничего… в смысле подтяжек, операций пластических, то… Я честно говоря, даже не думала что в таком возрасте можно быть такой красивой. Во-вторых, дом ваш. Он отличается от всех домов, которые я тут видела. Богато у вас, но не так, как здесь принято. Знаете, я только во всяких журналах по интерьеру видела такое. Но там как бы для красоты это, для стиля, а у вас — будто нужное все. Ну, и живете вы особняком, не в станице…
— Это правильно, у нас тут кто сам по себе, про того и толки. Но у тебя хоть и глаза-плошки, а видишь трошки. Наукой занимаешься, а в суть не глядишь. Ты вот здесь у меня сутки всего. Привезли полумертвую — вчера утром! А сегодня уже и чаи гоняешь, и беседы беседуешь. Попади ты в больницу, ты как думаешь, сколько бы там провалялась?
— Ну… с неделю наверное.
— Самое малое! А то и три! У нас ведь больницы какие: привезут тебя, пока оформят, пока анализы, то да се… Спасибо если диагноз угадают, а если нет? Зараза одна, а лечат от другого. А еще и на месте чего нахватаешься, ты про внутрибольничную инфекцию знаешь, слыхала?
— Что значит, угадают диагноз?! Есть же симптомы, анализы, исследования. Медицина, кажется, наука точная.
— Наука-то точная, да люди неточные. От чего лечить привыкли, то и пишут. А то и вовсе, что в голову взбредет.
— А вы… как же вы узнали, что у меня именно кишечная палочка? Вы что, прямо здесь анализы делаете?
— Здесь не делаю, если надо, в город посылаю. Кроме анализов, столько всего еще есть. Организм — штука хрупкая, но о-очень подробная. При разных хворях и картина болезни разная. Как ты дышишь, как сердце стучит, какой цвет в глазах, чем кожа пахнет. Много всего! Если сразу приметишь, то будет человек и жив, и здоров — без всяких лекарств. А химия эта вся, таблетки-уколы — от них и здоровью вред, и на карман убыток.
— Значит, вы по приметам диагноз ставите?
— Вот именно, по приметам.
— А … почему вы так уверены… что приметы правильные? Или этому в институте тоже учат?
— Врач сам учится — у природы в первую голову.
— А во вторую?
— Во вторую — у людей, которые тоже природа.
— У людей в смысле — пациентов?
— Нет, сперва у тех, кто сам лечить умеет. И в институтах такие попадаются. А прежде всего человек у себя учится, и у предков своих. Я в седьмом поколении лекарка. У нас в роду все врачевать умели. Дед мой в конном полку служил в первую германскую — так в его сотню никогда фельдшера не ездили. И раненых там было меньше всего, и ни тифом не болели, ни чем другим. За два года боев не помер никто! Знаешь ведь, какой лекарь самый лучший?
— Какой?…
— У которого пациенты не болеют. Да только мало таких… И не потому что медицинская наука штука трудная. Не труднее других! Просто невыгодно быть хорошим врачом: больные, какие ни есть — бедные, богатые — все денежку несут.
— Я с этим согласна, но как же может так быть, что у врача больные не болеют?
— А вот так, — в синих глазах знахарки мелькнула голубым светом молния. — Ты про Казачий Спас слыхала?
— Слыхала… вернее, читала. Но это же… — приходилось выбирать слова, чтобы не обидеть хозяйку. — Из области легенд, что ли.
— Давай, давай, продолжай! Не бойся — не обижусь. Какие сказки про Казачий Спас читала? Где? У кого?
— Ну… Казачий Спас это какое-то волшебное слово, или молитва? Кто его узнает, тот овладеет чудесным боевым искусством, наподобие того, каким владеют Шаолиньские монахи? И тот в огне гореть не будет и в воде не утонет, того ни пуля ни сабля не возьмет? Будут стрелять в него, а пуля сквозь пройдет и вреда не принесет, кинжалом ранят, а рана сама по себе тут же затянется? Как сейчас про суперменов кино снимают, так раньше про Казачий Спас легенды складывали… Я не очень сильна в этой области, это фольклор, а я археолог, народные предания для меня постольку поскольку. Да и, по-моему, научной литературы на эту тему нет. Разве в романах на казачью тему про это пишут, но и то непонятно — то ли правда оно, то ли так… вымысел полухудожественный.
— Кто говорит про это и пишет, сами не знают, о чем судят. Не посмотревши в святцы, да бух в колокол! Казачий Спас, доня, это справная жизнь, только и всего.
— Как понять — справная?
— Правильная, хорошая, счастливая. В человеке Богом так устроено, что он сам может справляться и с болезнью, и с бедностью, и с диким зверем, и с лихим человеком. Надо только понять это Божье устройство и наперекор творения не идти. А что там про волшебные слова и про боевые искусства пишут — так это действительно вымысел. И знаешь, кто про это вымышляет? Те, кто ни в жизни казачьей, ни в природе человеческой ничего не разумеют.
— Да вроде пишут-то те, кто казачеством всерьез интересуется… Отчего же не разумеют?
— Оттого что казаки — не духи бесплотные, такие же человеки, как и все, из мяса да кровей. А пуля сквозь человека без вреда никак не пройдет. И рана кинжальная — если затянется, то не сразу, да и не всякая рана. Кто в сказки эти верил и на чудеса надеялся, первыми на тот свет отправлялись. Да к счастью мало таких было. Ежели каждый, на волшебство уповая, стал бы под пули лезть, то жили б тут не люди русские, а турок и черкес. Настоящий воин не тот, кто впереди на белом конике скачет, а тот, кто без битвы обойтись умеет. Искру туши до пожара, беду отводи до удара!
— Значит, Казачий Спас это вроде как умение избегать опасности?
— Это умение жить так, чтоб опасностей не было.
— Ну, без опасностей в нашей жизни вряд ли прожить можно. Если только под стеклянным колпаком.
— Эх, доня… Под стеклянным-то колпаком тебя враз опасности и накроют. Жизнь это воля! Простор человеку дан — поля и степи, города и дороги, реки и моря… Небеса высокие и дом родной. Это радость бытия, воздух жизни! Живи-твори, дыши полной грудью! Но Божий закон — закон творения — соблюдай. Тогда и силы в тебе будут, и здоровье крепкое, и ум ясный, и душа чистая.
— Значит, Казачий Спас — это закон мироустройства, соблюдая который, человек живет долго и счастливо? А можно ли этому научиться? Или это только для избранных?
— Научиться-то можно, а жить по нему — сложнее. Вот оттого и легенды, что всякий слыхал, а не всякий сумел. Всему виной леность душевная… — хозяйка поднялась и стала убирать со стола. — Ну, сейчас пойдем, я тебе травки с собой соберу. Сегодня отдохни, а завтра можешь продолжать занятия свои археологические. Да вперед руки мой!
Мария Сергеевна, во время беседы сидевшая тихо, срочно засобиралась домой. Мне же покидать удивительный дом никак не хотелось — слишком уж необычной была эта казачья знахарка, которой я была обязана своим скорым исцелением.
— Домна Федоровна… Я, если честно, работу свою уже сделала тут почти всю. Я ведь не копать приехала, так, на разведку только. У меня времени здесь — еще неделя. Можно я у вас поживу?
Хозяйка улыбнулась:
— Живи.
[проповедь]
Зов Пути
Кто не знает, как приходит беда — неожиданно, сразу, врываясь без стука? Это случилось с тобой? Мир твой пал в одночасье и словно хрустальный сосуд, разлетелся в осколки? И не склеить его, не вернуть… Нет пути, нет возврата, нет смысла; и ночует в душе только мрак безысходности…
Но в окно посмотри: Мир остальной так же цел, как вчера, и ходят там люди, и дети играют, и птицы поют. Значит, малый твой мир, умирая, Мир большой не разрушил, значит, далек Судный день? Пусть возврата к прошедшему нет, но впереди у тебя — целая вечность, пока существует Мир Божий.
Посмотри на себя, человек: как ты жалок, жалея себя, без конца вопрошая «за что?» Хочешь честный ответ? Обратись внутрь себя, и будь честен с собою, может, совесть твоя пробудится, и вместо жалоб покаяние ты к небесам вознесешь? И откроется небо тебе, и услышишь ты Зов, и увидишь ты Свет впереди, что осветит дорогу тебе, и Путь твой к духовной вершине. В этом светлом сиянии Любви Божества ты прозреешь, и окажется дно основанием, твердой землей, первой ступенью, от которой легко оттолкнешься и вверх устремишься. Так что встань и иди, даже если первый твой шаг на Пути будет болезненным и трудным. С каждым новым усилием — новую силу дает тебе Путь, два, три шага пройдешь — вдвое, втрое упрочится сила твоя; через сотню шагов станешь бодро шагать, через тысячу — Путь свой примешь в себя и в тебе воплотится он; тогда для человека другого (подобного тебе в твоем прошлом отчаянье) станешь ты Зовом Пути.
[конец проповеди]
Глава 3
Чудо-родник
Мягкий голос позвал из уютного сна:
— Дарья, вставай, доча! Вставай, кромочка* моя!
[Примечание] *Кромочка — ласковое обращение, означает «близкий», «родной». (Здесь и далее примечания автора.)
Я открыла глаза. Передо мной в сумерках, разбавленных молоком зари, стояла Домна Федоровна:
— Здорово ночевала? Одевайся, пойдем.
— Слава Богу, — должный отклик на традиционное казачье приветствие стал для меня уже привычным. — А что так рано, Домна Федоровна? Дело какое-то есть?
— И дело, есть, и неча тебе дольше валяться. Ты же выспалась!
Это было правдой: сон улетел без остатка.
Я встала, оделась и уже направилась к рукомойнику во дворе (вообще-то в доме был водопровод, но мне нравилось умываться на улице: казалось, что колодезная вода, налитая с вечера и переночевавшая рядом с вином**, свежее и пахнет по-особому — росой и виноградными листьями). Но Домна Федоровна остановила меня:
[Примечание] * Вино — виноградная лоза.
— Не мешкай. Пошли, там помоешься.
Я была заинтригована. Куда это мы собрались на рассвете, не позавтракав и не умывшись?
Мы молча вышли из дома и, пройдя через баз*** (знахарка впереди, я чуть сзади), повернули к темнеющему саду. Ветви черешен, усыпанные тяжелыми крупными ягодами, почти лежали на земле. Вынырнув из садового сумрака, мы оказались за хуторской околицей. Перед нами раскинулся бесконечный луг, над которым далеко и низко висело рубиновое солнце. Мы шли по узенькой стежке, едва заметной среди цветов и трав. Было зябко, хотя в утреннем воздухе не чувствовалось никакого движения ветра; только цветки на высоких стеблях — белые, сиреневые, желтые — легко раскачивались от наших шагов. Сонно пели сверчки; вдруг показалось, что к их голосам присоседился еще один, утренний, звонкий, веселый, как валдайский колокольчик.
[Примечание]* Баз — внутренний двор.
Мы обогнули небольшой холмик в центре луга, и звон усилился: это журчал родник, вытекавший прямо из центра холма. Его исток находился в сердце рукотворного оклада из белых гладких камней. Такими же камешками, только помельче и поострее, кто-то аккуратно выложил проток: о ручейке заботились, как о святыне. Вода в роднике была настолько прозрачна, что казалась почти невидимой.
Домна Федоровна разулась и велела мне сделать то же самое. Затем она, перекрестившись, вошла в ручей, и, повернувшись спиной к истоку, тихо и строго произнесла:
— Вставай за мной и повторяй все, что я буду делать. Ни о чем не спрашивай.
Я ступила в ручей и… только серьезность целительницы удержала меня от вскрика: вода была не просто холодной, она была ледяной! Ручей покрывал стопу почти полностью, и мне казалось, что я стою, по меньшей мере, в жидком кислороде.
Знахарка медленным шагом двинулась вперед по протоку. До меня донеслись слова молитвы:
[цитата]
Отче наш, иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет царствие Твое! Да будет воля Твоя яко на небеси и на земле! Хлеб наш насущный даждь нам днесь и остави нам долги наша якоже и мы оставляем должником нашим! И не введи нас во искушение, но избави нас от лукаваго.
[конец цитаты]
Домна Федоровна шла вперед и безостановочно творила молитву. Ее ровный монотонный голос заполнил все мое сознание. Я сама не заметила, как начала повторять вместе с ней. Ледяной холод, ошпаривший ноги в самом начале, превратился в жестокий жар, который поднимался выше по ногам, к бедрам, животу, груди. Вот у меня уже запылали руки, шея, голова. Горячие губы твердили молитву, ритм слов совпадал с бешеным стуком миллионов сердец, открывшихся вдруг в каждой клеточке тела. В такт им бились о ноги огненные волны ручья. Родник, молитва и я слились в единый пульс, и от этого резонанса сознание расширялось во все стороны Вселенной. Я потеряла границы себя, и чтобы не взорваться на месте, попыталась сконцентрироваться на затылке идущей впереди ведуньи. Чернота ее распущенных волос озарялась розовым сиянием лучей восходившего прямо за нашими спинами солнца. В какой-то момент Домна Федоровна сделала паузу, развернулась; я сделала то же самое, и мы двинулись обратно. Теперь уже я шла впереди. Утреннее солнце смотрело мне прямо в лицо, но глазам больно не было. Огонь, бушевавший во всем теле, соединился с солнечными лучами, постепенно жар стал утихать, и, наконец, в теле осталось только свежее и чистое тепло. Я не заметила, как мы дошли до истока. Молитва остановилась. Я услышала позади себя:
— Ибо Твое есть царствие и сила и слава, Отца, Сына и Святого Духа, всегда, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
Мы вышли из ручья. Тело наполняла невиданная сила, я чувствовала себя так, будто заново родилась. «Так вот что это такое — Казачий Спас!» — подумалось в восхищении. Где-то, у порога сознания, толпилось множество вопросов к удивительной знахарке, но я не пускала их внутрь: мне хотелось без конца наслаждаться блаженным состоянием всесилья и бескрайней любви ко всему сущему.
— А теперь вот можешь и умыться. Водичка здесь хорошая, живая.
Слова Домны Федоровны вернули меня на землю.
— Что это было? Это и есть Казачий Спас? Этот родник особенный, да? Как он действует? — вопросы вырывались сами по себе.
— Ну, зачастила… Ты умойся сначала, водички попей. Здесь кишечной палочки нет! Здесь вообще микробов нет — видишь, камушки чистые, не цветут? Вода целебная. Но не особенная. Таких родников здесь много, этот самый ближний.
Я умылась и напилась; вода уже не показалась мне такой невозможно холодной, как раньше.
Мы шли домой, как и прежде, молча, причем мне казалось, что я не иду, а почти лечу над самой землей. Прежде чем двинуться обратно, Домна Федоровна убрала волосы в шлычку и покрыла голову светлым платком. Меня она тоже заставила надеть косынку.
После завтрака, состоящего из вареных яиц и кукурузной каши, я, наконец, получила возможность удовлетворить свое любопытство.
— Казачий Спас, доня, из одного хождения по родникам да молитвы не состоит, — стоя у стола по иконами, знахарка толкла в деревянной ступке пряные семена. — Но силу Спаса ты уже почувствовала. Коли знать хочешь все про Казачий Спас — сама живи Спасом. Про родничок, как он действует, я тебе сейчас расскажу… Практика эта древняя, людям давно известная. Спокон веку по воде ходили, кто ногами мается. Но никакого волшебства тут нет, хотя действие и сильное. Что такое наши ноги? Это опора человеческая. А на стопе весь организм, как на карте, нарисован. Про точечный массаж, акупунктуру знают все. Вот родничок — это то же самое, только лучше и безопаснее. Вода холодная и камешки острые стопу раздражают и приводят в действие все активные точки. А на стопе их больше тысячи! Там находятся точки мозга и эндокринной системы, сердца, почек, селезенки, солнечного сплетения. Есть точки желудка и кишечника, а также различных мышц. Даже половые железы — и у тех есть точечка на стопе, в самой серединке пяты. (Кстати вот, помнишь историю с Ахиллесом? Легенда говорит, что пятка была у него слабым местом. А пятка ли? Древние-то ведь тоже акупунктуру знали. Вот и смекай, через какое место он смерть принял…). Словом, все жизненно важные органы на ступне отражены. Неудивительно, что сила после такого «массажа» во всем теле появилась! Босиком вообще ходить полезно. Детишки, которые летом босиком бегают, плоскостопием никогда не страдают. Девушки в старину по росе босиком ходили, чтобы краше быть, и ведь были краше! Это получше всякого салона красоты! А через водичку в землю-матушку усталость уходит, раздражительность, человек спокойнее становится. Мы ведь сейчас как живем: одежда синтетическая, в домах электроники полно, полы деревянные линолеум заменяет или покрытие ковровое. А вы в городе еще и на себе технику таскаете — телефон мобильный, плеер, у кого-то мини-компьютер. Получается, что кругом — электричество. Оно раздражает нервные окончания, от этого в мозгу сбиваются нейронные взаимодействия. Человек устает быстро, становится нервозным, истеричным. А с водой ненужное электричество в землю уходит. Так что видишь, никакой мистики тут нет, только понимание законов природы. А еще вода текучая связана с человеческой кровью. Ручьи, родники, реки — это кровь земли. По текучей воде когда ходишь, кровообращение в организме усиливается, питание внутренним органам вовремя доставляется, клеточки обновляются, наливаются свежей силой. Важно еще, чтобы ритм воды, скорость ее течения совпадали со скоростью крови. Ну, это вычислить несложно — надо чтоб водичка только стопу покрывала, и чтоб было легко идти, то есть, не чувствуя сопротивления. Еще надо учитывать суточный солнечный цикл. Если взбодриться хочешь — делай ритуал на утренней заре, а если успокоиться — на вечерней. И еще, родничок должен течь с востока на запад, как солнышко идет. А молитву творишь для того, чтобы не только тело, но и ум твой, душа твоя обновлялись, чтобы не было мыслей других, кроме как единения с этим ритмом природным. Тогда земля, вода и солнце тебе силу свою дадут, а ты им — свою. А за то, что ты еще и молитвой все вокруг благословляешь, душа у тебя станет светлая и чистая, а ум — ясный и острый.
— Здорово… Одно только плохо — я в городе живу. Там родников нет, да и с солнцем тоже не подгадаешь: зимой оно всходит поздно, летом, в белые ночи, вообще не садится.
— А вот тут ошибаешься. И в городе можно ходить по воде. Ванна есть, душ есть? Открыла холодную воду, положила душ так, чтобы образовался ручеек, разулась и ходи с молитвой туда-обратно. С восходом тоже просто: нужно только делать это с утра, пока солнце в зенит не вошло. А сумерки у вас или светло уже — значения не имеет. Главное, чтобы вода текла с востока на запад. Вот с этим единственная сложность быть может — ваши-то, городские дома, не по уму строят, а тяп-ляп. Стороны света не соблюдают, планировку делают кривую, бестолковую. Отсюда и жизнь идет вкривь да вкось. Ну да ничего. Если с востока на запад струю направить никак не получается, тогда сделай, чтобы вода текла с юга на север, или с юго-востока на северо-запад. Но никогда — с севера и с запада. Эти направления — обратные. С них ходьбу начинают только в особых случаях. А молитву читать надо ровно сорок раз.
— Да как же просчитать сорок раз? Если высчитывать, то как раз и запутаешься…
— А ты себе сделай лестовку — шелковый шнурок, а на нем сорок узелков завяжи. Взялась за узелок — прочитала молитву один раз. Или купи себе четки с сорока бусинами. Потом, когда привыкнешь, будешь сама чувствовать, как сорок раз начитаешь.
— А камушки? Если их в ванну набросать, можно покрытие испортить...
— И тут проблема решается. Есть же коврики массажные — иппликатор Кузнецова, например. А еще лучше, циновку грубую постелила — и ходи.
Я записала порядок ритуала.
— Домна Федоровна, а все-таки, как это упражнение связано с Казачьим Спасом? Казачий Спас это что, система таких упражнений?
— Упражнение, Дарья, это когда ты бездумно руками-ногами туда-сюда мотаешь. А такое хождение по воде, скорее, ритуал оздоровительный. Ты ведь не только тело тренируешь, ты дух свой укрепляешь словом молитвенным. Что ж до системы… пожалуй, теперь уже можно и системой называть.
— Теперь?
— Ну, с тех пор как бабка Оксинья все ритуалы, с вещим словом связанные, по тетрадкам расписала.
— А кто она была, бабка Оксинья? Бабушка ваша?
— Бабушка. Двоюродная. Деда моего сестра. Сила ей была Спасом дана особая — словом могла и кровь унять, и пожар потушить. А еще грамотейкой была, вроде тебя — тоже все на свете записать хотела. Книжная была женщина, и верующая шибко. Молитвами лечила и наговорами. От нее два сундука тетрадей осталось да книжек рукописных.
Где-то внутри меня засвербело: пробудился исследовательский зуд.
— Домна Федоровна, а можно ли взглянуть на эти тетрадки?
Знахарка посмотрела на меня испытующе:
— А тебе зачем?
Я стушевалась.
— Научиться хочу заговорам, молитвам…
— Доня, доня, не пытайся целого вола за одним разом съисть. Всему свое время. И слову молитвенному да заговорному тоже. Сундуки Оксиньины я тебе покажу, мне не жалко. Вижу ведь: тебе, ученой, страсть как охота в старинных рукописях покопаться. Только по тетрадкам одним научиться ты не научишься. Ты вот поживи тут, посмотри, как Спасом живут. Когда в мудрость житейскую — обыденную, бытовую — вникнешь, тогда и дух Спаса тебе открываться начнет. А станешь торопиться — будешь как те писаки: слышали звон, да не знают, где он.
Тем же вечером я попала в «святая святых» калитвинского дома — рабочий кабинет знахарки. Более всего он напомнил мне кабинет средневекового китайского ученого: такая же простота и строгость обстановки, ничего лишнего, отвлекающего от ученых занятий. Идеально ровные стены и высокий потолок выбелены голубоватой известью. У окна стоит широкий письменный стол, по обоим углам от него — этажерки, одна с тетрадями, другая с журналами медицинской тематики (многие на иностранных языках). В правом углу икона святого Пантелеимона, в православной традиции — целителя-чудотворца. Стены заняты под стеллажи с книгами, возле входа стоят два массивных дубовых сундука, окованных белой чеканной жестью. У камелька печки-голландки притулился круглый журнальный столик и небольшое плетеное креслице. В этот уютный уголок я и уселась изучать содержимое одного из сундуков, где, завернутые в холст и переложенные от порчи табачным листом, хранятся старинные рукописные травники и лечебники. Первой в руки попалась тетрадка в твердом переплете цвета малахита. На внутренней стороне обложки надпись: «Святцы хворобные, писаны Оксиньей Михайловой Калитвиной от батюшки Николая священника Свято-Троицкой церкви». Тетрадь исписана ровным, крупным, легко читаемым почерком; глаз быстро свыкся с обилием «ятей». Горьковатый запах желтых страниц, извивы молитвенного слова заворожили меня, увели в мир прошлого — мудрый и гармоничный, мир твердых основ и согласного с законами природы осмысленного бытия.
Кажется, в чудной тетрадке можно найти рецепт от всего на свете. Но, конечно же, в первую очередь я списала средства от тех болячек, которыми мучаюсь сама.
Вот рецепт от мигрени (во время приступов этой болезни мне, например, не помогают самые сильные обезболивающие). Со страниц старинной тетради бабушка Оксинья советует:
[цитата]
«Аще какая молодка гемикранией страдает, то ей следует повязывать голову платком овечьей шерсти, на который перед этим трижды наговорить:
Шли три святителя на Иорданскую гору. Господь Святой Христос спускается по шелковому столбу и идет до больного (имярек). Три святителя несут с собой воду, веник и рушник. Пришли и стали рабу Божью (имярек) пытать. Раба Божия болезнь рассказала, и начали они ее водою умывати, веником хлестати, рушником вытирати и всю болезнь выгоняти. Из мозга, из костей, из руды-кровей. Хай ее болезнь от нее выходит, идет на каменную гору и там корень пускает. Аминь»
От другой же хвори — если рука «разовьется» (спазмы руки, которые бывают обычно у людей, вынужденных много писать) — в зеленой тетрадке есть особая молитва. Ее читают в церкви или дома перед образом Божией Матери Троеручницы:
Пресвятая и Преблагословенная Дево Богородице Марие! Припадаем и поклоняемся Ти пред святою иконою Твоею, воспоминая преславное чудо Твое исцелением усеченныя десницы преподобнаго Иоанна Дамаскина от иконы сея явленное, его же знамение доныне видимо есть на ней во образе третия руки, к изображению Твоему приложенныя. Молимся Ти и просим Тя, Всеблагую и Всещедрую рода нашего Заступницу: услыши нас, молящих Ти ся, и, якоже блаженнаго Иоанна, в скорби и болезни к Тебе возопившаго, услышала еси, так и нас не призри, скорбящих и болезнующих ранами страстей многоразличных и к Тебе от души сокрушенныя и смиренныя усердно прибегающих. Ты зриши, Госпоже Всемилостивая, немощи наша, озлобление наше, нужду, потребу нашу в Твоей помощи и заступлении, яко отвсюду врагами окружени есмы и несть помогающаго, ниже заступающаго, аще не Ты умилосердишися о нас, Владычице. Ей, молим Ти ся, вонми гласу болезненному нашему и помози нам святоотеческую православную веру до конца дней наших непорочно сохранити, во всех заповедех Господних неуклонно ходити, покаяние истинное о гресех наших всегда Богу приносити и сподобитися мирныя христианския кончины и добраго ответа на Страшнем Суде Сына Твоего и Бога нашего, Егоже умоли за нас Матернею молитвою Твоею, да не осудит нас по беззаконием нашим, но да помилует нас по велицей и неизреченной милости Своей. О Всеблагая! Услыши нас и не лиши нас помощи Твоея державныя, да, Тобою спасение получивше, воспоем и прославим Тя на земли живых и рождшагося от Тебе Искупителя нашего Господа Иисуса Христа, Емуже подобает слава и держава, честь и поклонение, купно со Отцем и Святым Духом всегда, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.