Социалистическое человекобожие. На этих словах Уральцев приостановился и взглянул на товарищей

На этих словах Уральцев приостановился и взглянул на товарищей. Те пуще прежнего завозились. Они бессильны были вступить в равный спор с Уральцевым, они готовы были растерзать его на месте, но и на это не было у них в данный момент возможности. Это бессилие окончательно выводило их из равновесия: они злились, злобствовали, кипели ненавистью и мщением, но, бессильные, казались жалкими и отвратительными. Из сожаления к ним Уральцев отвернулся от них, как от захваченных на не совсем приличном акте, словно желая дать им возможность оправиться. Но спустя минуту он снова обернулся к ним и продолжал свою речь:

— Социализм провозглашает идею человекобожия, не богочеловечества, а человекобожества, т.е. признает людей богами. Максим Горький эту веру социализма выразил такими словами: «…всесильный, бессмертный народ. Окрыляет он жизнь земли величием деяний и чаяний своих, и я молился: Ты еси бог мой и творец всех богов, соткавший их из красок духа твоего в труде и мятеже исканий твоих, да не будут миру бози иные, разве тебе, ибо ты еси един бог, творяй чудеса. Так верую и исповедаю»[94]. Никакого другого Бога нет, и не может быть у социалистов.

Луначарский как великий богослов социализма только поясняет, что, собственно, не народ, а пролетариат является единственным богом социализма. Вот наш настоящий бог! — с радостью и восторгом восклицает комиссар народного просвещения. Это — новый Мессия, это — новый Спаситель мира[95]. Этот новый спаситель уже в достаточной степени проявил себя: он обнаружил свои и зубы, и хвост, и рога. Это — бог-убийца, бог-зверь, бог-дьявол! В него именно вы, товарищи, и верите, ему поклоняетесь, ему воздаете честь и славу! Не стыдно ли вам, товарищи, — непосредственно к ним обратился Онисим Васильевич, — как культурным людям, исповедовать богом всякого негодяя, обоготворять всякого мерзавца?

— Что вы говорите?! — воскликнул один из них, более юркий и быстрее других воспламеняющийся, — какую-то глупость навязываете социализму.

— Вздор, гадость! — прошипел другой товарищ.

— Так вы разве, — с недоумением спросил их Уральцев, — не разделяете верования вождей социализма: Маркса, Энгельса, Луначарского, Горького, Дицгена и многих других — верования в то, что человек есть бог и что именно пролетариат есть настоящий бог?

— Ну, этому мы верим, — ответил юркий товарищ.

— Так чего же вы возмущаетесь? На каком основании называете глупостью и гадостью это верование? Оно же — основа социализма, оно фундамент пролетарской культуры.

— Позвольте-позвольте, товарищ, — загорячился юркий возражатель, — мы гадостью называем ваше замечание, а не социалистические основы, которые вполне солидарны с истинным разумом.

— Стало быть, вы признаете пролетариат единственным своим богом? — поставил Уральцев прямо вопрос.

— Ну, признаем, что ж из этого?

— Но пролетариат состоит из живых людей, огромное большинство которых безграмотные, темные, невежды. Не мало в пролетариате и убийц, и преступников, и воров, и пьяниц, и всяких негодяев. Вот в них вы и верите, это ваши истинные боги, которым вы поклоняетесь.

— Это крупная натяжка, — возразил юркий товарищ, — мы верим в людей культурных, образованных, которые являются светочем человечества.

— Значит, вы отрицаете равенство в пролетариате, — разъяснил товарищу Уральцев, — одни пролетарии у вас — негодяи и мерзавцы, другие — светочи и боги. Вы, стало быть, держитесь грубого деления своих товарищей на классы: на класс бого-господ и на класс невежд-рабов.

Юркий товарищ опешил от такого разъяснения и растерянно воскликнул:

— Как так? Не понимаю!

— Тут и понимать нечего: все ясно, как пять пальцев на руке. Если вы настоящие социалисты, а не поддельные, то для вас все пролетарии должны быть равными, все они для вас единственные боги: воры и убийцы, честные и смиренные, безграмотные и просвещенные, все равно-пролетарии, равно-ценны, равно-боги. Если же вы подразделяете пролетариев на классы или группы и в одних верите, как в богов, а других презираете, как рабов, то какие же вы социалисты? Вы — буржуи, вы — крепостники, вы — рабовладельцы!

Смолкли товарищи после этих разъяснений Уральцева. Они готовы были сбежать с собрания, но, как преданные лакеи своего барина — Степанова, они вынуждены были оставаться на собрании, чтобы потом с рабским подобострастием донести о нем, особенно же о возражениях Уральцева, своему идолу. Онисим Васильевич продолжал:

— Да если вы верите, по-буржуазному, в особую породу пролетариев — культурную, образованную, то и в таком случае ваши боги не ахти какие почтенные: и культурных пролетариев вы не признаете ни святыми, ни праведными, и в них так же, как у самых низких негодяев, нет, по вашему учению, души, они состоят из той же материи, из какой слеплены и все остальные люди, даже прежние жандармы и сыщики. Если они немного больше знают, то ведь это не их заслуга, а все той же материи: это серое вещество мозга дает знать о себе, а у иного негодяя этого вещества побольше, чем у самого талантливого ученого. У него оно только спит или бездействует. Собственно, по материалистическому взгляду, нет существенной разницы между мерзавцем и честным человеком, между темным глупцом и просвещенным гением, даже нет существенной разницы между животным и человеком вообще. Умная собака и гениальная лисица для вас, товарищи, такие же боги, как и Степанов или Кацман.

Поморщились товарищи при этих словах Уральцева, но возражать не посмели.

— Но и всякий человек, — продолжал Онисим Васильевич разъяснять товарищам, — как бы ни был он культурен, заключает в себе возможность делать гадость, творить зло, проявлять несправедливость: он живет с страстями, похотью, с нечистыми мыслями и чувствами.

Ничего подобного нет в тех трупах, которые вы чествовали как величайшую святыню, таская их по стогнам великого града в красных гробах. Они, эти трупы, или смердящий гной, вами обоготворяемый и целуемый, все же чище, «святее», «божественнее» ваших живых богов. Те уже не творят гадостей и глупостей, не совершают преступлений и злодеяний, а эти все это делают, если не фактически, то в потенции — в возможности. Стало быть, они опаснее мертвых ваших идолов, мерзостнее и гнуснее их. Вот почему я и назвал это ваше идолопоклонство более чудовищным мракобесием, чем ваше революционное преклонение перед кишащими в красных гробах трупными червями.

— Ах, как досадно! — снова воскликнул Уральцев, — что Парфений Каллистратович поспешил сбежать с нашей беседы. Какое бы удовольствие я ему преподнес: посмеяться и похохотать от души над этим социалистически-революционным мракобесием!

Один из товарищей после этого восклицания Уральцева поспешно шмыгнул в дверь и выбежал из школьного здания. Можно было догадаться, что и он побежал к Степанову с докладом о происходящем на собрании.

Онисим Васильевич все же продолжал свою речь.