Григорий задумался. Ведь и правда, завтра же перед ним станет вопрос: как быть со стадом колхозников? А как быть?

Так что, неужели никого больше нельзя заинтересо-вать?

А кого?! -- воскликнул Максим. -- Мужики помоложе да покрепче, они все у дела -- все почти механизаторы, со-всем молодой -- тот посовестится пастухом, бабу какую-нибудь?.. У каждой семья, тоже не может. Вот и беда-то -- не-кому больше. Я бы пошел, но староват уже гоняться-то там за ими по косогорам. Вот видишь, я тебе один маленький пример привел, и ты уже задумался, -- Максим весело по-смотрел на племяша, дотянулся к нему, хлопнул по пле-чу. -- Не журись! Однако прислушайся к моему совету: будь покруче с людями. Люди, они ведь... Эх-х! Давай-ка по рю-мочке пропустим, а то у меня аж в горле высохло: целую речь тут тебе закатил.

Григорий хотел позвать жену из горницы, чтоб она со-брала чего-нибудь на стол, но Максим остановил:

Не надо, пусть она там ребятишек укладывает. Мы са-ми тут чего-нибудь...

Григорий достал что надо, они налили по рюмочке, но пить не стали пока, закурили.

Я ведь по глазам вижу, Гриша: сперва окрысился на меня -- пришел, дескать, ученого учить! А я просто радый за тебя, пришел от души поздравить. Ну, и посоветовать... Я как-никак жизнь доживаю, всякого повидал, -- Максим склонил массивную седую голову, помолчал... И Григорий подумал в эту минуту, что дядя его, правда, повидал вся-кого: две войны отломал, на последней был ранен, попал в плен. Потом, после войны, долго выясняли, при каких обстоятельствах он попал в плен... А пока это выясняли, жена его, трактористка-стахановка, заявила тут, что отныне она не считает себя женой предателя, и всенародно прокляла тот день и час, в какой судьба свела их. И вышла за другого фронтовика. Все это надо было вынести, и Максим вынес. -- Да, -- сказал Максим, -- вот такие наши дела. Давай-ка...

Они выпили, закусили, снова закурили. Максиму стало легче, он вернулся к разговору.

Вся беда наша, Григорий, что мужик наш середки в жизни не знает. Вот я был в Германии... Само собой, гоняли нас на работу, а работать приходилось с ихными же рядом, с немцами. Я к ним и пригляделся. Тут... хошь не хошь, а при-глядишься. И вот я какой вывод для себя сделал: немца, его как с малолетства на середку нацелили, так он живет всю жизнь -- посередке. Ни он тебе не напьется, хотя и выпьет, и песню даже затянут... Но до края он никогда не дойдет. Нет. И работать по-нашенски -- чертомелить -- он тоже не будет: с такого-то часа и до такого-то, все. Дальше, хоть ты лоп-ни, не заставишь его работать. Но свои часы отведет аккуратно -- честь по чести, -- они работать умеют, и свою вы-году... экономику, как ты говоришь, он в голове держит. Но и вот таких, как Климка Стебунов, там тоже нету. Их там и быть не может. Его там засмеют, такого, он сам не выдер-жит. Да он там и не уродится такой, вот штука. А у нас ведь как: живут рядом, никаких условиев особых нету ни для од-ного, ни для другого, все одинаково. Но один, смотришь, живет, все у него есть, все припасено... Другой только ко-сится на этого, на справного-то, да подсчитывает, сколько у него чего. Наспроть меня Геночка вон живет Байкалов... Молодой мужик, здоровый -- ходит через день в пекарню, слесарит там чего-то. И вся работа. Я ему: "Генк, да неужель ты это работой щитаешь?" -- "А что же это такое?" -- "Это, мол, у нас раньше называлось: смолить да к стенке становить". Вот так работа, елкина мать! Сходит, семь болтов под-вернет, а на другой день и вовсе не идет: и эта-то, такая-то работа, -- через день! Во как!

Сколько же он получает? -- поинтересовался Григо-рий.

Восемьдесят пять рублей. Хуже бабы худой. Доярки вон в три раза больше получают. А Генке -- как с гуся вода: не совестно, ничего. Ну, ладно, другой бы, раз такое дело, по дому бы чего-то делал. Дак он и дома ни хрена не делает! День-деньской на реке пропадает -- рыбачит. И ничего ему не надо, ни об чем душа не болит... Даже завидки берут, ей-богу. Теперь -- другой край: ты Митьшу-то Стебунова знаешь ведь? -- Максим сам вдруг подивился совпадению: -- Они как раз родня с Климкой-то Стебуновым, они же братья сродные! Хэх... Вот тебе и пример к моим словам: один всю жизнь груши околачивает, другой... на другого я без уважения глядеть не могу, аж слеза прошибет иной раз: до того работает, сердешный, до того вкалывает, что прие-дет с пашни -- ни глаз, ни рожи не видать, весь черный. И думаешь, из-за жадности? Нет -- такой характер. Я его спра-шивал: "Чего уж так хлешесся-то, Митьша?" -- "А, -- гово-рит, -- больше не знаю, что делать. Не знаю, куда девать се-бя". Пить опасается: начнешь пить, не остановишься...