ЭЛЕКТРОМИОГРАФИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ВНУТРЕННЕЙ РЕЧИ 3 страница

Опыт с Нуэвой был поставлен через три дня по ее прибытии (11.III 1914). Она не бывала еще в обществе других животных, но сидела изолированно в своей клетке. Ей дают в клетку палочку. Она скребет ею некоторое время по полу, сгребает таким образом в одну кучу кожуру бананов и потом роняет палку без внимания, приблизительно в 3/4 м от решетки. 10 мин спустя снаружи, на пол, дальше чем может достать рука, кладутся фрукты; животное безуспешно старается схватить их и сейчас же начинает горевать с характерной для шимпанзе манерой. Она выпячивает на не­сколько сантиметров обе губы, особенно нижнюю, издает, глядя на наблюдателя умоляющими глазами и протягивая к нему руку, плачущие звуки и, наконец, отчаявшись, бросается на спину — очень выразительное поведение, которое можно наблюдать, вообще, в случаях большого горя. Так проходит в просьбах и жалобах несколько времени, пока — примерно через 7 мин после по­явления цели — животное не замолкает при взгляде по направ­лению к палке, схватывает ее, выводит наружу и несколько неловко, но все же успешно притягивает ею цель.

При повторении опыта через час проходит гораздо меньше вре­мени до того, как животное схватывает палку, равным образом теперь она употребляет ее уже с большей ловкостью; в третий раз палка используется немедленно и с этих пор всегда так; ловкость достигает своего максимума уже после немногих повторений.

Шимпанзе, который однажды в подобной ситуации начал при­менять палку, не останется беспомощным, если налицо не окажется палки или если находящаяся налицо палка скроется от внимания.

Нуэва (13.III) два дня спустя была лишена перед опытом пал­ки, с которой она в этот промежуток охотно играла. Когда снару­жи кладут цель, она пробует тряпками, лежавшими в клетке, со­ломинками и, наконец, жестяной чашкой для воды, которая стоит перед решеткой, подтащить или пригнать к себе цель ударами (тряпкой), что ей иногда удается.

Попутное самонаблюдение. Еще до того как животному при­ходит в голову применить палку или что-либо сходное, зритель, конечно, наперед ждет этого; когда смотрят на обезьян, которые усердно, но без успеха стараются преодолеть расстояние до цели, то в результате напряжения происходит смещение' зрительного поля: продолговатые и подвижные предметы воспринимаются теперь не как безразличные и строго неподвижные на своем месте, но как бы снабженные «вектором», как бы находящиеся под дав­лением в направлении к критическому месту.

Если цель прикреплена высоко, на таком месте, к которому не ведет ни один обходный путь, то расстояние может быть прео­долено при помощи возвышения пола, выдвигания ящика или, дру­гой подставки, на которую животное затем взбирается. Палки сле­дует заранее удалить, если их применение уже известно; возмож­ность обойтись старыми способами решения по большей части препятствует возникновению новых.

Шесть молодых животных, коренные обитатели станции, запи­раются в помещении с гладкими стенами, потолок которого (при­мерно 2 м высотой) они не могут достать; деревянный ящик (50x40x30 см) стоит почти на середине помещения плашмя, при­чем открытая сторона его направлена кверху; цель прибита к крыше в углу (в 2,5 м от ящика, если мерить по полу). Все жи­вотные безуспешно стараются достать цель прыжком с пола; Султан, однако, скоро оставляет это, беспокойно обходит поме­щение, внезапно останавливается перед ящиком, хватает его, перевертывает его с ребра .на ребро прямо к цели, взбирается на него, когда он находится еще примерно на расстоянии 1/2 м (гори­зонтально), и сейчас же, прыгнув изо всех сил, срывает цель. С момента прикрепления цели прошло около 5 мин; процесс от остановки перед ящиком до первого откусывания плода длился только несколько секунд; он, в отличие от предыдущего блужда­ния, представляет собой единый гладко протекающий процесс. До этого мгновения никто из животных не обращает внимания на ящик; все они слишком заняты целью; никто из них не принял ни малейшего участия в перемещении ящика—кроме Султана, кото­рый выполнил это один и очень быстро. Наблюдатель при этом опыте смотрел снаружи через решетку.

На следующий день опыт повторяется, но ящик поставлен так далеко от цели, насколько позволяет помещение (5 м). Султан, несмотря на это, схватывает его, как только ситуация оказывается перед его глазами, тащит его под самую цель и прыгает. На этот раз ящик обращен кверху закрытой стороной.

Если человек или животное идет к цели обходным путем в обыкновенном смысле этого слова, то начало движения, рассмат­риваемое само по себе и безотносительно к дальнейшему ходу процесса, содержит, по крайней мере, один компонент, который должен казаться безразличным по отношению к цели; при «боль­ших» обходных путях можно каждый раз показать отрывки пути, которые, будучи рассматриваемы изолированно, являются противо­речащими смыслу, так как они уводят от цели. Если это мыслен­ное подразделение отпадает, весь обходный путь и каждый отры­вок его как часть всего пути являются осмысленными по отноше­нию к условиям опыта.

Подобное рассуждение, примененное к другим «обходным» пу­тям» (в переносном смысле слова), показывает, что здесь дело об­стоит точно так же, и именно поэтому мы называем их все «об­ходными путями».

Так представляются вещи при чисто объективном рассмотре­нии. Как шимпанзе в подобных случаях на самом деле приходит к своим решениям, это другой вопрос, который здесь еще не под­лежит исследованию. Однако все дальнейшие опыты имеют своей общей целью создать ситуации, в которых возможное решение будет более сложным, так что объективное рассмотрение процесса в отрывках должно будет показать еще в большем количестве и в более отчетливом виде составные части, которые, если их взять изолированно, не имеют никакого смысла по отношению к задаче и опять-таки имеют смысл по отношению к ней, если рассматри­вать их во всем процессе в его целом. Как ведет себя шимпанзе в подобных ситуациях?

Группу случаев, о которых будет идти речь ниже, мы обыкно­венно обозначаем словами «изготовление орудий». Однако из чисто практических целей это название здесь употребляется более широко, чем обычно, а именно всякое побочное действие, которое «предварительно изготовляет» орудие, не вполне подходящее к ситуаций, так, чтобы оно стало пригодным к применению, будет рассматриваться как «изготовление орудий». Предварительное приготовление, какого бы рода оно ни было, представляет собой новую составную часть, которая, будучи выхвачена как изолированный отрывок, вообще не имеет ни малейшего отношения к цели и, напротив, становится осмысленной по отношению к по­следней, поскольку рассматривается вместе с остальным ходом процесса, особенно с «применением орудия».

 

ИЗГОТОВЛЕНИЕ ОРУДИЙ

 

Постройки. Когда шимпанзе не достигает высоко подвешенной цели три помощи одного ящика, есть возможность, что он поста­вит один на другой два ящика или еще больше и таким образом достигнет цели. Кажется, что единственный и простой вопрос, который должен быть быстро разрешен, заключается в том, сде­лает ли он это на самом деле. Однако если поставить соответст­вующие опыты, вскоре оказывается, что для шимпанзе проблема распадается на два частичных требования, которые надо хорошо различать, причем с одним из них он справляется очень легко, в то время как другое представляет для него необычайные труд­ности.

Человек (взрослый) наперед считает, что в первом требовании заключается вся проблема, а там, где для животных лишь впер­вые начинаются трудности, мы .вначале не видим вообще никакой проблемы. Для того чтобы этот замечательный факт выступил в описании с такой же яркостью, с какой он навязывается наблюда­телю, непосредственно видящему опыт, является совершенно не­обходимым разделение с этой точки зрения отчетов об опытах. Я начинаю с того ответа на вопрос, который человеку кажется единственным.

Цель подвешена очень высоко, оба ящика стоят неподалеку друг от друга, на расстоянии примерно 4 м от цели; все другие вспомогательные средства устранены. Султан тащит больший из ящиков к цели, ставит его плашмя под цель, становится, глядя вверх, на него, приготовляется к прыжку, но на самом деле не пры­гает; он слезает, схватывает другой ящик и бежит галопом, таща его за собой по помещению, где происходят опыты, причем произ­водит необычайный шум, ударяет о стены и всеми возможными способами обнаруживает свое неудовольствие. Он схватил второй ящик, наверное, не для того, чтобы поставить его на первый; ящикдолжен только помочь ему выразить свое плохое расположение духа. Однако его поведение сразу совершенно изменяется; он прекращает шум, подтаскивает издали свой ящик прямым путем к другому и тотчас же ставит его в вертикальном положении на первый; затем он влезает на постройку, которая несколько качается, много раз приготовляется к прыжку, но опять не прыгает: цель все еще находится слишком высоко для плохого прыгуна. Впрочем, он сделал все, что от него зависело.

Опыт тотчас же продолжается, цель подвешивается примерно на 2 м в сторону к более низкому месту крыши, постройка Сул­тана оставляется на прежнем месте. Однако кажется, что неудача оставляет последствие, которое очень мешает, так как Султан в течение продолжительного времени совершенно не заботится о ящиках в противоположность другим случаям, когда .новое реше­ние возникало и в общем обычно легко повторялось. В дальнейшем ходе опыта имеет место следующий замечательный эпизод. Животное пускает в ход более старые методы — хочет подвести сторожа за руку к цели, последний отталкивает его; тогда Султан пытается проделать то же самое со мной, но я также отказываю ему в этом. Сторожу поручается, когда Султан опять захочет подвести его к цели, сделать вид, что он поддается ему, но лишь только животное залезет ему на плечи, встать низко на колени. Вскоре это действительно происходит: Султан подводит сторожа к цели и тотчас же залезает ему на плечи, сторож быстро сгибается, животное, жалуясь, слезает, схватывает, обеими руками сторожа под сидение и усердно старается выпрямить его в высоту. Поразительный способ улучшить орудие, которым является человек!

После того как животные привыкли тотчас же ставить два ящика один на другой, когда этого требовала ситуация, возник вопрос, могли ли бы они продвигаться еще дальше вперед в этом направлении.

Когда шимпанзе подлинно разрешает задачи, касающиеся только дистанции (в известной степени «грубой») до цели, и одно­временно с этим почти совершенно не обладает или не научается нашей (наивной) статике, то должны прямо-таки с необходи­мостью возникать «хорошие ошибки»—в них животное делает подлинную попытку лучше преодолеть дистанцию, это — хорошо; вместе с тем по незнанию оно собирается сделать невозможное с точки зрения статики; это ошибка.

Первая из этих хороших ошибок наблюдалась лишь в двух случаях: она производила несколько озадачивающее впечатление.

(12.II). Хика в своих первых попытках тщетно старается достать цель при помощи одного ящика; вскоре она видит, что даже самые лучшие прыжки не помогают, и оставляет этот способ. Однако внезапно она схватывает ящик обеими руками, с большим напряжением поднимает его до уровня своей головы и прижимает к стене, вблизи которой висит цель. Если бы ящик сам собой остался «стоять» здесь у стены, задача была бы решена, так как, Хика легко смогла бы взобраться на ящик и, стоя на нем, достиг­нуть цели.

Если с ящика, который стоит плашмя, нельзя достать цели, шимпанзе часто, взглянув вверх, поворачивает ящик, придавая ему стоячее положение. В там же направлении идет дальнейшее подлинное улучшение, которое опять-таки содержит ошибку — не удовлетворяет требованиям статики: животное стоит на ящике, уже имея перед собой второй ящик, поставленный стоймя, однако, взглянув на цель, животное видит, что дистанция все еще слишком велика. Тогда поставленный стоймя ящик опять и опять выводится из положения равновесия и становится в «диагональное положение» (рис. 10); животное даже все время всерьез старается залезть на верхушку постройки, которая таким образом становится выше.

Грандэ с удивительным упорством и тщательностью повторяла эту хорошую ошибку в течение ряда лет.

 

 

СЛУЧАЙНОСТЬ И ПОНИМАНИЕ

 

В этой книге не предполагается развивать теорию разумного поведения. Но так как все же нужно решить вопрос, способны ли шимпанзе вообще к разумному поведению, сначала следует под­вергнуть разбору и обсуждению по крайней мере такие толкова­ния, приняв которые, мы тем самым отняли бы у наших наблюде­ний всякую ценность и значение для данного вопроса.

Приведенное ранее толкование гласит: если животное разре­шает задачу в общей форме «обходного пути», которую оно не унаследовало как прочную реакцию для каждого случая вместе с другими задатками своего рода, само собой разумеется, что оно, приобретает этот новый сложный образ действия. Единственная, возможность возникновения такой реакции заключается в образо­вании ее из отдельных элементов и частей процесса, которые, взятые в отдельности, и без того свойственны животному. Такие «естественные» импульсы имеются во множестве; случай произво­дит известный отбор среди них и объединяет их в общую цепь, которая и представляет наблюдаемый нами в действительности процесс решения. Практический успех или соответствующее ему чувство удовольствия обладают необъяснимой пока способностью влиять в благоприятном смысле на возможность воспроизведения в дальнейших аналогичных случаях тех же самых действий. Таким образом, вместе с разгадкой того, как возникает подобный образ действия, объясняется и возможность его повторения в даль­нейшем.

Как большинство подобных общих теорий, и эта, несомненно, дает нечто для объяснения некоторых случаев в зоопсихологии.

Задача заключается в том, чтобы изложить содержание данной теории в такой форме, которая позволила бы установить с наибольшей ясностью ее отношение к описанным здесь исследованиям интеллекта.

Обозначим отдельные моменты процесса «решения» той или иной задачи, которые животное согласно теории производит «естественным образом» и пользуясь случаем, а, б, ,с, d, е; кроме этих и между ними (а также и без них) проявляются любые дру­гие: F, V, К, /?, D и т. д., не имеющие никакой последовательной связи между собой.

Первый вопрос: выполняется ли а в расчете на то, что b, с, d, е последуют за ним,что все они вместе составляют кривую пове­дения животного, которая соответствует объективной структуре ситуации? Ни в каком случае, потому что, как только возникает а, оно имеет также мало общего с 6, с, d, е, как и с F, V, К и т. д., которые могут также следовать за а в любом порядке; в данном случае последовательность является столь же случайной, как и счастливые номера при игре в рулетку.

То, что имеет силу для а, применимо и ко всем остальным эле­ментам естественного поведения животного: если воспользоваться выражением, которое является более чем простой аналогией, и приводит всю проблему в связь со вторым принципом термодина­мики, можно оказать, что все они совершенно независимы и носят характер «молекулярного беспорядка» в увеличенном порядке. Если мы изменим это хоть на йоту, весь смысл этой теории будет нарушен.

Второй вопрос: в том случае, когда животное уже привыкло выполнять задачу в порядке а, b, с, d, е, то, начав с а, станет ли оно затем производить следующие за ним действия в силу того, что они в данной последовательности как целое соответствуют объективной структуре ситуации? Вне всякого сомнения, нет. Жи­вотное переходит от а к b и т. д. в силу того лишь, что к таким последовательным переходам от а к b, от b к с и т. д. его толкают условия его прежней жизни.

Поэтому единственный способ, которым согласно этой теории реальная ситуация и ее структура влияют на возникновение но­вой формы поведения, есть чисто внешнее совпадение объективных обстоятельств и случайных движений животного; ситуация дей­ствует, грубо говоря, как решето, которое пропускает только не­многое из того, что в него бросают. Если отбросить это действие объективных моментов ситуации, не представляющих особого интереса для нас, то получится следующее: ничто в поведении животного не вытекает здесь из объективного взаимоотношения частей ситуации, структура этой ситуации сама, по себе не в со­стоянии прямо вызывать соответствующий ей образ действия.

Я показал уже в самом начале, как в случае опытов с обход­ным путем процесс, который внешним образом суммируется из слу­чайных составных частей и приводит к успеху, резко отличается для наблюдения от «настоящих решений». Для последних, как правило, в высшей степени характерен направленный, замкнутый в себе процесс, резко отделенный от всего того, что ему предше­ствует, благодаря внезапному возникновению. Вместе с тем этот процесс как целое соответствует структуре ситуации, объективному отношению ее частей.

Мы умеем и у самих себя резко различать между поведением, которое с самого начала возникает из учета свойства ситуации, и другим, лишенным этого признака. Только в первом случае мы говорим о понимании, и только такое поведение животных необхо­димо кажется нам разумным, которое с самого начала в замкнутом гладком течении отвечает строению ситуации и общей струк­туре поля. Поэтому этот признак — возникновение всего решения в целом в соответствии со структурой поля — должен быть принят как критерий разумного поведения. Этот признак является абсолютно противоположным вышеприведенной теории: если там «естественные части» являются не связанными между собой и со структурой ситуации, то здесь требуется полнейшая связь «кривой решения» в себе и с оптически данной общей ситуацией.

Совершенно нельзя допустить при таком большом числе опи­санных случаев «настоящих» решений, что это единое, адекватное решение как целое может возникнуть совершенно случайно.

Выше я указал, что общие принципы высшей психологии во многом имеют тенденцию скорее скрывать, чем разъяснять нам те вещи, о которых идет речь. Пример: если говорят, что объективно целесообразное употребление палки как орудия для доставания иначе недосягаемых предметов образовалось благодаря игре слу­чая и отбору под влиянием успеха, это звучит очень точно и удовлетворительно, однако отри ближайшем рассмотрении наша удовлетворительность этим общим принципом быстро исчезает, если мы действительно серьезно будем придерживаться условия «ни малейшего следа разума».

Допустим, например, что животное случайно схватило палку в то время, когда по соседству лежал плод, которого нельзя было достать иным способом. Так как для животного не существует никакой внутренней связи между целью и палкой, мы, следова­тельно, и дальше должны приписать исключительно случаю, что оно среди огромного множества других возможностей приближает палку ik цели, ибо мы совершенно не должны непосредственно до­пускать, что это движение совершается сразу как целое. Когда конец приблизился к цели, палка, которая для животного не имеет никакого отношения к цели, — ведь животное «ничего не знает» о том, что оно объективно несколько приблизилось к до­стижению цели,—может быть брошена, оттащена назад или про­тянута по всем радиусам шара, центром которого является жи­вотное, и случаю надо немало потрудиться над тем, чтобы из всех возможностей этого рода осуществилась одна, именно чтобы конец палки был поставлен позади цели. Это положение палки, однако, опять-таки ничего не говорит животному, лишенному разума; теперь, как и раньше, могут возникнуть различнейшие «импульсы», и случай должен исчерпать почти все свои возмож­ности, пока животное не сделает случайно именно то движение, ко­торое с помощью палки чуть-чуть приблизит цель. Но животное также совершенно не понимает этого как улучшение ситуации; оно ведь вообще ничего не понимает, и исчерпавший свои силы случай, который мог совершить все то, в чем отказывают самому животному, должен и дальше еще оберечь животное от того, что­бы оно теперь бросило палку, оттащило ее назад и т. п., должен содействовать тому, чтобы животное сохранило верное направление при движении и при дальнейших случайных импульсах.

Естественнонаучные положения, с которыми мы здесь всту­паем в конфликт, суть те же самые, которые привели Больцмана к самой широкой и до сих пор самой значительной формулировке второго принципа термодинамики. Согласно ему, в физике (и тео­ретической химии) считается невозможным, чтобы в области ее явлений из большого числа случайных (независимых друг от дру­га), неупорядоченных и одинаково возможных элементов движения в процессе комбинирования случайно возникло единое, направлен­ное, общее движение. Например, при броуновских молекулярных движениях не может случиться, чтобы отдельная частичка, кото­рая случайно и беспорядочно смещается туда и сюда, внезапно продвинулась бы на 1 дм в прямом направлении; если это произойдет, то это будет несомненно означать наличие «источника ошибки», т. е. вступление влияния, не вытекающего из законов случайности. Нет никакого принципиального различия в том, идет ли дело о броуновских молекулярных движениях или о выдвигае­мых этой теорией случайных импульсах шимпанзе, ибо основные положения второго принципа (по Больцману) отличаются столь общим характером и столь необходимо распространяются за пре­делы термодинамики на всю область случайных явлений, что они могут быть применены и к нашему (воображаемому) материалу, к «импульсам».

 

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

 

Мы находим у шимпанзе разумное поведение того же самого рода, что и у человека. Разумные действия шимпанзе не всегда имеют внешнее сходство с действиями человека, но самый тип разумного поведения может быть у них установлен с достовер­ностью при соответственно выбранных для исследования условиях.

Удачный исход испытаний интеллекта в общем подвергается большей опасности со стороны экспериментатора, чем со стороны животного. Надо заранее знать, а если нужно, установить предва­рительными наблюдениями, в какой зоне трудности и при каких функциях для шимпанзе вообще становится возможным обнару­жить разумное поведение; очевидно, что отрицательные и путаные результаты, полученные на случайно выбранном материале испы­таний произвольной сложности, не имеют никакого значения для решения принципиального вопроса и, вообще, исследователь дол­жен иметь в виду, что всякое испытание интеллекта необходимо является испытанием не только для испытуемого, но и для самого экспериментатора. Я это говорил самому себе достаточно часто и все-таки остался вне уверенности, являются ли в этом отношении «удовлетворительными» поставленные мной опыты; без теоретических основ и в неисследованной области возникают гораздо чаще методические ошибки, которых легче избежать всякому, кто про­должает уже начатую работу.

Эксперименты, при помощи которых мы испытывали живот­ных, ставили последних перед вполне актуально данной ситуацией, в которой также и решение могло быть тотчас же актуально выполнено. В настоящее время это, может быть, даже лучший из всех возможных методов, так как он дает ясные и богатые ре­зультаты.

Но мы не должны забывать, что и в условиях этих опытов не проявляются вовсе или проявляются в самой незначительной мере те моменты, которым справедливо приписывается величайшее зна­чение в интеллектуальной жизни человека. Мы не исследуем здесь «ли разве только однажды и вскользь, в какой мере поведение шимпанзе может определяться неналичными стимулами, может ли его занимать вообще в сколько-нибудь заметной мере "только мыслимое".

Длительное общение с шимпанзе заставляет меня предполо­жить, что помимо отсутствия языка именно чрезвычайно узкие границы в этом отношении создают огромную разницу, которая все же всегда может быть обнаружена между антропоидами и самым примитивным человеком. Отсутствие бесконечно ценного технического вспомогательного средства и принципиальная огра­ниченность важнейшего интеллектуального материала, так назы­ваемых «представлений», явились бы в этом случае причинами того, почему у шимпанзе не могут быть обнаружены даже малей­шие начатки культурного развития.

В области наших исследований интеллектуальное поведение шимпанзе преимущественно ориентируется на оптическую струк­туру ситуации; иногда даже решение их слишком односторонне направляется оптическими моментами, а во многих случаях, когда шимпанзе не дает разумного решения, просто структура зритель­ного поля требует слишком многого от умения оптически схваты­вать (относительная «слабость структуры»). Поэтому трудно дать пригодное объяснение его действий до тех пор, пока в основу их не может быть положена развитая теория пространственных структур.


А. А. Крогиус ВЮРЦБУРГСКАЯ ШКОЛА

ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОГО

ИССЛЕДОВАНИЯ МЫШЛЕНИЯ

 

Крогиус Август Адольфович (18 мар­та 1871—1 июля 1933) — русский психолог. Окончил медицинский фа­культет Юрьевского университета (1898), два года работал в клинике нервных и душевных болезней при этом университете, затем вел курс психологии. Начиная с 1905 г. он преподавал в Психоневрологическом институте. Педагогической академии, Петербургском и Саратовском уни­верситетах. В последние годы жизни работал в Ленинградском педагогическом ин­ституте им. А. И. Герцена. А. А. Крогиус написал свыше 50 ра­бот по психологии, педагогике и психотерапии. Его наиболее извест­ный фундаментальный труд — «Пси­хология слепых и ее значение для общей психологии» (1926). Кроме того, он является автором ряда обзоров по наиболее интересным экс­периментальным направлениям зару­бежной психологии. В хрестоматии приводятся выдержки из его статьи «Вюрцбургская школа эксперимен­тального исследования мышления и ее значение» (В кн.: «Новые идеи в философии», XVI. Спб., 1914).

Одной из первых работ по экспериментальному исследованию мышления было исследование Марбе (1900) по психологии сужде­ния. Испытуемым предлагались различные вопросы, вызывавшие у них процессы суждения, т. е. такие процессы, к которым приложимы предикаты истинный и ложный. Непосредственно после опы­та, испытуемый должен был описать, что было им пережито. Испы­туемыми были проф. Кюльпе и проф. Реттекен. Предлагались, например, вопросы: «На какой реке находится Берлин?» — Ответ (Кюльпе): «На Шпрее». — При этом возник зрительный и слухо-двигательный образ этого слова. Вопрос: «Сколько будет 6 раз 15?» —Ответ: «90».— При этом возникли неясные двигательные образы 15 и 6. Был исследован целый ряд суждений частью очень простого содержания, не требовавших никакого умственного на­пряжения. Суждения переживались как представления предметов или слов. Необходимо здесь также отметить, что в немногих слу­чаях, особенно при более сложных суждениях, были констатиро­ваны особые «положения сознания» (Bewusstseislagen). Иногда они определялись как чувство искания, чувство сомнения, чувство уве­ренности, иногда же были совершенно неопределимы. Марбе, однако, не считает их характерными для суждения.

Из исследования Уатта особенно важно отметить выяснение им вопроса, какое значение имело для течения представлений то или иное предложенное испытуемому задание. Его эксперименты, доказали, что задание (например, назвать понятие, соподчиненное с тем, которое названо экспериментатором) влияет на течение представлений и тогда, когда оно не сознается испытуемым. По вопросу о влиянии задания на процессы мышления к таким же выводам, как Уатт, пришел Нарцисс Ах (1905). Течение представлений может не зависеть от внешних раздражений и от ассоциативных влияний, если им управляют детерминирующие тенденции. Последние могут исходить и от намерений субъекта, и от испытанных им прямых и косвенных внушений, от данного ему приказания, от предложенной ему задачи, могут быть ясно осо­знанными и бессознательными. Они создают между представле­ниями новые ассоциации, и они же обуславливают осмысленное и целесообразное течение психических 'процессов. Действие детерминирующих тенденций особенно ясно сказывается в явлении) осознанности» (Bewusstheit). Под этим термином понимается на­личность у нас ненаглядного знания.

Ненаглядное знание есть результат возбуждения представле­нии, готовых появиться в поле сознания. Это есть сознание тенден­ции, содержание которой еще не раскрыто, хотя и предопределено. Ненаглядное знание является одним из видов сознания детермини­рованности еще не выявленными чувственными представлениями.

Другие исследователи Вюрцбургской школы еще резче, чем Ах, подчеркивали значение для мышления ненаглядных элементов. Так, Тэйлор, исследовавший понимание слов и предложении, пришел к следующим выводам. При понимании предложений, имеющих наглядное содержание, наглядные представления возникают далеко не всегда. Если же предложения не имеют наглядного содержания, то возникновение наглядных представлений только мешает пониманию. Так, Тэйлор предложил Мессеру прочитать страничку книги по политической экономии. Три наглядных пред­ставления, возникших у Мессера во время чтения этой страницы, находились только в .случайной внешней связи со смыслом прочи­танного и не только не облегчили, а, напротив, затруднили пони­мание.

Вопрос о ненаглядном мышлении был так выдвинут Вюрцбургской школой, что например, Шульце делит все переживания на две группы, на явления и мысли, или осознанности». Явления обладают наглядным характером, между ними могут быть установлены пространственные соотношения. Сюда относятся ощущения, представления и чувства. Между мыслями нет пространственных соотношений; они не имеют наглядного характера, но осознаются так же непосредственно, как и явления. Они не отождествимы с явле­ниями— я могу переживать явления и сознавать своеобразную пустоту — отсутствие мыслей. Мысли могут переживаться без переживания соответствующих явлений. Понимание смысла, значения слов сплошь и рядом происходит без возникновения в соз­нании каких бы то ни было явлений.