Секс – не подростковое бунтарство
Чтобы ответить на эти вопросы, вернемся к общим тенденциям, проявившимся «в сфере сексуально-эротических ценностей и поведения:
- Более раннее сексуальное созревание и пробуждение эротических чувств у подростков;
- Более раннее начало сексуальной жизни;
- Социальное и моральное принятие добрачной сексуальности и сожительства;
- Ослабление «двойного стандарта», разных норм и правил сексуального поведения для мужчин и для женщин;
- Рост значения сексуальной удовлетворенности как фактора удовлетворенности браком и его прочности;
- Ресексуализация женщин, которых викторианская мораль считала вообще асексуальными;
- Сужение сферы запретного в культуре и рост общественного интереса к эротике;
- Рост терпимости по отношению к необычным, вариантным и девиантным формам сексуальности, особенно гомосексуальности;
- Увеличение разрыва между поколениями в сексуальных установках, ценностях и поведении – многое из того, что было абсолютно неприемлемо для родителей, дети считают нормальным и естественным»[31].
Причем последнее особенно любопытно. Указанные выше тенденции описывают изменения в менталитете, имевшие место в последние… сорок лет. Значит, мы так же доставали своихродителей, как наши дети достают нас. Определенно, все началось не вчера, и даже не позавчера. Все началось с мировой сексуальной революции, в которой мы… так и не участвовали.
Мы и не могли участвовать в мировой сексуальной революции, начавшейся в 60-е годы прошлого века. Мы тогда еще решали чрезвычайно интересные проблемы типа «Можно ли засунуть палец ноги себе в ухо?» или «От каких куличиков больше грязи?» Поколение восьмидесятых присоединилось к сексуальной революции лишь 20 лет спустя, когда наше отечество тоже принялось за «половой вопрос». Кстати, однажды, а именно в начале XX столетия, этот вопрос уже стоял перед Россией во всей своей неприкрытости. И тогда случилось то же, что и в конце XX столетия: события стали развиваться согласно стандартному сценарию. Он, кстати, касается любой сферы человеческой деятельности, переживающей революционные изменения: «В атмосфере общего социального кризиса провал либеральных реформ, естественно, открывает путь революции, которая, в случае отсутствия или неразвитости организованных структур, тут же перерастает в анархию. Так было в советской экономике, политике, межнациональных отношениях. Сексуальная революция пошла по тому же пути… отношение к сексу стало, как на Западе в годы «студенческой революции»[32].
Да, все так и было. Вот только сексуальная революция на Западе совершалась в 1960-е, а в России – во второй половине 1980-х. И это сегодняшним конформистам-родителям довелось внедрять азы сексуальной свободы в сознание своих родителей, ныне ставших бабушками и дедушками. А советская пресса, мир ее праху, призывала старших «не попустительствовать буржуазному разврату в стане молодежи».Все блага свободомыслия и цивилизации – от мини-юбок до художественной эротики – вводилось в обиход с продолжительными и кровопролитными боями. И не потому, что поколение шестидесятых, в отличие от поколения восьмидесятых, сплошь состояло из ханжей-импотентов. Просто сами стандарты полового и гендерного поведения в 60-е годы были другими: они соответствовали стереотипам другого сознания и другой морали. Это устоявшееся и, что скрывать, устаревшее видение мира тоже пришлось «заминировать и взорвать», чтобы изменить взгляды общества на сексуальность. В качестве «взрывоопасных материалов» применялась провокация: гиперсексуальное поведение, циничные суждения, кратковременные отношения… Ничего не напоминает, нет?
Методика провокации в сущности не изменилась. Наше поколение поступало так же, стараясь добиться права на интимную, личную, неприкосновенную жизнь.
Только мы были своего рода «запоздавшим авангардом» всемирного сексуально-освободительного движения, докатившегося, с двадцатилетним отрывом, до родных берегов. Потому-то и в наших «акциях» было больше манифестарности, демонстративности, подросткового психологического бунтарства. Мы ломали двойные стандарты и ратовали за ресексуализацию женщин, а также детей, потому что нас считали детьми – и зачастую совершенно незаслуженно! То, что сегодняшние родители некогда являлись форпостом сексуальной революции, сформировало у них довольно своеобразное представление о роли секса в «мирной жизни». Ведь «революционное время» превратило секс в средство социальной идентификации: человек словно видел отражение своего «Я» в глазах партнера. И ощущал себя именно таким, как в этом «зеркале» – сильным, слабым, умным, туповатым, смелым, робким, перспективным, безнадежным… Поэтому ради улучшения своего «полового имиджа» шел на все: манипулировал сознанием – своим и партнера, лгал себе и окружающим, бахвалился, эпатировал, рвал страсти в клочья.
Такое поведение в наши дни кажется странным до патологии. Неудивительно. Мы сами давно позабыли о тех рамках, в которых выросли, словно Гуинплен, втиснутый компрачикосами в уродующие тиски[33]. Мы позабыли об ушедших стереотипах, проповедовавших тотальную «чистоту и невинность», коей и были «все возрасты покорны». Мы позабыли о нормах поведения, взятых прямиком из викторианского сентиментального романа. Мы позабыли о том, как наши родители нервничали и возмущались по поводу нашей нравственности (вернее, безнравственности). И вообще позабыли, как вынужден был изворачиваетсяреальный человек из плоти и крови, чтобы удовлетворить самые простые свои потребности! Именно поэтому многие из нас предпочли не хитрости с увертками, а прямой конфликт. И вот мы бились-бились - и добились. Добились права на половую жизнь. После чего наш боевой авангард через десятилетия пронес особый взгляд на секс: секс – это борьба! Секс – это манифест! Секс – это свобода, полученная на баррикадах! Наверное, из-за подобных ассоциаций родители-восьмидесятники нервно вскидываются, едва заметят у детей признаки сексуального поведения: а ну как детки полезут на баррикады и станут бросать в родню булыжниками? Успокойтесь. Перестаньте воображать себе все самое худшее.
Оглянитесь на младшее поколение: оно намного нормальнее нас, сексуальных революционеров.
Современная молодежь скорее прагматична, чем революционна: ведь она постепенно возвращается к «функциональной сексуальности», не требующей никакой «подрывной деятельности» для нормального полового развития личности. И младшее поколение не собирается ни соревноваться со старшим, ни внедрять в его сознание подспудное чувство вины (чем, откровенно говоря, не без пользы для себя занимаются многие родители, не сведущие в педагогике). Но мы упорно извлекаем с антресолей репрессивные меры – те самые, с помощью которых в свое время наширодители пытались вернуть нас в лоно стереотипов. Эти меры еще в 1928 году исчерпывающе описал Пэлем Грэнвилл Вудхауз: «Миссис Ивенс поделилась взглядом на современных девушек. Поскольку взгляды эти не отличались своеобразием, перескажем их кратко. Миссис Ивенс не понимала, куда эти девушки катятся. У них нет ни совести, ни уважения к старшим, а вот наглость есть – лезут, когда не спрашивают. Доводят мужчин до того, что те есть не могут. Если бы миссис Ивенс в юные годы так себя вела, ее матушка… Нет, нельзя и представить, что бы та сделала»[34]. Скорее всего, матушка миссис Ивенс помянула бы всуе свою матушку и, отчитывая миссис Ивенс, постаралась бы заменить личное мнение и самой миссис Ивенс, и свое собственное догматом истины, овеянным веками – в данном случае догматом касательно поведения молодых девушек, нахально высказывающихся в присутствии лиц старше себя, а также лиц противоположного пола.
Под рукой у старшего, предъявляющего претензии к молодежи, всегда имеется пара-тройка примеров чего-нибудь этакого, овеянного веками. В зрелом возрасте мы часто прибегаем – прямо или опосредованно – к авторитету преклонного возраста, а то и к авторитету, заимствованному из мировой истории. То есть стараемся обеспечить себе поддержку целой армии конформистов, против которой лет двадцать тому назад дрались со всем пылом юности. Зачем? Затем, что теперь сами пытаемся ограничить кажущееся «сексуальное бунтарство» вчерашних подростков. И действуем традиционным способом – внедряя в сознании молодого поколения страхи самого разного рода.
Ведь это самое распространенное средство, которое помогает обуздать протест не сформировавшейся личности и взять ее поведение под контроль.
В то время как молодые люди просто живут, люди вполне взрослые занимаются именно борьбой, соревнованием или эскалацией комплекса вины.
Старшее поколение играет в психологические игры по сценарию «Попался, негодяй!»[35], цель у которых одна: заронить в душу молодежи страх. Страх перед опасностью, перед конфликтом, перед одиночеством… Правда, и жизненно важный выбор вместоличности может тоже совершить страх. Кто-то, вероятно, подумает: ну и пусть! Пусть выбирает страх – лишь бы не соблазнитель, красивый, усатый, наглый мерзавец с жестокими романсами на устах. Он разобьет моей деточке сердце, испортит жизнь, погрузит ее в депрессию, и она уже никогда не будет счастлива! Таким нервным родителям стоило бы послушать Сенеку: «Отдели смятение от его причины, смотри на само дело – и ты убедишься, что в любом из них нет ничего страшного, кроме самого страха». И помните: отсутствие свободного выбора для человека гораздо страшнее воображаемых ужасов с участием гипотетических растлителей умов и разбивателей сердец.
Молодого человека, даже довольно прагматичного в вопросах секса, все-таки гложут опасения насчет любви: «А вдруг выберут не меня или меня не выберут совсем? И я останусь в одиночестве. И все будут считать, что я второго сорта» – и далее в том же духе. Подобные перспективы ужасают и вполне зрелых людей, а уж молодых-то! Отсюда и нелепые поступки, совершенные под влиянием «душевного порыва», причем не только молодежью, но и людьми, как уже говорилось, вполне зрелого возраста.
У тридцатилетней Милы, умницы-красавицы, переводчицы-синхронистки, появился молодой человек, который ей не подходил. Отношения с Борисом у Милы строились тяжело. Но она старалась многое стерпеть. Она выглядела замкнутой, подавленной. Друзья не раз говорили Миле всякие неприятные вещи о ее друге: «Послушай! Такое терпеть нельзя! Этот Боря тебя измучил - но ты же не мазохистка! Боря тебе не подходит. Он, конечно, начитан, но совершенно неразвит и к тому же самодоволен, как индюк. Да ему надо коврик у твоих дверей мыть своим лучшим пиджаком, в ногах у тебя валяться - только за то, что ты согласна терпеть его общество!» Мила в ответ на такие тирады грустно вздыхала: «Я стою у ресторана, замуж – поздно, сдохнуть – рано». Притом, что она была девушка умная, стильная и обаятельная. Людям опытным, не раз наблюдавшим аналогичные мезальянсы, известно: тот, кто лучше, не обязательно на высоте положения. Тот, кто умнее, зачастую смиренно просит придурков об одолжении. Терпит хамство, сносит обиды и виду не подает. А все потому, что боится. Боится одиночества, как будто с мерзким Борей бедная Мила не одинока. И, главное, она никого не ищет взамен - ведь у нее уже все есть! Ну что ж, скажет проницательный читатель, девушке Миле семьей обзаводится надо. А этот, пусть плохонький, но все же «синица в руке».
Но дело не столько в отсутствии «широкого выбора партнеров», сколько в подавленном состоянии девушки. Вариант «с другого полюса»: Наташа, хорошенькая девушка двадцати одного года собралась замуж, уступив домогательствам неподходящего кавалера. Все знали, что будущий муж Наташи в буквальном смысле слова выплакал ее согласие. Просто приходил и устраивал Наталье тихие истерики с обильными мужскими слезами - прямо возле института. Казалось, более глупой и проигрышной тактики поведения со стороны парня и придумать трудно. Однако своего он добился. Что называется, взял измором. Наталья готовилась к свадьбе, но особой радости в глазах невесты не светилось. Поэтому мы, собственно, и решились у нее спросить: «Послушай, Витя тебе, похоже, не очень-то нравится. Зачем же ты выходишь за него замуж?» Опровергать сказанное Наташа не стала и ответила безличным тусклым голосом: «Если всерьез разбираться, что подходит, а что – нет, можно и одной остаться». Спрашивается: красотка младая, чего ж ты себя не жалеешь? С возрастом у Наташи все было в порядке, спешить некуда.
Две диаметрально противоположных ситуации – и одна общая ошибка. Что заставляет человека соглашаться на заведомо проигрышный вариант? Боязнь остаться один на один с вариантом еще худшим, а именно - растерять всех «синиц» и «журавлей» подчистую.
И вот вопрос: кому оно нужно - доводить женщин и девушек до идиотских «душевных порывов», чреватых самыми тяжкими последствиями? На него существует ответ простой и ужасный: обеих - и Милу, и Наташу - смяло давление среды.
Из-за прессинга со стороны окружающих - основной причины детских и недетских страхов - наша женщина готовится к «черному дню» с юных лет.
Именно по этой причине она хватается буквально за первого встречного, потому что больше всего на свете боится, что второго и третьего мужчины в ее жизни не будет. «Замуж надо выходить за первого, кто предложит!», «Девятнадцать лет – самое время для замужества, старуху-то кто возьмет?» и множество тому подобных высказываний объединяются в идеологические структуры в духе шутки из журнала «Пшекруй»: «Есть два типа мужчин: одни молодые, симпатичные, с будущим, другие подумывают о женитьбе». Нечего дожидаться принцев или хотя бы симпатичных парней с будущим – бери того, кто вообще готов жениться!