Аккумуляция страха и срыв обороны

Конфликты между потребностями и запросами детей по отношению к родителям, с одной стороны, желания и требования родителей по отношению к детям, с другой стороны, относятся к воспитательной повседневности. Дети в силу своей зависимости очень ограничены в самостоятель­ном удовлетворении своих потребностей и поэтому вынуж­дены рассчитывать на взрослых. Самое трудное в жизни ма­терей и отцов это — понять, насколько ограничены их соб­ственные возможности и сколько огорчений вынуждены они приносить своим детям. Перед готовностью дать детям все, что те хотят, стоит множество преград: забота о здо­ровье (не разрешать зимой носить любимые бальные ту­фельки), соображения безопасности (надо по улице идти за руку), экономические и социальные требования (необходи­мость утром торопиться, вместо того чтобы поиграть, надо расставаться с родителями, чтобы идти в детский сад или в школу), уступки требованиям школьной системы, ограни­ченной и часто враждебной к детям (исполнение педагоги­чески сомнительных требований к успеваемости рассматри­вается как основное задание в жизни ребенка с шести до че­тырнадцати или до восемнадцати лет), личные интересы ро­дителей, которые также едва ли находят себе место (дети ка­кое-то время должны заниматься своими делами самостоя­тельно, пораньше ложиться спать, держаться подальше от супружеской спальни) и многое другое47.

47 Недавно мне объяснял один отец — и он в своих взглядах не одинок:

"Нельзя разрешать детям все. Даже, если для этого есть возможности. Потому что для жизни они должны научиться также уметь отказываться". Имея в виду общественное принуждение, которое распространяется на детей уже со второго года жизни, такое замечание звучит как насмешка. Подобная позиция со стороны отцов, матерей, воспитателей и т.д. часто является лишь рационализацией их неспособности признаться себе, что они (посредством запретов, заповедей и других норм, руководящих их отношением к детям) доставляют своим столь горячо любимым чадам так много разочарований, печали.

Таким образом, родители являются по отношению к потребностям детей агентами реальности, которую сами они не создавали и которой, возможно, и не желали бы, но они не могут ее ни обойти, ни изменить. Так родители оказы­ваются в опасности — дети, возможно, начнут их рассмат­ривать в качестве представителей этой враждебной системы, и они станут для детей олицетворением этой системы и будут восприниматься ими как враги, что подвергло бы постоянной опасности чувство ребенка, что он любим. А именно это чувство является непременным условием здоро­вого душевного развития. При благоприятных обстоятель­ствах родителям все же удается реализовать действитель­ность в неизбежных ее границах и тем не менее дать детям явственно почувствовать силу своей любви. И дети посте­пенно учатся принимать реальность, как она есть, и в то же время не терять веры в радости жизни.

Но, конечно, существуют ситуации, при которых такой баланс подвергается опасности или вовсе разрушается. Едва ли существуют в этом отношении ситуации более угро­жающие потере данного равновесия на долгое время, чем послеразводный период. Это как раз то время, когда ребенок предъявляет повышенные требования к родителям и особенно к тому из них, с кем он живет (итак, к матери).

и боли, что, с точки зрения детей, сами они выглядят агрессивными, несправедливыми, эгоистичными и т.д. Вместо того чтобы сознательно подойти к реально существующему конфликту между родительскими и педагогическими требованиями, они делают бесправной позицию ребенка: "Нет оснований для твоего разочарования, раздражения и гнева. Я сделал тебе только хорошее!" Чего не хватает в поведении родителей и воспитателей в повседневном общении с детьми — это "ответственности за вину", о которой мы говорили выше. Прежде всего, если я сознаюсь самому себе в том, что я, как ответственный взрослый, по отношению к желаниям и ожиданиям детей вынужден эти желания и ожидания ограничивать и их разочаровывать (быть агрессивным) и иначе просто не могу, то я должен быть в состоянии по крайней мере помочь детям преодолеть разочарования — утешить их, найти компромисс, предложить потерянному удовольствию что-то другое и т.д.

Она всегда должна быть в зоне досягаемости для ребенка, постоянно доказывать ему свою любовь, терпение, снисхож­дение, показывать ему, что все его страхи, рождающиеся в связи с разводом, не имеют под собой никакой почвы и что жизнь продолжается. Итак, в этой ситуации главное, что нужно ребенку, это мать, которая теперь одновременно — и мать, и отец, переполненная любовью и в то же время надежная, как скала, чтобы защитить от опасностей, кото­рые угрожают не только извне, но и из освободившихся самоуничтожительных импульсов самого ребенка (ср. с. 51 и далее).

В то же время большинство матерей находится в таком напряженном психическом состоянии, что ни в чем так сильно не нуждается, как в детях, способных к благо­разумию, кооперированию, душевному равновесию, контро­лю над своими запросами, в детях, которые приносят радость. Мать и ребенок, таким образом, ждут друг от друга того, чего они не могут дать. Происходит обратное: никогда раньше мать не была столь не способна проникнуться интересами ребенка, как сейчас. И никогда раньше, может быть, за исключением первых двух лет жизни, ребенок не требовал так много душевного равновесия от матери.

На таком противоречии основательно зиждется динамика послеразводного кризиса у многих детей. Это ведет к обре­мененным тяжелыми последствиями изменениям представ­лений ребенка о матери, о так называемой материнской репрезентации объекта48. Подобное представление в силу впечатлений о разводе, итак, уже получило трещину. Какую-то долю уверенности, приобретенной ребенком за первые три года жизни, в том, что мать (и отец) всегда стоят на его защите, никогда его не покинут, даже если они на какое-то время уезжают или сердятся на него (константа

К понятию "репрезентации объекта" ср. экскурс на с. 97.

объекта), долю этой уверенности ребенок теряет. Он не может себе представить, как такая "в основном хорошая мама" может так поступить по отношению к нему — отнять у него отца или его отнять у отца, наказать его столь жестоко за его (злые) фантазии. Если в результате такого сомнения дело доходит до агрессивного обострения отношений матери и ребенка, то появляется опасность, что мать может потерять в глазах ребенка ее субстантивные материнские качества, а именно — способность чувствовать ребенка, придти к нему на помощь, когда он в ней нуждается. Собственные проблемы матери, из-за которых она поступает не так, как обычно по отношению к ребенку, а порой уж и совсем необычно, приводят к тому, что ребенок свою мать "перестает узнавать". Таким образом, она подтверждает — в психологическом смысле — опасе­ние, которое после развода было латентным: после отца потерять также и мать. Иначе говоря, как у Рихарда (с. 85 и далее), она остается вполне досягаемой реальной персоной, но лучшая ее часть, которая и делала ее матерью, представляется ребенку утраченной.

Вероятность подобного происшествия в ходе послеразводного кризиса зависит (пусть даже частично) как от исключительно обоюдных ожиданий в отношении друг друга у матери' и ребенка, так и от еще одного обстоятель­ства. Именно в период повышенной конфликтнсти отно­шений мать и ребенок лишены одной из возможностей разрешения конфликтных ситуаций, которая прежде была реальной, а именно: облегчения отношений через "третью" персону — супруга, отца.

Когда Кристиан ссорится со своей матерью, что иногда случается, им овладевают приступы гнева. Как и многие маленькие дети, он в этот момент думает, что мать его недостаточно любит. В такие минуты и Кристиан не любит свою мать, что не представляет собой ничего необычного, так как любовь и сознательная агрессия являются чувствами взаимоисключающими. (Взрослые знают тем не менее, что злость улетучивается и освобождает место нежным чувст­вам: в один и тот же момент мы можем ощущать или лю­бовь, или ненависть49. Итак, когда Кристиан был зол на свою мать, он не хотел ничего о ней слышать, он шел к отцу. Он бежал к нему, звонил ему по телефону или просто думал о том, что он предпримет вместе с папой вечером. Суспендирование любви, объявление независимости от матери по­могали Кристиану быстро освободиться от гнева и отчаяния, так как, по сути, подобные чувства находят себе место только в любви и зависимости. Так же было и с матерью. Через какое-то время они снова любили друг друга. Отход и обращение к третьему лицу давали возможность регенери­ровать пошатнувшиеся было отношения, и мальчик не оказывался побежденным своей яростью и своим отчаянием. После развода все основательно изменилось. Кристиан все чаще — и особенно под влиянием развода — злился на мать. Но ему не удавалось хотя бы на короткое время объявить свою независимость, так как отец в качестве объекта любви и защиты отсутствовал, а страх остаться одному противо­поставлял себя агрессивным тенденциям. Но и матери недоставало третьей персоны, в лице которой она интуитивно предполагала обрести возможность разрешить конфликт, отвлечься от тяжелых мыслей, найти человека, с которым она могла бы обсудить свои переживания и свои проблемы.

Отсутствует третья персона. Таким образом, мать и сын в моменты ненависти при всей их обоюдной любви, оказы­ваются предоставленными друг другу. Итак, любой кон­фликт может стать существенной угрозой по той причине, что ребенок не может себе больше позволить временно

49 Одновременность сознательных противоречивых чувств и стремлений (напр., любовь—ненависть, близость—дистанция) является симптомом шизо­френии.

ненавидеть свою мать или быть ненавидимым ею. Чем опас­нее кажется конфликт ребенку, тем менее он в состоянии его переносить, тем массивнее восстают его отчаяние и гнев. Этим объясняются экстремальные колебания большинства детей в подобной ситуации между любовной, нежной лас­ковостью, полным понимания сочувствием, с одной сторо­ны, и крайне ранящими порывами ярости и откровенно враждебным поведением, с другой.

Если подумать об аффектных реакциях детей на сооб­щение, что родители расходятся или уже разошлись, и о конфликтно-разрешающей функции треугольных отноше­ний50, то можно заметить, какое огромное значение имеет продолжение интенсивных отношений с отцом, даже если тот не живет больше с ребенком под одной крышей. На практике же часто все выглядит по-иному: порой отец действительно просто "исчезает", порой родители обоюдно считают, что детям необходима на какое-то время дистанция и уклоняются от контакта, иногда мать предполагает, что для детей было бы неплохо вообще не видеть отца или какое-то время не видеть, иногда дети просто не верят в возможность дальнейшего продолжения отношений и не умеют их под­держивать, потому что боль потери слишком велика, а по­рой бывает и так, что дети концентрируют на отце свои страхи и свою агрессивность, а также страх перед расплатой и сами отказываются от контакта с ним. Во всех этих случаях отношения с отцом резко обрываются и ребенку остаются единственно возможными отношения только с матерью. Но и тогда, когда у ребенка остается возможность регулярно встречаться с отцом, зачастую получается так,

что разрешающая функция треугольных отношений "мать — отец — ребенок" нарушается рядом других обстоятельств, которых пойдет речь ниже (гл. 9 и 10).

50Rotmann, 1978 и 1981. К значению триангулирования я подойду ближе в гл. i

Экскурс