Quot;Закрытая" и "открытая" рациональности .
Итак, проблема выведения понятия "рациональная критика" из понятия "рациональность" далека от удовлетворительного решения. Напрашивается мыслительный ход, подсказанный "критическим рационализмом", - нельзя ли "обернуть" рассуждение и попытаться что-то понять в рациональности, анализируя свойства того, что можно (условно) назвать "рациональной критикой"?
На первый взгляд, это попытка без шансов на успех. Можно предположить, что на пути ее реализации мы угодим в те же самые логические капканы и будем имитировать движение вперед, бегая по "порочному кругу". И все же рискнем.
Прежде всего, вслед за К. Поппером вновь подчеркнем особое значение критики для понимания рациональности. В самом деле, о рациональности имеет смысл говорить тогда, когда мысль или действие наталкиваются на сопротивление иной мысли или иного действия. Прибегая к старому, но верному сравнению, можно сказать, что как о собственном сердце мы вспоминаем, когда оно болит или сверхобычно нагружено, о рациональности мы помышляем, когда она поставлена под вопрос. "Ситуация критики" - это и есть та самая проблематизация рациональности, в которой последняя обнаруживает и осознает самое себя. Ведущая интуиция "критического рационализма" как раз состоит в том, что "рациональность" и "критика" теснейшим образом сопряжены по смыслу. Воспользуемся этой интуицией, но отнесемся критически к ее попперовскому развитию - пойдем по иному пути.
Смысловая сопряженность "рациональности" и "критики" позволяет исследовать оба понятия в опоре друг на друга, не увлекаясь поисками формально-универсальных определений, заводящих в "порочный круг". Эта сопряженность уже отмечена в литературе. Иногда ее истолковывают как признак "более высокого" типа рациональности. В. С. Швырев называет "закрытой рациональностью" систему принципов и критериев, применяемых в стандартных, конвенциональных ситуациях. "Замкнутость" или "закрытость" рациональности проявляется в некоем закрытом концептуальном пространстве, очерчиваемом содержанием утверждений, выступающих в данном познавательном контексте как исходные, не подлежащие критическому анализу. "Закрытая рациональность" невосприимчива к критике собственных принципов, рассматривает эту критику как проявление иррациональности и тем самым отрезает себе путь к самоизменению.
"Размыкание" системы критериев рациональности, ее изменение, трансформация в иную систему, существенно отличную от данной, означает переход к "открытой рациональности". "Необходимым моментом "открытой" рациональности, который отличает ее от "закрытой", является установка на критический рефлексивный анализ исходных предпосылок концептуальных систем, лежащих в основе данной познавательной позиции, определяющей ее "парадигмы"[95][95]. "Открытая" (или критико-рефлексивная) рациональность, в отличие от "закрытой", неразрывно связана с критикой, которая есть ее душа и внутренняя причина.
Итак, "закрытая" и "открытая" рациональности существенно различаются своим отношением к критике. "Закрытая" рациональность допускает критику только как применение своих собственных принципов (в частности, предпосылок некоторой фундаментальной теории, образующей каркас данной системы рациональности) к иному, внешнему для себя объекту; самокритика для "закрытой" рациональности либо вовсе невозможна, либо тривиальна - как обнаружение погрешностей или ошибок, например, логических. В терминах К. Поппера, "закрытая" рациональность допускает только "трансцендентную критику". "Открытая" рациональность - по сути, это и есть реализация кантовской классической парадигмы рационального критицизма - обнаруживает себя в ситуациях критики тем, что видит в системе предпосылок и принципов критикуемого объекта не "иррациональность", а иную рациональность, что позволяет ей работать в этой системе аналитически (К. Поппер называет это "имманентной критикой"[96][96]), но что еще более важно, воспринимать критику в адрес своих собственных принципов и предпосылок не как нечто враждебно-иррациональное. "Открытая" рациональность способна и на самокритику, которая может вести к отказу от некоторых собственных принципов или их изменению, принятию новых принципов и т.д. Она способна как бы взглянуть на себя со стороны, дать самой себе непредвзятую оценку, скорректировать свою позицию, если этого требует ситуация. Быть может, из-за этого более широкого и, если угодно, более умного отношения к критике "открытая" рациональность выглядит более высоким типом рациональности по отношению к "закрытой".
"Открытость" рациональности означает способность разума к самоизменению; рациональность может стать "иной", но при этом не перестает быть рациональностью. Сам переход от одного состояния к другому есть не крушение рациональности, а естественная жизнь интеллекта, реализация его потенциала. В этом смысле "открытая" рациональность действительно обнаруживает тончайшие связи духа. Но тем не менее не следует спешить с расположением названных типов рациональности по упрощенной шкале оценок (менее высокий, более высокий и т.п.). Отношения между ними более сложны.
Сомнительна идея "прогресса" рациональности как некоего субстрата - от низших к высшим типам. Очевидно, что шкала оценок, по которой пришлось бы сопоставлять эти типы, сама должна быть рациональной, и потому пришлось бы опять-таки совершать логически неправомерные действия, сравнивая типы рациональности в зависимости от какого-то из них.
Я предлагаю исходить из иной методологической и гносеологической гипотезы: "закрытая" и "открытая" рациональности не сосуществуют одна с другой в работающем интеллекте как "низшее" с "высшим", они образуют базисную смысловую сопряженность, имеющую решающее значение. Именно ситуация критики выявляет эту сопряженность и проблематизирует ее.
Любая "закрытая" система критериев рациональности обречена на "вырождение", если она, сталкиваясь с противодействием иной системы, лишь отгораживается от нее, критикуя как "иррациональную"[97][97]. Можно провести аналогию с судьбой научно-исследовательской программы, которая занята исключительно своим самооправданием перед нарастающим валом аномалий и не обеспечивает прирост нового эмпирического знания. Она, как заметил И. Лакатос, вырождается и уступает место более продуктивной (имеющей "позитивную эвристику") научно-исследовательской программе[98][98]. Изобретательность ученых - если говорить только о научной рациональности, - направленная на формирование новых научно-исследовательских программ (или, по аналогии, новых систем критериев рациональности), можно назвать "открытой" рациональностью. Но такая "открытость" относительна, по крайней мере, в двух аспектах. Во-первых, изменение систем критериев рациональности всегда ограничено. Могут быть изменены любые критерии, даже самые, казалось бы, устойчивые и апробированные, но никогда не меняется вся система целиком и одновременно. Даже когда изменение затрагивает "твердое ядро" научно-исследовательской программы (например, принцип неизменности химических элементов вытесняется фактом трансмутации на внутриатомном и ядерном уровнях, принцип континуализма в описаниях и объяснениях энергетических взаимодействий - квантовым дискретизмом и т.п.), даже когда заменяется система логических правил оперирования с высказываниями (например, принципы т.н. "квантовой" логики заменяют в рассуждениях о микрообъектах логические правила коммутативности конъюнкции и дизъюнкции, т.е. формулы 
, не рассматриваются в качестве допустимых правил вывода) - всегда эти изменения носят лишь частный характер и происходят на фоне относительной стабильности большинства принципов и критериев рациональности. Можно сравнить "открытую" рациональность с домом, где распахнуты двери и окна, но не с грудой обломков на месте бывшего дома.
Во-вторых, и это более важно, всякое изменение системы критериев и принципов рациональности, всякий выход за рамки "закрытой" рациональности непременно устремлены к новой устойчивости, новой "замкнутости" и систематичности. Без этой устремленности поиск новой рациональности превратился бы в бессмысленный дрейф, изменение ради изменения. Такая "открытость" не только не имела бы никаких преимуществ перед "закрытой" рациональностью, но обращалась бы в эклектику.
Как бы резко ни отталкивался мыслитель от прежних рамок рационального мышления, он всегда имеет их в виду, всегда берет из прежней системы, все, что сохраняет значимость и ценность. Поиск новой рациональности никак нельзя уподобить блужданиям в потемках, как если бы внезапно погасли источники "естественного света разума". Напротив, они светят тем ярче, чем решительнее и четче вопросы, предъявляемые самым признанным и якобы незыблемым основоположениям.
Отношения между "закрытой" и "открытой" рациональностями можно представить как парадокс. Подчинив свою деятельность (интеллектуальную или практическую) некоторой "закрытой" системе критериев, субъект теряет критическую рефлексию, заточает свой ум в ловушке догмы, а ситуация критики воспринимается им как досадная неприятность, от которой следует поскорее избавиться. Побуждение к ревизии своей рациональности, к улучшению или замене ее иной рациональностью - это безумие, позыв "иррационального". Творчество, риск, экстатическое напряжение духа осознаются как прекрасное, но все же сумасшествие, дионисийство, игра загадочных сил. Но изумление духа как раз и состоит в том, что это "безумие" - яркое выражение рациональности, присущей человеку.
Конечно, это не логический парадокс. Форму логического противоречия указанные отношения получают только в том случае, если трактуются строго дилемматически: либо одно, либо другое, но не то и другое вместе и в зависимости друг от друга. Акцент на следствиях такой дилеммы позволяет заострить рассуждения об аналогичных проблемах в сфере этического (как и в других сферах, где сопоставляются модели и моделируемые объекты; например, нормативная модель языка и живая языковая практика). Об этом пойдет речь в следующем очерке. Здесь подчеркнем иной аспект: дополнительность "открытой" и "закрытой" рациональностей. Термин "дополнительность" здесь используется в несколько ином смысле, чем тот, каким он обладает в современной теоретической физике, но этот смысл, как мне кажется, соответствует развитию методологической мысли Н. Бора.