То же самое относится и к той пользе, которую получает от перцептивного материала учащийся. Я помню, как был недавно 2 страница

«Теперь также прибавим к ремню 1 метр. Должно получиться какое-то расстояние. Какое расстояние получится?» Вначале у меня появляется пред­ставление об огромном земном шаре. Я его охватил — нет, это слишком близко... Я его удаляю... Я его превращаю в глобус, но без подставки... Это тоже не годится. Он сходен с яблоком... Тогда помещение, где мы были, про­пало, и я увидел огромный шар далеко — в нескольких километрах. Ремень я заменяю стальным обручем — задача трудная — охватить его надо точно. Потом я прибавляю метр и вижу, как отскакивает пространство. Какое прост­ранство? Мне нужно сообразить, понять, чтобы превратить его в размеры, ко­торые приняты у людей ...Я у дверей вижу ящик, я превращаю его в форму шара, ящик обтягиваю ремнем. Теперь я прибавляю метр точно по углам. ...Затем я беру точный размер метра, разрезаю его на 4 части, каждая часть 25 см — для каждого ремешка получается излишек — длина каждой сторо­ны ящика и 1/4 часть ...Ну вот, безразлично, какой бы величины ящик не был: если каждая сторона 100 км, я прибавляю 25 см ...Какая ни будет длина каждой стороны ящика — все равно прибавится 25 см. Получается 4 сторо­ны — и каждая сторона имеет прибавку в 25 см... Я отодвигаю ремень вдоль стороны — и получается с каждой стороны по 12,5 см, ремень везде отстает от ящика на 12,5 см. Пусть ящик огромный, каждая сторона имеет миллион сантиметров — все равно, если прибавить 1 метр — каждая сторона имеет 25 см... Теперь ящик превращается в нормальный. Мне нужно только снять углы и превратить его в круглую форму... И получилось опять то же самое... Вот как я решал эту задачу» (опыт от 12/111 1937 г.).

Читатель простит автора за слишком длинную выдержку; у автора есть одно оправдание: выдержка показывает, какие «умо­зрительные» методы применяет Ш. и как эти методы приводят его к решению задачи совсем иными путями, чем те, которые приме­няет человек, оперирующий «расчетами и карандашом».

Мы видели, какую мощную опору представляет собой образ­ное мышление, позволяющее проделывать в уме все манипуляции, которые каждый из нас может проделывать с вещами. Однако не таит ли образное, и еще больше — синестезическое мышление и опасностей? Не создает ли оно препятствий для правильного выполнения основных познавательных операций? Обратимся к этому.

" Ш. читает отрывок из текста. Каждое слово рождает у него образ. «Другие думают — а я ведь вижу!.. Начинается фраза — проявляются образы. Дальше — новые образы. И еще, и еще...».

Мы "говорили уже о том, что если отрывок читается быстро — один образ набегает на другой, образы толпятся, сгруживаются, то как разобраться в этом хаосе образов?!

А если отрывок читается медленно? И тут свои трудности.

«...Мне дают фразу: «Н. стоял, прислонившись спиной к дереву...» Я вижу человека, одетого в темно-синий костюм, молодого, худощавого. Н. ведь такое изящное имя... Он стоит у большой липы, и кругом трава, лес... «Н. внима­тельно рассматривает витрину магазина»... Вот тебе и на! Значит, это не лес и не сад, значит, он стоит на улице, — и все надо с самого начала пере­давать!..»

Усвоение смысла отрывка, получение информации, которое у нас всегда представляет собой процесс выделения существенного и отвлечения от несущественного и протекает свернуто, — начи­нает представлять здесь мучительный процесс борьбы с всплыва­ющими образами. Значит, образы могут быть не помощью, а пре­пятствием в познании — они уводят в сторону, мешают выделить существенное, они толпятся, обрастают новыми образами, а «потом оказывается, что эти образы идут не туда, куда ведет текст, и все надо переделывать снова. Какую же сизифову работу начи­нает представлять собой чтение, казалось бы, простого отрывка, даже простой фразы... И никогда не остается уверенности, что эти яркие чувственные образы помогут разобраться в смысле, может быть, они отведут от него?.. »

Трудности яркого образного мышления не кончаются, однако, на этом. Впереди подстерегают еще более опасные рифы, на этот раз рождаемые самой природой языка.

Синонимы... омонимы... метафоры... Мы знаем, какое место они занимают в языке, и как легко обычный ум справляется с этими трудностями... Ведь мы можем совсем не замечать, когда одна и та же вещь называется разными словами — мы даже на­ходим известную прелесть в том, что дитя может быть названо ре­бенком, врач — доктором или медиком, переполох — суматохой, а врун — лгуном. Разве для нас представляет какую-нибудь труд­ность, когда один раз мы читаем, что у ворот дома остановился экипаж, а в другой раз с той же легкостью слышим, что «экипаж корабля доблестно проявил себя в десятибалльном шторме». Раз­ве «опуститься по лестнице» затрудняет нас в понимании разговора, где про кого-то говорят, что он морально «опустился»? И, наконец, разве мешает нам то, что «ручка» может одновремен­но быть и ручкой ребенка, и ручкой двери, и ручкой, которой мы пишем, и бог знает чем еще?..

Обычное применение слов, при котором отвлечение и обобще­ние играют ведущую роль, — часто даже не замечает этих труд­ностей или проходит мимо них без всякой задержки: некоторые лингвисты думают даже, что весь язык состоит из одних сплош­ных метафор и метонимий, разве это мешает нашему мышлению? Совершенно иное мы наблюдаем в образном и синестезическом мышлении Ш....

Особенные трудности он испытывает в поэзии... Вряд ли что-нибудь было труднее для Ш. чём читать стихи и видеть за ними смысл. Многие считают, что поэзия требует своего наглядного мыш­ления. Вряд ли с этим можно согласиться, если вдуматься в это глубже. Поэзия рождает не представления, а смыслы; за образами в ней кроется внутреннее значение, подтекст; нужно абстрагироваться от наглядного образа, чтобы понять ее переносное зна­чение, иначе она не была бы поэзией...

А что же с тем, чего представить нельзя? Что же с отвлечен­ными понятиями, которые обозначают сложные отношения, с абстрактными понятиями, которые человечество вырабатывало тыся­челетиями? Они существуют, мы усваиваем их, но видеть их нель­зя. А ведь «я понимаю только то, что я вижу». Сколько раз Ш. го­ворил нам об этом...

И тут начинается новый круг трудностей, новая волна муче­ний, новый ряд попыток совместить несовместимое.

«Бесконечность» — это всегда так было... а что было до этого? А после — что будет? Нет, этого увидеть нельзя...

«Чтобы глубоко понять смысл, надо увидеть его... Ну вот слово «ничто».

Я прочел «ничто»... Очень глубоко... Я представил себе, что лучше назвать ничем что-то... Я вижу «ничто» — это то-то... Для меня, чтобы понять глубокий смысл, я в этот момент должен увидеть... Я обращаюсь к жене и спрашиваю:

«Что такое «ничто?» — Это нет ничего... А у меня по-другому..» Я видел это «ничто» и чувствовал, что она не то думает...»

Как странны и вместе с тем как знакомы эти переживания! Они неизбежны у каждого подростка, который привык мыслить наглядными образами, но который вступает в мир отвлеченных понятий и должен усвоить, что такое «ничто», когда всегда что-то есть... Что такое «вечность» и что было до нее? А что будет после?.. И «бесконечность». А что же после бесконечности?.. Эти понятия есть, им учат в школе, а как представить их?! И если их нельзя представить, что же это такое?

Проклятые вопросы, которые вытекают из несовместимости наглядных представлений и отвлеченных понятий, обступают подростка, озадачивают его, рождают потребность биться над тем, чтобы понять то, что так противоречиво. Однако у подростка они быстро отступают. Конкретное мышление меняется отвлеченным, роль наглядных образов отходит на задний план и замещается ролью условных словесных значений, мышление становится вербально-логическим, наглядные представления остаются где-то на периферии, лучше не трогать их, когда дело заходит об отвлечен­ных понятиях.

У Ш. этот процесс не может пройти так быстро, оставляя за собой лишь память о былых мучениях. Он не может понять, если он не видит, и он пытается видеть «ничто», найти образ «беско­нечности»... Мучительные попытки остаются, и на всю жизнь он сохраняет интеллектуальные конфликты подростка, оказываясь так и не в состоянии переступить через «проклятый» порог.

Нет, наглядно-образное, синестезическое мышление этого человека имело не только вершины, но и низины, с ним была связана не только сила, но и слабость, — и какие усилия он должен был делать, чтобы преодолеть эту слабость?


Э. Блейлер АУТИСТИЧЕСКОЕ МЫШЛЕНИЕ

Блейлер (Bleuler) Эйген (30 апреля 1857—15 июля 1939) — швейцарский психиатр и патопсихолог, один из основателей глубинной психологии, профессор психиатрии и директор психиатрической клиники в Цюрих­ском университете (1898—1927). Широко известен исследованиями шизофрении (термин «шизофрения» впервые введен Блейлером), а так­же изучением роли аффективных процессов в психике человека. В ранних работах пытался сочетать концепцию 3. Фрейда со взгляда­ми В. Вундта. Не разделяя учение. Фрейда в целом, Блейлер был ини­циатором применения психоаналити­ческих методов в клинике, в частности, впервые (совместно с К. Г. Юнгом) использовал в пато­психологии ассоциативный экспери­мент. С 1909 по 1913 г. был вместе с Фрейдом издателем первого пси­хоаналитического журнала «Jahrbuch fur psychoanalyt. and psycho-pathol. Forschung.». В этом журнале в 1912 г. была опубликована его ра­бота «Аутистическое мышление», со­кращенный вариант которой приво­дится в хрестоматии (печатается по русскому переводу — Одесса, 1926). Сочинения: Руководство по пси­хиатрии. Берлин, 1920; Dementia ргаесох oder Gruppe der Schirophre-nien. Lpz.,— W., 1911.

 

Одним из важнейших симптомов некоторых психических заболеваний является преобладание внутренней жизни, сопровождающееся активным уходом из внешнего мира. Более "тяжёлые" случаи полностью сводятся к грезам, в которых проходит как бы вся жизнь больных; в более легких случаях мы находим те же самые явления в меньшей степени. Этот симптом я назвал аутизмом. (В довольно большой части аутизм покрывается понятием Юнга «интроверсия» это понятие обозначает обращение внутрь либидо, которое в нормаль­ных случаях должно искать объекты в реальном мире; однако аутистические стремления могут направляться и на внешний мир, таковы, например, случаи, когда шизофреник-реформатор хочет перестроить общество или когда маленькая девочка превращает в своей фантазии кусок дерева в ребенка.)

Шизофренический мир сновидений наяву имеет свою форму мышления. Я сказал бы, свои особые законы мышления, которые до настоящего времени еще недостаточно изучены. Мы наблюдаем действия этих механизмов, кроме того, и в обычном сновидении, возникающем в состоянии сна, в грезах наяву как у истеричных, так и у здоровых людей, в мифологии, в народных суевериях и в других случаях, где мышление отклоняется от реального мира. Пациентка Б. С. в работе Юнга о раннем слабоумии является Швейцарией, она также — Ивиков журавль; она — владелица все­го мира и, семиэтажной фабрики банковых ассигнаций; она так­же — двойной политехникум и заместительница Сократа.

Все это кажется, на первый взгляд, полной бессмыслицей, и, действительно, является бессмыслицей с точки зрения логики. Но если мы присмотримся внимательнее, то мы найдем понятные связи: мысли, по существу, подчиняются аффективным потребностям, желаниям, а иногда и опасениями; пациентка является Ивиковым журавлём, потому что она хочет освободиться от чув­ства виновности и порочности; она Швейцария — потому что она должна быть свободна.

Бредовые идеи представляют собой не случайное нагромождение мыслей, не беспорядочный «бредовый хаос», как это может показаться при поверхностном рассмотрении, напротив того, в каждом отдельном случае они являются выражением одного или нескольких определенных комплексов, которые находят в них свое осуществление или которые пытаются с их помощью преодолеть противоречия окружающей обстановки.

Аутистическое мышление тенденциозно. Цель достигается благодаря тому, что для ассоциаций, соответствующих стремлению, прокладывается путь, ассоциации же, противоречащие стремлению, тормозятся, т.е. благодаря механизму, зависящему, как нам известно, от влияния аффектов. Между аутистическим и обычным мышлением не существует резкой границы, так как в последнее мышление очень легко проникают аутистические, т. е. аффектив­ные элементы.

Аутистическое мышление управляется двумя принципами, ко­торые при отрицательных аффектах противоречат друг другу, при положительных же аффектах совпадают в своем действии.

1 Каждый аффект стремится удержаться. Он прокладывает пути для соответствующих ему представлений, придает им преу­величенную логическую ценность, и он же тормозит появление противоречащих представлений и лишает их свойственного им значения.

2 Мы устроены таким образом, что мы стремимся получить и сохранить приятное, а следовательно, и окрашенные удоволь­ствием представления, неприятного же мы избегаем. Поэтому представления, сопровождающиеся неудовольствием, встречают подобно внешним неприятным переживаниям защитную силу.

Когда аутистическое мышление старается вызывать представления, соответствующие внутренней тенденции, мгновенному наст­роению или каким-либо стремлениям, то ему нет нужды считать­ся с действительностью; для этих процессов безразлично, действи­тельно ли что-нибудь существует, возможно ли оно, мыслимо ли оно; они имеют отношение к реальности лишь постольку, поскольку она доставляла, или продолжает еще доставлять им материал представлений, с которыми связаны аутистические механизмы или с которыми он оперируют. Таким образом, аутистическое мышление может давать выражение всевозможным тенденциям и влечениям, которые скрыты в человеке. Так как логика, репродуцирующая реальные соотношения, не является для него руководящим началом, то самые различные желания могут существовать наряду друг с другом и получать даже выражение в одних и тех же аутистических мыслях: отвергаются ли они сознанием или нет. В реалистическом мышлении, в нашей жизни и в наших поступках большое число влечений и желаний игнорируется, подавляется в пользу того, что является субъективно важным; многие из этих желаний едва ли доходят до нашего сознания.

В aутизмe все это может получить свое выражение. Самые противоположные желания могут существовать наряду^ др_уг с другом и получать даже выражение в одних и тех же аутистичтстсих мыслях: быть опять ребенком, чтобы простодушно на­слаждаться жизнью, и 6ыть в то же время зрелым человеком, желания которого направлены на большую работоспособность, на важное положение в свете; жить бесконечно долго и заменить одновременно это жалкое существование нирваной; обладать любимой женщиной и сохранить вместе с тем для себя свободу действий; быть гетеросексуальным и в то же самое время гомосексу­альным и т.д.

Поэтому нас не должно удивлять, что аутизм пользуется пер­вым попавшимся материалом мыслей, даже ошибочным, что он постоянно оперирует с недостаточно продуманными понятиями и ставит на место одного понятия другое, имеющее при объективном рассмотрении лишь второстепенные общие компоненты с первым, так что идеи выражаются в самых рискованных символах. Эти символы часто не распознаются и понимаются в их собственном значении. Любовь символизируется согласно общеизвестной аналогии с огнем, что воспринимается шизофреником как нечто реальное и превращается у него в галлюцинации сжигания. Поразительно также, насколько аутизм может игнорировать временные соотношения. Он перемешивает бесцеремонно настоящее, прошедшее и будущее. В нем живут еще стремления, ликвидированные для сознания десятки лет тому назад; воспоминания, которые давно уже стали недоступны реалистическому мышлению, используются им как недавние, может быть, им даже отдается предпочтение, так как они меньше наталкиваются на противоре­чие с актуальностью.

Разумеется, аутизм отнюдь не пренебрегает понятиями и связями, которые даны опытом, но он пользуется ими лишь постольку, поскольку они не противоречат его цели, т. е. изображению неосуществленных желаний как осуществленных; то, что ему не подходит, он игнорирует или отбрасывает (умерший возлюбленный представляется таким, каким он был в действительности, но то; что он умер, не находит себе выражения в аутистическом представлении). Напротив того, аутистические механизмы оказывают влияние даже на наш инстинкт самосохранения; цели наших дей­ствий определяются антиципированным удовольствием и неудовольствием или, что то же самое, окрашиванием целевых представлений в удовольствие и неудовольствие.

Соответственно той почве, на которой вырастает аутистическое мышление, мы находим две разновидности его, касающиеся сте­пени ухода из реальности, которые хотя и нередко отличаются друг от друга, но в типической своей форме все же обнаруживают довольно большие отличия. Существенная разница заключается в том, что в одном случае могут диссоциироваться и затем воссоз­даваться в произвольной форме даже прочно установленные по­нятия, в другом случае этого не происходит. Аутизм нормального бодрствующего человека связан с действительностью и опери­рует почти исключительно с нормально образованными и прочно установленными понятиями. Сновидение в состоянии сна и выраженный аутизм при шизофрении используют и создают понятия, которые составлены из |каких угодно особенностей и могут как угодно видоизменяться. В силу этого обстоятельства сон и шизофрения могут создать абсолютную бессмыслицу, в то время как прочие аутистические продукции легко доступны пониманию всякого нормального человека.

Существуют степени аутистичекого мышления и переходы к реалистическому мышлению, однако в том лишь смысле, что, в ходе мыслей аутистические и реалистические понятия и ассоциации могут встречаться в количественно-различных отношениях. Исключительно аутистического мышления в области чистых понятий, которые были бы заново созданы аутистическим путем и ниг­де не были бы связаны между собой, согласно логическим зако­нам, разумеется, не существует.

Аутистическое мышление во многих отношениях противоположно реалистическому.

Реалистическое мышление представительствует действитель­ность; аутистическое мышление представляет себе то, что соответствует аффекту. Целью реалистических функций является создание правильного познания окружающего мира нахождение истины. Аутистиеские функции стремятся вызвать представления, окрашенные аффектом (в большинстве случаев аффектом удовольствия) и вытеснить представления, окрашенные противоположным аффектом. Реалистические механизмы регулируют наше отношение к внешнему миру; они служат для сохранения жизни, для добывания пищи, для нападения и защиты; аутистические механизмы создают непосредственно удовольствие, вызывая окрашенные удовольствием представления, и не допускают неудовольствия, преграждая доступ представлениям, связанным с неудо­вольствием. Таким образом, существует аутистическое и реалистическое удовлетворение своих потребностей. Тот, кто удовлетворяется аутистическим путем, имеет меньше оснований или вовсе не имеет оснований к тому, чтобы действовать.

Противоположность обеих функций получает особенно ясное выражение в том, что они в известной степени тормозят друг друга. Если логическое мышление каким-нибудь образом ослаб­лено, то аутистическое мышление получает относительный или абсолютный перевес. Мы можем подразделить эти случаи на че­тыре группы:

1) у ребенка отсутствует опыт, необходимый для овладения логическими формами мышления и для познания возмож­ностей, лежащих во внешнем мире. Если у ребенка появляется фантазия, то она легко получает перевес в смысле аутизма;

2) в вопросах, которые вообще недоступны или не совсем, доступны нашему познанию и нашей логике, или там, где эффективность сама по себе получает решающее значение, логика должна соответственно с этим отступить на задний план — в вопросах, касающихся мировоззрения, религии, любви;

3) в тех случаях, где чувства получают в силу каких-либо причин обычно не свойственное им значение, логика отступает в связи с этим на задний план, например, при сильных аффектах.

4) там, где ассоциативная связь ослаблена, ассоциации теря­ют, разумеется, свое значение: в сновидении здорового че­ловека и при шизофрении.

Совершенно особое отношение к ayтизмy имеет сексуальное влечение. Есть невротики, для которых физический и психический аутоэротизм является заменой нормального сексуального удовлетворения и среди них есть даже такие, которые находят собственно удовлетворение только в аутоэротизме. Все другие влече­ния и комплексы не могут быть в действительности удовлетворены аутистическим путем.

У Фрейда аутистическое мышление стоит в таком близком отношении к бессознательному, что для неопытного человека оба эти понятия легко сливаются друг с другом. Однако, если понимать вместе со мной под бессознательным всю ту деятельность, которая во всех отношениях равнозначна обычной психической деятельности, за исключением того лишь, что она не осознается, тогда нужно строго подразделить оба эти понятия. Аутистическое мышление может в принципе столь же сознательным, как и бессознательным. Бессмысленные высказывания шизофреников и грезы являются проявлением сознательного аутистического мышления. Однако в симптомообразовании неврозов и во многих ши­зофренических процессах аутистическая работа может быть совершенно бессознательной.

Аутистическое мышление отнюдь не всегда полностью достигает своей цели. Оно часто заключает в себе свон противоречия. Некоторые из наших представлений, и те именно, которые окра­шены сильными эмоциями, т. е. представления, которые в большинстве случаев побуждают нас к аутистическому мышлению, амбивалентны. Жена, которая не любит своего мужа или даже ненавидит его, питает все же к нему положительные чувства, потому, например, что он является отцом ее детей. Вполне понят­но, я сказал бы, даже простительно, если у жены, встречающей со стороны мужа одно лишь грубое отношение, возникает иногда желание, чтобы муж больше не существовал, и само собой понятно, что ее аутистические функции когда-нибудь изображают ей более или менее сознательно в бодрственном состоянии или в сновидении это желание осуществленным с ее помощью или без нее. Такие процессы приводят человека к чувству неудовольствия, к угрызениям совести, происхождения которых человек совершен­но не знает. В то время как в реалистическом мышлении человек упрекает себя и раскаивается в совершенной несправедливости, аутистичёскоё мышление порождает те же самые муки в связи с несправедливостью, которую человек лишь представил себе; и эти страдания, в которых человек «уверил» себя, часто являются тем более тяжелыми, что логика не может прийти им на помощь.

Само собой разумеется, что аутизм, который изображает наши желания осуществленными, должен приводить также к конфлик­там с окружающей средой. Можно игнорировать действитель­ность, но она всегда дает снова знать о себе. При патологических условиях характер объективных препятствий должен быть видо­изменен с помощью аутистического мышления, если только они не могут быть совершенно игнорированы. В то время как аутизм приводит вследствие осуществления желаний прежде всего к экспансивному бреду, восприятие препятствий должно порождать бред преследования. Отсюда в этих случаях цель аутизма заклю­чается в том, чтобы создать болезнь. Болезнь должна позволить пациенту избежать предъявленных реальностью требований, ко­торые слишком тягостны для него.

Так как реалистическое мышление нарушается под влиянием болезни гораздо легче, нежели аутистическое мышление, которое выдвигается вследствие болезненного процесса на ленивый план, то французские психологи во главе с Жане предполагают, что ре­альная функция является наиболее высокой, наиболее сложной.

Однако ясную позицию занимает в этом отношении только Фрейд. Он прямо говорит, что в ходе развития его механизмы удовольствия являются первичными. Он может представить себе такой случай, что грудной ребенок, реальные потребности которо­го полностью удовлетворяются матерью без его помощи, и разви­вающийся в яйце цыпленок, отделенный скорлупой от внешнего мира, живут еще аутистической жизнью. Я не вижу галлюцина­торного удовлетворения у младенца, я вижу удовлетворение лишь после действительного приема пищи, и я должен констатировать, что цыпленок в яйце пробивает себе дорогу не с помощью представлений, а с помощью физически и химически воспринимаемой пищи. Я нигде не могу найти жизнеспособное существо или даже представить себе такое существо, которое не реагировало бы в первую очередь на действительность.

Однако это противоречие легко разрешимо: аутистическая функция не является столь примитивной, как простые формы ре­альной функции, но в некотором смысле она более примитивна, чем высшие формы последней в том виде, в каком они развиты у человека. Низшие животные обладают лишь реальной функцией, нет такого существа, которое мыслило бы исключительно аутистически. Начиная с определенной ступени развития, к реалистиче­ской функции присоединяется аутистическая и с этих пор развивается вместе с ней.

Мы можем отметить в филогенетическом развитии некоторые этапы, хотя они, само собой разумеется, не имеют резких границ, отделяющих их друг от друга.

I. Постигание простой внешней ситуации и последующее дей­ствие: схватывание пищи, бегство от врага, нападение и т. п. Следовательно, речь идет здесь ни о чем другом, кроме как о рефлексах, которые могут доходить до определенной дифференцировашшсти и сложности. Они сопровождаются чувством удоволь­ствия и неудовольствия, но во всяком случае аффективность не играет здесь никакой особенной роли.

II. Создаются картины воспоминания, которые используются при позднейших функциях, но только в]результате внешних раздражений, при выполнении реалистических функций. В данном случае разнообразным аффектам, связанным с воспоминанием, дана уже возможность оказывать определенное влияние на выбор энграммы, которая должна быть экфорирована. Муравей выберет путь, который приведет его к добыче, не потому, конечно, что он «мыслит», что там будет чем поживиться, а потому, что соответствующий ряд энграмм заключает в себе положительно окрашен­ные чувства.

III. Постепенно создаются все более сложные и более точные понятия, которые используются более независимо от внешних влияний.

IV. Понятия комбинируются вне стимулирующего действия внешнего мира соответственно накопленному опыту в логические функции, в выводы, распространяющиеся с уже пережитого нa еще неизвестное, с прошедшего на будущее; становится возмож­ной не только оценка различных случайностей, не только свобода действия, но и связное мышление, состоящее исключительно из картин, воспоминания, без связи со случайными раздражениями органов чувств и с потребностями.

Лишь здесь может присоединиться аутистическая функция. Лишь здесь могут существовать представления, которые связаны интенсивным чувством удовольствия, которые создают желания, удовлетворяются их фантастическим осуществлением и преобразовывают внешний мир в представлении человека благодаря тому, что он не мыслит себе (отщепляет) неприятное, лежащее во внешнем мире, присоединяя к своему представлению, о последнем приятное, изобретенное им самим. Следовательно, ирреальная функция не может быть примитивнее, чем зачатки реального мышле­ния, она должна развиваться параллельно с последним. Чем более сложными и более дифференцированными становятся образование понятий и логическое мышление, тем более точным становится, с одной стороны, их приспособление к реальности и тем большей становится возможность освобождения от влияния эффективно­сти, зато, с другой стороны, в такой же мере повышается воз­можность влияния эмоционально окрашенных энграмм из прош­лого и эмоциональных представлений, относящихся к будущему. С развитием разница между обоими видами мышления становится вce более резкой, последние становятся: в конце концов прямо противоположными друг другу, что может привести к все более и более тяжелым конфликтам; и если обе крайности не сохраняют в индивидууме приблизительного равновесия, то возникает, с одной стороны, тип мечтателя, который занят исключительно фантасти­ческими комбинациями, который не считается с действитель­ностью и не проявляет активности, и, с другой стороны, тип трезвого реального человека, который в силу ясного реального мыш­ления живет только данным моментом, не загадывая вперед.

Однако, несмотря на этот параллелизм в филогенетическом развитии, реалистическое мышление оказывается по многим основаниям более развитым, и при общем нарушении психики реальная функция поражается обычно гораздо сильнее.

Реалистическое мышление работает не с одной только при­рожденной способностью («интеллект»), но и с помощью функ­ций, которые могут быть приобретены путем опыта и упражнения индивида. Как показывает опыт, такие функции могут быть го­раздо легче нарушены, нежели те, которые заложены в организ­ме.

Совершенно иначе обстоит дело с механизмами, которыми пользуется аутизм. Они являются прирожденными. Аффекты, стремления оказывают с самого начала на нашу душевную жизнь такое же воздействие, какое управляет и аутистическим мышлени­ем; они прокладывают мыслям путь и тормозят их соответственно своему собственному направлению и совершают без размышления выбор между различными возможностями реакций.

Прирожденный характер аутистических форм мышления обнаруживается особенно четко в символике. Последняя отличается повсюду невероятным однообразием, от человека к человеку, из века в век, от сновидения вплоть до душевной болезни и до мифологии. В основе многих сказаний лежит ограниченное число мотивов. Одни и те же немногие комплексы всегда дают повод к символике, и средства для выражения их точно так же одинаковы. Птица, корабль, ящичек, который приносит детей и доставляет умирающих в первоначальное таинственное место, злая мать (мачеха) и т.д. всегда повторяются и повсюду обозначают одно и тоже. Представление о круговороте жизни, в силу которого старые люди, уменьшаясь или не уменьшаясь в своем объеме, снова попадают в чрево матери, встречается еще и в настоящее время в самостоятельно выработанном мировоззрении 2—4-летнего ребенка; это же самое представление встречается и в мифах и сказаниях, созданных тысячи лет тому назад. Символы, известные нам из очень древних религий, мы вновь находим в бредовых образованиях наших шизофреников. Разумеется, в данном случае было бы неправильно говорить о прирожденных идеях, однако каждый, интересовавшийся этим вопросом не может отделаться от подоб­ного представления, и во всяком случае в аутистической символике существует прирожденное всем людям направление идей. Важно так же то обстоятельство, что для реалистической функции существует один только правильный результат, в то время, как аутизм «располагает неограниченными возможностями» (Юнг) и может достигать своей цели самыми различными способами. Разумеется, правильная комбинация является более высоким достижением, чем та, которая соответствует одному лишь желанию. Последнюю можно сравнить со стрельбой, при которой должен раздаваться лишь треск от выстрела; первая же стремится попаасть в определенную цель, и только в эту цель.