Трансформация базальных комплексов: алгоритм 2 страница
С одной стороны, общим местом стала мысль, что “человек начинает жить подлинной жизнью, лишь осознанно принимая неотвратимость смерти”. Это как бы лежит на поверхности, но подобная мудрость немного стоит, ибо остается декларацией, весьма редко превращаясь в живую эмоцию. Прежде всего нас пугает неизвестность. И здесь наблюдается парадоксальность нашего восприятия мира. “Нам ничего неизвестно о нашей судьбе, кроме достоверного факта конца нашего земного существования. И эта абсолютная неизбежность вызывает в нас сильнейшее чувство тревоги, на-столько сильное, что мы не можем его вынести. Мы предпочитаем неведение. Как можно ощущать себя, зная, что рано или поздно тебя не будет? Как жить, творить и действовать в мире, зная, что все закончится для тебя? Как общаться с людьми, зная, что каждый из них раньше или позже будет закопан в землю?” — восклицает С. Белорусов в статье “Психология страха смерти”. Он же цити-рует “современную духовную писательницу”, которая заметила: “Смерть бьет человеческое суще-ство в самую сокровенную его сердцевину так унизительно, так ужасающе радикально, что его спонтанной реакцией может быть только бегство (в мучение или презрение), которое “спускает с цепи” всякое зло. Смерть ужасна. Она — злейший враг. Несмотря на все научные объяснения, смерть остается непостижимой. Внезапно предстающая жуткая картина собственной смерти со всей ее неизбежностью вызывает шок. В самой глубине личности открывается незаживающая яз-ва…” Человек “хочет не знать” о смерти. Он убегает от знания. Цивилизация помогает ему в этом. Об-щество вырабатывает нормы приличия. Разговоры о смерти неприличны. Знание о том, что чело-век умрет, оттесняется далеко на периферию сознания, часто даже в область бессознательного. Простая психологическая защита устраняет невыносимое знание и человек отказывается от “един-ственного достоверного знания о себе”.
X. Ортега-и-Гассет полагал, что вся человеческая культура и искусство возникли для преодоления
страха смерти. Известный социолог и антрополог Э. Беккер утверждает, что структура человече-
ского характера есть не что иное как система защиты от невыносимого страха смерти. По его мне-
нию, знание о собственной смертности может привести человека даже к безумию (!). Из этого рас-
тет практически вся человеческая личность, все оборонительные сооружения нашего эго предна-
значены __________для самосохранения этого скопища иллюзий на свой счет. Наша реактивность, по мере
формирования личности определяющая характер, есть в этом свете не что иное, как набор скрытых психозов (Ш. Ференчи). Здесь аналитики недалеки от истины, так как страх смерти производит столь масштабные и разнообразные метастазы, что без преувеличения можно сказать: страх смерти есть причина большей части человеческой эмоциональности.
Основные проявления и модификации страха смерти я уже перечислял в “Тайне Карлоса Кастане-ды” (гл. 6) и не стану здесь повторяться. На данном этапе нас интересует более глубокое понима-ние феномена, связь этих глубинных реакций с формой энергетического тела и изменением вос-приятия, а главное — методы практической трансформации страха смерти, который, как мы уви-дим, в превращенном виде может быть использован как источник личной Силы толтекского мага. Страх приводит к такому отчаянию перед утратой контроля за своим существованием, что человек прекращает это существование.
В первую очередь, усиленное внимание к смерти и страху перед ней питает сознание духовное, философское и религиозное. Причем религиозное сознание, будучи в этом ряду наиболее влия-78 тельным, часто формирует самые ранние установки личности, по сути, гипнотизируя нас. Это про-исходит даже в том случае, если человек вырос в атеистической среде и не склонен к потусторон-ним исканиям. Влияние это настолько опосредованно, что кажется почти мистическим. Мне при-дется уделить этому феномену некоторое внимание по следующим причинам: а) религиозный миф — один из самых древних, самых укоренившихся и сильных в поле коллек-тивного бессознательного человечества; б) смерть, будучи элементом Неведомого и Непостижимого в нашем пузыре описания, прежде все-го становится предметом трепета, а именно трепет — в ряду важнейших источников религиозного чувства; в) смерть, будучи явлением пограничным и завершающим явную жизнь человеческого существа, всегда рассматривается в ряду фундаментальных смыслов, а вопрос об окончательном смысле че-ловека — ядро всякой религиозной доктрины.
Конечно, нет никакой возможности в рамках этой книги подробно изучить страх смерти и ее смысл в свете многочисленных религий. Да в этом и нет нужды, поскольку мы повсюду встречаем-ся с относительно небольшим набором стереотипов. Следует сказать лишь несколько слов об ин-тересующем нас аспекте христианского сознания (поскольку мы живем внутри этой цивилизации) и найти некоторые параллели с общечеловеческими идеями на этот счет, влияющими на нас по-всеместно.
Вот как религиозное сознание пытается утешить человека перед лицом страха смерти: “Но Тот, Кто выше нас, не забывает нас. Бог возвращает нас к знанию о том, кто мы есть. Он не навязывает нам Своей воли. Он предлагает нам понять Свой замысел о мире. Понять, насколько мы в силах, насколько хватит нашей решимости. Убежать всегда в нашей власти, и это было и в мировой исто-рии, и в жизни каждого из нас. Бог не насилует никого. Слово Его — Евангелие — переводится как Благая Весть. Поверив Ему, мы услышим только хорошие новости: Не жестоко ли со стороны Бога отнимать у нас жизнь? Вовсе нет, потому что если мы верим в Него, то верим и в возможность “ос-тавления грехов и жизни вечной”. Блаженный Августин писал: “Мы не боимся умирать, потому что имеем доброго Бога”. Итак, мы умрем... и не умрем: Для христианина смерть — это не конец, а завершение какого-то этапа, рубеж, а для праведника — рождение в новую реальность.” Более то-го, в христианских текстах, писаниях старцев и трактатах богословов мы можем найти рассужде-ния, что смерть всегда приходит в самый оптимальный момент жизни личности, что смерть — это окончательная реализация души на Земле, премудро посланная нам Всевышним для обретения по-тустороннего счастья.” (С. Белорусов. Там же.)
Религия, во многом сосредоточенная на страхе смерти, пестующая этот страх как некий даже ду-ховный стержень, находит множество рационализаций смерти, оправданий для нее. Можно ска-зать, религия и большинство духовных учений весьма последовательно выстраивают Миф о Смерти. Иногда этот миф состоит из череды тривиальностей, иногда — включает изящные и даже неожиданные идеи. Смерть, как утверждается, смиряет человека. А смирение ведет к осознанию потребности диалога с Богом — мысль довольно предвзятая в психологическом смысле и опираю-щаяся не на здравый смысл, а на конкретную метафизическую конструкцию. Оправдывается эта идея тем, что чувство смертности указывает на “бессилие человека спасти самого себя”. Иными словами, смысл смерти заключен в непрерывном подтверждении ограниченности нашей природы и наших возможностей.
Я специально хочу обратить ваше внимание на эту мысль, поскольку она весьма красноречива и заключает в себе некую квинтэссенцию религиозного отношения к смертности, будучи диамет-рально противоположной тому настроению, что культивирует толтекская магическая практика.
Смерть ограничивает и вынуждает полагаться (уповать) на Высшее, пребывающее по ту сторону бытия — вот пафос мировой Церкви. Нагуализм же, будучи принципиально не-религиозным на-правлением духовного поиска, говорит совсем иное: смерть вынуждает нас к мобилизации всех усилий, это — единственный стоящий противник, фундаментальный вызов, брошенный человеку Мирозданием. Смерть — это та грандиозная Сила, что толкает нас на путь Трансформации. Часто подчеркивается, что смерть вынуждает нас жить “при свете вечности”, видеть подлинные ценности, помогает не забываться в суетных и мелких делах. Это, безусловно, правда — но для толтекского воина очевидная банальность. Ибо вопрос не в том, чтобы помнить о вечности (по большому счету, какое нам до нее дело, если она простирается за границами растущего человече-ского осознания?), дело в том, как использовать бренное и совсем не вечное тело, чтобы вечность перестала быть всего лишь праздной мыслью, а превратилась в подлинную потенциальность, ре-альную перспективу, в которой есть место Жизни и сопутствующим ей изменениям? Рассматривая концепцию смерти с двух сторон — со стороны религии и со стороны учения о Трансформации, ярчайшим образцом которого является знание толтеков, — мы находим два типа ars moriendi (искусства умирать). В таком названии кроется великий парадокс человеческого осоз-нания. Ибо на уровне Предназначения Человека и человеческого вида всякая наука жить сводит-ся к науке смерти. Ведь именно отношение к смерти определяет способ и качество жизни. Между этими двумя полюсами хранится напряжение подлинного намерения, делающего нас теми, кто мы есть.
Эта мудрость родилась на заре эона. Было сказано: “Тот, кто не умирает до того, как он умрет, пропадет, когда умрет”. Разные духовные и религиозные традиции использовали ее, приспосаб-ливая к собственной системе понятий и ценностей. В речах дона Хуана эта максима предстает в обнаженном и, возможно, наиболее пугающем виде. Нечто сходное можно обнаружить в идеоло-гическом кодексе японских самураев или у воинствующих даосов. Но даже там мысль о Смерти, будучи вполне трезвой и реалистичной, не приобретает настолько стимулирующего и (как ни странно) оптимистического звучания.
Религиозный Миф с готовностью говорит о Смерти как о рубеже и непременно напоминает, что это не конец. Таков оптимизм религиозного толка. Дон-хуановский воин не уповает, он смотрит в глаза Реальности и отдает себе отчет в том, что смерть может быть окончательным и бесповорот-ным прекращением. Оптимизм толтека пребывает на непредставимой для религиозного сознания высоте — толтек опирается на ту точку осознания, где торжествует сама Реальность, где раз-ница между жизнью и смертью вновь становится простым фактом-вне-нас, не нуждающимся в рефлексии и никак не связанным с эмоциональным страданием. Стереотипно мыслящему и чувствующему человеку это действительно трудно представить. Внут-ри общечеловеческого тоналя смерть неотделима от эмоционального балласта, в который входит не только страх, но и благоговение, преклонение перед Непостижимым, которое сопровождается болью и предельным отчаянием. Толтекское “искусство смерти” устраняет этот нестерпимый груз, и мы в конечном итоге предстаем лишь перед фактом битвы — самой важной битвы, и все же не более того. На этом уровне личной Силы в некотором смысле смерть перестает быть субъектив-ным Апокалипсисом, поскольку на первый план выходит задача сохранения светимости, или энер-гетической структуры, здесь более нет привязанностей и страстей. Буддисты могли бы сказать, что достижение такой позиции глубинного бесстрашия уничтожает кармическую цепь, сжигает груз обусловленностей, а значит — останавливает колесо Сансары. Чтобы помочь себе в принятии толтекского осознания смерти, следует быть внимательным и не смещать акценты. Порой воины, вставшие на путь нагуализма, бессознательно полагают, что ко-нечная цель дисциплины — победа над смертью. Или, выражаясь языком дона Хуана, “наша цель 80 — проскочить мимо Орла”. Это верно лишь с поверхностной точки зрения. Настроение воина за-ключается не в этом.
Победа над смертью — всего лишь высшее испытание на Пути. Это как бы “выпускной экзамен”, который демонстрирует глубокое и всестороннее усвоение науки Трансформации. Но не в этом смысл и суть предпринятой магической работы. Важно постоянно помнить, что все самое главное на пути воина происходит сегодня. Нынешнее мгновение осознания — вот непосредственной объ-ект, на который направлено несгибаемое намерение толтека. В противном случае намерение просто не может стать несгибаемым.
Неверно думать и ощущать, будто воин всю жизнь копит силу для некой окончательной кульмина-ции, драматического поединка со смертью, который состоится “завтра”. Если вы именно так рас-пределяете свои усилия, ваша энергетическая форма всего лишь готовится к действию, но нико-гда по-настоящему не действует. Все подлинно значимое происходит в нашей жизни сейчас. Сего-дня.
Каждую минуту мы отвечаем на вопросы, поставленные перед нами жизнью. И наш смысл заклю-чается в том, чтобы всякий раз отвечать наилучшим образом — вот чему учит безупречность, вот в чем наивысший труд пути дон-хуановского воина. Виктор Франкл, основатель экзистенциально-го анализа в психологии, красноречиво выразил эту идею практически теми же словами: “Спраши-вать о смысле жизни вообще — ложная постановка вопроса, поскольку она туманно апеллирует к общим представлениям о жизни, а не к собственному, конкретному, индивидуальному существо-ванию каждого. Возможно, нам стоит вернуться назад и воссоздать исходную структуру пережи-вания: А именно: сама жизнь (и никто иной!) задает вопросы людям. Не человеку вопрошать об этом; более того, ему было бы полезно отдать себе отчет в том, что именно ему держать ответ пе-ред жизнью; что он вынужден быть ответственным перед ней и, наконец, что ответить перед жиз-нью можно только отвечая за жизнь.”
Конечно, выдающийся психолог, говоря об ответственности, опирался на ценности описания, и по-тому, как бы глубоко ни анализировал человеческую экзистенцию, не мог выйти за рамки стан-дартного осознания. Его подход, безусловно, эффективен, а взгляд проницателен — и все же ис-ходная структура переживания сводится к воспроизводству общих схем жизни (или, выражаясь терминами толтеков, инвентаризационному списку тоналя). Это особенно важно, поскольку он же, размышляя о смысле жизни и смысле смерти, приходит к справедливому выводу, что ценность и глубина смысла определяется, прежде всего, уникальностью и неповторимостью ситуации лично-го бытия. Рассуждая общим, теоретическим образом, можно найти такую неповторимость абсо-лютно повсюду — но наш тональ, к несчастью, подсознательно осведомлен об утомительном од-нообразии бесконечного самоповторения. Наверное, здесь и заключена причина неубедительности психотерапевтических рецептов такого сорта.
Неповторимое, уникальное и таинственное — это скрытая от обычного сознания перспектива. Она всегда присутствует за каждым опытом, за каждым переживанием, но весьма редко осознает-ся, так как для ее осознания нужна особая сила и специальное намерение. Это — пронзительное и вечно свежее дуновение нагуаля, которое дано нам в каждом дыхании. Безупречность открывает нам доступ к этому чудесному Непостижимому, а Непостижимое обеспечивает безупречность смыслом. Так они взаимно осуществляют друг друга, представляя собой единый и непротиворечи-вый Путь. И это Непостижимое вовсе не скрывается только в измененных режимах восприятия, в экзотических полях опыта, среди гипнотизирующего мерцания эманаций. Оно здесь — прежде всего, внутри, в самом акте резонанса энергий, производящих процесс осознания. Для полного своего проявления оно нуждается лишь в интенсивности. Потому я называю его Внутреннее Не-постижимое. Это Тайна Мира, скрытая в нашем взгляде на него. То, что всегда перед нами, и по-тому является преддверием к магическому сновидению. Это наш “дневной Сон”, постижение ко-торого непосредственно вводит нас в состояние сталкинга (о чем подробнее будет сказано ниже). А смерть в этом “Сне” — только решительный сюжетный поворот, срывающий маски с нас и со 81 всего окружающего. Его ценность непревзойденна даже тогда, когда сюжетный поворот оказыва-ется заключительной развязкой, так и не получившей продолжения. Важно также заметить, что страх смерти вырастает из двух представлений человеческого тоналя —представления о Времени и представления о своем эго (о себе). Мыслители, которых занимала эта воображаемая оппозиция “смерть — бессмертие”, рассуждая внутри данного нам описания мира, приходили к безысходности и отчаянию. Мыслимая смерть вызывает ужас, а мыслимое бессмертие навевает тоску и скуку, поскольку наше воображение не знает ничего, кроме самоповторения, и полагает бессмертие “я” дурной бесконечностью. Эта противоречивая ситуация веками томит че-ловека. С одной стороны он, подобно Унамуно, то и дело трагически восклицает: “Я не хочу уми-рать — нет, я не хочу ни умирать, ни хотеть смерти; я хочу жить во веки веков. Я хочу, чтобы это “Я” жило — это бедное “Я”, которым я являюсь и ощущаю себя здесь и теперь:” Но такой форму-лой человек автоматически обрекает себя на непрерывную тоску монотонности, которая в пер-спективе бесконечности рано или поздно превращается в вынужденное страдание узника. И, вооб-разив себе эту нескончаемую череду повторяющихся переживаний, человек склонен вслед за ан-тичными мыслителями провозгласить felix opportunitate mortis (“счастлив возможности умереть”)! Проблема в том, что человеческий тональ не имеет никакого опыта свободы. Более того, он не имеет даже умственного представления о ней. В результате все размышления человека о смерти и о бессмертии ограничены детерминированным, не-свободным пространством. Человек знает про длительность и ограниченный отрезок длительности. Он опирается на сотворенный им самим пузырь восприятия, из которого нет выхода в новое поле, а есть лишь репликация, бесчисленное повторение выделенных фрагментов с бессознательно заданными свойствами. В таком пузыре бессмертие может быть лишь неограниченным по сроку заключением — бессмыс-ленным пребыванием в “местах лишения свободы”. Даже в том случае, если речь идет об ученом, которому навеки предоставили инструменты и лабораторию, он обречен на вечное самоповторе-ние. Такой естествоиспытатель может быть поражен самозабвением в процессе своих нескончае-мых опытов, но однообразие собственного эго пожрет его рано или поздно. Ибо для вечной Жизни необходим не только бесконечный опыт внешнего мира, но и бесконечная изменчивость собст-венного “Я”. Не реинкарнация, где психологическое единство субъекта периодически прерывает-ся, а плавная изменчивость роста целостного осознания. Обычный человек знает это переживание — оно сопровождает его недолго и связано с биологическим ростом и социальным становлением.
Недаром каждый зрелый субъект считает свое детство и юность если не самыми счастливыми, то
самыми яркими временами жизни. Это и есть мимолетный фрагмент того толтекского бессмертия,
которое __________является подлинным антиподом смертности — не опытом по механическому приращению
срока жизни, а процессом неустанного обретения все новой и новой свободы. Свободы количест-венной и качественной, каждый раз меняющей все, кроме принципа непрерывности изменений внутри целостного энергетического тела.
Так устраняется проблема страха смерти и бессмертия. Так разрешается диалектическое противо-речие, долгие времена казавшееся человеку тупиком мысли и чувства. Восприятие свободы —перцептивной, функциональной, энергетической и психологической — становится универсальным растворителем тональных преград. Заслуга толтекского нагуализма и здесь оказывается неоцени-мой. Парадигма толтекского знания просто требует внимательной разработки, и мы находим фун-даментальные решения извечных проблем человека — системные и подлинно диалектические. Даже в том случае, если они оказываются умственными, философскими, они содержат практиче-скую потенциальность, поскольку предполагают эмпирическое содержание — ту конкретику чувств, ради которой исполняется дисциплина.
Ибо век умственной философии кончился. Все становится предметом психологической практики, энергетических опытов и реальных чувств. Путь воина обнажает экзистенциальную ситуацию че-ловека, тем самым превращая философию в непосредственный опыт каждого практика. Он пре-одолевает нашу социальность, и это выглядит естественным продолжением нашей эволюции.
(Э. Фромм несколько десятилетий назад прекрасно сформулировал “ситуацию человека”. Я процитирую его дефиницию, и вы определенно увидите, что тол-текское знание Трансформации просто логически продолжает осознанную этим психологом тенденцию: “Эволюция человека основывается на том, что он утратил свою первоначальную родину — природу: У него теперь только один путь: покинуть свою естественную родину и искать новую, которую он сам се-бе создаст. В соответствии с этим проблема человеческого существования —единственная своего рода проблема в природе: Он отчасти как бы бог, отчасти — животное, отчасти бесконечен и отчасти конечен. Необходимость искать новые решения противоречий его существования, все более высокие формы единения с природой, окружающими людьми и самим собой выступает ис-точником всех психических сил, которые побуждают человека к деятельно-сти, а также источником всех его страстей, аффектов и страхов.” Продол-жая мысль Фромма, мы видим, что человек утратил не только первоначальную природу, но и собственно человеческое — эту адскую смесь физиологии и зна-ковой информации, порожденной социальным гипнозом. Ступая на путь тол-текского знания, он двинулся дальше — в область очередного пресуществле-ния себя, и оказался на ступени, где прежние его манифестации демонстриру-ют только отсутствие свободы и ограниченность вида. Здесь нет ничего неес-тественного, а только интеграция прежних потуг, проявивших себя во всей полноте на следующем уровне. Ничто не утрачено. Безупречный воин только приобретает — свободу от социума и новые перспективы восприятия.) Итак, эволюция человека даже логически (не говоря уж о законах развития энергетического тела) подразумевает преодоление социальности. А страх смерти прежде всего социален. Он порожден нашими бессознательными проекциями на будущие взаимоотношения с окружающей социальной средой. Размышляя о смерти, любой человек сначала думает о прекращении контактов с себе по-добными и лишь потом о прекращении потока впечатлений вообще. Это вынуждает нас погово-рить об одиночестве.
Переживанию такого специфического состояния, как одиночество, в жизни безупречного воина
есть место — правда, оно приобретает иную окраску (можно сказать, становится позитивным), но
приобретение новых акцентов в самоощущении происходит далеко не сразу. Поначалу все мы
сталкиваемся с одиночеством во всем его пасмурном и даже трагическом облачении. Это болезнь
роста, свидетельство внутреннего удаления и, если хотите, переживание откровения — воин ока-
зывается __________лицом к лицу с бесконечностью и обнаруживает свою внесоциальность, более того —
свою надмирность, что вызывает неоднозначные чувства. Вряд ли это можно назвать восторгом, ибо печаль путника сопровождает его вплоть до окончательной трансформации. Возникновение такого рода эмоций объяснить несложно. Обычный человек, далекий от толтекской идеи безупречности, полностью погружен в описание мира, сотворенное тоналем. Совокупность тональных представлений о самом себе всегда опирается на некую сетку социальных координат —индивид может идентифицировать себя только в процессе взаимодействия с подобными ему суще-ствами. В этом — главная причина непереносимости одиночества. Тональ, творящий иллюзию личности, отказывается функционировать вне социальной сети: большая часть его ценностей и идей девальвируется, из-за чего само представление о себе становится почти призрачным. Можно сказать, что страх одиночества есть не что иное как страх утраты личности — иными словами, проекция страха смерти. Так что, глубинная связь этого чувства с тремя ядерными структурами эго — страхом смерти, чувством собственной важности и жалостью к себе — теми структурами, что являются главными объектами трансформации в безупречности, несомненна. Внимательный пси-хологический анализ обнаружит генетические связи практически всех эмоциональных проявлений эго с этой классической триадой, провозглашенной толтеками.
Чувство одиночества (то самое чувство, которое заставляет толтекских магов говорить о “тоске воина”) является, к сожалению, неотъемлемой частью спектра психоэмоциональных состояний, который характеризует известный этап становления безупречности. Конечно, оно не должно вызы-вать угрюмость и озабоченность, если же такое настроение возникает, то можно с уверенностью сказать: преобразование стереотипов реагирования еще не достигло того качественного порога, за которым обнажается чистое и безупречное сознание воина. Ценности тоналя все еще актуальны и продолжают терзать личность, погруженную в мир иллюзорных отношений, порождаемых ограни-ченностью сознания и восприятия. Рэлф Оди, исследовавший в свое время проблему одиночества, ярко описал эту ситуацию: “...Неожиданное развитие человеческого разума сначала позволило че-ловеку выделить себя как нечто совершенно отдельное от живой системы вокруг него; потом —назвать ее “окружающей средой” и почувствовать способность управлять ею и подчинить ее себе; затем — накопить силы для ее уничтожения и еще больше отдалиться от той системы, в которой он — всего лишь один из компонентов. Потому, что наряду с перечисленными достижениями часть мозга человека, находящаяся в прямом сенсорном контакте с окружающей средой, гипер-трофировалась в сознании и утратила в основном свою способность поддерживать связь с глуби-нами другой части мозга; наконец, потому, что вместе с этим человек создал общества и сопутст-вующие структуры, в которых из-за недостатка понимания его сущности его человеческие способ-ности были упущены из виду. Ему негде преклонить голову — вокруг лишь холодные и не вызы-вающие в душе отклика пространства”.
Хотя данный автор, безусловно, вовсе не исходил из концепции нагуализма, легко заметить, что на самом деле стоит за фразой “часть мозга, находящаяся в прямом сенсорном контакте с окружаю-щей средой”. Мы называем ее тоналем — именно раскрепощение и трансформация тоналя (что и есть цель безупречности) устраняет переживание одиночества как истощающего и порождающего депрессию состояния, оживляет естественное чувство единения с бесконечным разнообразием ми-ра. Безупречность воскрешает в человеческой психике чувство однородности внешнего и внутрен-него, и это чувство, в отличие от эгоистических эмоций повседневного существования, отражает действительно реальное положение дел, а не самодельные иллюзии, придуманные для поддержа-ния нашего привычного описания мира.
Откуда же тогда время от времени возникают приступы тоски воина даже в том случае, если он окончательно укрепился в своей безупречности? Опыт показывает, что чувство одиночества может иметь разнородные причины. Ведь в основе функционирования осознания лежит некоторая сово-купность операций информационного типа. Осознание осуществляет себя, превращая поступаю-щие извне сигналы в структуры, и завершенность (полноценность) этих структур подразумевает наличие активно реагирующей стороны, чтобы осознание могло манифестировать себя, воспри-нять отражение этой манифестации и сравнить разнородные впечатления, полученные таким обра-зом. Тот же Рэлф Оди сформулировал данное положение так: “Структура гармонического баланса у людей и животных требует хотя бы некоторой реакции со стороны внешнего мира в виде вос-приятия предметов, запахов, в особенности осмысленных социальных контактов или взаимодейст-вия. Общая для людей и животных жажда информации была точно установлена путем наблюде-ний и экспериментов”.
Обратите внимание на то, что подобная “жажда информации” свойственна не только людям, но и животным. Устранить ее невозможно и ни в коем случае не следует к этому стремиться. Ведь именно это качество осознающей природы подталкивает всех людей, без исключения, к деятельно-сти по изменению мира и самих себя. Та же жажда влечет толтеков и поддерживает в них намере-ние бесконечно расширять свои возможности восприятия. Тоска воина — результат неминуемых затруднений, связанных с постепенной перестройкой типа обрабатываемой информации. Все мы скованы громоздкой цепью привычек, и в их число входит привычка получать наибольшее количе-ство впечатлений от социально обусловленных взаимодействий. Хочу подчеркнуть: не просто от подобных себе существ (поскольку такая привычка имеется и у животных), но именно от социаль-ных игр, условности и правила которых однажды создал и увековечил наш тональ.
Последовательная и всесторонняя практика безупречности, безусловно, разрушает этот стойкий стереотип. Безупречный воин обращается к впечатлениям иного рода и из них черпает материал для полноценного самоосуществления осознания. Любой контакт с внешним становится, в первую очередь, источником первичных ощущений и достигает удовлетворительной полноты за счет рас-ширения объема необусловленного восприятия (вплоть до переживания полево-энергетических взаимодействий, природная сложность которых значительно перевешивает монотонную работу последовательно включающихся социальных шаблонов и сценариев). Освоение гармоничного ис-пользования таких, прежде малоосознаваемых сигналов, которые никогда не были для нашего то-наля основным источником сознательного перцептивного опыта, часто требует длительной адап-тации. В той или иной степени трудности, вызываемые ею, дают о себе знать в течение многих лет, а порой и десятилетий. В такие мгновения и приходит тоска воина. Не следует, однако, думать, что эмоциональные разряды подобного рода — только атавизмы, ко-торые надо непременно изжить, изгнать из своего внутреннего мира. Как ни странно, они вовсе не являются признаками наших несовершенств — скорее, наоборот, полное их отсутствие вполне мо-жет быть тревожным признаком сужения перцептивного поля, а значит, и сферы энергообмена с внешним полем. Правильный процесс интеграции всех режимов восприятия, который является обязательным условием гармоничной трансформации энергетического тела, требует периодиче-ского оживления эмоциональных состояний, характерных для изначальной фиксации психики. По сути, это означает, что точка сборки должна время от времени пересекать различные полевые слои, возвращаясь к своей стартовой площадке — в этих условиях все доступные человеку виды реаги-рования естественным образом займут свое место в новой, расширенной структуре сознающего существа. Безупречный контроль, направленный на сохранение и накопление энергии, здесь дол-жен проявлять себя только для того, чтобы переживание не закрепилось вновь и не привело к во-зобновлению работы преодоленного уже комплекса психических автоматизмов. (В одной из книг Кастанеды есть очень яркий эпизод, описывающий успешное применение безупречного контроля в подобной ситуации. Я имею в виду одну из заключительных сцен “Путешествия в Икстлан”, когда дон Хуан и Хенаро как бы “остановили волну” нахлынувшей на них тоски и всепоглощающей нос-тальгии.)