Пояснение:О буквальном смысле слов

Мы, живущие в среде русского языка, должны признать, что смысл многих его слов нам непонятен. Ярче всего это видно в топонимике — той части словаря, в которую входят названия географических объектов. Среди них есть вполне понятные названия, типа посёлок «Отрадное», озёра «Долгое», «Чистое» и т.п., но что означают названия наших же древних городов Москва, Тверь, Кострома и т.п.? По­че­му река Волга названа «Волгой», а не «Камой», «Окой» или «Тем­зой»? — вопросы, на которые нет ответов у всех (воз­мож­но, что за исключением наиболее «крутых» русскоязычных эзотеристов).

И вне топонимики есть слова русского языка, структура которых в соотнесении с глобальным историческим процессом говорит о том, что их слоги обладают своим определённым смыслом:

«РАДУГА» = РА + ДУГА, а «Ра» — имя древнеегипетского солнечного божества; и если это знать, то слово «РАДУГА» как целостность не нуждается в пояснениях.

«РАССКАЗ», «СКАЗ», «ПО­КАЗ», «КАРТИНА» — почему в их структуре одинаково присутствует «КА», хотя первые два относятся ныне к восприятию смысла через членораздельную речь, а два вторые — к восприятию смысла через зрение?[63] И что подразумевает это «КА»: одну из пяти составляющих духа человека (соответ­ст­венно представлениям тех же древних египтян), до которой информация доходит либо через звуковой либо через зрительный каналы? либо это не древнеегипетское «КА», а что-то ещё?

Почему в языке два слова, имеющих (с точки зрения многих) как бы один и тот же смысл: «УМ» и «РАЗУМ»? И если каждое из слов обладает своим значением, то в чём специфика каждого из них? И о чём поговорка «ум зашёл за разум»?

Почему Вселенная — называется «Вселенной»? В кого и как она вселена? Как это понимать? И что этим фактом обусловлено в жизни каждого из нас?

Что означает оборот речи «БУКВАЛЬНЫЙ СМЫСЛ»? — То, что каждая буква в слове обладает каким-то смыслом, вследствие чего слово, состоящее из определённых букв в определённом порядке, представляет собой некую «функцию», «оператор» (в терминах сов­ременной математики), результат применения которого к буквам, образующим слово, и даёт смысл слова?

И такого рода вопросов о смысле слов и смысле слогов и букв в составе слов можно поставить много.

Затронутое здесь нами предельно кратко воззрение на объективное наличие побуквенного и послогового смысла в словах русского языка[64] обстоятельно излагает в своих материалах объединение “Все­ясветная грамота”. Но если бы оно и не вело активной деятельности, многих людей в детстве интересуют вопросы о структуре язы­ка и его слов, об их внутреннем побуквенном и послоговом смы­сле. Однако этих вопросов в упор не видят исторически сложившиеся и ставшие научно культовыми научные традиции в филологии и лингвистике. Если же не быть порабощённым культово-фило­логи­ческим знанием и посмотреть вдумчиво на словарь родного рус­ского языка, на его грамматику, то трудно миновать вывод о том, что:

Русский язык унаследован древними славянами (а через них и нами) от его более древних носителей в уже готовом виде; либо после того, как язык сложился, произошла психологическая катастрофа в результате которой носители языка стали существенно глупее, нежели их язык. Так или иначе, но изначальный русский язык был унаследован при базовых значениях смысла «эле­мен­тар­ных частиц» языка на уровне тех языковых образований, которые ныне принято называть «слова». Послоговый и побуквенный смысл большей частью был утрачен (мы отчасти воспринимаем различие смысла приставок, суффиксов и окончаний), вследствие чего:

· буквального смысла слов родного языка подавляющее большинство русскоязычных не ведает и не воспринимает,

· господствующая в науке морфология русского языка и традиция истолкования его слов представляются неадекватной Жизни и самому языку.

Наличие в русском языке скрытого внутри его слов (в господствующим ныне понимании этого термина) второго базового уровня смысла, и скрытой от понимания многих «второй морфо­логии», обусловленной побуквенным и послоговым смыслом его слов, исключает возможность полноценного перевода осмысленной русской речи на другие языки тем в большей мере, чем «плотнее упакован» смысл в речь.

Это обусловлено тем, что в процессе перевода на иные языки происходит подбор пар слов-аналогов русского языка и языка перевода. При этом в текст (речь) на ином языке не попадает побуквенный и послоговый смысл, соответствующий внутрисловному базовому уровню смысла русского языка. Для того, чтобы смысл побуквенного и послогового уровня донести до иноязычного чи­та­теля или слушателя, перевод должен сопровождаться ещё и пояснением (ком­мен­тарием), объём которого может оказаться существенно больше, нежели объём самого перевода.

Эта особенность переводов с русского языка на прочие является дополнительным затруднением при переводе по отношению к обыч­ным для всех переводов трудностям адекватного перевода идиом[65], разного рода «игры слов», ассоциативных связей порождаемых фонетикой и морфологией разных языков на базовом уровне смысла слов каждого из них, т.е. несовпадением в разных языках множеств однокоренных слов и смысла более или менее созвучных слов.

Процесс же перевода на русский язык иноязычных речи и текстов может сопровождаться порождением в переводе некоего дополнительного потока смысла вследствие наличия в русском языке побуквенного и послогового смысла его слов. Будет ли этот дополнительный поток смысла возникать во всех случаях перевода; будет ли он в случае возникновения более обстоятельно доносить смысл иноязычной речи или текста либо будет подавлять или искажать его — вопрос особый, ответ на который обусловлен как ролью каждого из языков в ноосфере Земли и взаимным соотношением ролей в паре «русский язык — иной язык», так и смыслом в оглашениях и умолчаниях иноязычной речи или текста, а также — культурой мы­шления и речи и нравственностью переводчика на русский[66].

Далее продолжение основного текста.

* *
*

В отличие от толкового словаря:

Речь как изустная, так и письменная[67] представляет собой не набор слов, подчинённый тому или иному способу поиска, а представляет собой именно «порядок взаимосвязанных и взаимно соответствующих друг другу слов и интонаций» (в морфологических и грам­матических структурах), что на письме выражается в порядке букв (иероглифов) и знаков препинания, а в стихах — и в разбивке сплошного текста на ритмически согласующиеся друг с другом строки.

И этот порядок слов и знаков препинания в речи подчинён цели — наилучшим образом выразить субъективный смысл, который автор речи желает донести до других или понять (освоить) сам[68]. Автор речи — носитель языка как системной целостности, а не набора изолированных слов, включаемых в словари. И соответственно только при признании языка в качестве системной целостности речь предстаёт как тематически своеобразное следствие этой системной целостности, только частью которой является базовый «толковый словарь», возможно, что и не запечатлённый как текст, подобно “Словарю живого великорусского языка” Владимира Ивановича Даля.

Однако, о чём многие забывают или не подозревают:

· смысл речи (текста) В ОБЩЕМ СЛУЧАЕ РАССМОТРЕНИЯ не равен «сумме базовых смыслов» каждого из составляющих её слов (а также фраз, абзацев, глав), хотя в каких-то наиболее простых случаях смысл речи (текста) может и не выходить за пределы «суммы базовых смыслов» составных частей речи (текста)[69];

· точный смысл каждого из слов в речи объективно обусловлен:

Ø предшествующим и последующим порядком слов и интонаций (на письме — отчасти отражаемых внедрением в текст знаков препинания), т.е. текстом речи в целом[70];

Ø жизненными обстоятельствами, в которых возник тот или иной рассматриваемый текст, главным из которых является субкультура, которой принадлежит текст[71];

Ø в речи могут присутствовать как бы «пустые слова», каждое само по себе не несущие смысла, подобные паузам в музыке, которые однако неизбежно необходимы в ней для управления ритмикой передачи смысла (согласования ритмики подачи смысла в тексте с психологической ритмикой слушателей или читателей), а также необходимы и для осуществления «магии слова» и «магии текста» в виброакустическом воздействии (включая и переизлучение);

· возприятие смысла речи в целом и каждого из слов (а также, фраз, абзацев, глав) обусловлены субъективной культурой речи[72] как её автора, так и тех, к кому она обращена или кто с нею сталкивается.

Иными словами:

В ПРЕДЕЛЬНОМ СЛУЧАЕ наиболее «плотной упаковки смы­сла» в изустную речь (или текст), начало и конец которой заданы волей её автора, речь (или текст) как целостность сама представляет собой некую полноту и неразрывность смысла.

Понимание этого обстоятельства к нашему времени большинством говорящих и пишущих утрачено. Люди в их большинстве думают, что органически целостной единицей смысла является исключительно слово (в нынешнем понимании этого термина как объекта, регистрируемого в толковых словарях), а не некий порядок слов, слагающих речь (текст), в русле морфологических и грамматических конструкций, свойственных тому или иному языку. Вследствие этого слова в тексте по отношению к тексту являются ни чем иным, как «слогами».

Но слово (в нынешнем понимании этого термина в качестве объекта, регистрируемого в словарях) не единственное языковое образование, которое может быть носителем органически целостного смысла.

Если бы это было не так, то в русском языке были бы невозможны такие названия литературных произведений, как “Слово о полку Игореве”[73], “Слово о Законе и Благодати”[74], а были бы только «повес­ти» (“Повесть временных лет”) и разного рода сказания. Т.е. сами названия изустных и письменных «жанров» в речевой и письменной культуре древней Руси указывали на определённое различие «слов» — с одной стороны[75], и с другой стороны — «по­вес­тей»[76] и разного рода прочих сказаний.

«Повести» и разного рода сказания — при переходе их от одного человека к другому — допускают вариативность смысла, внутренней ритмики, появление каких-то фрагментов, предшествующих или последующих изначально сложившемуся тексту, допускают включения в сложившийся текст ранее не свойственных тем (в смысле освещения вопросов) и аспектов смысла и т.п. Т.е. «по­весть» или «сказание» можно пересказать другим людям «своими сло­вами», построив свой порядок слов, в своём эмоционально-смысловом строе психической деятельности.

В отличие от них «слово», обладая ПО ОПРЕДЕЛЕНИЮ некой внутренней особенной структурой («морфологией», объемлющей по отношению к морфологии «слов-слогов» — регистрационных единиц, представляемых в толковом словаре), может быть заменено только иным «словом» на того же рода тему, которое должно быть внятно высказано или написано от начала до конца заново, в ином порядке «слов-слогов» (одно- или двухкоренных слов; при этом корни слов — носители базового смысла). Хотя при этом новое «слово» может включать в себя какие-то фрагменты «пред­шес­тву­ющей редакции», однако все такого рода включения должны быть в согласии с внутренней структурой нового «слова». А поскольку внутренняя структура нового «слова» должна проникать в такого рода включения, то если эти включения по своему предназначению не должны быть точными цитатами, — они неизбежно должны быть в чём-то изменены по отношению к тому тексту, из которого они взяты, для отождествления их внутренней структуры с объемлющей структурой нового «слова» в целом.

То есть:

«Слово» — это особенное явление в языке, частным случаем которого являются единицы регистрационного учёта толковых словарей, содержащие один или редко когда два корня — носителей «единиц смысла», представляющихся неделимыми.

«Слово» как «жанр» изустного или письменного творчества, обладая внутренней ритмикой, несущей некую «музыку (мелодию и обертоны) речи» или архитектуру порядка букв-образов[77], во многом подобно музыкальным произведениям в том смысле, что: его можно воспринять как целостность и в передаче другим воспроизвести настолько точно, насколько позволяет власть над собственной памятью. И соответственно, рассуждать о смысле произведения изустного или письменного речевого творчества, принадлежащего к жанру «слова», не выслушав или не прочитав его от начала до конца полностью, — значит впадать в самообольщение.

Но если начать пересказывать «слово» «своими словами-слога­ми» в ином их порядке, то это оказывается невозможным: человек либо впадает в молчание потому, что сам не может выстроить свой «порядок слов-слогов»[78]; либо «слово» утрачивает свойственную ему изначальную оригинально-авторскую определённость смысла всле­д­ствие изменения порядка «слов-слогов» тем, кто пытается его “вос­про­извести”, выстраивая свой порядок «слов-слогов»; либо раз­сы­плется в более или менее ярко выраженную безсмыслицу точно также, как разсыпается на неладные звуки музыка, если её пытаются исполнить те, кто лишён музыкального слуха, кто не владеет инструментом на необходимом уровне, тот, чья музыкальная память оставляет желать лучшего, либо кто не смог принять в себя музыкальное произведение другого человека как целостность.

Для человека, обладающего чувством языка, это своеобразие «слова» как жанра речевого творчества, обусловленное наличием в «слове» своеобразной внутренней ритмики, мелодичности и обертонов, столь же ощутимо, как ощутимо отличие музыки от шума для человека, обладающего музыкальным слухом и минимальным уровнем музыкальной культуры если не композитора и исполнителя, то хотя бы слушателя.

Однако, если чувство языка не развито, то всё сказанное выше о своеобразии «слова» как «жанра» изустного или письменного речевого творчества, — вздор, которому объективно нет места в жизни; либо того хуже — заведомый бред, которому ВП СССР придал наукообразный вид[79] для того, чтобы “научно” обоснованно возвести свои тексты в ранг канонической догмы, которая предназначена для того, чтобы поработить людей и изменить которую в чём-либо — “тягчайшее преступление”.

* * *

Возражать искренним сторонникам такого рода мнений — безнадёжное дело, но ещё Ф.И.Тютчев в 1836 г. писал о таких людях:

Они не видят и не слышат
Живут в сём мире, как впотьмах,
Для них и солнца, знать не дышат,
И жизни нет в морских волнах.

Лучи к ним в душу не сходили,
Весна в груди их не цвела,
При них леса не говорили,
И ночь в звездах нема была!

И языками неземными,
Волнуя реки и леса,
В ночи не совещалась с ними
В беседе дружеской гроза!

Не их вина: пойми коль может,
Оргáна жизнь глухонемой!
Увы, души в нём не встревожит
И голос матери самóй!

И это — тоже пример «слова» как речевого жанра в обозначенном ранее смысле, но это частный случай «слова» — слово стихотворное, в котором внутренняя ритмика, мелодичность и обертоны «слова» открыто лежат на поверхности текста. В общем случае это может быть и не так, и для их выявления текст необходимо подвергнуть анализу средствами математической статистики, а его звучание — акустическому спектральному анализу.

* *
*

Но люди и без обоснования наукой и мистикой способны возвести в ранг догмы всё, что угодно властвующим над ними или претендующими на такого рода власть, для того, чтобы предлагаемые им в русле Промысла заботы и ответственность переложить на других. То обстоятельство, что избавившись от забот и ответственности в русле Промысла, они обретут ярмо, а “жизнь” и смерть их станут подневольными и будут протекать в области попущения Божиего другим творить вседозволенность в отношении них, — об этом они не думают, возводя что-либо в ранг догм, нарушить которые — тягчайшее преступление перед хозяевами догм и другими невольниками тех же догм.

Однако, если текст или изустная речь несёт в себе внутреннюю ритмику, мелодию, обертоны, то это — объективная данность, которая также некоторым образом объективно выражается в Жизни, хотя и проходит мимо чувств, внимания и осознания многих. Поэтому в ранг «слова» невозможно возвести изустную речь или текст (в целом или какие-то их фрагменты), если в них нет внутренней структурной ритмики, мелодий и обертонов. Но если речь (текст) является объективно «словом», то при субъективной личностной культуре речи автора «слова» в нём достигается наивысшая из возможных определённость (однозначная или много­знач­ная) смысла, который внутренняя структура слова защищает от искажений наилучшим возможным образом.

И явление «слова» как «жанра» изустной или письменной речи снова возвращает нас к «магии слова», но не на уровне рассмотрения имён (собственных, нарицательных, прилагательных и т.п.) и глаголов, а на высшем — интегральном по отношению к «словам-слогам» уровне.

2.2. Язык в Природе и природа языка[80]

Всё сказанное ранее показывает, что вырытая многими поколениями пропасть, разделяющая в исторически сложившейся культуре естественнонаучное и гуманитарное Знание и образование, представляет собой противоестественное явление. На одном краю этой пропасти разрастаются дебри нравственно выхолощенного естествознания[81], точные, технические и иные прикладные науки, проистекающие из общего естествознания и оказывающие непосредственное воздействие на образ жизни цивилизации и формирующие его; а на другом краю той же пропасти махрово цветёт абстрактный “гу­ма­низм” и мракобесие, большей частью прикладное[82], сетования на жизнь и морализаторство, разного рода вторичное словоблудие, злоумышленное и бездумное нагнетание страстей и т.п., которые в процессе попыток воплощения в жизнь их требований и деклараций о благих намерениях оказываются или безплодными, или вредоносными. При этом вопросы религии изгоняются из Науки и решаются каждым из производителей и носителей того или иного знания либо по-свóему (индивидуалистически своенравно), либо в русле исторически господствующей традиции верований: это одинаково характерно как для «естественников» и «тех­на­рей», так и для «гумани­та­риев» — откровенные атеисты и веру­ю­щие в того или иного бога или богов, верующие той или иной земной церковной мафии есть среди тех и других на протяжении всей истории.

Парадокс состоит в том, что хотя религиозные воззрения учёных (изыскателей) и просто высокообразованных людей могут быть несовместимыми друг с другом, но их научные воззрения при этом могут быть общими; и наоборот: более или менее одинаково верующие люди могут быть непримиримыми противниками как в научных вопросах, так и по жизни.

Всё это является показателем:

· с одной стороны — дефективности науки и её ограниченности, поскольку исторически сложившаяся наука не может внятно и неоспоримо убедительно ответить на вопросы о бытии Бога или его небытии именно вследствие своей нравственной выхолощенности;

· а с другой стороны — ложности выдуманных самими людьми религиозных концепций, под властью которых живут из века в век многие общества и жизненную несостоятельность которых временами удаётся доказать науке или приверженцам иных религиозных концепций[83] (включая и откровенный атеизм).

Пропасть, разделяющая нравственно выхолощенное естествознание и гуманитарные науки, разширясь и углубляясь, грозит уничтожить если не всё человечество (как биологический вид), то нынешнюю глобальную цивилизацию[84].

Поэтому потребности общественного бытия и развития состоят в том, чтобы истинная наука стала продолжением истинной религии и чтобы при этом исчезла пропасть между тем, что сейчас принято называть «естествен­но­науч­ным» Знанием и «гуманитарным» Знанием.

И среди всего прочего для решения задачи возстановления целостности системы Знаний человечества[85] необходимо дать жизненно состоятельный ответ на вопрос о сущности языка — ответ, объединяющий религию, естествознание и гуманитарные науки на основе их взаимного проникновения друг в друга.

Иными словами, естественники и гуманитарии прежде, чем углубляться в свои специфические отрасли научной и общественно-просветительской деятельности, должны сначала придти к общим воззрениям в ответах на вопросы:

1. Есть ли Бог, Творец и Вседержитель?

2. Что представляет собой Мир, в котором мы все живём?

3. Что в Жизни представляют собой языки, которыми мы пользуемся, в том числе в научной и просветительской деятельности?

Первые два вопроса по существу своему неразрывны в этом Мире, вследствие чего, отвечая на первый из них, уже необходимо иметь определённое мнение и по второму, и наоборот: определяясь во мнении по второму вопросу, предварительно необходимо определиться в ответе на первый.

В Концепции общественной безопасности, развиваемой общественной инициативой Внутренний Предиктор СССР, ответ на первый из них состоит в следующем:

* * *[86]

Объективная реальность — это и есть Жизнь в предельно общем смысле этого слова. Жизнь есть Бог и сотворённое Богом Мироздание, представляющее собой живой организм. Жизнь в своих высших проявлениях разумна, несёт в себе объективный смысл, который может стать достоянием всякого субъективного разума, поскольку Жизнь содержит в себе Язык (как средство передачи смысла от одного субъекта к другому), а поток событий в Жизни представляет собой повествование.

Это тварное Мироздание материализм называет «материей»; а пантеизм[87], сталкиваясь с проявлениями деятельности высшего по отношению к человеческому разума, это же Мироздание, т.е. так называемую «материю», — обожествляет (для пантеизма высший разум — не Бог, Творец и Вседержитель, — а одно из свойств самого нетварного Мироздания).

Никаких интеллектуально-рассудочных доказательств бытия Бо­жи­его ни один разум сам в себе воспроизвести не может (в том числе и на некой «экспериментальной основе») как не может на тех же принципах воспроизвести и доказательства небытия Божиего.

Но Жизнь среди прочего включает в себя и этику (взаимоот­но­шения свободно разумных[88]субъектов), выражающую нравы живых свободно разумных субъектов и их множеств (а также разумных множеств индивидуально не разумных элементов).

И в Жизни доказательство Своего бытия Бог — Творец и Вседержитель — даёт Сам персонально каждому, кто осознанно задаётся этим вопросом: и состоят они в том, что жизненные обстоятельства субъекта изменяются в соответствии со смыслом его молитв тем более явственно и зримо, чем он сам более отзывчив к зову Бога, когда Бог Сам обращается к субъекту через его внутренний мир, через других субъектов или на Языке Жизни, порождая стечения жизненных обстоятельств как вокруг, так и внутри субъекта. И эти доказательства носят нравственно-этичес­кий характер, поскольку стечения обстоятельств несут нравственно-этиче­с­ки обусловленный смысл и целесообразность по отношению к жизни субъекта, проявившего интерес к вопросу о бытии Божием.

Даваемые Богом доказательства Своего бытия объективны в том смысле, что даются субъекту, не будучи ему подвластны, но с другой стороны — их характер обусловлен и субъектом, в том смысле, что они соответствуют именно его личностному развитию, особенностям его мироощущения и миропонимания.

И вследствие такого рода двоякой обусловленности, доказательства эти единственны и своеобразно-неповторимы для каждого. Они приходят в сокровенном от других жизненном диалоге с Богом, осознаваемом человеком. Именно в силу этого нравственно-этически обусловленного и единственно-своеобразного для каждого доказательства Божиего бытия — интеллектуально-рассу­доч­ных, логических доказательств бытия Божиего, а равно доказательств Его небытия — нет.

Что касается «экспериментальных доказательств», то этика — взаимоотношения субъектов — не может быть построена на основе «экспериментального» тестирования по перечню вопросов типа: “А как другой субъект поведёт себя, если я сделаю так или вокруг него сформирую такие-то обстоятельства?” Всякий, кто разрабатывает тест или предлагает некий тест другому для того, чтобы строить свои взаимоотношения с ним на основе результатов, полученных в тестировании, объективно, т.е. вне зависимости от понимания этого факта и от своей воли, порождает встречный тест в отношении себя, в котором прежде всего прочего выявляется его личное неверие тестируемой стороне, которое в подавляющем боль­шинстве случаев ничем не мотивировано кроме собственных страхов, своекорыстия или каких-то предубеждений стороны теститирующей. Вследствие это сторона, предпринимающая попытку тестирования другой стороны, в большинстве случаев получает крайне низкие оценки в порождённом ею же встречном тесте, поскольку нежизненная искусственность теста ощущается тестируемой стороной в качестве заведомой фальши и неискренности в отношении себя в поведении тестирующей стороны.

Взаимоотношения личности и Бога в Жизни на основе такого подхода не строятся. Бог предостерёг людей от «экспериментов» в отношении Себя, которые издревле получили наименование «иску­шать Бога»[89].

Но субъективная составляющая обусловленности предоставляемых Богом доказательств Своего бытия многими ошибочно возводится в ранг полноты и достаточности, единственно исчерпывающей вопрос. Не воспринимая объективную составляющую вооб­ще, они оценивают убеждённость других людей в бытии Божием как их чистейший субъективизм, не имеющий под собой никакой объективной основы, поскольку убеждённость других в Божием бытии якобы представляет собой исключительно их вымыслы и последствия галлюцинаций, а также и результат их веры сторонним обманщикам[90].

Однако не лучше и те, кто пришёл к «вере в единого Бога» (а равно к вере в каких-то иных богов) и настолько в ней «твёрд» и «кре­пок», что ему якобы нет нужды в жизненных доказательствах Божиего бытия. Хотя такие “верующие” оценивают убеждённость атеистов в небытии Божием как их безпочвенный субъективизм, од­на­ко и сами они тоже пребывают в плену субъективизма, но другого рода — в плену субъективизма авторов догматов того вероучения, которому они следуют.

Бог не нуждается в доказательствах Своего бытия, да и человек не нуждается в каждодневных многократных доказательствах ему Богом одного и того же объективного факта Своего бытия.

Но жизнь человека в ладу с Богом — осознанный диалог с Богом делами жизни человека и обстоятельствами, с которыми Бог человека сводит.

И хотя в Жизни Бог так или иначе непрестанно обращается ко всякому человеку, но только первое и однократное осознание этого человеком на основе каких-то явлений в его внутреннем и общем всем внешнем мире предстаёт для человека как доказательство бытия Божиего.

Поэтому отказ «твёрдых» и «крепких» в вере от адресованных каждому из них персонально доказательств Богом Его бытия на деле представляет собой во множестве случаев их принципиальный отказ от ведения с Богом жизненного диалога. В результате не внемлющие жизненным обращениям к ним Бога «крепко» и «твёрдо» верующие «в Бога» сами себя обращают в биороботов-зомби, которые под догмы своих верований с настойчивостью, достойной лучшего применения, норовят подстричь Жизнь, в том числе, и продиктовать Богу, что и как должно быть осуществлено в Промысле.

В такого рода отказе от жизненного диалога с Богом, пусть и по-разному мотивированном, объединяются как бездумно верующие в то, что Бог есть, так и убеждённые в том, что Бога нет. И то, и другое — антижизненный атеизм.

Соответственно, то, что написано о доказательствах бытия Божиего, — не доказательство бытия Божиего как таковое, а только уведомление о возможности получить таковое доказательство[91] каждому.

* *
*

Теперь можно более детально и обстоятельно определиться в ответе и на второй вопрос. На наш взгляд о том, что представляет собой Мир, в котором мы живём, а также и его фрагменты, наиболее адекватно повествует текст, известный в истории на протяжении более чем 1300 лет, достаточно широко распространённый и в наши дни доступный (хотя бы в переводах) каждому, кто того пожелает.

Мы имеем в виду Коран, который мусульманская традиция характеризует как достоверную запись исторически последнего Откровения Свыше, данного через посланника Божиего Мухаммада людям всего мира[92]. Однако даже в тех обществах, где Коран лёг в основу развития их культур, естествознание в своём развитии игнорирует сообщаемое в нём о мироустройстве. Этому вопросу посвящено самое начало суры (главы) 25 Корана, название которой по-арабски звучит как «ал-Фуркан».

Именно здесь повествование о Боге, о свершении Им мироустройства, о людях и господствующих в их среде верованиях носит единственный в своём роде характер.

Мы приводим начальные аяты (стихи) суры 25 в нескольких переводах, которые далее прокомментируем.

* * *

В переводе М.-Н.О. Османова:

«1. Благословен тот, кто ниспослал «ал-Фуркан» («Разли­че­ние»)[93] Своему рабу, чтобы он (т.е. Мухаммад) стал увеще­ва­телем для обитателей миров; 2. [благословен] тот, которому при­надлежит власть <точнее полновластие: — наше уточнение при цитировании> над небесами и землёй, который не породил для Себя ребёнка[94], и который ни с кем не делил власть <точнее полновластие: — наше уточнение при цитировании>. Он со­тво­рил всё сущее и придал ему [должную] меру. 3. [Не­верные] стали вместо Него поклоняться другим богам, которые ничего не создают, но сами сотворены. Даже для самих себя им не под­властны ни вред, ни польза, им не подвластны ни смерть, ни жизнь, ни воскресение».

Те же самые аяты в переводе Г.С.Саблукова:

«1. Благословен тот, кто ниспослал Фуркан[95] рабу своему для то­го, чтобы он был учителем мирам, 2. — тот, кому принадлежит царствование на небесах и на земле; у кого никогда не было детей, кому не было соучастника в царствовании; кто сотворил все существа и предопределяя предопределил бытие их.3. А они избрали себе богами, опричь Его, тех, которые ничего не сотворили, а сами сотворены; 4. которые не имеют силы ничего сделать, ни вредного, ни полезного для себя самих, не имеют силы ни над смертью, ни над жизнью, ни над воскресением».

То же в переводе И.Ю.Крачковского:

«1(1). Благословен тот, который ниспослал различение Своему рабу, чтобы он стал для миров проповедником, — 2(2). у которого власть над небесами и землёй, и не брал Он Себе ребёнка, и не было у Него сотоварища во власти. Он создал всякую вещь и размерил её мерой.3.(3). И взяли они вместо Него богов, которые не творят ничего, а сами сотворены. 4. Они не владеют для самих себя ни вредом, ни пользой, и они не владеют ни смертью, ни жизнью, ни воскресением».

* *
*

Эти фрагменты представляют собой иллюстрацию того, о чём говорилось ранее мимоходом:

В рассматриваемом случае текст «зна­ет» больше, чем знали современники его появления в культуре человечества, и выражает миропонимание, более глубокое, нежели это свойст­вен­но людям (по крайней мере большинству) как в то историческое время, так и в наши дни.

Начнём рассмотрение приведённого фрагмента суры 25 с фраз, выделенных нами в её переводах жирным шрифтом.

Разные переводы выражают разные грани смысла[96], заключённого в словах языка первоисточника, поэтому мы и привели несколько вариантов переводов. Как видно из них, одни переводчики отдали предпочтение тому, чтобы выразить по-русски смысл предопределённости бытия, другие отдали предпочтение тому, чтобы выразить смысл меры, размеренности бытия и соразмерности[97]в течении событий в Жизни. А выделенное нами в тексте переводов жирным — это ключи к выходу на понимание самых общих свойств Мира в целом и всякого его фрагмента.

Но чтобы это увидеть, прежде необходимо понять, что такое «мера». В данном случае подразумевается мера не как действие[98]. Подразумевается мhра как определённость и предопределённость: определённость численная, т.е. определённость количественная и порядковая, в совокупности образующие векторно-матричную определённость, включая и определённость различия правой и левой систем координат[99]; а так же и определённость, упреждающая акт творения, т.е. предопределение.

Соответственно такому пониманию мhры, соотнося различные варианты перевода на русский начальных аятов суры 25 друг с другом, их обобщённый многогранный смысл можно выразить по-русски в следующей итоговой фразе: