Придраться было не к чему.
- Хорошо бы вас тут уже и в четверицу не было, - пробормотал вэйбин себе под нос, но так, чтобы Богдан услышал. Богдан не отреагировал. Тогда его сызнова отсканировали, и вэйбин мстительно сказал: - Калям свой здесь оставьте. Потом получите.
Это был уже явный произвол. Богдан достал свою безобидную шариковую ручку.
- А в чем дело? - спросил он, стараясь сохранять хладнокровие.
Глаза вэйбина блеснули. По тону Богдана искушенный охранник понял, что посетитель вот-вот заведется, и это его вполне устраивало.
- Калям может быть использован как холодное оружие.
Богдан сделал два глубоких вдоха и выдоха, а потом улыбнулся.
- Я и не знал. Буду иметь в виду.
И отдал ручку, мысленно с нею на всякий случай простившись.
Тогда его пропустили.
Над второй дверью, внутренней, висел написанный иероглифами категоричный приказ: “Цзиньчжи шо ханьхуа! Цзиньчжи се ханьцзы!” (“По-ханьски не говорить! По-ханьски не писать!”). Богдан только головой покачал.
В старомодных коридорах управы было пустынно, тихо и сумрачно, и Богдан в первый момент растерялся. Двери, двери - массивные, обитые кожей или дерматином, и редко на какой встретишь хоть какую-нибудь табличку, чаще просто номер. Для своих. Только для своих. Но в конце концов на третьем этаже он отыскал дверь, на которой было написано: “Начальник зиндана унутренных справ”.
Он вежливо постучал, но мягкая внешняя обивка двери сделала его предупредительность бессмысленной. Тогда он приоткрыл дверь.
То была, разумеется, лишь приемная. Кожаный диван, развесистая голубая агава. Забранное решеткой широкое окно. Необозримый стол, а за ним - молодой и суровый секретарь.
- Здоровеньки салям, - сказал Богдан, входя.
Секретарь поднял от бумаг недовольный, подозрительный взгляд.
- Ассалям здоровеньки... - выжидательно ответил он.
- Мне было бы очень желательно хотя бы недолго побеседовать с единочаятелем начальником зиндана.
На лице секретаря написалось изумление наглостью неизвестного просителя.
- Это невоз. Преждерожденный-ага чрезвычайно занят.
- Я понимаю. Но я проделал долгий путь... Я, видите ли, муж исчезнувшей секретарши профессора Кова-Леви.
Секретарь даже привстал. А потом и вовсе встал.
- Из Франции? - едва дыша от счастья, спросил он.
Богдан на всякий случай сделал рукой неопределенный жест.
Секретарь вышел из-за стола. Подошел к Богдану. Церемонно пожал ему руку обеими своими и долго тряс.
- Вы прекрасно говорите по-ордусски, мсье-ага, - в полном обалдении сказал он. - Примите мои соболезнования и наилучшие пожелания... То есть... э... Одну минуту, я доложу, - не сдюжив светской беседы, секретарь ретировался.
Действительно, Богдан пробыл в одиночестве не более минуты. Потом кожаная дверь в кабинет снова распахнулась, и перед Богданом предстал начальник Асланiвського зиндана унутренных справ Абдулла Нечипорук.
Абдулла понравился Богдану. Энергичный, быстрый в движениях, крепкий. Умное, жесткое лицо. Простая, без вычур чалма - не то, что наверченный на голову секретаря Гур-Эмир. Широко и стремительно шагая, Абдулла подошел к Богдану и тоже протянул ему обе руки.
- Бонжур, мсье, - с трагическим надрывом сказал он. - Поверьте, весь Асланiв буквально сражен. Мы делаем все, что в наших силах! Когда вы прибыли? Вы вполне понимаете меня? Я, к сожалению, не парле... па. Но Исмаил сказал, вы в совершенстве владеете...
- Сегодня утром прибыл, - ответил Богдан. - Заселился в готель - и сразу к вам.
На лице Абдуллы проступило некое легкое сомнение. Он коротко обернулся на секретаря. Потом снова глянул на Богдана.
- Мсье так замечательно говорит по-ордусски... - немного вопросительно начал он.
- Нет-нет, - доброжелательно сказал Богдан. - Я не француз. Я ордусский подданный, житель Александрии.
Абдулла снова коротко покосился на секретаря - но того уже не было. Он поразительным образом мгновенно усох и исчез где-то в агаве.