VII.Глагол 1. СОСТАВ ГЛАГОЛЬНОГО СЛОВА И ЕГО ГРАНИЦЫ
§ 1. Пути изучения и принципыистолкования глагола в грамматической традиции
Глагол — самая сложная и самая емкая грамматическая категория русского языка. Глагол наиболее конструктивен по сравнению со всеми другими категориями частей речи. Глагольные конструкции имеют решающее влияние на именные словосочетания и предложения.
Антитеза имени и глагола как структурная особенность многих языков была осознана еще в античной философии и лингвистике. Платон, Аристотель, Аполлоний Дискол, Донат учили об имени и глаголе как о двух главных частях речи. Эта теория была воспринята русской грамматикой еще в XVIII в. На этой почве сложилось своеобразное учение о глаголе как о центральной категории языка, присвоившей себе основные формы и функции других грамматических категорий и создавшей свои особые «колонии» в области всех главных частей речи (кроме имен числительных и местоимений)*. Так, Павский, считая глагол «словом по преимуществу» и находя в нем «изображение мыслей» (в отличие от «изображения понятий», присущего именам), различал в категории глагола четыре типа слов: «а) глагол в полном виде; б) глагол в виде имени существительного — неопределенное наклонение; в) глагол в виде имени прилагательного — причастие; г) глагол в виде наречия — деепричастие» 2. С этой точки зрения открывались два грамматических пути. Прежде всего представлялось возможным выделить из глагола группу форм, наиболее далекую по своему строю от имен (личные формы: вижу, видишь и т. д.), и объявить их особым грамматическим классом. В этом случае все остальные глагольные формы отходили к другим частям речи. Они рассматривались как особая система отглагольных словообразовательных категорий. По этому пути и пошла фортунатовская школа. Она даже упразднила было понятие глагола в области морфологии. Она разбила систему форм глагола на отдельные грамматические группы, отнеся причастия и формы прошедшего времени на -л к родовым словам, признав инфинитив особым грамматическим классом. Из круга глагольных форм на первый план выступили «личные слова» (т. е. формы спряжения, изменяющиеся по лицам). Но - по естественной диалектике научного поведения — одна крайность порождает другую, ей противоположную. Упраздненный в морфологии, глагол со всей своей системой форм вида, залога, времени, наклонения и лица (включая сюда и инфинитив), со всеми своеобразиями своего управления возрождается у тех же лингвистов в синтаксисе. В конце концов, без «глагольного слова» не могли совсем обойтись и ученики Фортунатова. Сначала они допускали понятие глагола лишь в синтаксисе. Так, друг против друга — в морфологии и синтаксисе — оказались две странные картины. На одной — морфологической — в разных грамматических клетках, как разные «грамматические слова», размещались такие формы: 1) личные: читаю, -ешь, -ет, -ем, -ете, -ют; читай,-те; 2) родовые: читал; ср.: читал бы; читающий, читавший, читанный, читаемый; 3) инфинитив: читать; 4) деепричастие: читая, читавши (прочитавши). Правда, более осторожные грамматисты и тут соединяли формы: я читал — я лежал и я читал бы — я лежал бы (т. е. формы прошедшего времени и условно-сослагательного наклонения на -л) — с личными, спрягаемыми словами (читаю и т. п.) в систему спряжения одного и того
* Самый термин глагол некоторые русские грамматисты предлагали заменить каким-нибудь более понятным названием. Так, В. Ф. Андреев в статье «Знаменательные и служебные слова в русской речи» писал: «Термин глагол есть перевод латинского слова verhum (греч. то ртцда); вместо славянского слова «глагол» по-русски следовало бы употреблять речение — «слово». Речение — «глагол» (verbum) показывает, что он есть главное слово в речи или предложении, то есть как бы он преимущественно сказывает или говорит мысль предложения. Название «глагол» употребляется, очевидно, в соответствии термину сказуемое (praedicatum) (разрядка наша—В. В.). По нашему мнению, термин «глагол» неудачен, и его лучше бы заменить... более подходящим термином... «имя действия» или «имя действенное»...» '
же слова. На другой картине, отнесенной к синтаксису, выступала — под названием «глагольного слова» — такая многочисленная, но грамматически объединенная группа форм: читаю, читай, я читал, я читал бы, читать, читая, читающий, читавший, ср.: читаемый, читанный. «Можно было бы,— пишет А. М. Пешковский, — назвать эту группу «глагольным словом», но есть опасность, что в нее прокрадутся тогда и такие «глагольные» слова, как облезлый, четкий, спешный, спешка, писание, битва и т. д.»3. Объединялись ли этими грамматистами под термином «глагол», или «глагольное слово», только одни глагольные формы или сюда же относились и все отглагольные образования (типа учитель, ученье, чтение, читатель, читаемость и т. п.) — от этого дело не менялось. И в том и в другом случае под любым глаголом (или «глагольным словом») понималась группа родственных слов, а не одно слово, взятое в совокупности его форм. Впрочем, в последнее время все представители фортунатовской школы постепенно вернулись к признанию глагола самостоятельной грамматической категорией. Глаголу были возвращены все права и в морфологии4. Оказалось, что другой путь изучения русского глагола шире и надежнее.
Этот второй путь был намечен еще Ломоносовым, Востоковым, Буслаевым, К. С. Аксаковым и проторен А. А. Потебней. А. А. Потебня, опираясь на взгляды В. Гумбольдта и Штейнталя, создал своеобразную философию глагольности, являющуюся опорой его учения об исторической эволюции основных категорий языка и мышления. Глагол, по Потебне, — это высшая, наиболее отвлеченная, наиболее конструктивная и прогрессирующая категория языка. С организацией глагола был связан переход от древнего именного строя предложения к глагольному. В своей эволюции глагол все более и более развивает энергию отвлеченности. Обозначая действие, процесс, он выделяется из синкретизма первобытного слова уже после имени существительного и прилагательного и, пройдя через стадию причастий и инфинитива, формы, промежуточной между именем существительным и глаголом, обрастает категориями лица, вида, времени, наклонения и залога. Дальнейшая история глагола — история вытеснения им имен с основных грамматических позиции, история оглаголивания других категорий, история роста глагольных типов предложения за счет номинативных, именных. Категория действия, процесса, силы, энергии все более ограничивает сферу именных категорий. Она содействует логической концентрации речи, устраняя раздробленность элементов предложения. Ведь именное предложение в эпоху господства имени, в эпоху господства категории существительности, субстанциальности было лишено надлежащей связности и единства. Таким образом, по Потебне, процесс усиления глагола, роста его грамматического влияния сопровождается распространением глагольной энергии на те группы слов, которые прежде примыкали к имени существительному как антиподу и антагонисту глагола (ср. историю кратких форм имени прилагательного).
Теория Потебни, утверждавшая главенство глагола в системе частей речи, видела в развитии языка процесс непрерывного оглаголивания. Эта теория в применении к русскому языку была принята Овсянико-Куликовским, поддерживалась проф. Пеш-ковским5 и в той или иной форме оказала громадное влияние и на современную грамматическую традицию и на ходячие стилистические оценки и приемы синтаксического и лексико-морфологического анализа*.
Между тем эта теория, особенно в ее одностороннем развитии, противоречит самым простым и очевидным фактам современного русского языка**. Прежде всего
• Отсюда даже несколько сенсационные названия отдельных статей, вроде статьи Г. В. Винокура «Глагол или имя?»;6 ср. его же статью «О некоторых явлениях словообразования в русской технической терминологии»7.
•• Очень показателен протест А. А. Шахматова против грамматического «дифирамба глаголу». Шахматов «не обнаружил ни малейшей склонности к столь распространенному взгляду на глагол как на существенный признак предложения. Точно так же не признавал он усмотренного Овсянико-Куликовским «оглаголения» и в главном члене безглагольного односоставного предложения. Ссылаясь на работу Meillet, он считал именные предложения унаследованными из индоевропейского праязыка. Во всех современных синтаксических системах — у Потебни, Фортунатова, Пешковского, Дельбрюка, Пауля и Вундта — он слышал незаслуженный «дифирамб глаголу»8; ср. также вводную статью С. И. Бернштейна «А. А. Шахматов как исследователь русского литературного языка» к четвертому изданию «Очерка современного русского литературного языка» акад. А. А. Шахматова.
бросается в глаза не только глубокое взаимодействие между категориями имени и глагола, но и широкое развитие отыменных форм в самой системе русского глагола. Кроме заимствованных слов на -изировать, -ировать, -овать, кроме разряда глаголов с суффиксом моментальности -ну-(-ану-) и производных видовых форм на -ывать, ■ивать, кроме отглагольных приставочных образований (лить — залить, налить, влить, вылить, долить, полить, пролить, перелить, слить, облить, разлить), все остальные глагольные группы живут и пополняются преимущественно отыменными образованиями (сапожничать, бездельничать, белить, седеть, горевать и т. п.). Именные основы все шире и шире вливаются в область глагола и производят в ней резкие изменения. Их влияние отчасти сказалось на вытеснении и резком сокращении форм так называемого «многократного» вида, а также вообще на ослаблении значений и оттенков кратности. В непереходных отыменных глаголах суживается сфера употребления приставок (например, светлеть только с приставкой по-: посветлеть; краснеть — покраснеть и раскраснеться; хорошеть — похорошеть; свирепеть — освирепеть и рассвирепеть и т. п.) и ограничивается разнообразие видовых оттенков. Причастия настоящего времени действительного залога и страдательные причастия при наличии благоприятных условий все более и более освобождаются от элементов глагольности и развивают качественные значения (ср.: растерянный вид, убитая физиономия, истасканное лицо, недосягаемая высота, раздражающее впечатление и т. п.). Страдательные формы спряжения, сложившиеся на основе нечленных причастий (типа накрыт, был накрыт, будет сказано), все сильнее вовлекаются в категорию состояния и теряют залоговый оттенок пассивности. Они становятся выражением безобъектного состояния. Залоговые значения страдательности в них поддерживаются аналитически — присоединением формы творительного падежа для обозначения производителя или орудия действия (ср., например: взволнован, угнетен, забит и т. п.), а также — соотносительностью с активными, действительными оборотами. Рост качественных значений в страдательных формах причастий несомненен. Семантико-грамматический параллелизм их с активными глагольными оборотами все более и более нарушается. Во всем своем объеме эта картина взаимодействия глагола с другими категориями может раскрыться только после анализа всех грамматических форм глагола. Ясно лишь одно, что борьба разных грамматических классов в современном русском языке вовсе не отражает абсолютного перевеса глагола. Учение о первенстве глагола среди знаменательных частей речи покоится на убеждении, что предикативность — основной признак предложения и что предикативность является синонимом глагольности. Между тем вопрос о предикативности как синтаксической категории — вопрос спорный и еще недостаточно разъясненный9. Вопрос о структуре глагольного слова необходимо разрешать не руководствуясь предвзятыми идеалистическими теориями (как По-тебня) и не увлекаясь логической прямолинейностью классификационной схемы, механически кромсающей живую ткань языка (как ученики Фортунатова).