Поэтический мир Иосифа Бродского

Иосиф Бродский -- один из самых молодых нобелевских лауреатов в области литературы (удостоен в 47 лет). Поэт родился и вырос в Ленинграде. Тема Ленинграда занимает значительное место в раннем творчестве поэта "Стансы", "Стансы городу", "Остановка в пустыне". Характерно начало "Стансов".

В 1972 году Бродский вынужден уехать в США, где являлся почетным профессором ряда университетов. В США один за другим выходят его поэтические сборники: "Стихи и поэмы", "Остановка в пустыне", "В Англии", "Конец прекрасной эпохи"... В последние годы жизни Иосиф Бродский все чаще выступал как англоязычный автор. Для раннего поэта характерна динамика: движение, дорога, борьба. Она оказывала очищающее воздействие на читателей. Произведения этого периода сравнительно просты по форме. Граница между ранним и зрелым Бродским приходится на 1965-1968 года. Поэтический мир его как бы застывает, начинают преобладать темы конца, тупика, темноты и одиночества, бессмысленности всякой деятельности.

В этот период темой творчества поэта становятся любовь исмерть. Однако любовной лирики в традиционном смысле у Бродского нет. Любовь оказывается чем-то хрупким, эфемерным, почти нереальным. Любовь часто видится как бы через призму смерти, сама же смерть оказывается весьма конкретна, материальна, близка.

В поэзии Бродского возрождаются философские традиции. Оригинальность философской лирики Бродского проявляется не в рассмотрении той или иной проблемы, не в высказывании той или иной мысли, а в разработке особого стиля, основанного на парадоксальном сочетании крайней рассудочности, стремлении к чуть ли не математической точности выражения с максимально напряженной образностью, в результате чего строгие логические построения становятся частью метафорической конструкции, которая является звеном логического развертывания текста. Оксюмороны, соединения противоположностей вообще характерны для зрелого Бродского. Ломая штампы и привычные сочетания, поэт создает свой неповторимый язык, который не сочетается с общепринятыми стилистическими нормами и на равных правах включает диалектизмы и канцеляризмы, архаизмы и неологизмы, даже вульгаризмы. Бродский многословен. Его стихотворения для русской поэзии непривычно длинны; если Блок считал оптимальным объемом стихотворения 12-16 строк, то у Бродского обычно стихотворения в 100-200 и более строк. Необычно длинна и фраза-- 20-30 и более строк, тянущихся из строфы в строфу. Для него важен сам факт говорения, преодолевающего пустоту и немоту, важно, даже если нет никакой надежды на ответ, даже если неизвестно, слышит ли кто-нибудь его слова.

Творчество Бродского метафизично, это микрокосмос, где уживается Бог и черт, вера и атеизм, целомудрие и цинизм. Его поэзия чрезвычайно объемна и - одновременно - разнопланова. Бродский, подобно Ахматовой и Мандельштаму, очень литературный поэт, у него много аллюзий на предшественников. Поэтический мир Бродского, по сути дела, оказывается квадратом, сторонами коего служат: отчаяние, любовь, здравый смысл и ирония.

Бродский был изначально умным поэтом, то есть поэтом, нашедшим удельный вес времени в поэтическом хозяйстве вечности. Оттого он быстро преодолел "детскую болезнь" определенной части современной ему московско-ленинградской поэзии, так называемое "шестидесятничество", основной пафос которого определяется... впрочем, Бродский отдал этому пафосу мимолетную дань, хотя бы в ранних, весьма банальных стихах о памятнике.

В 1965 год Бродский формулирует свое кредо, оставшееся в силе до конца его жизни. В стихотворении "Одной поэтессе" он писал:

Я заражен нормальным классицизмом.

А вы, мой друг, заражены сарказмом...

Бродский обнаруживает три вида поэзии:

Один певец подготавливает рапорт.

Другой рождает приглушенный ропот.

А третий знает, что он сам лишь рупор.

И он срывает все цветы родства.

Свою деятельность поэт сравнивает со строительством Вавилонской башни - башни слов, которая никогда не будет достроена. В творчестве Бродского мы находим парадоксальное соединение экспериментаторства и традиционности. Этот путь, как показала практика, не ведет к тупику, а находит своих новых приверженцев. Ранняя смерть поэта прервала его жизненный путь, а не путь его поэзии к сердцам все новых и новых поклонников.

 

30. Иронико-исторический роман Дружникова «Ангелы на кончике иглы»

От чтения огромного, почти 500-страничного романа Юрия Дружникова "Ангелы на кончике иглы" трудно оторваться. Он создавался в 1969-76 годах, некоторое время кружил в самиздате, потом был напечатан на Западе.

Дружникова относят к поколению так называемых шестидесятников, писателей, которые появились на литературной сцене на переломе 50-60 годов. В литературном отношении они дозревали во времена хрущевской оттепели. Истинному пробуждению многих из них послужило вторжение войск Варшавского договора в ехословакию. В 1977 г. Дружникова исключили из Союза писателей. Начались преследования автора. Появилась угроза быть отправленным в психиатрическую лечебницу. Его спасли протесты известных писателей, среди которых были Артур Миллер и Курт Воннегут. В конце концов власти согласились на выезд писателя из СССР. Это произошло уже в 1987 г., во время горбачевской гласности.

Эта книга вошла в канон текстов, описывающих эпоху тоталитаризма. Однако роман Дружникова ценен не только в историческом плане. Конечно, "Ангелы на кончике иглы" являются вдумчивым анализом системы коммунистического вранья. Дружников, будучи литературно одаренным и, как мало кто другой, злым портретистом системы, одновременно является поразительным наблюдателем, а также необычайно интеллигентным писателем. Автор строит свою хронику, казалось бы, традиционно. Мы наблюдаем действие, развивающееся на протяжении 78 дней, с 23 февраля до 30 апреля 1969 года. События в романе начинаются с инфаркта редактора главного (вымышленного) органа КПСС, "Трудовой правды", Игоря Ивановича Макарцева, а кончаются его возвращением на работу и театральной смертью в собственном кабинете, на глазах членов редколлегии. А в промежутке эпизоды фабулы становятся поводом для представления интригующей галереи портретов "советских людей".

Уже сам способ, которым вводятся новые персонажи, позволяет нам лучше понять авторские намерения Дружникова. Пародия на советское "человекознание" заключается в том, что появление каждого нового героя в романе предваряется либо персональной анкетой, либо биографией, либо доносом тайного сотрудника. Это как бы официальная, полицейская, государственная версия биографии, а дальше у нас есть объективное, авторское освещение истинного хода событий, отраженных в официальных бумагах. Так предварительно представленное действующее лицо подготовлено к тому, чтобы включиться в построенный в романе фабульный ход.

В сущности, мы получаем необыкновенно рельефный и одновременно хронологически обширный (судьбы некоторых персонажей касаются времен революции) обзор того, что называется коммунистическим тоталитаризмом, который так легко ускользает при описании, когда к нему прикладывают макрошкалу, перспективу великих исторических событий или идеологию. Дружников выбирает известные анекдоты, противопоставляя их как мартирологу, так и историческим обоснованиям. Анекдот правит его романным миром. А с анекдотом неразрывно связан юмор.

Страницы романа в значительной степени заполняют журналисты. Оппортунисты, старые коммунисты, озлобленные и циничные халтурщики, зарабатывающие на жизнь писанием статей и (одновременно!) речей для начальства, цензоры, осведомители, так же как и диванные оппозиционеры. Один из них, Вячеслав Ивлев, является, пожалуй, именно таким ангелом из названия. Изображенные Дружниковым реальные факты поражают и, в то же время, ужасают.

Рассказ о полном обезволивании представителей прессы заставляет внимательнее оглядеться вокруг и спросить, возможно ли на самом деле излечение кого-то, кто попал в продолжительную и многолетнюю зависимость oт партийного центра, каковой принимал за этого кого-то почти все решения, оставляя ему комфорт песьего вглядывания в облик власти и угадывания наперед ее пожеланий, а также второстепенную свободу дуть водку, нигилистичный цинизм, двоемыслие и бессильную злость. «Откуда теперь ветер дует?». А не идет ли это с "того света"? Читая Дружникова, задумываюсь и над болезнью представителей нашей прессы, в чьей среде все

еще, как кажется, функционирует механизм, описанный русским писателем.