Ален де Боттон – Утешение философией

www.e-puzzle.ru

Утешение

философией

эксмо

МОСКВА

УДК 82(1-87) ББК 87.7(4Шва) Б 86

Alain de Botton THE CONSOLATIONS OF PHILOSOPHY Copyright © Alain de Botton, 2000

Оформление серии А. Саукова Иллюстрация на обложке П. Петрова

Боттон А. де

Утешение философией / Ален де Боттон ; [пер. с англ. А. Александровой]. — М. : Эксмо, 2014. - 384 с.

ISBN 978-5-699-70881-9

Все люди время от времени попадают в трудные ситуации. Как обрести уверенность в себе? Как справиться с безответной любовыо? Как преодолеть жизненные трудности?

Философия учит, что через грозовые облака невзгод всегда пробиваются солнечные лучи. Величайшие мыслители с философским спокойствием умели выходить из самых тяжелых ситуаций, твердо веря, что преодолеть обстоятельства можно.

В этой книге Алена де Боттона философия становится искусством жить.

УДК 82(1-87) ББК 87.7 (4 ІИва)

О Александрова А., перевод на русский язык, 2014 О Издание на русском языке, оформление.

ISBN 978-5-699-70881-9 ООО «Издательство «Эксмо», 2014

I. Философское утешение для тех,

кто не пользуется популярностью 5

И. Философское утешение для тех,

кто страдает от безденежья 63

III. Философское утешение для тех,

кто страдает от жизненных неудач 103

IV. Философское утешение для тех, кто чувствует себя

не соответствующим требованиям 164

V. Философское утешение для тех,

чье сердце разбито 261

VI. Философское утешение для тех,

кто испытывает невзгоды 317

ФИЛОСОФСКОЕ УТЕШЕНИЕ ДЛЯ ТЕХ, КТО НЕ ПОЛЬЗУЕТСЯ ПОПУЛЯРНОСТЬЮ

Несколько лет назад холодной нью-йоркской зимой, не зная, куда девать несколько часов перед отлетом в Лондон, я зашел в безлюдные залы на верхнем этаже Метрополитен-музея. Помещения были ярко освещены, тишину нарушало лишь успокоительное гудение расположенной под полом отопительной системы. Пресытившись картинами импрессионистов этажом ниже, я искал кафетерий в надежде выпить стакан шоколадного молока в его американском варианте, пришедшемся мне очень по вкусу, но тут взгляд мой упал на полотно «Смерть Сократа», которое, как гласила табличка, было написано в Париже осенью 1786 года тридцативосьмилетним Жаком-Луи Давидом: Сократ, приговоренный народом Афин к смерти, готовится выпить чашу с цикутой, окруженный скорбящими друзьями.

Весной 399 года до н. э. трое афинских граждан привлекли философа к суду за то, что он не чтит городских богов, вводит новшества в религиозные обряды и развращает молодых людей. Прегрешения были сочтены настолько тяжкими, что обвинители потребовали смертной казни.

Сократ воспринял обвинения с вошедшим в легенду спокойствием. Хотя ему была предоставлена возможность отказаться в суде от своей философии, он предпочел не предавать то, во что верил, и не согласиться с общепринятым мнением. Как свидетельствует Платон, он смело заявил судьям:

«Пока я дышу и остаюсь в силах, не перестану философствовать, уговаривать и убеждать всякого из вас, кого только встречу... Вот почему я могу вам сказать: афиняне, послушаетесь вы Анита или нет, отпустите меня или нет, но поступать иначе я не буду, даже если бы мне предстояло умирать много раз»^[1].

Он нашел свою смерть в афинской тюрьме, н кончина его стала определенным рубежом в истории философии.

Указанием на значение данного события может служить то, как часто оно служило сюжетом картин. В 1650 году французский художник Шарль-Альфонс Дюфренуа создал «Смерть Сократа», ныне выставленную в галерее Палатина во Флоренции (где, кстати, кафетерия нет).

В восемнадцатом столетии интерес к смерти Сократа достиг зенита, особенно после того, как Дидро привлек внимание к открываемым этим сюжетом живописным возможностям в своем «Трактате о драматической поэзии».

Жак-Луи Давид получил заказ весной 1786 года от Шарль-Мишеля Трюдена де ла Саблие- ра, состоятельного члена парламента и одаренного исследователя Древней Греции. Плата была очень щедрой: 6000 ливров вперед и еще 3000 по окончании работы (Людовик XVI заплатил всего 6000 ливров за полотно большего размера — «Клятва Горациев»). Когда в 1787 году картина была выставлена в Салоне, ее сразу же оценили как наилучшее изображение кончины Сократа. Сэр Джошуа Рейнольдс счел полотно Давида «наиболее изысканным и восхитительным произведением искусства из тех, которые появились после Сикстинской капеллы и станц Рафаэля. Картина сделала бы честь Афинам эпохи Перикла».

Я купил пять открыток с репродукцией картины Давида в магазине сувениров при музее и позже, пролетая над замерзшими полями Ньюфаундленда, окрашенным полной луной в сияющий зеленый цвет, стал рассматривать их, ковыряя вилкой бесцветный ужин, поставленный передо мной стюардессой, когда я имел неосторожность задремать.

Платон, безмолвный свидетель творимой государством несправедливости, сидит у изножья постели, возле него на полу — перо и свиток. К моменту гибели Сократа ему исполнилось двадцать девять, но Давид превратил его в старца, седого и мрачного. Через дверь видно, как стражники уводят из темницы жену Сократа, Ксантиппу. Семеро присутствующих друзей философа каждый по-своему проявляют скорбь. Самый преданный его последователь, Критон, сидя рядом, смотрит на учителя с тоской и тревогой. Однако сам философ, по воле художника наделенный торсом и бицепсами атлета, сидит прямо и ничем не выказывает ни страха, ни раскаяния. То обстоятельство, что многие афиняне осудили его как глупца, ничуть не поколебало его убеждений. Давид собирался изобразить Сократа в тот момент, когда он пьет яд, но поэт Андре Шенье убедил художника, что картина обретет большее драматическое напряжение, если показать Сократа заканчивающим философское рассуждение и одновременно безмятежно протягивающим руку за чашей с цикутой, которая оборвет его жизнь, что символизировало и покорность закону Афин, и верность своему призванию. Мы присутствуем при последних поучительных мгновениях великой жизни.

Впечатление, которое произвела на меня открытка, было связано, вероятно, с тем, что поведение главного изображенного на ней персонажа резко контрастировало с моим собственным. При любом разговоре я в первую очередь стремлюсь понравиться, а не высказать истину. Желание быть приятным всегда заставляет меня смеяться самым незамысловатым шуткам, подобно родителю на школьной самодеятельной постановке. В общении с незнакомыми людьми я веду себя предупредительно, как портье, встречающий у входа в отель состоятельных клиентов. Такой слюнявый энтузиазм порождается болезненно неразборчивым желанием вызвать симпатию. Я никогда вслух не подвергаю сомнению идеи, разделяемые большинством. Общаясь с официальными лицами, я всегда стремлюсь заслужить их одобрение, а потом долго беспокоюсь о том, сложилось ли у них обо мне хорошее мнение. Проходя таможенный досмотр или оказавшись рядом с полицейской машиной, я часто ловлю себя на конфузливом желании убедить людей в форме в том, какой я законопослушный гражданин.

Однако философ не согнулся под давлением осуждения согражданами и приговора государства. Он не стал брать назад свои слова только потому, что они вызвали жалобы. Его уверенность в собственной правоте имела более глубокий источник, чем горячность или упрямство. Она основывалась на философии. Именно философия дала Сократу убеждения, благодаря которым он сумел противопоставить обвинениям рациональное, а не истеричное мужество.

Той ночью, когда я летел над заледеневшей землей, подобная независимость ума стала для меня откровением и вызовом. Она обещала превратиться в противовес привычке лениво следовать одобренным обществом идеям и обычаям. Жизнь и смерть Сократа явились приглашением проявлять интеллектуальный скептицизм.

В более общей форме идея, самым ярким олицетворением которой стал греческий философ, заключается в том, чтобы осуществить дело одновременно чрезвычайной важности и заслуживающее улыбки: найти мудрость благодаря философии. Несмотря на глубочайшие расхождения во взглядах мыслителей, коих на протяжении чело- веческой истории называли философами (людей настолько различных, что, окажись они вместе на гипотетической вечеринке, они не только не нашли бы, что сказать друг другу, но после нескольких рюмок вполне могли бы и подраться), можно было бы собрать небольшую группу ученых, пусть ее членов и разделяют столетия, более или менее воспринимающих философию в том смысле, какой предполагает греческая этимология слова (phileo — люблю; sophia — мудрость). Эта группа могла бы объединяться общим интересом к тому, чтобы учить утешительным и полезным вещам, которые связаны с причинами наших величайших печалей. К этим людям я и обращусь.

Если здравый смысл не подвергается сомнениям, то как раз потому, что его суждения представляются слишком разумньїми, чтобы в них особенно вдумываться.

Вряд ли будет уместно, например, в обычном разговоре поинтересоваться, что же наше общество рассматривает как цель трудовой деятельности, или попросить молодоженов исчерпывающе перечислить соображения, приведшие их к решению вступить в брак, или потребовать у тех, кто отправился в отпуск, детального перечисления причин, побудивших их совершить путешествие.

-

У древних греков было не меньше, чем у нас, представлений, основанных на здравом смысле, и они столь же упорно за них держались. Однажды, роясь в развалах букинистической лавки в Блумсбери, я наткнулся на серию исторических книг для детей с множеством фотографий и прекрасными иллюстрациями. В серию входили, например, издания «Загляни в египетский город», «Загляни в замок». Один из томов — «Загляни в древнегреческий город» — я и купил заодно с энциклопедией ядовитых растений.

В книге, посвященной Греции, было описано, например, какая одежда считалась подходящей для жителей греческого города-государства в пятом веке до н. э.

Говорилось также о том, что греки верили во множество богов — любви, охоты, войны, плодородия, огня и моря. Прежде чем начать какое-нибудь дело, люди возносили богам молитвы в храме или в домашней молельне и приносили в жертву животных. Это обходилось недешево: Афине полагалось жертвовать быка, Артемиде и Афродите — козла, Асклепию — петуха или хотя бы курицу.

Греки охотно использовали труд рабов. В пятом веке до н. э. только в Афинах насчитывалось до ста тысяч рабов, так что один раб приходился на каждых трех свободных граждан.

Древние греки были весьма воинственны и восхищались храбростью на полях сражений. Чтобы считаться настоящим мужчиной, нужно было уметь рубить головы врагам. Афинский солдат, убивающий воина-перса (рисунок на вазе времен второй персидской войны), служил образцом поведения.

Женщины находились в полной зависимости от мужа или отца. Они не принимали участия в политике и общественной жизни, не имели права наследовать собственность и владеть деньгами. Обычно в тринадцать лет девушку выдавали замуж, причем супруга выбирал отец, не интересуясь чувствами будущей пары.

Все это современникам Сократа представлялось совершенно нормальным. Они удивились и рассердились бы, если бы их попросили объяснить, почему нужно приносить петуха в жертву Асклепию или почему мужчина должен убивать, чтобы считаться добродетельным. Такие вопросы показались бы им столь же нелепыми, как недоумение по поводу того, почему за зимой следует весна или почему море соленое.

Однако не только враждебность окружающих мешает нам подвергать сомнению существующий порядок вещей. Желание задавать вопросы гасится внутренним чувством, что общественные установления, должно быть, имеют веские основания, даже если мы не очень точно знаем, в чем они состоят: ведь их придерживаются многие и на протяжении очень длительного времени. Представляется невероятным, чтобы общество ошибалось, а никто, кроме нас, этого не замечал. Мы подавляем свои сомнения и следуем за большинством, поскольку не представляем себя в роли пионеров, пропагандирующих неизвестные, трудные истины.

Помочь в преодолении подобной пассивности нам может пример древнего философа.

философа Архелая, а впоследствии занимался философией, не записывая своих рассуждений. За свои уроки платы он не брал, в результате чего впал в бедность; впрочем, материальное благополучие мало его интересовало. Сократ круглый год носил один и тот же плащ и почти всегда ходил босиком (говорили, он родился, чтобы досаждать сапожникам). Ко времени своей смерти Сократ был женат и имел троих сыновей. Его жена, Ксантиппа, была весьма сварливой особой (когда Сократа спросили, почему он на ней женился, он ответил, что объездчики лошадей выбирают для обучения мастерству самых норовистых скакунов). Сократ много времени проводил за стенами дома, беседуя с друзьями в общественных местах Афин. Его мудрость и юмор высоко ценились, однако восхититься его внешностью было невозможно. Сократ был приземист, лыс и бородат, со странной раскачивающейся походкой и лицом, которое сравнивали с головой краба, сатира или с карикатурой. Нос у него был приплюснутый, губы толстые, а над воспаленными глазами навыкате нависали кустистые брови.

Однако наиболее любопытной его чертой была привычка обращаться к афинянам любого общественного положения, возраста или профессии и требовать, не опасаясь прослыть опасным чудаком, точного объяснения, почему они придерживаются того или иного общепринятого мнения или что считают смыслом жизни. Один изумленный полководец описывал это так:

«Кто слишком близко подходит к Сократу... и вступает с ним в разговор, тот, с чего бы ни начал разговаривать, не перестанет спутываться собственной речью, пока не впадет в необходимость дать отчет, как он живет теперь и как жил прежде; а когда впадет — Сократ дотоле не отпустит его, пока не вымучит всех подробностей»^[2].

В этом Сократу способствовали климат и расположение города. В Афинах полгода стоит теплынь, весьма располагающая к тому, чтобы без церемоний затевать разговор с первым встречным. Действия, в северных странах совершавшиеся за глинобитными стенами мрачных, полных дыма лачуг, не нужно было прятать от благословенных аттических небес. Было принято проводить много времени на агоре, под колоннадами Пестрого портика или стой Зевса Элевтерия и вечерами беседовать с незнакомцами, в священное время досуга между практическими делами дня и ночными тревогами.

Размер города также способствовал общитель- ности. В самих Афинах и в порту прожива/ю примерно 240 ООО человек. Для того чтобы пересечь город из конца в конец, от Пирея до Эгейских ворот, требовалось не больше часа. Жители Афин чувствовали себя как выпускники одной школы или гости, присутствующие на свадьбе.

Не только фанатики или пьяные заговаривали в общественных местах с незнакомыми людьми.

Если мы не подвергаем сомнению status quo, то это происходит — помимо неблагоприятных погодных условий или больших размеров города — из-за привычки считать правильным то, что является общепринятым. Босоногий философ задавал множество вопросов, чтобы определить, есть ли смысл в общепринятых воззрениях.

2. ПРАВЛЕНИЕ ЗДРАВОГО СМЫСЛА

Многих его вопросы раздражали. Кое-кто его дразнил. Кому-то хотелось его убить. В комедии «Облака», первое представление которой состоялось весной 423 года до н. э. в театре Диониса, Аристофан вывел карикатурного философа, отказывающегося признать очевидные вещи без того, чтобы бесконечно долго не исследовать лежащую в их основе логику. Актер, игравший Сократа, появлялся на сцене в корзине, подвешенной к лебедке, утверждая, будто разум его работает лучше на большой высоте. Он был так погружен в свои важные мысли, что не имел времени мыться или заниматься домашними делами, в результате чего от его плаща воняло, а дома завелись мыши; однако это не мешало ему рассматривать самые главные жизненные проблемы. Таковыми являлись: насколько длина прыжка блохи превосходит длину ее собственного тела? Пищат ли комары ртом или задним проходом? Хотя Аристофан не дал ответов на вопросы Сократа, у зрителей складывалось вполне определенное мнение об их важности.

В комедии Аристофана мы узнаем традиционную критику в адрес интеллектуалов: вопросы, которые они рассматривают, уводят их дальше от разумных взглядов на вещи, чем это случается с простаками, не заботящимися о том, чтобы систематически анализировать действительность. Драматург и философ совершенно по-разному оценивали адекватность общепринятых воззрений. Разумным людям, на взгляд Аристофана, совершенно достаточно знания о том, что блоха прыгает далеко, а комар издает писк; поэтому он обвинял Сократа в маниакальной подозрительности по отношению к здравому смыслу и в извращенном стремлении к нескончаемым пустопорожним умствованиям.

На это Сократ отвечал, что в некоторых случаях, не обязательно в отношении блох и комаров, мнения, основанные на здравом смысле, заслуживают более внимательного рассмотрения. Даже краткие беседы со многими афинянами на тему о том, как вести праведную жизнь, показали, что взгляды, считающиеся нормальными и поэтому бесспорные для большинства, обнаруживают разительные несоответствия, несмотря на уверенный тон их сторонников. В отличие от того, что изображал Аристофан, выходило, что многие собеседники Сократа плохо представляли себе, о чем говорят.

Обоим предстояло погибнуть в сражении: Лахету в битве при Мантинее в 418 году до н. э., Никию во время неудачной экспедиции на Сицилию в 413 году до н. э. Их изображений не сохранилось, хотя существует гипотеза, что это именно они запечатлены в виде двух сражающихся всадников на фризе Парфенона.

Полководцы были убежденными сторонниками здравого смысла. Они полагали, что, для того чтобы быть мужественным, нужно вступить в армию, биться и убивать противников. Повстречав их на улице, Сократ пожелал задать им несколько вопросов.

«Сократ: Давай же, Лахет, прежде всего скажем, что такое мужество.

Лахет: Это, клянусь Зевсом, нетрудно. Кто решился удерживать свое место в строю', отражать неприятеля и не бежать, тот верно мужествен»¹.

Сократ, однако, напомнил собеседнику, что в битве при Платее в 479 году до н. э. греческое войско под командованием спартанского царя Павсания сначала отступило, но потом, воспрянув духом, разбило персидскую армию под командованием Мардония.

«Сократ: Лакедемоняне, при Платее, встретившись со щитоносцами, не хотели, говорят, сражаться с ними на одном месте, а побежали. Когда же через это персидские линии расстроились, они, подобно всадникам, вдруг возвратились и, сразившись, одержали победу»^[3].

Лахету пришлось задуматься, но ему снова на помощь пришел здравый смысл, и он ответил, что мужество зависит от твердости. Твердость, возразил ему Сократ, может быть использована второпях, и, чтобы отличить истинное мужество от горячности, требуется еще какой-то элемент. Спутник Лахета Никий под влиянием вопросов Сократа предположил, что мужество включает знание, умение отличить хорошее от дурного и не всегда ограничено военными действиями.

Таким образом, в короткой беседе на улице была вскрыта неадекватность стандартного понимания добродетели, которую афиняне ценили очень высоко. Общее мнение не принимало во внимание возможность проявления мужества не на поле боя и важность соединения знания с твердостью. Предмет спора мог бы показаться ничтожным, однако следствия правильного или неправильного представления оказывались огромными. Если полководец был приучен думать, будто приказать войску отступить — значит проявить трусость, даже когда отступление было бы весьма разумным маневром, то обретение более широкого взгляда предоставляло ему выбор и закаляло против критики.

В диалоге Платона «Менон» Сократ снова изображен беседующим с человеком, который абсолютно убежден в справедливости здравого смысла. Менон, высокомерный аристократ, прибыл в Аттику из Фессалии с твердо сложившимся убеждением, будто деньги имеют прямое отношение к добродетели. Чтобы быть добродетельным, объясняет он Сократу, нужно иметь много денег, а бедность — скорее личный недостаток, чем случайность.

Портрета Менона не существует, однако, просматривая греческий журнал для мужчин в вестибюле афинского отеля, я подумал, что он мог бы походить на человека, пьющего шампанское в подсвеченном плавательном бассейне.

«Добродетельный человек, — снисходительно поучает Сократа Менон, — это тот, кто настолько богат, что может позволить себе творить добрые дела». В ответ философ начинает задавать вопросы.

«С о к р а т: А разве благом ты называешь не здоровье, или богатство, или еще что-нибудь в том же роде?

Менон: Конечно, это благо — накопить золота и серебра и достичь почестей и власти в государстве.

Сократ: Именно это, и ничто другое, считаешь ты благом?

Менон: Да, именно такие вещи я и имею в виду.

Со крат:...А не добавишь ли ты, Менон, говоря о такой прибыли, слова «справедливая» и «честная»? Или ты не видишь тут никакой разницы, и даже тогда, когда богатство нажито нечестным путем, ты называешь это добродетелью?

Менон: Ни в коем случае, Сократ!

Сократ: Значит, ты называешь это пороком?

Менон: Конечно.

Сократ: Как видно, надо, чтобы всегда и везде этой прибыли сопутствовала справедливость, рассудительность, честность или какая- либо иная часть добродетели... А не приобретать ни золота, ни серебра ни для себя, ни для другого, когда это несправедливо, — не будет ли тут сам отказ от прибыли добродетелью? Менон: Будет, наверное.

Сократ: Значит, в приобретении подобных благ ничуть не больше добродетели, чем в отказе от них; добродетельно же, видимо, то, что делается по справедливости, а что чуждо всему этому, то порочно.

Менон: По-моему, иначе, чем ты говоришь, и не может быть»^[4].

За несколько мгновений Менону было показано, что деньги и влиятельность сами по себе не являются необходимыми и достаточными условиями добродетели. Богатые люди могут быть достойны восхищения, но это зависит от того, каким путем добыли они свое богатство, так же как бедность сама по себе ничего не говорит о нравственности человека. Нет никакой причины богатому считать, что собственность гарантирует его добродетель, как нет причины бедному думать, будто нужда — признак развращенности.

4. ПОЧЕМУ ДРУГИЕ МОГУТ НЕ ЗНАТЬ

Слова диалога, вполне возможно, устарели, но содержащаяся в них мораль не устаревает: другие люди могут ошибаться, даже если они занимают высокое положение, даже если они высказывают мнение, которого на протяжении столетий придерживалось большинство. Причина этого проста: они не исследовали то, во что верят, с позиций логики.

Менон и полководцы придерживались ложных идей, потому что усвоили общепринятые нормы, не проверив их логически. Чтобы показать странность такой пассивности, Сократ сравнивал жизнь без постоянных систематических размышлений с работой гончара или сапожника, которые не выполняют или даже не знают технических приемов. Никому не придет в голову, что хорошая ваза или хороший башмак получатся, если следовать исключительно интуиции; так почему же позволено думать, будто гораздо более сложная задача — управление собственной жизнью — может быть выполнена без основательного размышления о соответствующих предпосылках и целях?

Вполне вероятно, так происходит потому, что мы не считаем управление собственной жизнью таким уж сложным. Некоторые трудные действия внешне действительно кажутся трудными, в то время как другие, не менее трудные, представляются легкими. Приобретение здравых взглядов на жизнь попадает во вторую категорию, в то время как изготовление вазы или башмака — в первую.

Изготовление вазы и правда было нелегким делом. Глину сначала нужно было привезти в Афины, обычно из большого карьера на мысе Колиас в семи милях к югу от города, затем поместить ее на гончарный круг и вращать его со скоростью 50-150 оборотов в минуту (скорость вращения должна быть обратно пропорциональна диаметру изготавливаемой части сосуда: чем она тоньше, тем быстрее нужно вращать круг). Затем приходила очередь обтирания губкой, удаления налипшей глины, проделывания ручек.

Затем, когда ваза немного подсохнет, нужно было ее покрыть черной глазурыо, изготовлявшейся из плотной, тонко перемолотой глины в смеси с поташом. Когда глазурь высыхала, вазу помещали в печь и обжигали при температуре 800 °С при открытом вентиляционном отверстии. Глина затвердевала и приобретала темно-кра- сный цвет благодаря образованию оксида железа (Fe₂0₃); после этого температуру обжига доводили до 950 °С, вентиляционное отверстие закрывали, а в печь добавляли мокрые листья для создания необходимой влажности. В результате материал вазы приобретал серо-черный оттенок, а глазурь — черный с металлическим отливом благодаря образованию магнетита (Fe₃0₄). Через несколько часов вентиляционное отверстие снова открывали, листья удаляли, а температуре позволяли снизиться до 900 °С. При этом глазурь оставалась черной, как после второй стадии обжига, а сам материал вазы снова делался темно-красным.

Поэтому нет ничего удивительного в том, что афиняне не брались легкомысленно за изготовление собственных ваз. Гончарное ремесло действительно такое трудное, каким кажется. К несчастью, такое уважительное и серьезное отношение не распространяется на обретение здравых этических идей — оно адресовано к простым на поверхностный взгляд, но по своей природе сложным видам деятельности, доставляющим немало беспокойства.

Сократ учит нас не пасовать перед самоуверенностью людей, пренебрежительно относящихся к этой сложности и составляющих свои представления даже без того труда, которого требует овладение мастерством гончара. То, что объявляется очевидным и «естественным», редко бывает таковым в действительности. Понимание этого должно научить нас взгляду на мир как на нечто более переменчивое, чем кажется, потому что установившиеся мнения часто появляются не в результате безупречного рассуждения, а благодаря векам интеллектуальной путаницы.

Вполне может оказаться, что оснований для того, чтобы все оставалось как есть, и не существует.

5. КАК МЫСЛИТЬ САМОСТОЯТЕЛЬНО

Философ не только помогает нам понять, что другие могут ошибаться, он дает нам простой способ самим определить, что правильно, а что нет. Немногие мыслители видели такой минимум необходимого для начала осмысленной жизни. Для этого не требуется долгих лет формального образования или углубленного созерцания. Любой человек, ум которого любознателен и упорядочен, который стремится подвергнуть проверке представления здравого смысла, может начать разговор с другом на городской улице и, следуя методу Сократа, за полчаса опровергнуть одну-две идеи, казавшиеся незыблемыми.

Именно этот метод рассмотрения того, что говорит здравый смысл, заметен как во всех ранних диалогах, так и в зрелых произведениях Платона и, поскольку организован в виде логической последовательности, может быть без помех использован в учебнике или инструкции; может он также применяться при анализе любого мнения, с которым вас призывают согласиться или против которого вы восстаете. Справедливость суждения, в силу которого что-либо утверждают, не может, учит Сократ, определяться тем, придерживаются ли его на протяжении длительного времени большинство или влиятельные лица. Верное суждение — это такое, которое не может быть опровергнуто рациональными доказательствами.

Если же его можно опровергнуть, то сколько бы людей его ни разделяли, какие бы авторитеты ни защищали, такое суждение едва ли верно, и мы имеем все основания усомниться в нем, а заодно и в опирающемся на него утверждении.

Сократовский метод рассуждения

1. Выберите утверждение, которое, по общему мнению, соответствует здравому смыслу.

Мужественное поведение не допускает отступления в битве.

Чтобы быть добродетельным, нужно быть богатым.

2. Представьте себе, что, несмотря на уверенность человека, утверждающего это, утверждение неправильно. Найдите ситуацию или контекст, в которых утверждение не будет выполняться.

Может ли все же мужественный человек отступить в битве?

Может ли человек, не отступивший в битве, не быть мужественным?

Может ли человек, имеющий много денег, не быть добродетельным?

Может ли человек, у которого нет денег, быть добродетельным?

3. Если исключение обнаружено, следовательно, утверждение неверно или, по крайней, мере неполно.

Можно быть мужественным, но отступить в битве.

Можно не быть мужественным, но в битве не отступить.

Можно иметь много денег, но быть мошенником.

Можно быть бедным, но добродетельным.

4. Исходное утверждение должно быть изменено так, чтобы учитывать и исключения.

Мужество можно проявить и в отступлении, и во время битвы.

Люди, имеющие много денег, могут быть названы добродетельными, только если они добыли богатство честным путем, а бедные люди могут быть добродетельными, если отказались от богатства, которое можно было добыть, только пожертвовав честностью.

5. Если для исправленного утверждения оказывается возможным найти исключения, процесс следует повторить. Истина в той мере, в какой человек способен ее обнаружить, лежит в утверждении, которое невозможно опровергнуть. Обнаружение того, чем тот или иной предмет не является, ближе всего подводит к пониманию того, чем он является.

6. Результат размышлений, несмотря на все инсинуации Аристофана, превосходит интуитивное представление.

Можно, конечно, установить истину и без философских рассуждений. И без использования сократовского метода мы способны понять, что бедные люди могут быть добродетельными, если отказались от богатства, которое можно было добыть, лишь пожертвовав честностью, или что мужество может проявляться и в отступлении, и в наступлении во время битвы. Однако мы рискуем не догадаться, как следует возразить тем, кто с нами не согласен, если не рассмотрим возможные возражения на наше мнение логически. Нас могут заставить умолкнуть влиятельные люди, категорически утверждающие, что только богатство делает человека добродетельным или что во время битвы отступают лишь маменькины сынки. Не имея контраргументов, которые усилили

бы нашу позицию (примеров битвы при Платее или обогащения в коррумпированном обществе), мы окажемся вынуждены уныло или сварливо твердить, что чувствуем свою правоту, хотя и не можем объяснить почему.

Сократ называл правильное представление, не сопровождаемое умением рационально опровергать возражения, верным мнением и делал сравнение не в его пользу со знанием, которое включает не только понимание того, почему определенное утверждение верно, но также и того, почему альтернативы ему неверны. Сократ сравнивал два эти варианта с прекрасными статуями великого скульптора Дедала. Истина, полученная благодаря интуитивному озарению, подобна статуе, установленной на открытом месте без опор, так что сильный ветер может ее опрокинуть.

Однако истине, поддержанной доказательствами и знанием, как опровергнуть возражения, подобно статуе, закрепленной канатами, непогода не страшна.

Сократовский метод рассуждений открывает перед нами путь составления мнений, на котором, даже если мы попадем в бурю, мы сможем чувствовать себя в полной безопасности.

На семидесятом году жизни на Сократа обрушилась беда. Трое афинян — поэт Мелет, политик Анит и оратор Ликон — нашли, что он — странный и вредный обществу человек. Они утверждали, что Сократ не чтит городских богов, разрушает общественные установления Афин и настраивает молодежь против отцов. Они сочли, что Сократа следует заставить замолчать, а может быть, даже казнить.

В Афинах были установлены определенные процедуры, чтобы можно было отличить правильное от неправильного. С южной стороны агоры находился суд гелиеи^[5] — большое здание с деревянными скамьями для судей на одном конце и с возвышением для обвинителей и защитников —

на другом. Судебные заседания начинались с выступлений истцов, за которыми следовали речи защитников. Затем суд, включавший от 200 до 2500 человек, голосованием решал дело в пользу истца или ответчика. Такой метод вынесения решений был распространен в политической и общественной жизни полиса. Два или три раза в месяц все мужчины, граждане Афин, числом примерно 30 000, человек, собирались на холме Пникс к юго-западу от агоры и решали важные государственные дела, голосуя поднятием рук. Для города мнение большинства населения было равнозначно истине.

В день суда над Сократом судьями были 500 достопочтенных граждан. Обвинители начали с утверждения, что перед судьями стоит бесчестный человек: он испытует явления подземного мира и небес, он еретик, он прибегает к нечестным риторическим приемам, чтобы при их помощи слабыми аргументами победить более сильные, а также оказывает губительное влияние на молодежь, намеренно развращая ее своими беседами.

Сократ попытался ответить на обвинения. Он объяснил, что никогда не высказывал никаких теорий о небесах, никогда не изучал того, что скрыто под землей, что он не является еретиком и глубоко чтит богов, что он никогда не развращал афинскую молодежь — дело было просто в том, что некоторые сыновья богатых отцов, имея много свободного времени, подражали ему, задавая вопросы, и раздражали влиятельных людей, выставляя тех невеждами. Если он кого и растлил, то сделал это неумышленно, поскольку нет смысла по доброй воле оказывать вредное влияние на собеседников, рискуя тем, что они причинят вред тебе самому. А если он развращал людей лишь ненамеренно, тогда правильнее было бы дать ему совет, чтобы он исправился, а не подвергать его суду.

Сократ признал, что вел жизнь, которая может показаться странной:

«[Я] пренебрег всем тем, о чем заботится большинство, — корыстью, домашними делами, военными чинами, речами в Народном собрании, участием в управлении, в заговорах, в восстаниях, какие бывают в нашем городе»^[6].

Впрочем, его занятия философией были вызваны простым желанием исправить жизнь афинян:

«[Я старался] убедить каждого из вас не заботиться о своих делах раньше и больше, чем

0 себе самом и о том, чтобы самому стать как можно лучше и разумнее»^[7].

Такова его преданность философии, объяснял Сократ, что он не смог бы отказаться от нее, даже если бы судьи сделали это условием его оправ'^[8]- дания:

«[Я буду говорить] то самое, что обычно говорю: «Ты, лучший из людей, раз ты афинянин, гражданин величайшего города, больше всех прославленного мудростью и могуществом, не стыдно ли тебе заботиться о деньгах, чтобы их у тебя было как можно больше, о славе и о почестях, а о разуме, об истине и о душе своей не заботиться и не помышлять, чтобы она была как можно лучше?» И если кто из вас станет спорить и утверждать, что он заботится, то я не отстану и не уйду от него тотчас же, а буду его расспрашивать, испытывать, уличать... Так я буду поступать со всяким, кого только встречу, с молодым и старым, с чужеземцами и с вами — с вами особенно, жители Афин»¹.

Теперь пришел черед 500 судьям принять решение. После недолгих раздумий 220 сочли, что Сократ невиновен; 280 думали иначе. На это философ заметил с кривой улыбкой: «Я не думал, что разница будет столь мала». Однако самообладания он не утратил, не проявил ни колебаний, ни паники, не усомнился в философских положениях, которые большинством в 56% голосов были объявлены неправильными.

Если мы не можем сравниться с Сократом в самообладании, если склонны начинать рыдать от нескольких резких слов по поводу нашего характера или достижений, это может быть следствием того, что одобрение окружающих составляет основу нашей уверенности в собственной правоте. Мы видим основание придавать весьма большое значение своей непопулярности не только по причинам прагматического характера — продвижения по службе или даже выживания, — но главным образом потому, что осуждение служит для нас доказательством наших заблуждений.

Сократ сказал бы, что порой мы оказываемся неправы и должны усомниться в своих взглядах, но он добавил бы основное соображение, опровергающее зависимость истинности чьего-либо мнения от его популярности: ошибки в наших представлениях и поступках ни в коей мере не доказываются тем обстоятельством, что мы столкнулись с несогласием.

Беспокоить нас должно не число тех, кто с нами не согласен, а то, насколько вески их доводы. Поэтому внимания заслуживает не сама по себе непопулярность, а ее причины. Может быть, и страшно услышать, что большинство в обществе считает нас неправыми, но прежде, чем отказаться от собственной позиции, мы должны рассмотреть метод, благодаря которому наши оппоненты пришли к своим выводам. Именно его обоснованность определяет вес, который мы придадим возражениям противников.

Мы часто страдаем от противоположной тенденции: прислушиваться к каждому, беспокоиться по поводу любого злого слова или саркастического замечания. Мы не задаем себе самого кардинального и одновременно самого утешительного вопроса: на каком основании стали мы объектом осуждения? Мы с равной серьезностью воспринимаем справедливые, хотя и жесткие замечания критика и поношения, рожденные мизантропией или завистью.

Всегда следует, не торопясь, разобраться в том,

, что лежит за критикой. Как учил Сократ, основы умозаключений, хотя и тщательно замаскированные, могут быть совершенно ложными. Под влиянием настроения наши критики могут прийти к неверным заключениям, действовать под влиянием импульса или предвзятости и использовать свой статус для утверждения собственного мнения. Они могут строить свои заключения подобно пьяному гончару-любителю.

К несчастью, в отличие от гончарного дела, чрезвычайно трудно отличить доброкачественный продукт размышлений от неудачного. Нетрудно сказать, какой горшок сделан пьяным ремесленником, а какой — его трезвым коллегой.

Гораздо труднее с ходу определить, какое утверждение верно.

Неверная мысль, высказанная с апломбом, но без указаний на то, как она возникла, может на время показаться вполне здравой. Однако мы проявляем необоснованное почтение к другим, если сосредоточиваемся исключительно на чужих заключениях: поэтому-то Сократ и призывал обращать в первую очередь внимание на логику, которая использовалась, чтобы к ним прийти. Даже если мы не можем избегнуть нежелательных последствий противостояния, мы, по крайней мере, будем избавлены от унизительного чувства, что ошибались.

Такая идея впервые возникла задолго до суда, в беседе Сократа с Полом, известным сицилийским учителем риторики, посетившим Афины. Пол придерживался радикальных политических взглядов, в справедливости которых горячо пытался убедить Сократа. Учитель риторики утверждал, что для человека нет более счастливой участи, чем быть тираном, поскольку тиран может делать что

пожелает: бросать своих врагов в темницу, отбирать их имущество и казнить их.

Сократ вежливо выслушал его, потом привел ряд логических аргументов, чтобы показать: счастье заключается в добрых делах. Однако Пол уперся и стал доказывать свое мнение, ссылаясь на то, что тиранам часто поклоняется большое число людей. Он привел в пример Архелая, царя Македонии, который убил своего дядю, двоюродного брата и семилетнего наследника престола, но продолжал пользоваться одобрением и поддержкой афинян. Число людей, восхищающихся Архелаем, заключил Пол, — доказательство того, что его мнение о тирании верно.

Сократ любезно согласился, что, возможно, нетрудно найти людей, которым нравится Архелай, и не так легко найти кого-нибудь, кто считал бы, что добрые дела приносят счастье:

«Чуть ли не все афиняне и чужеземцы поддержат тебя, если ты пожелаешь выставить против меня свидетелей, и скажут, что я неправ. В свидетели к тебе пойдет, если пожелаешь, Никий, сын Никерата, с братьями — это их треножники стоят один подле другого в святилище Диониса, — пойдет, если пожелаешь, Аристократ, сын Скеллйя, чей прославленный дар красуется в святилище Аполлона Пифий-

ского, пойдет весь дом Перикла или иной здешний род, какой пожелаешь выбрать»^[9]. Однако Сократ решительно возражал против того, что широкая поддержка мнения Пола сама по себе доказывает его правоту:

«Милый мой, ты пытаешься опровергать меня по-ораторски, по образцу тех, кто держит речи в судах. Ведь и там одна сторона считает, что одолела другую, если в подтверждение своих слов представила многих и вдобавок почтенных свидетелей, а противник — одного какого-нибудь или же вовсе никого. Но для выяснения истины такое опровержение не дает ровно ничего: бывает даже, что невинный становится жертвою лжесвидетельства многих и как будто бы не последних людей»^[10].

Настоящая достоверность произрастает не из желания большинства, а из правильности рас- суждений. Собравшись сделать вазу, следует прислушаться к совету тех, кто знает, что при надлежащей температуре глазурь становится прочнейшим покрытием. Когда мы строим корабль, нас должно волновать мнение тех, кто конструирует триремы, а когда обдумываем этические проблемы нас не должны смущать неправильные рассуждения, даже если они исходят от учителей

риторики, грозных полководцев или разряженных аристократов из Фессалии.

Слова Сократа кажутся слишком жесткими, хотя и в самом деле не каждый заслуживает того, чтобы к нему прислушивались. Однако в позиции Сократа не было ни следа снобизма или предубежденности. Он мог проявлять дискриминацию в отношении взглядов, но в основе ее лежали не принадлежность высказывающего эти взгляды к определенному классу или богатство, не военные заслуги или национальность, а здравые рассуждения, которые — как подчеркивал Сократ — являются способностью, доступной всем.

Чтобы следовать примеру Сократа, нужно, столкнувшись с чьим-либо несогласием, действовать как атлет, тренирующийся к Олимпийским играм. Дальнейшая информация о спорте почерпнута из книги «Загляни в древнегреческий город».

Представьте себе, что вы — атлет. Учитель гимнастики предложил вам для улучшения результатов в метании копья делать упражнения, направленные на укрепление бедер. Упражнения заключаются в том, чтобы стоять на одной ноге и поднимать при этом груз. Это кажется странным случайным зрителям, которые начинают смеяться и предсказывать, что так вы лишаетесь шанса на победу. В бане до вас долетают слова одного человека другому — что мы Ьцту цєАяі цШ-ov то та акєХт| каА,а EjtiSsucvuvai Ё то Рог|0єту тё лоХєі яро<; tv OA,V|miovfcr|v (больше интересуемся тем, чтобы похваляться мускулами бедер, чем тем, как помочь своему городу выиграть Игры). Слышать это ужасно неприятно, но у вас нет никаких оснований впадать в панику — достаточно прислушаться к беседе Сократа с его другом Крптоном:

«С о к р а т: Ну, а как бы мы решили такой вопрос: человек, занимающийся гимнастикой, обращает внимание на любое мнение — и похвалу, и порицание всякого человека или только одного — врача или учителя гимнастики?

К р и т о н: Только его одного.

Сократ: Значит, этому человеку надо бояться порицаний и радоваться похвалам его одного, а не большинства?

К р и т о н: Очевидно.

Сократ: Стало быть, он должен действовать, упражнять свое тело, есть и пить только

так, как это кажется нужным тому, кто к этому делу приставлен и понимает в нем, а не так, как это кажется нужным всем остальным»^[11].

Ценность критики зависит от того, как рассуждают критики, а не от их числа или статуса:

«Так посмотри же, разве неправильно, по- твоему, говорят люди, что не все человеческие мнения — и не всех людей одинаково — следует ценить, но одни мнения надо уважать, а другие — нет... Полезные мнения нужно ценить, а вредные — не нужно... Полезные мнения — это мнения людей разумных, вредные — неразумных... Стало быть, друг мой, мы должны не столько заботиться о том, что скажет о нас большинство, сколько о том, что скажет о нас человек, понимающий, что справедливо и что несправедливо»^[12].

Судьи на скамьях суда гелиеи не были такими людьми. Среди них было больше, чем обычно, стариков и раненных в сражениях воинов, которые смотрели на участие в суде как на легкий способ заработать несколько лишних монет. Им платили по три обола в день, меньше, чем получал любой работник, но и такая сумма бывала кстати, если тебе — шестьдесят три и дома скучно. Чтобы оказаться среди судей, достаточно было иметь афинское гражданство, пребывать в здравом уме и не иметь долгов; впрочем, здравость ума определялась не по сократовским критериям, а скорее по способности пройти по прямой линии и назвать свое имя. Судьи часто засыпали посреди слушаний, редко имели опыт в сходных делах и не знали законов; им не объясняли, чем нужно руководствоваться при вынесении приговора.

Люди, собравшиеся судить Сократа, имели сильные предубеждения против него. На них произвела впечатление карикатура на Сократа, нарисованная Аристофаном, они полагали, что философ виноват в несчастьях, выпавших на долю когда-то могущественного города на рубеже столетий. Пелопоннесская война закончилась для Афин катастрофой, спартанцы в союзе с персами поставили их на колени, город пережил осаду, его флот был уничтожен, а владения захвачены. В беднейших районах свирепствовали эпидемии, демократия стала жертвой тиранов, казнивших тысячи граждан. Врагам Сократа не казался случайностью тот факт, что многие из тиранов одно время были его учениками. Критий и Хармид обсуждали с Сократом вопросы этики, но почерпнули из них, казалось, только кровожадность.

Что могло привести к столь плачевному падению? Почему величайший город Эллады, который за восемьдесят лет до того победил Персию на суше в битве у Платеи и на море при Ми кале, оказался вынужден терпеть такие унижения? Злокоз- ценность человека в грязном плаще, бродившего по улицам и задававшего вопросы об очевидном, представлялась явным, хотя и лишенным всякого смысла объяснением.

Сократ понимал, что обречен. У него даже не было времени представить свои доводы. Обвиняемому давали всего несколько минут на обращение к судьям — пока в клепсидре суда не вытечет вся вода: «Я убежден, что ни одного человека не обижаю умышленно, но убедить в этом вас я не могу, потому что мы мало времени беседовали друг с другом. Мне думается, вы бы убедились, если бы у нас, как у других людей, существовал закон решать вопрос о смертной казни в течение нескольких дней, а не одного; сейчас не так-то легко за короткое время опровергнуть тяжелую клевету»^[13].

Целью афинского суда не было установление истины. Он представлял собой сборище стариков и калек-ветеранов, мнения которых вовсе не были следствием рациональных размышлений; они лишь с нетерпением ждали, когда вода из одного сосуда перетечет в другой.

Должно быть, это было нелегко: найти в таких обстоятельствах силу не склониться перед мнением других; подобную силу Сократ мог обрести только в результате многих лет, проведенных в беседах с простыми афинянами. Сократ не был своенравен, он не отвергал взгляды противников как мизантроп: это противоречило бы его вере в потенциальную разумность любого человеческого существа. Однако всю жизнь он вел разговоры с афинянами; он знал, как работает их ум, знал, что, к несчастью, афиняне зачастую не думают вовсе, хотя и надеялся, что когда-нибудь это изменится. Он видел, что они склонны занимать ту или иную позицию по капризу и следовать общепринятым мнениям, не подвергая их сомнению. С его стороны твердость в момент величайшей опасности не была высокомерием. Сократ обладал свойственной разумному человеку, который понимает, что его противники не склонны мыслить рационально, уверенностью в себе, хотя и не утверждал, что его собственные убеждения неизменно правильны.

Осуждение со стороны судей могло его убить; оно не могло сделать его неправым.

Конечно, Сократ мог отказаться от своей философии и спасти себе жизнь. Даже после того, как он был признан виновным, он мог избегнуть

смертного приговора, но лишился такой возмож- ности из-за собственной непреклонности. Нам не стоит искать у Сократа совета о том, как избежать смертного приговора; мы должны видеть в нем величайший пример того, как сохранить веру в разумные взгляды, когда им противопоставляются нелогичные возражения.

Речь философа на суде закончилась прочувствованным финалом:

«Ведь если вы меня казните, вам нелегко будет найти еще такого человека, который попросту — хоть и смешно сказать — приставлен богом к нашему городу, как к коню, большому и благородному, но обленившемуся от тучности и нуждающемуся в том, чтобы его подгонял какой- нибудь овод... Меня вы можете сохранить, если мне поверите. Но очень может статься, что вы, рассердившись, как люди, внезапно разбуженные ото сна, прихлопнете меня и с легкостью убьете, послушавшись Анита. Тогда вы всю остальную вашу жизнь проведете в спячке»^[14].

Сократ не ошибся. Когда магистрат потребовал голосования относительно приговора, 360 судей высказались за смертную казнь. Судьи отправились по домам; осужденного философа отвели в темницу.

Там было темно и душно, а с улицы доносились издевательские крики афинян, радовавшихся смерти похожего на сатира философа. Его казнили бы немедленно, если бы вынесение приговора не совпало с отправлением ежегодного посольства на остров Делос, во время которого по традиции нельзя было никого предавать смерти. Мужество и добродушие Сократа вызвали симпатию к нему у тюремщика, и тот облегчил последние дни философа, позволив ему видеться с посетителями. Сократа посетило множество друзей и учеников — Федон, Критон, сын Критона Критобул, Аполло- дор, Гермоген, Эпиген, Эсхин, Антисфен, Ктесипп, Менексен, Симмпй, Кебет, Федонд, Эвклид и Тер- псион. Они не могли скрыть своего отчаяния при виде человека, который всю жизнь проявлял великую доброту и интерес к другим, а теперь должен был кончить жизнь как преступник.

Хотя на картине Давида мы видим Сократа, окруженного горюющими друзьями, не следует забывать, что их преданность была лишь небольшим островком в океане непонимания и ненависти.

Чтобы что-то противопоставить настроению, царящему в камере узника, Дидро мог бы предложить потенциальным живописцам чаши с цикутой показать реакцию и других афинян на смертный приговор Сократу — создать полотна «Пять судей, играющих в кости после дня, проведенного в суде» или «Обвинители, заканчивающие ужин и отправляющиеся в постель». Художник, стремящийся к изображению патетических сцен, мог бы более лаконично назвать подобные сцены: «Смерть Сократа».

Когда назначенный день наступил, Сократ был единственным, кто сохранял спокойствие. Проститься с ним пришли его жена и трое сыновей, но Ксантиппа рыдала так истерично, что Сократ попросил увести ее. Друзья вели себя сдержаннее, хотя тоже лили слезы. Даже тюремщик, видевший многих узников, принявших смерть, был тронут и сказал несколько неловких слов прощания:

«Я... за это время убедился, что ты самый благородный, самый смирный и самый лучший из людей, какие когда-нибудь сюда

попадали... Ясное дело, тебе уже понятно,

с какой вестью я пришел. Итак, прощай

и постарайся как можно легче перенести

неизбежное»¹.

С этими словами он отвернулся и вышел в слезах. Затем явился палач, неся чашу с раствором цикуты.

«Увидев этого человека, Сократ сказал:

— Вот и прекрасно, любезный. Ты со всем этим знаком — что же мне надо делать?

— Да ничего, — отвечал тот, — просто выпей и ходи до тех пор, пока не появится тяжесть в ногах, а тогда ляг. Оно подействует само.

С этими словами он протянул Сократу чашу. И Сократ взял ее с полным спокойствием... не задрожал, не побледнел, не изменился в лице... Он поднес чашу к губам и выпил до дна — спокойно и легко.

До сих пор большинство из нас еще как-то удерживалось от слез [говорит Федон], но, увидев, как он пьет и как он выпил яд, мы уже не могли сдержать себя. У меня самого, как я ни крепился, слезы лились ручьем... Критон еще раньше моего разразился слезами и поднялся с места. А Апол- лодор, который и до того плакал не переставая, тут

* Платон. Федон. 116 c-d. Перевод С. П. Маркиша.

зарыдал и заголосил с таким отчаянием, что всем надорвал душу, всем, кроме Сократа»^[15].

Философ с улыбкой попросил своих друзей успокоиться: «Ну что вы, что вы, чудаки!» — потом встал и начал ходить по камере, чтобы яд быстрее подействовал. Когда ноги стали тяжелеть, Сократ лег на спину; ощущение стало распространяться вверх, и когда действие яда достигло груди, Сократ постепенно начал терять сознание. Дыхание его замедлилось. Увидев, что взгляд его друга остановился, Критон протянул руку и закрыл ему глаза.

«Таков [говорит Федон] был конец нашего друга, человека — мы вправе это сказать — самого лучшего из всех, кого нам довелось узнать на нашем веку, да и вообще самого разумного и самого справедливого»^[16].

Читая это, трудно не заплакать самому. Может быть, потому, что Сократ имел выпуклый лоб и странно широко расставленные глаза, описание сцены его смерти заставило меня вспомнить тот день, когда я плакал, посмотрев видеозапись «Че- ловека-слона»^[17].

Мне представилось, что обоим героям выпала самая печальная судьба — быть добродетельными и при этом оказаться осужденными как преступники.

Может быть, мы никогда не станем объектом насмешек из-за наших физических недостатков и никогда не будем осуждены на смерть за плоды трудов всей жизни, но тем не менее есть нечто универсальное в сценариях непонимания, которым эти истории служат трагическим примером. Общественная жизнь полна противоречий между тем, как нас воспринимают другие, и нашим собственным восприятием реальности. Нас обвиняют в тупости, когда мы проявляем осторожность. Застенчивость принимается за высокомерие, а желание понравиться — за низкопоклонство. Мы пытаемся объяснить ошибочность этого, но язык прилипает к гортани, а слова, которые мы находим, — совсем не те, которые мы имели в виду. Наши злейшие враги оказываются у власти и во всеуслышание высказывают осуждение в наш адрес. В ненависти, обрушившейся на невинного философа, мы слышим эхо неприятностей, причиненных нам людьми, которые не способны или не желают судить нас по справедливости.

Однако убийц Сократа настигло возмездие. После смерти философа общественное настроение стало меняться. Исократ сообщает, что зрители «Паламеда» Еврипида плакали, когда упоминалось имя Сократа; Диодор пишет, будто вскоре судьи Сократа были растерзаны народом Афин. Плутарх рассказывает, что среди афинян распространилась ненависть к обвинителям Сократа и люди отказывались вместе с ними посещать бани; остракизм достиг такой степени, что те в отчаянии повесились. Диоген Лаэртский пересказывает историю о том, что вскоре после смерти Сократа граждане Афин приговорили Мелета к смерти, а Анита и Ликона изгнали; Сократу была воздвигнута дорогая бронзовая статуя работы великого Лисиппа.

Сократ предсказывал, что рано или поздно в Афинах победят его идеи. Так и случилось. Достоверность упомянутых преданий о возмездии, которые приведены выше, достаточно сомнительна. Не следует забывать: чтобы исчезли предубеждения и зависть, требуется время. История скорее побуждает нас смотреть на собственную непопулярность не так, как она видится насмешливым глазам невежественных судей. Сократ был приговорен к смерти пятьюстами гражданами, не

блещущими интеллектом и питающими нерациональные подозрения нз-затого, что Афины проиграли Пелопоннесскую войну, а обвиняемый имел странную внешность. И все же Сократ сохранил уверенность в справедливом приговоре более широкого суда.

Хотя наша жизнь ограничена во времени и пространстве, благодаря такому примеру мы можем в воображении перенестись в другие времена и страны, где нас оценят с большей объективностью. Может быть, нам не удастся убедить судей- современников в своей невиновности, но приговор потомков сулит нам утешение.

Однако существует опасность, что смерть Сократа приведет нас к неверным выводам. Она может питать сентиментальную уверенность в том, будто ненависть большинства только подтверждает нашу правоту. Может показаться, что судьба гениев и святых — страдать от непонимания при жизни и удостоиться бронзовой статуи работы Лисиппа после смерти. Мы можем не оказаться ни гениями, ІШ святыми. Мы можем просто предпочесть вызывающее поведение глубоким размышлениям и по-детски считать, что правы именно тогда, когда другие говорят нам, что мы ошибаемся.

Такое в намерения Сократа не входило. Было бы столь же наивно считать непопулярность показателем истинности взглядов, как и показателем их ошибочности. Обоснованность идеи или ПОступка определяется не тем, как широко они поддерживаются или отвергаются, но тем, насколько они соответствуют правилам логики. Аргумент не следует считать неверным потому, что с ним не согласно большинство, как и не следует считать правильным из-за героического его отстаивания.

Философ показал нам, как можно избегнуть двух распространенных заблуждений: что нужно всегда подчиняться общественному мнению или что любой ценой нужно ему противостоять.

Следуя его примеру, мы поступим лучше всего, если постараемся всегда прислушиваться к тому, что диктует нам разум.

ФИЛОСОФСКОЕ УТЕШЕНИЕ ДЛЯ ТЕХ, КТО СТРАДАЕТ ОТ БЕЗДЕНЕЖЬЯ

СПИСОК ТОГО, ЧТО НУЖНО ДЛЯ СЧАСТЬЯ

1. Неоклассический дом в георгианском стиле в центре Лондона в Челси (Парадайс- уок, Маркхем-сквер), Кенсингтоне (южная часть Кэмпден-хилл-роуд, Хорнтон-стрит) или Холланд-парке (Обри-роуд), с фасадом, похожим на фасад здания Королевского общества искусств, построенного братьями Адам^[18] (1772-1774), с большими венецианскими окнами, обрамленными ионическими колоннами, и полукруглым тимпаном с цветочным орнаментом.

В гостиной второго этажа — потолок и камин, сходные с выполненными Робертом Адамом для библиотеки в Кенвуд-хаусе.

о близости земли, радаром для выявления турбулентностей и автопилотом «Кэт-П». На хвостовом стабилизаторе вместо стандартных полос фрагмент натюрморта, рыба Веласкеса или три лимона с находящейся в музее Прадо картины «Фрукты и овощи» Санчеса Котана^[19].

3.Вилла «Орсетти»^[20] в Марли неподалеку от Лукки. Из окон спальни открывается вид на водный простор, слышно журчание фонтанов. Вдоль задней стены — ряд цветущих магнолий, закрытая терраса — зимний сад, огромные деревья, дающие тень летом, лужайки для игр. В защищенных от ветров садах растут фиги и персики. Заросли кипарисов, апельсиновых деревьев, олив, клумбы лаванды.