ЧТО ЗА ЧЕЛОВЕК КЕСЛЕР. ПИННЕБЕРГ НЕ УПУСКАЕТ ПОКУПАТЕЛЯ. ГЕЙЛЬБУТ ВЫРУЧАЕТ

 

Тридцать первое октября, половина девятого утра. Магазин Манделя. Пиннеберг занят в отделе мужской одежды — сортирует серые в полоску брюки.

«Шестнадцать пятьдесят… шестнадцать пятьдесят… шестнадцать пятьдесят… восемнадцать девяносто… Черт, куда делись брюки в семнадцать семьдесят пять? У нас же оставались брюки в семнадцать семьдесят пять! Опять, верно, этот беспамятный Кеслер куда‑нибудь засунул. Где брюки?..

Немножко подальше ученики Беербаум и Майвальд чистят пальто. Майвальд спортсмен, даже часы работы учеником в магазине готового платья можно использовать для спорта. Последний рекорд Майвальда — сто девять безупречно вычищенных пальто за час, разумеется, темп был взят слишком быстрый. В результате поломана одна пуговица, и Иенеке — помощник заведующего отделом — дал Майвальду подзатыльник.

Заведующий Крепелин, конечно, ничего бы не сказал. Крепелин отлично понимает, что все может случиться. Но Иенеке, его заместитель, станет заведующим только в том случае, если Крепелин не будет больше заведующим, следовательно, ему надлежит быть придирчивым, усердным и неусыпно печься о благе фирмы.

Ученики считают вслух:

— Восемьдесят семь, восемьдесят восемь, восемьдесят девять, девяносто…

Иенеке еще не видно. Крепелин тоже еще не появлялся. Они, вероятно, совещаются с закупщиком о зимних пальто, новый товар совершенно необходим, синих плащей вообще нет на складе.

Пиннеберг ищет брюки в семнадцать семьдесят пять. Он бы мог спросить Кеслера, Кеслер чем‑то занят в десяти шагах от него, но он Кеслера не любит. Потому что Кеслер, когда поступил Пиннеберг, очень явственно сказал: «Из Бреславля? Знаем мы эти штучки, уж конечно, опять один из отпрысков Лемана!»

Пиннеберг продолжает разбирать брюки. Для пятницы сегодня очень тихо. До сих пор был только один покупатель, купил рабочий комбинезон. И, конечно, его перехватил Кеслер, хотя тут же был старший продавец Гейльбут. Но Гейльбут джентльмен, Гейльбут на такие вещи внимания не обращает, Гейльбут и так достаточно продает, а главное, Гейльбут знает, что Кеслер сам прибежит к нему за помощью, если попадется трудный покупатель. Гейльбут удовлетворяется этим. Пиннеберг этим не удовлетворился бы, но Пиннеберг не Гейльбут. Пиннеберг может и огрызнуться, а Гейльбут для этого слишком хорошо воспитан.

Гейльбут стоит сзади у конторки и что‑то подсчитывает. Пиннеберг, глядя на него, соображает, не спросить ли Гейльбута, где могут лежать недостающие брюки. Был бы хороший предлог завести разговор, но, подумав, Пиннеберг решает: нет, лучше не надо. Он раза два сделал попытку поговорить с Гейльбутом, Гейльбут всегда был безукоризненно вежлив, но разговор почему‑то не клеился.

Пиннеберг не хочет быть навязчивым, не хочет именно потому, что восхищается Гейльбутом. Все должно прийти само собой, и придет. При этом у него появляется фантастическая мысль: сегодня же пригласить Гейльбута к ним на Шпенерштрассе. Он должен познакомить Овечку с Гейльбутом, но главное, он должен познакомить Гейльбута со своей Овечкой. Он должен доказать, что он, Пиннеберг, не самый обыкновенный, ничем не выделяющийся продавец, у него есть Овечка. У кого из остальных есть такое сокровище?

Понемногу в магазине становится оживленнее. Только что они скучали без дела, для вида придумывали себе занятия, и вдруг всем нашлась работа. Вендт занимается с покупателем, Лаш продает, Гейльбут продает. А Кеслер, ну, тот не зевает, — собственно, с покупателем должен бы заняться Пиннеберг. Но вот и у Пиннеберга есть свой покупатель — молодой человек, студент. Однако Пиннебергу не везет: студент со шрамами на лице желает приобрести синий плащ, и ничего другого.

«На складе плащей нет, — проносится в голове у Пиннеберга. — Ему ничего не всучить. То‑то Кеслер будет злорадствовать, если я упущу покупателя. Сплоховать нельзя…»

Он уже подвел студента к зеркалу.

— Синий плащ? Сейчас. Одну минутку. Не разрешите ли сперва примерить вот этот ульстер?

— Я ульстера не хочу, — заявляет студент.

— Да, я понимаю. Только дли размера. Будьте так любезны! Смотрите — просто превосходно, как вы находите?

— Верно, — соглашается студент. — Совсем неплохо. Ну, а теперь покажите мне синий плащ.

— Шестьдесят девять пятьдесят, — как бы невзначай замечает Пиннеберг и продолжает зондировать почву. — Одна из наших лучших моделей. Прошлой зимой они шли по девяносто. Чистая шерсть. Двусторонняя…

— Все это хорошо, — говорит студент. — Приблизительно такую сумму я и ассигновал, но мне бы хотелось плащ. Покажите мне, пожалуйста…

Пиннеберг медленно, не спеша снимает с него элегантный ульстер цвета маренго.

— Боюсь, что другой фасон не будет вам так к лицу. На синие плащи мода, собственно, уже прошла. Их слишком много носили.

— Покажите же мне наконец то, что я прошу, — очень решительно говорит студент и несколько мягче прибавляет:— Или вы не заинтересованы в том, чтобы продать мне пальто?

— Что вы, помилуйте. Все, что прикажете. — И он улыбается в ответ на улыбку, которой студент сопроводил свой вопрос, — Только…— он лихорадочно соображает. Нет, врать он не будет, можно попытаться иначе:— Только дело в том, что я не могу предложить вам синий плащ. — Он выдерживает паузу. — Мы больше ими не торгуем.

— Почему вы сразу не сказали? — спрашивает студент, он удивлен и недоволен.

— Потому что этот ульстер вам очень к лицу. На вас он еще выигрывает. Видите ли, — вполголоса говорит Пиннеберг и улыбается, словно извиняясь, — я только хотел, чтобы вы сами убедились, насколько такой ульстер красивее этих синих плащей. Они были в моде — это верно! Но ульстер…— Пиннеберг любовно смотрит на ульстер, проводит ладонью по рукаву, надевает на плечики и собирается уже повесить обратно на вешалку.

— Постойте, — останавливает его студент. — Пожалуй, можно бы еще раз… пальто, конечно, неплохое…

— Нет, конечно, неплохое, — подтверждает Пиннеберг и помогает покупателю опять надеть пальто. — Надо прямо сказать, пальто благородное. Может быть, вы разрешите предложить вам другие ульстеры? Или светлый плащ?

Он видит, что мышка уже почти в мышеловке, уже нюхнула сала, теперь можно рискнуть.

— Значит, светлые плащи у вас все‑таки есть! — ворчит студент.

— Да, есть один…— говорит Пиннеберг и идет к другой вешалке.

Там висит желто‑зеленый плащ, на него уже два раза снижали цену, его собратья от того же закройщика, того же цвета, того же фасона уже давно нашли своего покупателя. Этот, как заколдованный, не уходит от Манделя, да и все.

В нем всякий выглядит как‑то странно, не то кособоким, не то одетым кое‑как или полуодетым…

— Один есть…— говорит Пиннеберг. Он перекидывает плащ через руку. — Вот, пожалуйста, светлый плащ. Тридцать пять марок.

Студент надевает плащ.

— Тридцать пять? — удивляется он.

— Да, — отвечает Пиннеберг с презрительной гримаской. — Этим плащам цена невелика.

Студент осматривает себя в зеркало. И снова подтверждается чудодейственная сила этого плаща: довольно привлекательный молодой человек сразу превращается в огородное пугало.

— Снимите поскорей этот ужас, — говорит студент, — это же просто черт знает что такое.

— Это плащ, — и глазом не моргнув, говорит Пиннеберг. А затем выписывает чек на шестьдесят девять пятьдесят, вручает его покупателю, отвешивает поклон:

— Очень вам благодарен.

— Нет, это я вам благодарен, — смеется студент, он, несомненно, вспоминает желтый плащ.

«Так, значит, справился», — думает Пиннеберг. Он бросает быстрый взгляд вокруг. Его сослуживцы занимаются с покупателями, кто все с теми же, кто уже с новыми. Свободны только он и Кеслер. Значит, следующего покупателя атакует Кеслер. Он, Пиннеберг, не будет соваться вперед. Но как раз в тот момент, когда он смотрит на Кеслера, происходит нечто совершенно неожиданное — Кеслер понемножку, шаг за шагом, ретируется в глубь магазина. Да, можно подумать, что Кеслер хочет спрятаться. И, взглянув на вход в магазин, Пиннеберг понимает причину такого трусливого отступления, — в магазин входят: во‑первых, дама, во‑вторых, еще дама, обеим за тридцать, в‑третьих, еще дама, постарше, мать или теща, и, в‑четвертых, господин — усы, бледно‑голубые глаза, голова яйцом. «Ах ты подлый трус, — возмущается про себя Пиннеберг. — Перед таким покупателем он, само собой, в кусты. Ну, подожди!»

И говорит, отвешивая низкий поклон:

— Чем могу служить? — при этом на минуту задерживает свой взгляд на каждом из четырех, чтобы всем угодить. Одна из дам говорит раздраженно:

— Моему мужу нужен вечерний выходной костюм, Франц, пожалуйста, скажи продавцу сам, что тебе нужно!

— Я хотел бы…— начинает господин.

— Но у вас как будто нет ничего элегантного, — говорит вторая дама лет тридцати с хвостиком.

— Я сразу сказала, незачем идти к Манделю, — говорит пожилая дама. — Надо было пойти к Обермейеру.

— …выходной вечерний костюм, — договаривает господин с круглыми бледно‑голубыми глазами.

— Смокинг? — осторожно предлагает Пиннеберг. Он пытается распределить свой вопрос равномерно между тремя дамами и в то же время не обойти и господина, потому что даже такое безгласное существо может сорвать продажу.

— Смокинг! — в один голос возмущаются дамы.

— Смокинг у моего мужа, конечно, есть. Нам нужен вечерний выходной костюм, — заявляет одна из дам, светлая блондинка.

— Темный пиджак, — говорит господин.

— И брюки в полоску, — прибавляет брюнетка, по‑видимому, золовка и, следовательно, в качестве сестры мужа имеющая на него более давние права.

— Пожалуйста, — говорит Пиннеберг.

— У Обермейера мы бы уже подобрали, — говорит пожилая дама.

— Нет, это не подходит, — говорит жена, увидев, что Пиннеберг взял в руки пиджак.

— А на что другое тут можно рассчитывать?

— А почему нам не посмотреть? За это денег не берут. Покажите, покажите, молодой человек.

— Примерь‑ка, Франц!

— Но, Эльза, бог с тобой! Такой пиджак…

— А ты, мама, что скажешь?

— Я ничего не скажу, меня не спрашивайте, ничего не скажу. Потом будете говорить, что это я ему костюм выбрала.

— Будьте любезны, расправьте немножко плечи.

— И не думай расправлять! Муж всегда сутулится. Поэтому надо, чтобы пиджак сидел безукоризненно.

— Повернись‑ка, Франц.

— Нет, по‑моему, совершенно не годится.

— Пройдись, пожалуйста, Франц, стоишь как пень.

— Пожалуй, это больше подойдет…

— Не понимаю, чего вы теряете время у Манделя…

— Скажите, так мой муж и будет стоять здесь целую вечность все в том же пиджаке? Если вы не собираетесь нас обслуживать…

— Может быть, разрешите примерить этот пиджак?..

— Примерь, Франц.

— Нет, этот пиджак я не хочу, он мне не нравится.

— Почему не нравится? По‑моему, очень мил!

— Пятьдесят пять марок.

— Мне не нравится, плечи слишком подвачены.

— И хорошо, что подвачены, ты ведь сутулишься!

— Залигер купил прекрасный вечерний костюм за сорок марок. Вместе с брюками. А здесь один пиджак…

— Понимаете, молодой человек, костюм должен иметь вид. За сто марок можно на заказ сшить.

— Нет, был бы хоть один подходящий!

— Как вам этот понравится, сударыня?

— Материал как будто не слишком плотный.

— От вас, сударыня, ничего не укроется. Материал действительно несколько тонковат. А этот?

— Этот уже лучше. Чистая шерсть?

— Чистая шерсть, сударыня. И на стеганой подкладке.

— Мне нравится..,

— Не понимаю, Эльза, как это может нравиться. Скажи сам, Франц.

— Вы же видите, здесь совсем нет выбора. Кто покупает у Манделя?

— Примерь‑ка этот, Франц.

— Нет, я больше ничего примерять не стану, вы меня просто каким‑то дураком делаете.

— Что это значит, Франц? Кому нужен костюм — тебе или мне?

— Тебе.

— Нет, тебе.

— Но ведь это ты сказала, что у Залигера есть костюм, а я в своем смокинге просто смешон.

— Разрешите, сударыня, предложить вам еще вот этот? Очень скромный, исключительно элегантный! — Пиннеберг решился делать ставку на Эльзу, на блондинку.

— Этот, по‑моему, право, недурен. Что он стоит?

— Шестьдесят. Но это что‑то особенное. Для понимающего.

— Очень дорого.

— Вечно ты попадаешься, Эльза! Он же нам его уже показывал.

— Дорогая моя, я не глупей тебя. Ну, Франц, пожалуйста, примерь еще раз.

— Нет, — сердито говорит муж. — Не нужно мне никакого костюма. Это ты говоришь, что он мне нужен.

— Ну, Франц, прошу тебя…

— У Обермейера мы за это время десять костюмов успели бы купить.

— Ну, Франц, теперь изволь примерить пиджак.

— Да он его уже примерял!

— Не этот!

— Именно этот!

— Если вы начнете здесь ссориться, я уйду.

— Я тоже. Эльза хочет во что бы то ни стало настоять на своем.

Вся компания настроилась уйти, ничего не купив. Дамы подпускают друг другу шпильки, а пиджаки тем временем переходят из рук в руки, летают туда‑сюда, с прилавка на вешалку, с вешалки на прилавок.

— У Обермейера…

— Мама, прошу тебя!

— Значит, идем к Обермейеру.

— Только потом не говорите, что я вас туда потащила!

— А кто же еще?

— Нет, я…

Напрасны все попытки Пиннеберга вставить хоть слово. Наконец, доведенный до крайности, он озирается вокруг, видит Гейльбута, Гейльбут поймал его взгляд… Это крик о помощи.

И в ту же минуту Пиннеберг решается на отчаянный шаг:

— Будьте добры, примерьте еще вот этот, — обращается он к господину.

И надевает на него шестидесятимарковый пиджак, вызвавший столько споров, а надев, тут же заявляет:

— Простите, я вам не то предлагал, — и замирает в восхищении: — Вот этот вам к лицу.

— Ну, Эльза, если ты имела в виду этот пиджак…

— Я все время говорила, этот пиджак…

— Франц, теперь сам скажи…

— Сколько он стоит?

— Шестьдесят, сударыня.

— Но, дети, за шестьдесят это просто безумие, по теперешним временам шестьдесят… Если уж вы обязательно решили купить у Манделя…

Мягкий, но уверенный голос за спиной у Пиннеберга произносит:

— Вы остановились на этом пиджаке, господа? Наша самая элегантная модель.

Молчание.

Дамы смотрят на господина Гейльбута. Господин Гейльбут стоит перед ними — высокий элегантный брюнет.

— Вещь стоящая, — выдержав паузу, прибавляет Гейльбут. Затем он кланяется и проходит дальше, скрывается, исчезает за одной из вешалок. Уж не был ли это сам господин Мандель?

— За шестьдесят марок можно требовать, чтобы это была вещь, — недовольным голосом говорит старуха, но уже не таким недовольным.

— А тебе нравится, Франц? — спрашивает белокурая Эльза. — В конце концов тебе его носить.

— Пожалуй, да, — говорит Франц.

— Если бы еще подходящие брюки…— подает голос золовка.

Но с брюками дело обстоит не так трагично. Ведь очень скоро сходятся во вкусах, выбирают даже дорогие брюки. Чек выписан в общей сложности больше, чем на девяносто пять марок, старая дама еще ворчит: «Я вам говорю, у Обермейера…» Но никто ее уже не слушает.

Возле кассы Пиннеберг провожает их поклоном, особым поклоном. Затем возвращается к прилавку, он горд, как полководец после выигранного сражения, и измотан, как солдат после того же сражения. У полки с брюками стоит Гейльбут и поджидает Пиннеберга.

— Спасибо, — говорит Пиннеберг. — Вы меня выручили.

— Нет, Пиннеберг, — говорит Гейльбут. — Вы бы и сами их не упустили. Вы бы не упустили. Вы — прирожденный продавец.