Развод по-советско-германски

После прихода Гитлера к власти разрыв душевного альянса между СССР и Германией произошел далеко не автоматически, как это порой представляют. Да и почему должен был последовать разрыв? Напомним, что еще при подготовке революции 1923 г. националисты и нацисты рассматривались как потенциальные союзники. В отличие от социал-демократов, поскольку те были сторонниками западной ориентации. А в 1929 г., возобновляя подрывную деятельность в Германии, Сталин подтвердил указание считать главным врагом не гитлеровцев, а социал-демократов. В Москве пришли тогда к выводу, что немецкий национализм нужно поддержать для противопоставления страны западным «империалистам». Эта линия была узаконена на VI конгрессе Коминтерна, и Тельман дисциплинированно провозглашал: "Нельзя допустить, чтобы за нацистскими деревьями мы не видели социал-демократического леса!" А незадолго до прихода к власти Гитлера, в августе 32-го, один из руководителей Исполкома Коминтерна Пятницкий хотя и призывал расширить и закрепить некий "единый фронт, сложившийся в драках с фашистами", но одновременно подчеркивал, что этот самый "единый фронт" должен быть направлен и против социал-демократов и "профбюрократов".

Но нацисты, оказавшись у руля государства, первым делом нанесли сокрушительный удар по компартии, которая в этот момент сама активно готовилась к захвату власти. О масштабах подготовки говорит тот факт, что в мае 1932 г., когда после слабого и аморфного кабинета канцлера Брюнинга к власти пришло правительство фон Папена, разразился крупный скандал выяснилось, что вся полиция Пруссии была коммунистическим гнездом и работала практически под контролем компартии. В Германии опять вовсю развернули деятельность военные инструкторы Коминтерна, численность боевых отрядов "Рот фронта" достигала полумиллиона человек. 2. 2. 1933 г. митинги и демонстрации компартии были запрещены. Разумеется, красные восприняли это как вызов, и когда через три дня в Берлине состоялся парад штурмовиков по случаю победы Гитлера, компартия устроила массовые ответные акции, вылившиеся в беспорядки и столкновения в Берлине, Бреслау, Лейпциге, Данциге, Дюссельдорфе, Бохуме, Страсфурте с погромами, ранеными и убитыми. А 9. 2 после этих событий полиция (еще не нацистская, а полученная в наследство от республики) произвела обыски в штаб-квартирах компартии, в результате чего были обнаружены несколько складов оружия и боеприпасов, а также документы изобличающие подготовку переворота.

Однако ситуация продолжала обостряться, и 25. 2 военизированные формирования компартии — отряды "Красного фронта" и боевые группы так называемой "Антифашистской лиги" — были для перехода к активным действиям объединены под общим командованием. А на следующий день их руководство выступило с воззванием к "широким массам встать на защиту коммунистической партии, прав и свобод рабочего класса", провозглашая "широкое наступление в титанической борьбе против фашистской диктатуры". Так что провокация с поджогом Рейхстага, неуклюже организованная нацистами 27. 2, строго говоря, была даже лишней — она только навредила своим авторам в глазах общественности, а причин и поводов для жестких действий против красных и без нее хватало. Пожалуй, столь дешевый эффект потребовался лишь для того, чтобы подтолкнуть нерешительного и впавшего в старческий маразм президента Гинденбурга, совершенно отошедшего от дел и "работавшего с документами" в загородном поместье, подписать "чрезвычайные законы для защиты народа и государства", развязавшие Гитлеру руки для полномасштабного сокрушительного удара.

Надо отметить и то, что разгром готовившегося коммунистического путча получил массовую народную поддержку и здорово повысил рейтинг нацистов. Выборы в Рейхстаг 4. 3. 33 г. стали для них триумфальными — они получили 288 депутатских мандатов, коммунисты — 81, социалисты — 118, националисты 52. И 24. 3 вновь избранный парламент 441 голосами против 94 принял решение о предоставлении Гитлеру чрезвычайных полномочий на четыре года. (После голосования фюрер крикнул социалистам: "А теперь вы мне больше не нужны!") Но что касается отношений с СССР, то даже разгром германской компартии их еще не испортил! Что тоже не так уж и удивительно, так как моральные соображения в подобных делах большевикам всегда были чужды. Например, Кемаль-паша Ататюрк в ходе национальной революции в Турции свою компартию вообще вырезал и перетопил — однако его борьба была "антиимпериалистической", и Советская Россия продолжала поддерживать с ним самую горячую дружбу, оказывая огромную материальную и военную помощь.

Правда, Гитлер в разгар антикоммунистической кампании допускал и откровенно враждебные выпады. Так, в своей речи 2. 3. 1933 г. он заявил: "Я ставлю себе срок в шесть-восемь лет, чтобы совершенно уничтожить марксизм. Тогда армия будет способна вести активную внешнюю политику, и цель экспансии немецкого народа будет достигнута вооруженной рукой. Этой целью будет, вероятно, Восток".

Но сразу же после такого выступления фюрер счел нужным смягчить тон и лишь уточнить на будущее изменившиеся правила игры. В интервью газете «Ангриф» он выразил убеждение, что "ничто не нарушит дружественных отношений, существующих между обеими странами, если только СССР не будет навязывать коммунистических идей германским гражданам или вести коммунистическую пропаганду в Германии. Всякая попытка к этому немедленно сделает невозможным всякое дальнейшее сотрудничество".

И Москва тут же раскланялась ответным реверансом в передовице «Известий»: "Советское правительство, оказавшись в состоянии поддерживать в мире и гармонии торговые отношения с фашистской Италией, будет придерживаться такой же политики и в своих отношениях с фашистской Германией. Оно требует только, чтобы гитлеровское правительство воздержалось от враждебных актов по отношении к русским и к русским учреждениям в Германии".

Речь шла о том, что советских сотрудников в Германии, в значительной доле связанных с Коминтерном или спецслужбами и привыкших к совершенно открытой и беспрепятственной деятельности в этой стране, в период антикоммунистических акций нередко арестовывали заодно с немецкими товарищами по партии. Иногда в качестве целенаправленного предупреждения, чтоб впредь не наглели, но чаще по личной инициативе наиболее ретивых штурмовиков и полицейских, стремящихся продемонстрировать свою бдительность. Всего было 47 таких арестов — но разумеется, всех задержанных тут же отпускали с извинениями.

А когда возникшие «недоразумения» были мирно улажены, взаимовыгодное сотрудничество продолжилось. 10. 5. 1933 г. по приглашению Тухачевского в СССР прибыла военно-техническая делегация во главе с начальником вооружений Рейхсвера генералом фон Боккельбергом. Ее провезли по всей стране, показали ЦАГИ, 1-й авиазавод, артиллерийский ремонтный завод в Голутвино, химзавод в Бобриках, Красно-Путиловский завод, полигон и оружейные заводы в Луге, Харьковский тракторный, 29-й моторостроительный в Запорожье, орудийный им. Калинина в Москве. На приеме у германского посла 13. 5 Ворошилов говорил о стремлении поддерживать связи между "дружественными армиями", а Тухачевский указывал: "Не забывайте, что нас разделяет наша политика, а не наши чувства, чувства дружбы Красной Армии к Рейхсверу. И всегда думайте вот о чем: вы и мы, Германия и СССР, можем диктовать свои условия всему миру, если мы будем вместе".

Советский атташе В. Левичев в докладе Ворошилову от 12. 5. 1933 г. сообщал: "Часто просто недоумеваешь, когда слышишь, как фашистский оркестр наигрывает "Все выше и выше", "Мы кузнецы", "Смело, товарищи, в ногу"…

Немцы самым последовательным образом стремятся показать всему свету, что никаких серьезных изменений в советско-германских отношениях не произошло… Со стороны рейхсверовцев встречаю самый теплый прием. Не знаю, что они думают, но говорят только о дружбе, о геополитических и исторических основах этой дружбы, а в последнее время уже говорят о том, что, мол, и социально-политические устремления обоих государств все больше будут родниться: "Вы идете к социализму через марксизм и интернационализм, мы тоже к социализму, но через национализм"…

И поэтому главной основой дружбы, включительно "до союза", считают все тот же тезис — общий враг Польша". В июне, как уже отмечалось, немецким Генштабом проводилась военно-штабная игра с условиями "тайного договора" СССР и Германии против Польши и Франции. А 8. 7 на приеме в советском полпредстве военный министр генерал фон Бломберг говорил: "Несмотря на все события последних месяцев, Рейхсвер по-прежнему, так же, как и германское правительство, стоит за политическое и военное сотрудничество с СССР".

А текст его речи был предварительно согласован с Гитлером…

Делались попытки для сближения не только на военном, но и на партийном уровне. Скажем, в конце мая почва для этого зондировалась через полпреда в Берлине Александровского — в качестве одного из вариантов предлагалось организовать рабочий визит в Москву Геринга. Среди руководителей НСДАП, как и среди генералитета, также существовало сильное просоветское крыло. Целый ряд гауляйтеров считали союз между двумя странами единственно возможным политическим решением, которое позволило бы Германии возродиться и избежать опасности со стороны Запада. А уж объединение сил против Польши считалось само собой разумеющимся. Гауляйтер Данцига Раушнинг установил хорошие личные отношения с советским полпредом Калиной, напрямую обращаясь к нему за помощью во всех случаях, когда поляки пытались ущемить немецкие интересы в данном регионе. И советская сторона всегда шла навстречу, оказывая на Варшаву требуемое давление. А гауляйтер Восточной Пруссии Эрих Кох (будущий палач Украины) шел еще дальше — он разработал грандиозный план создания "транснационального трудового государства" путем полного объединения Германии и СССР. Карты такой союзной державы с детальными расчетами всех выгод и проектами внутреннего устройства демонстрировались в его кабинете, представлялись наверх, пропагандировались в партийном окружении. И его план находил очень много сторонников, особенно среди молодых военных и инженерно-технических работников — уж больно все казалось логичным и выигрышным.

И все же к осени 1933 г. столь популярный альянс совершенно распался. Но не по принципиальным идеологическим причинам, а скорее — по субъективным. Ссора стала следствием двух взаимных политических ошибок, одну из которых допустило большевистское руководство, а другую нацистское. Сталин в тот момент очень недооценил Гитлера, а Гитлер Сталина. Кремлевские лидеры поначалу вообще не восприняли Гитлера в качестве серьезной политической фигуры, заслуживающей внимания. Они пришли к выводу, что в чехарде правительственных и парламентских кризисов, сотрясавших Германию, правительство нацистов просуществует лишь несколько месяцев, так же как предшествующие кабинеты фон Папена и Шлейхера. Впрочем, таковым было мнение не только в Москве. Точно так же считали французские и английские эксперты, а писатель Томас Манн известие о приходе к власти нацистов встретил с широкой улыбкой: "Тем лучше, они не продержатся и восьми месяцев".

Но уж большевики-то в данном плане могли бы быть и поумнее и вспомнить, что то же самое говорили и в России, и в мире, когда после чехарды кабинетов Временного Правительства у руля очутилось правительство Ленина. Возможно, к 1933 г. они и сами смогли уверить себя, что удержались у власти благодаря широкой народной поддержке, а не тем, что отбросили и перечеркнули все «условности» демократической борьбы. Однако в отношении Германии в Москве исходили из другой аналогии 1917-го: как политическая раскачка России постепенно скатывала ее влево и привела к победе большевиков, так и для немцев раскачка их страны, в том числе и нацистскими экспериментами, должна была привести к победе коммунистов. Потому что других реальных сил, кроме «красных» и «коричневых», в тот момент в Германии не было. Доклад американского посла в Берлине Додда в МИД США констатировал: "Россия, со своей стороны, согласна подождать до быстрого падения Гитлера и видит в германском коммунистическом движении преемника его власти".

И надо сказать, что подобные прогнозы имели под собой все основания. Потому что Германия продолжала скатываться влево, и после разгрома компартии это происходило уже под влиянием «революционного» крыла самой НСДАП. Как уже отмечалось, в ней были очень сильны прокоммунистические тенденции. Например, президент Верхней Силезии Брюкнер обрушивался на капиталистов вполне по-ленински, утверждая, что сама жизнь их "есть непрерывная провокация". Один из лидеров нацистской Рабочей Федерации Келер проповедовал: "Капитализм присвоил себе исключительное право давать трудящимся работу на условиях, которые сам же и устанавливает. Такое преобладание аморально, его нужно сломать".

Председатель нацистской фракции ландтага Пруссии Кубе (будущий палач Белоруссии) требовал экспроприации земли: "Национал-социалистское правительство должно заставить крупных помещиков разделить свои земли и передать большую часть их в распоряжение крестьян".

А особенно радикально была настроена огромная армия штурмовиков, насчитывавшая 4,5 миллиона человек. Ведь отряды СА формировались из вполне «социалистических» низов общества и на вполне социалистических лозунгах. А после поражения компартии и ее запрета, в ряды штурмовиков густо повалили и настоящие коммунисты. Да-да, наблюдалось и такое явление. Репрессии нацистов коснулись только руководящей верхушки и активистов партии — всего было арестовано около 7 тыс. чел. Да и то многие из них, выразившие готовность к сотрудничеству с новой властью, отпускались и подключались к деятельности нацистов. Так поступили, например, Торглер — руководитель коммунистической фракции Рейхстага и второе лицо в партии после Тельмана, видные партийные деятели Фрей, Карван и др.

А уж о рядовых коммунистах и говорить нечего — многие формирования "Красного фронта" вливались в СА в полном составе, целыми отрядами. Препятствий к этому не было ни организационных — нацисты считали их подходящими для себя кадрами и охотно принимали, ни идеологических — и те, и другие были "за революцию" и "против капиталистов". Впрочем, для того сброда, который составлял основу и красных, и коричневых штурмовиков, пожалуй, преобладали другие мотивы. Возможность пофорсить в униформе — а она у СА была даже красивее, чем у ротфронтовцев. Возможность подрать глотки и потешить силушку, да еще получить за участие в шествиях и потасовках несколько марок на пиво — так не все ли равно, из какой кассы их получать, из коминтерновской или нацистской? Только в Берлине таких перекрещенцев насчитывалось около 300 тысяч! Немцы прозвали их «бифштексами» — коричневыми снаружи и красными внутри.

Ну а Гитлер всячески пытался обуздать «революционную» массу соратников. 1. 7,1933 г. на собрании руководителей штурмовых отрядов в Бад-Рейхенгалле он твердо заявил, что "второй революции" не будет: "Я готов решительно и сурово подавить любую попытку, направленную на разрушение существующего порядка. Я со всей энергией воспротивлюсь второй революционной волне, так как она повлечет за собой настоящий хаос. А тех, кто поднимется против законной государственной власти, мы возьмем за шиворот, какое бы положение они не занимали".

Но не тут-то было! Это лишь ударило по престижу самого Гитлера, и без того пошатнувшемуся в период партийного кризиса 32-го. Руководитель штурмовиков Рем выдвинул лозунг: "Не снимайте поясов!" Нацистская "старая гвардия" возмущалась: "Разве о такой революции мы мечтали?" Как свидетельствует Раушнинг, "ни один партийный лидер не встречал у революционно настроенных штурмовиков такого пренебрежения, как Адольф Гитлер". О нем выражались "от мертвого Гитлера больше пользы, чем от живого" или "долой паяца!" И кстати, тоже были популярными сопоставления с 17-м годом в России — "может быть, Гитлер — быстротечный вступительный эпизод настоящей немецкой революции, что-то вроде Керенского, после которого пришел Ленин?"

(В. Раушнинг, "Зверь из бездны", М., 1993)

Рем в кругу единомышленников вовсю поносил его: "Адольф — подлец, он нас всех предал. Он общается теперь только с реакционерами и выбрал себе в наперсники этих генералов из Восточной Пруссии", а в выступлении перед представителями иностранной прессы 18. 4. 1934 г. заявлял: "Революция, которую мы совершили, не является только национальной — это революция национал-социалистская. И мы настаиваем даже на особом подчеркивании второго слова — социалистская".

Рему вторил его первый помощник Хейнес: "Мы взяли на себя долг революционеров. Мы стоим в начале пути. И отдыхать мы будем тогда, когда германская революция будет завершена".

А командир берлинских отрядов СА Эрнст открыто называл фюрера "черным иезуитом". Так что первые полтора года пребывания у власти положение Гитлера действительно выглядело очень шатким. Реально он мог опереться только на оставшиеся ему верными силы СС, по численности в 100 раз уступавшие СА, и на поддержавшую его часть партийной верхушки во главе с Герингом. Он не мог популистскими методами угодить широким народным массам, поскольку его социалистическая часть программы осталась нереализованной, а вздумай он ее реализовывать, такое "углубление революции" и в самом деле смело бы его самого, выдвинув на первый план более левых лидеров. А вкусить другие осязаемые блага его правления — ликвидацию безработицы, выход из кризиса, активизацию экономики, стабилизацию цен, население еще не успело, для их претворения в жизнь требовалось хоть какое-то время. Даже об элементарном порядке на улицах в условиях буйства штурмовиков говорить не приходилось.

Промышленные и великосветские круги продолжали относиться к Гитлеру презрительно, свысока, все еще считая «наемником», которого можно будет рассчитать, когда в нем отпадет нужда. Не имел он надежной опоры и в армии. Военная верхушка требовала возрождения полноценных вооруженных сил, перевооружения, введения всеобщей воинской обязанности. Однако это значило бы бросить открытый вызов западным державам, чего слабая и расшатанная Германия еще не могла себе позволить. Да и те же штурмовики первыми взбунтовались бы против воинской повинности, поскольку готовой "революционной армией" считали самих себя. И удержаться у власти на первом этапе правления Гитлеру удалось лишь головокружительным лавированием между всеми этими силами. А также благодаря изобретению российских большевиков кадровым методам, расстановке и внедрению на ключевые посты государства немногих безусловно верных соратников, что позволяло минимальным числом брать под контроль важнейшие направления политики и жизнедеятельности страны. Сталин подобных талантов в Гитлере не разглядел.

Но на ухудшение межгосударственных отношений наложилась и специфика взглядов Гитлера, только не идеологических, а геополитических. На сомнения своих приближенных, как же достичь столь выигрышного сближения с СССР и при этом не заразиться большевизмом, он отвечал: "Я не боюсь разлагающего влияния коммунистической пропаганды. Но в лице коммунистов мы имеем достойного противника, с которым надо держать ухо востро. Германия и Россия удивительным образом дополняют друг друга. Они просто созданы друг для друга. Но именно в этом и заключается опасность для нас: Россия может засосать и растворить наш народ в своих просторах… Что до меня, то я, очевидно, не стану уклоняться от союза с Россией. Этот союз — главный козырь, который я приберегу до конца игры. Возможно, это будет самая решающая игра в моей жизни. Но нельзя начинать ее преждевременно, и ни в коем случае нельзя позволять всяким писакам болтать на эту тему. Однако если я достигну своих целей на Западе — я круто изменю свой курс и нападу на Россию. Никто не сможет удержать меня от этого. Что за святая простота полагать, что мы будем двигаться все прямо и прямо, никуда не сворачивая!"

Наложится и еще один важный фактор. Дело в том, что западная пресса, весьма поверхностно представлявшая процессы в СССР, освещая в 20-х драки за власть в советских верхах, слепо переняла для них объяснения Троцкого (которого за рубежом знали гораздо лучше, чем Сталина) насчет борьбы «бюрократов» против «революционеров». Кстати, именно по этой причине многие политики и бизнесмены стали смотреть на сталинский режим благожелательно с «бюрократами» все же удобнее вести дела, чем с непредсказуемыми «революционерами». Но Гитлер-то оценивал такие вещи по-другому! Он-то как раз к "настоящим большевикам" относился с известной долей уважения, а созданную в СССР партийно-бюрократическую машину с этими «настоящими» уже не отождествлял. И сторонникам немедленного союза с СССР он отвечал: "Поезжайте в Москву. Я даю вам свое согласие. Поезжайте в Москву, но это вряд ли доставит вам большое удовольствие. Там сидят все те же жидовские крючкотворы. С ними каши не сваришь".

В результате нацистское руководство допустило в отношении советского режима ту же самую ошибку, что советское — в отношении нацистского. Оно пришло к выводу… что Сталин долго не продержится!

И тоже имело для таких прогнозов видимые основания. Напомним, что в том же 1933 г. миллионы крестьян в СССР погибали от голода, в городах из-за "затягивания поясов" нарастало недовольство Сталиным, в партии и комсомоле поднималась стихийная оппозиция, а изгнанный Троцкий расписывал в интервью, какой поддержкой он пользуется в коммунистических массах, и сколько у него там сторонников (т. е. "настоящих большевиков"). И гитлеровцы ожидали скорого внутреннего взрыва в России. А поскольку и они идеализировали свое учение, считая его логическим продолжением большевизма — то бишь следующей за ним, более высокой ступенью революционной идеологии, то выходило, что и в СССР новая революция будет «национальной», и когда там победит "истинный революционный настрой, который еще жив в России", то "большевизм станет чем-то вроде национал-социализма". В апреле 1933 г. посол в Москве Дирксен докладывал Гитлеру: "Большевизм в России не вечен. Процесс развития национального духа, который показывается теперь во всем мире, охватит в конце концов и Россию. Большевизм с его нуждой и ошибками сам подготовляет почву для этого".

Это донесение было перехвачено советской разведкой и, дойдя до Сталина, сердечному согласию отнюдь не способствовало.

Дальше — больше. На основе своих прогнозов о скорых переменах в Советском Союзе Гитлер счел альянс с ним бесперспективным и на этой почве стал искать контакты с Западом. В апреле-июле в Англию направлялись эмиссары фюрера — Геринг, Розенберг, министр экономики Гугенберг, зондировать возможности совместного выигрыша за счет шкуры готового издохнуть "русского медведя". Ведь предполагаемым восстанием на голодной Украины логично было бы воспользоваться Польше и Румынии, которых поддерживали англичане и французы. И нацисты хотели опередить события, чтобы не остаться за бортом.

4. 7. 1933 г. советская военная разведка доложила Ворошилову, что в Англии идут секретные переговоры германской делегации во главе с Розенбергом. "Особый проект предусматривает раздел русского рынка. По мнению германских кругов, следует ожидать скорого изменения политического положения в России и соответственно этому желательно заблаговременно разделить эту громадную область сбыта".

Разумеется, это тоже было сразу доложено Сталину. Подтверждение переориентации Германии на Запад содержалось и в отчетах советского полпредства в Берлине: "С июля 1933 г. развертывается продолжающаяся до сих пор кампания о так называемом «голоде» в СССР. По размаху и широте эта кампания беспрецедентна в истории антисоветских кампаний. В августе развернулась бешеная персональная травля тов. Литвинова".

Вот тут-то и наступил полный разрыв, поскольку закулисные переговоры с «империалистами» против СССР были в глазах Кремля уже непростительной крамолой. И незамедлительно были предприняты решительные ответные действия. Как уже отмечалось, Сталин и сам отдавал себе отчет, что ситуация на Украине и в Белоруссии способна сделать их легкой добычей для внешнего вторжения, поэтому и перебрасывались к западным границам добавочные контингента. Теперь же в дополнение к этому Польше и Румынии было предложено заключить пакты о ненападении. Которые те приняли с превеликой радостью, поскольку постоянно пребывали под угрозой большевистской агрессии. А через них пошло демонстративное сближение с Францией, в любой политической ситуации не доверявшей немцам и продолжавшей считать их главными потенциальными врагами. Отсюда, кстати, и упомянутые нападки германской прессы на М. М. Литвинова (Макса Валлаха) — советского наркома иностранных дел. В эмиграции он жил в Англии, был женат на англичанке, а в советском руководстве слыл англофилом и представлял «западническую» линию, соперничавшую во внешней политикой с «германофильством», сторонниками которого в наркоминделе выступали Иоффе и Крестинский. Теперь же Сталин дал "зеленый свет" ему и его политической ориентации.

В военных кругах основным выразителем новой линии стал Тухачевский, наименее «политизированный» из военачальников, которому, по большому счету, было без разницы, с кем блокироваться и на кого ориентироваться, абы самому блеснуть. А при контактах с Западом он со своим воспитанием и образованием, уж конечно же, выходил на первый план по сравнению с рубаками типа Ворошилова. И с «культурными» французами это получалось даже лучше, чем с германскими «солдафонами». В сентябре был организован пышный прием французской военной делегации во главе с Пьером Котта. Ее, как прежде делегацию фон Боккельберга, повезли по всем оборонным заводам. А Тухачевский дал в ее честь грандиозный банкет с тостами, не менее выразительными и многообещающими, чем те, что он произносил (для немцев.

Очередные приглашения советских военных в Германию были отклонены. И насчет набора на 1933 г. немецких офицеров в советские училища и академии давался ответ об "отсутствии возможности". ЦК приняло постановление "О прекращении деятельности всех предприятий, организованных Рейхсвером в СССР", в результате чего были ликвидированы все три совместных учебно-испытательных центра: «Томка» — 15. 8, «Кама» — 4. 9, «Липецк» — 14. 9. Германия, сама оказавшаяся теперь в рискованном положении — в одиночку против поляков, французов и русских, поспешила тоже заключить с Варшавой договор о ненападении. И Польша считала себя стороной, выигравшей больше всех, поскольку могла теперь выбирать между двумя новыми «союзниками» и в спорных вопросах использовать одного из них против другого…

Впрочем, что касается Гитлера, то можно и усомниться, действительно ли его политика в отношении СССР определилась грубой ошибкой, или сама эта «ошибка» являлась одним из его обычных маневров. Непредсказуемость и неожиданность его стратегических ходов хорошо известна. Анализируя ситуацию 1933 г., можно прийти к выводу, что, во-первых, сближение с СССР привело бы к усилению левого крыла в самой НСДАП, с которым боролся Гитлер и которое грозило его свергнуть. А во-вторых, союз с Москвой в том виде, в каком он предполагался и мог быть осуществлен на тот момент, был для фюрера совершенно неинтересен. Он стал бы, мягко говоря, неравноправным. При главной нацеленности против Польши, основной вклад в разгром врага должна была внести Красная Армия, а слабая Германия смогла бы помочь ей только "вооруженным нейтралитетом". Но ведь и плоды победы распределились бы соответственно участию.

А для превращения своей страны в сильную державу, способную лидировать в тех или иных союзах и диктовать свою волю, Гитлеру требовалось время. И еще требовалось попустительство западных держав, которое позволило бы постепенно, шаг за шагом, избавиться от ограничений в военной области. А это попустительство было возможно лишь в случае, если Запад поверит в сугубо антисоветскую нацеленность Германии. Следовательно, поссориться с Москвой было необходимо. А кризис в Советском Союзе давал хороший предлог для спекуляций, способных вызвать такую ссору. Сама же эта ссора и вызванные ею шаги Кремля, позволяли заодно умерить пыл своих левых, представив СССР, их идеал, беспринципным союзником враждебных Германии государств.

В подтверждение версии, что разрыв с Москвой был лишь стратегическим маневром, можно привести уже процитированное выше высказывание насчет будущего союза с Россией как "главного козыря", который надо беречь "до конца игры… но нельзя начинать ее преждевременно". А в начале 34-го, сразу после встречи с Пилсудским и подписания пакта с Польшей — то есть в период максимального ухудшения советско-германских отношений, приближенные поинтересовались у фюрера, собирается ли он теперь объединиться с поляками и напасть на СССР. Он ответил: "Советская Россия — это очень трудно. Вряд ли я смогу с нее начать… Все договоры с Польшей имеют лишь временную ценность. Я вовсе не собираюсь добиваться взаимопонимания с поляками. Мне нет нужды делить власть с кем бы то ни было… В любой момент я могу найти общий язык с Советской Россией. Я могу разделить Польшу в любое удобное для меня время и любым способом…"

Правда, выстраивать строгие доказательства на тех или иных высказываниях Гитлера вряд ли корректно. В плане политической «гибкости» он вполне мог поспорить с Лениным, и в зависимости от 19-1258 289 требований момента не раз, и не два принимался вдруг отстаивать позицию, противоположную вчерашней. Просто стоит иметь в виду, что идея союза с Москвой у него существовала еще в 1933-34 гг., и он ее рассматривал как один из возможных вариантов своих будущих действий.