Человек действующий, общество, социальная система 3 страница

На всех этих уровнях анализа общественной системы мы будем пользоваться системно-теоретическими средствами для специ­фикации необходимых теоретических решений. Всеобщая теория аутопойетических систем требует четкого задания именно той опе­рации, которая осуществляется в ходе аутопойезиса системы и тем самым отграничивает систему от окружающего ее мира. В случае социальных систем это совершается через коммуникацию.

Коммуникация обладает всеми необходимыми для этого свой­ствами: она является подлинно социальной (и единственной подлин-


но социальной) операцией. Она оказывается подлинно социальной, поскольку, хотя и предполагает некоторое множество соучаствующих систем сознания, но (именно поэтому) не может быть приписана ни­какому отдельному сознанию как единство. Кроме того, по условиям ее собственного функционирования она исключает возможность того, чтобы системам сознания стало бы известным то или иное актуальное состояние некоторого другого или других сознаний; а именно, как в устной коммуникации, поскольку участвующие лица, сообщая/понимая, действуют одновременно, так и в коммуникации письменной, поскольку они участвуют, отсутствуя. Коммуникация, следовательно, может лишь предположить, что достаточное для нее понимание имеет и психические корреляты. В этом смысле (и ничего другого и не подразумевается под «взаимопроникновением») она за­висит от оперативных фикций, которые лишь в некоторых случаях должны подвергаться проверке, опять-таки, через коммуникацию. Коммуникация является подлинно социальной и потому, что ни в коем смысле и никоим образом невозможно выстроить «обществен­ное» (коллективное) сознание, а это значит, и консенсус в его полном смысле полноценного взаимопонимания остается недостижимым, а его функцию выполняет коммуникация. Коммуникация — это самая малая из возможных единиц социальной системы, а именно — такая единица, на которую сама коммуникация еще может реагировать при помощи коммуникации же. Коммуникация (и это — тот же самый аргумент, но в другой редакции) является аутопойетической, если она может производиться в рекурсивной связи с другими коммуникация­ми, то есть лишь в сети, в воспроизводстве которой соучаствует всякая отдельная коммуникация. Вместе с пониманием (либо непонима­нием) замыкается всякая коммуникационная единица, невзирая на принципиально бесконечную возможность дальнейшего прояснения того, что было понято. Но это завершение имеет форму перехода к другой коммуникации, которая и может заняться такими проясне­ниями или же обратиться к другим темам. Производство элементов и есть аутопойезис. Уже коммуникация принятия или отклонения смыслового предложения некоторой коммуникации является другой коммуникацией и — при всех тематических ответвлениях — сама по себе еще не вытекает из предшествующей коммуникации. Для ауто-пойезиса общества и его структурных образований существенной предпосылкой является то, что коммуникация не содержит в себе как чего-то само собой разумеющегося своей собственной приемлемости; а также то, что вопрос об этом ее признании еще должен решаться только благодаря дальнейшей, независимой коммуникации.


Ален Турен

Ален Турен (род. в 1925 г.) — известный французский социолог, один из создателей акционистского подхода или социологии дей­ствия. Для него социальное действие есть процесс создания мате­риальных и нематериальных ценностей (труд), субъекты которого включены в систему социальных отношений, осуществляющихся в пространстве культуры. Общество самоизменяется под воздействием таких субъектов, как классы и социальные движения.

Турен начал свою профессиональную деятельность как со­циолог труда: руководил крупным эмпирическим исследованием «Эволюция труда рабочих на заводах Рено» (1948-1949). Результаты исследования позволили предположить, что по мере автоматизации производительность труда будет все больше зависеть от социальных факторов. После событий мая 1968 года, осмысливая возникшее постиндустриальное общество, Турен придал труду статус основного содержания социального действия, а экономическую сферу общества он стал оценивать как утратившую определяющее значение — на первый план выдвинулись социальные отношения и культура.

В базовом пособии учебного комплекса по общей социологии (глава 2) отмечено, что книга Турена «Возвращение человека дей­ствующего» (1984) стала одним из ярких ответов современной со­циологии на вступление либерального общества в стадию зрелости или многообразной активности широких слоев населения — ответом с позиций социологического активизма. Ниже цитируется преди­словие-представление Туреном своей книги «Возвращение человека действующего» (1984), в котором обрисованы новые исторические вызовы, на которые должна ответить современная социология. Книга раскрывает содержание этих вызовов. В трех ее частях автор излагает: новое представление об общественной жизни; социологию действия; вопрошающий анализ настоящего.

ЕЛ.

ВОЗВРАЩЕНИЕ ЧЕЛОВЕКА ДЕЙСТВУЮЩЕГО*

Социология возникла как особая форма анализа общественной жизни. Она представила общественную систему в движении от тра­диции к современности, от верований к разуму, от воспроизводства

* Цит. по: Турен А. Возвращение человека действующего. / Пер. с фр. Е. Самар­ской. М., 1998. С. 5—11. Цитируемый текст иллюстрирует содержание главы 2 первого раздела базового пособия учебного комплекса по общей социологии.


к производству, или, если употребить самую амбициозную форму­лировку, данную Теннисом, от общности к обществу. В результате общество оказалось явственно отождествлено с современностью. С этой точки зрения, действующие лица истории оценивались либо как агенты прогресса, либо как его противники. Капиталисты, эти главные действующие лица экономического изменения, считались нередко жестокими, но чрезвычайно энергичными творцами три­умфа таких реалий, как разум, рынок, разделение труда, выгода. В связи с этим и рабочее движение представало защитником труда против иррациональной прибыли, производительных сил против расточительства кризисов.

Если поставить вопрос в политическом плане, то демократия, соответственно, ценилась не сама по себе, а как воплощение воли к разрушению олигархии, привилегии и старых порядков. В области воспитания точно так же школе предписывалась задача освободить детей от тех местных особенностей, которые они восприняли в ре­зультате рождения, под влиянием семьи, семейной среды и господ­ствовавших в ней именитых граждан. Все это составляет сильный, даже захватывающий образ общества, которое определяется не своей природой или еще менее традициями, а усилиями действующих лиц, которые, как и все общество, освобождаются от оболочки прошлых партикуляризмов в движении к универсальному будущему. В таком чрезвычайно плодотворном способе анализа общественной жизни совершенно соответствуют друг другу знание системы и понимание ее действующих лиц. Роли и чувства последних при этом опреде­ляются в собственно социальных и даже политических или, лучше сказать, республиканских терминах. Действующее лицо общества оказывается тогда прежде всего гражданином, его личное развитие неотделимо от общественного прогресса. Нерасторжимыми кажутся свобода индивида и его участие в общественной жизни.

Но по крайней мере уже полвека, как обозначился кризис такого представления об общественной жизни. И обозначился так ясно, что мы его называем сегодня «классической социологией», косвенно признавая тем самым отделяющую нас от него дистанцию. С одной стороны, позади слишком смутных слов «общество» или «социальная система» мы научились распознавать формы классового или государ­ственного господства. Современность иногда трансформировалась, прежде всего на европейском континенте, в варварство. Вместе с евреями Западной Европы, которые, может быть, чаще, чем любая другая категория населения, отождествлялись с линией прогресса, так как она допускала их ассимиляцию при сохранении собственной


культуры, в Освенциме сожгли идею прогресса. С другой стороны, в Гулаге умерли надежды на пролетарскую революцию. Разрыв был таким жестоким и настолько связанным с последствиями Великой ев­ропейской войны, Советской революции, экономического кризиса и фашизма, что после Второй мировой войны и последовавшего за ней длительного периода экономической экспансии произошло мощное воскрешение классической социологии, но только на другом берегу Атлантического океана. Основываясь на той же эволюционистской концепции, что и социология до 1914 г., Талкот Парсонс сделал боль­ший акцент на условиях и формах интеграции социальной системы, чем на ее модернизации. Это еще более усиливало соответствие между анализами системы и ее действующих лиц. Социология прочно опер­лась на взаимодополнительные понятия института и социализации, удерживаемые вместе благодаря центральному понятию роли.

Наделе эта конструкция имела еще более короткую жизнь, чем собственно классическая социология. Действующее лицо скоро восстало против системы, отказалось рассматривать себя в рамках своего участия в общественной системе, разоблачило иррациональ­ный империализм правителей и стало рассматривать себя скорее в связи со своей особой историей и особой культурой, чем в связи с уровнем современности. Западные общества долго могли видеть в себе форму перехода от местной общности к национальному и даже интернациональному обществу. Но по мере того как увеличивалось число участников общественной сцены, дефиниция последней и ее «ценностей» распалась на части. Действующее лицо общества и само общество оказались противопоставлены друг другу вместо того, чтобы друг другу соответствовать, и сразу же начался кризис социологии. Последний усилился вслед за волнениями шестиде­сятых годов. Самое широкое влияние тогда завоевало такое пред­ставление об общественной жизни, которое видело в последней совокупность знаков всемогущего господства, что не оставляло места для действующих лиц по сравнению с безжалостными механизмами поддержания и адаптации этого господства. Действующее лицо, со своей стороны, отбросив правила общественной жизни, все более замыкалось в поиске своей идентичности то ли посредством своей изоляции от общества, то ли путем создания малых групп, облада­ющих собственным сознанием и способами его выражения.

В начале 80-х гг. не существует более какого-либо господству­ющего представления об общественной жизни. Политические и в особенности национальные идеологии, которые рассматривают действующих лиц общества прежде всего как граждан и заявляют,



что усиление коллективного действия и завоевание государственной власти ведут к личному освобождению, разрушились и не вызывают ничего, кроме безразличия и неприятия.

На этот раз возникла необходимость заменить классическую социологию другим представлением об общественной жизни.

Надо, таким образом, отказаться от иллюзорных попыток ана­лизировать действующие лица вне всякого отношения к обществен­ной системе или, наоборот, от описания системы без действующих лиц. Согласно первому способу, идеологической формой которого является либерализм, общество сводится крынку. Но эта идея на­талкивается на слишком очевидные факты, противоречащие ей. Столько рынков так ограничены олигополиями, соглашениями, политическим давлением, государственными вмешательствами и требованиями неторгового плана, что эта псевдоэкономическая характеристика скорее затрудняет понимание общества, чем полезна для него, хотя она играет важную критическую роль в борьбе с «кол­лективистскими» иллюзиями предшествующего периода. Второй способ приобретает не менее смутную форму некоего «системизма», который часто является чрезвычайной формой функционализма. Согласно этой точке зрения, общественная система адаптируется гомеостатически к изменениям своего окружения. Но эта точка зрения иногда оборачивается против себя самой, когда признают, особенно в общей теории, что свойство человеческих систем заклю­чается в их открытости, в выдвижении и изменении собственных целей. В этом случае мы приближаемся к социологии действия, к которому принадлежит настоящая книга.

Сопротивлятьс-я соблазну «постисторической» мысли может быть более трудно. Когда самые старые индустриальные страны, чувствуя утрату скорости и лишившись своей прежней гегемонии, сомневаются в самих себе, становится понятной привлекательность социологии перманентного кризиса, непреодолимое влечение к идее декаданса. Поиск удовольствия, но также различия, эфемерного, встречи, скорее чем отношения, идея чисто «разрешающего» общества придают мыш­лению и общественному поведению нашего времени ту игру цвета, то немного принужденное возбуждение, которое напоминает карнавалы, вновь появившиеся у нас зимой после векового отсутствия.

Не стоит торопиться с отказом от этих тенденций современной общественной мысли. Ибо именно на такой общественной сцене, загроможденной тяжеловесными аппаратами и механизмами давле­ния, пробитой насквозь призывами к идентичности, пересеченной любовными и азартными играми, нам предстоит выполнять задачу,


которую некоторые могли бы счесть невозможной — задачу рекон­струкции представления об общественной жизни. Особенно трудно ее выполнить в такой стране, как Франция, где расстройство анализа еще скрыто покровом мертвых идеологий.

Более ясной необходимость такой работы стала с тех пор, как /субъекты/ повернулись спиной к «обществу» с его политикой и идеологиями и стали смотреть на общественную жизнь с точки зрения культуры, независимо от того, идет ли речь о науке или о нравах. Контраст получился поразительный, и общественное мнение тут не ошибается: оно не интересуется более политикой, но питает страсть к изменениям в науке или этике. Как говорить о закате, конце истории, постоянном кризисе, когда наука снова взрывает и модифицирует представление о живом существе, его наследственности и мозге? Как отрицать существование мутаций целого, когда наши нравы быстро трансформируются, когда пере­вернуты сверху донизу наши взгляды на отношения между мужчи­нами и женщинами или между взрослыми и детьми?

Я к этому буду возвращаться беспрестанно: данная книга пи­шется в момент, когда уже трансформированная культура требует мутации общественной мысли и соответственно политического действия. Современное сочетание культуры XXI в. и общества, еще погруженного в XIX в., не может дольше продолжаться. Та­кое противоречие или ведет к полной дезинтеграции, отмеченной вспышками насилия и иррационализма, или оно будет преодолено благодаря созданию новой социологии.

Вопрос о последней будет постоянно присутствовать на про­тяжении всей данной книги, ее концепция была довольно подробно изложена в некоторых из моих прежних работ (Ср. особенно "Pro­duction de la Societe". Seuil, 1973), так что здесь достаточно сказать, что я попытаюсь заменить представление об общественной жизни, основанное на понятии общества, эволюции и роли, другим, в ко­тором такое же центральное место займут понятия историчности, общественного движения и субъекта.

Главная помеха такой реконструкции заключается несомненно в том, что действующие лица общества смогли в «историческом» прошлом (мы оставляем здесь в стороне так называемые прими­тивные общества) организовать общественную сцену и разыгры­вать на ней пьесы, имеющие смысл и некоторое единство только в той мере, в какой главный смысл их отношений помещался над ними, был метасоциальным, некоторые сказали бы — священным. Такова модель общества, сконструированная классической соци-


 




ологией: там предприниматели и рабочие оспаривали друг у друга управление Прогрессом, руководство смыслом истории. Но когда общества завоевали уже такую способность действовать на самих себя, стали такими «современными», что они могут быть целиком секуляризованы, — расколдованы, как говорил Вебер, — может ли еще сохраняться какой-то центральный принцип ориентации действующих лиц и интеграции конфликтов?

Этот вопрос находится в сердце данной книги. Ответом на него не может служить непосредственно понятие общественного движения, ибо в настоящее время мы особенно ощущаем, насколь­ко чужд нам почти религиозный образ общественных движений, которые остались нам от прежних веков. В современных обществах не исчерпала ли себя неизбежно эта борьба за чистоту, свободу, равенство, справедливость, которая велась во имя Бога, Разума или Истории? Не разрушены ли они вследствие, может быть, не­преодолимого зова интереса (каковой можно также назвать иден­тичностью, удовольствием или счастьем)?

Помочь нам ответить на подобные вопросы может понятие исто­ричности, но при условии его глубокой трансформации. Под исто­ричностью мы имеем в виду способность общества конструировать себя исходя из культурных моделей и используя конфликты и обще­ственные движения. В «традиционных» обществах, где доминируют механизмы социального и культурного воспроизводства, призыв к историчности имеет воинственный характер. Он вырывает действу­ющее лицо из связывающих его детерминаций, чтобы превратить его в производителя общества в духе всех «прогрессистских» революций и освободительных движений. Напротив, в «современных» обще­ствах, которые обладают способностью воздействовать на самих себя и подчинены всепоглощающей власти аппаратов управления, производства и распределения благ (не только материальных, но и символических), языков и информации, призыв к историчности не может более означать призыва к участию в общественной системе, а только к освобождению от нее, призыва к приложению сил, а только к дистанцированию.

В связи с этим формируется новый образ субъекта. Эта кни­га должна бы, может быть, называться «Возвращение субъекта», ибо субъект и есть название действующего лица, когда последнее рассматривается в аспекте историчности, производства больших нормативных направлений общественной жизни. Если я предпо­чел говорить о «Возвращении человека действующего», то потому, что речь идет о возвращении на всех уровнях общественной жиз-


ни. Но главное заключается в необходимости заново определить субъекта, ориентируясь при этом не столько на его способность господствовать над миром и трансформировать его, сколько учиты­вая дистанцию, которую он занимает по отношению к самой этой способности и к приводящим ее в действие аппаратам и дискурсам. Субъект таком случае предстает по ту сторону своих действий и в оппозиции к ним, как молчание, как чуждость в отношении мира, называемого социальным, и одновременно как желание встречи с другим, признанным в качестве субъекта. Мы обретаем его в про­тесте против тоталитаризма и пыток, против казенного языка и псевдорациональности силовой политики, в отказе от принадлеж­ности к этому. Из революционера он стал анархистом.

Однако это перевертывание понятия субъекта не лишено опас­ности и не является безграничным. Главная опасность заключается в том, чтобы запереть действующее лицо в несоциальном вследствие его отказа от социального. Несоциальное может быть индивидом, а также группой или общностью, как это часто наблюдают в некото­рых странах Третьего мира, где отказ от господства, опирающегося на иностранные силы, привел к различным формам общинного единения. Дистанция, которую занимает субъект в отношении общественной организации, не должна его замкнуть в себе самом, она должна подготовить его возвращение к действию, привести его к тому, чтобы он включился в общественное движение или в культурную инновацию.

Новое представление об общественной жизни не может ро­диться сразу. Оно разовьется только вместе с формированием новых действующих лиц общества и организацией конфликтов, связанных с управлением уже во многом измененной историчнос­тью. Но начиная с сегодняшнего дня необходимо указывать на эту новую прерывность в истории общественной мысли и, возможно, отмечать природу происходящих изменений. Те, кто продолжают видеть один кризис, замечать только разложение прежних дис­курсов, рискуют опоздать с выходом из кризиса. Те, кто стремятся сохранить социологию как позитивный или негативный образ общества-системы, способной удержать вопреки всему основные принципы своей ориентации, осуждены на все большее усиление с каждым днем идеологического характера их дискурса. Наконец, те, кто думают, что поиск лучше развивается, когда он не стеснен слишком общими идеями, скоро заметят, что их мало честолюбивая позиция может вести только к ослаблению поиска и подчинению его реальным или предполагаемым интересам сильных.


Наша работа пришлась на тот момент, когда мы, вероятно, до­стигли точки самого большого разложения прежних систем анализа и одновременно дна кризиса. Но уже изменение культурных моделей и все более явное присутствие нового этапа экономической деятель­ности делают необходимым новое размышление общественных наук о себе. Вот уже прошло полтора века, как на следующий день после Французской революции и в начале индустриальной эры развилась социология, это новое отображение общественной жизни. Не нуж­но ли последовать примеру классиков и признать необходимость обновления общественной мысли, сопоставимого по значимости с тем, которое они так хорошо осуществили?


Часть II ЛИЧНОСТЬ VERSUS ОБЩЕСТВО

РАЗДЕЛ 2. ОБЩЕСТВО В ЛИЧНОСТИ, ЛИЧНОСТЬ В ОБЩЕСТВЕ

Как показано в базовом пособии учебного комплекса по общей социологии (часть I), принцип неполного антропосоциетального соответствия, или соответствия личности и общества, является ключевым в антропосоциетальном подходе. Поэтому анализ соот­ношения личности с обществом выходит на первый план в общей социологии, опирающейся на данный подход. Этот анализ придает особое освещение последующему изложению всего круга проблем структуры и динамики общества.

В данной части/разделе Хрестоматии читатель имеет возмож­ность осмыслить этот круг проблем, ознакомившись с широким спектром позиций более двадцати социологов и социальных психо­логов мира; одни из них достаточно представлены в нашей литерату­ре, а почти половина текстов данного раздела впервые переведены на русский язык. Все они сгруппированы в четыре подраздела: структура личности, социализация; мотивация деятельности субъектов; мас-совизация индивидов; индивидуализация жизни в обществе.

Н.Л.


 


,


2 Л. Структура личности, социализация

Петр Лаврович Лавров

Петр Лаврович Лавров (1823—1900) — русский философ и социолог, публицист, один из идеологов народничества. Обучался вПетербургском артиллерийском училище (1837—1842), где был оставлен преподавателем высшей математики; затем преподавал в Артиллерийской академии, стал профессором математики (1858). В 1862 г. сблизился с тайной организацией «Земля и воля», в 1866 г., после покушения Каракозова на Александра II, арестован и сослан в Вологодскую губернию (1867). В 1870 г. бежал из ссылки во Францию. Стал участником Парижской коммуны, вступил в I Интернационал, познакомился с К. Марксом и Ф. Энгельсом. В начале 80-х гг.


сблизился с партией «Народная воля». За несколько лет до смерти перестал сомневаться в возможности успеха российской социал-демократии. Скончался в Париже.

В 1858—1860 гг. П. Лавров проявил глубокий интерес к фило­софии: написал работы о Гегеле, «Очерки вопросов практической философии», вызвавшие обширную полемику, и др. На его ра­боту «Что такое антропология» Н.Г. Чернышевский откликнулся своим «Антропологическим принципом в философии». В ссылке П. Лавров создал самое известное произведение — «Исторические письма», где изложил свою историософскую концепцию. В соот­ветствии с субъективным методом ключевым пунктом развития общества он считал критическую личность. Свои социологические взгляды П. Лавров развил в середине 80-х гг. в книге «Социальная революция и задачи нравственности» (1884).

В базовом пособии учебного комплекса (раздел 2, введение) отмечено значение П.Л. Лаврова как одного из первых социологов, обосновавших активную роль личности в историческом процессе. Ниже приведена, с сокращениями, глава из этой книги.

Н.Л.

ЛИЧНОСТЬ И ОБЩЕСТВО*

Таким образом, вопрос нравственного прогресса личности усложняется вопросом отношения личности к прогрессу обществен­ных форм. И при этом приходится усвоить два положения:

Личность не может ни охранять свое достоинство, ни правильно развиваться вне удовлетворительных форм общественного строя.

Общественный строй не может быть удовлетворительным вне существования в его среде развитых личностей, проникнутых рацио­нальными убеждениями.

История представляет несколько фазисов в уяснении отношения личности к обществу, причем в этих последовательных фазисах это отношение устанавливалось различно.

При господстве обычая, при отсутствии выработки самых эле­ментарных нравственных понятий личность не ставила себе вовсе задачи развития, была вполне поглощена интересами общества, вне которых не могла ни мыслить, ни существовать, и бессознательное

* Цит. по: Лавров П.Л. Социальная революция и задачи нравственности. Гл. 4 // Лавров П.Л. Философия и социология. Избранные произведения в двух томах.М., 1965. Т. 2. С. 412—423. Цитируемый текст иллюстрирует содержание главы 5 второго раздела базового пособия учебного комплекса по общей социологии.


развитие ее было обусловлено общественными явлениями, в которых она участвовала. Несмотря на то что при подобном общежитии борь­ба внутри общества должна быть доведена до минимума, отсутствие в обществе личностей, действующих по убеждению и выработавших критическую мысль, делало невозможным удовлетворительное общежитие на этой ступени общественной эволюции.

С пробуждением критической мысли является противопо­ложение личности обществу; именно личности исключительной, наслаждающейся развитием, обществу, состоящему из большинства личностей, живущих по обычаю, доступных лишь низшим наслаж­дениям. Герой, пророк, законодатель, мудрец, философ выступают из массы, подчиненной обычной жизни, вырабатывают себе идеал исключительной нравственной жизни, не только независимой от жизни обычной, но весьма часто прямо противоположной ее идеа­лам, и пытаются развиваться независимо от окружающих их форм общественной жизни. Так как правильное развитие и даже поддер­жание личного достоинства невозможно для личности вне удовлет­ворительных форм общественного строя, то подобный нравственный идеал личности, уединяющей себя от интересов окружающего ее общества, оказался неосуществимым. Развитое меньшинство не могло при этом быстро расти численно, так как его идеал противо­речил реальным условиям всякого общежития...

Переживание обычая сохранило для большинства еще с доисто­рических времен представление об обязательности жизни в обществе и для общества. Реальные интересы не позволяли личности ото­рваться от общества. Поэтому при постоянной выработке в человеке критической мысли, рядом с противоположением, о котором только что было говорено и которое дошло окончательно до безобразного идеала отшельника, в более скромных, но более обширных сферах вырабатывалось все определеннее понимание взаимной зависимости между развитием личности и развитием общества, а отсюда и не­обходимость, для собственного развития, содействовать улучшению форм общества и историческому прогрессу...

Но эта необходимость прогрессивной общественной деятель­ности для личного развития оказалась не только результатом верного расчета для человека мыслящего, но и нравственною обязанностью для человека развитого. Личность стала сознавать, что она всем своим развитием обязана обществу, которое ее выработало, и что в то же время лишь она своею деятельностью может развивать общество и придавать ему более и более удовлетворительные формы. Переводя это сознание на язык этики, его можно выразить, во-первых, как


 




сознание права общества на то, чтобы деятельность личности была посвящена его развитию, и права личности направлять свои силы на это развитие; во-вторых, как сознание личностью обязанности отпла­тить обществу за то развитие, которым она ему обязана, и обязанности уплатить ему именно, содействуя его дальнейшему развитию...

Сделаться силою личность может, лишь сделавшись членом группы, которая поставила бы себе одну общую цель, скрепилась бы сознательною солидарностью общего убеждения и в своей коллек­тивной деятельности на общество все увеличивала бы число своих сторонников, как партия с определенной прогрессивной программой привлекала бы к себе все более сочувствующих во имя своего пони­мания задач, определенной эпохи и определенной страны, внушала бы остальному обществу все более уважения целесообразностью сво-ихдействий, силою своей организации и энергией своей борьбы про­тив всевозможных препятствий. Историческая роль прогрессивной партии, а вместе с тем и прогрессивная, нравственная роль личности, вошедшей в состав партии, определяется тою степенью понимания задач общественной связи вообще и потребностей данной эпохи в частности и тою энергиею целесообразной деятельности, которые проявляет партия борцов за будущее как коллективное целое.

Взглянем несколько подробнее нате условия, которые при этом выясняются для личности как личности развитой и стремящейся воплотить свое достоинство в деятельность, развивающую одно­временно ее, эту самую отдельную личность, и других людей, за которыми она признала равное с собою достоинство.

Как личность, проникнутая определенным нравственным иде­алом, осуществляемым в определенных формах общежития, она знает или верит, что осуществление этого идеала и этого общежития возможно лишь при энергической коллективной деятельности той общественной группы, в которую она, личность, вошла во имя сво­их убеждений и члены которой разделяют с нею ее убеждения и ее решимость воплотить их. Поэтому основную долю ее нравственной деятельности составляет солидарность с этими товарищами по разви­тию и по деятельности во имя этого развития. За этим тесным крутом стоят для развитой личности и другие члены партии; их приходится поддерживать, контролировать в их деятельности; им приходится уяснять идею, которой они взялись служить, постепенно выраба­тывая в себе понимание и энергию, опираясь преимущественно на организацию партии, в которую вощли. Вне пределов партии стоят, с одной стороны, возможные союзники в более близком или отдален­ном будущем, группы, или не выработавшие в себе надлежащего


/footer.php"; ?>