Глава 4. ТРАНСФОРМАЦИЯ ЧУВСТВА СОБСТВЕННОЙ ВАЖНОСТИ 3 страница

Существует фиктивный “наблюдатель” и не менее фиктивный “наблюдаемый субъект”. Наблюда-тель жалеет наблюдаемого. Этот процесс глубоко скрыт от нашего осознания, он заблокирован и недоступен прямому анализу по простой и такой же социальной причине, внушенной нам в раннем детстве, — ЖАЛЕТЬ САМОГО СЕБЯ НЕПРИЛИЧНО. ЭТО СВИДЕТЕЛЬСТВО ИЗЛИШНЕГО СЕБЯЛЮБИЯ И ОБЩЕЙ СОЦИАЛЬНОЙ СЛАБОСТИ. Напротив, жалеть других — хорошо, по-скольку это свидетельство альтруизма и, соответственно, “силы”. В связи с этим, как правило, жа-лость к себе выступает в превращенных формах и не склонна демонстрировать себя открыто. Мы бесконечно лицемерны по отношению к обществу, нами построенному, и по отношению к са-мим себе. Одно и то же чувство, просто имеющее два различных модуса (о чем будет сказано от-дельно), оценивается другими и воображаемым “оценщиком” (живущим в нашем затылке) прямо противоположным образом.

Однако __________психоэнергетика не может быть лицемерной. Она демонстрирует единый процесс жалости.Его основное давление сосредоточено в центре социальных чувств: один жалеет другого. Надо до-бавить, что образ себя — вообще формация, которая не терпит пристального внимания. Она всегда пребывает в тени, съёживается и деформируется, как только ее пытаются разглядеть поближе. Это скопище тайн и признаний, которые не предназначены для посторонних. Интересно, что в число посторонних равным образом входит наше сознательное “Я” со своими масками и ролями. Зачем сознательному “Я” знать, что кто-то (более глубокая часть того же Я) регулярно жалеет самого себя? Зачем знать о себе, настолько ты себялюбив (до мелочности, до пустяков) и насколь-ко ты на самом деле слаб? Безусловно, когда наше осознание проявляет должную настойчивость (в приступе саморефлексии, например), ему позволено знать часть правды (точно так же, как мы ино-гда позволяем это своим самым близким друзьям), но узнать всю правду можно только на допросе. Для толтеков таким допросом является перепросмотр или особый сеанс психоделического само-анализа (с помощью “растений силы”). Для психотерапевтов, допрашивающих нас у себя в кабине-119 те, — это психоанализ или наведенный транс. Как часто результатом психоаналитических бесед становится безысходная депрессия и катастрофическое снижение самооценки, знают только сами аналитики, которые помалкивают, дабы не пострадал великий бизнес и утешают себя словами “ну, кого-то мы все же вылечиваем:” А ведь в жалости к себе нет ничего постыдного, унизительного или противоестественного. Это —нормальная часть полноценной социальной личности. Она так же необходима тоналю, как страх смерти и чувство собственной важности. И все же — мы не стесняемся проявлять гордыню (в са-мом широком смысле этого слова), но боимся пожалеть себя без специальных условий и оговорок (таких, как “большое личное горе”). Чтобы жалеть себя без стеснений, нужно, например, “хотя бы” попасть в автомобильную катастрофу.

Все вышесказанное вовсе не исключает существования особой категории людей, для которых жа-лость к себе — это образ жизни, способ привлекать к себе внимание, находить комфортное поло-жение в их социальном мирке. Они всячески эксплуатируют это чувство, если находят жертву, склонную испытывать чувство вины по любому поводу. Примеры такого поведения широко из-вестны (в первую очередь, психологам), и мы не будем на них останавливаться. Биологическое начало жалости к себе не подлежит никакой социальной оценке, так как происхо-дит из тривиального инстинкта самосохранения. Точнее, оно связано с переживанием допустимо-го предела физических и психических нагрузок. Дело в том, что смерть способна подкрадываться к биологическому существу незаметно, обходя все защитные механизмы страха. Простейшие ситуа-ции такого рода настолько далеки от нашего представления о жалости как эмоциональной разрядке (или чувстве), что биологическое происхождение жалости заметить далеко не просто. Когда жи-вотное вынуждено в течение долгого времени непрерывно и быстро убегать от опасности, оно мо-жет оказаться на грани истощения. В этом случае страх смерти, если он продолжает гнать живот-ное без отдыха и сна, способен не спасти, а убить. Как поступает зверь — олень, загнанный волк, косуля и проч.? Он падает на землю и лежит, пока не восстановит силы. Понятно, что никакой жа-лости он не испытывает — и все же корень психического опыта растет отсюда. Как поступает жи-вотное, которого непрерывно пугают и терроризируют, которому сутками не дают опомниться? Оно перестает реагировать на окружающее, забивается в угол и погружается в апатию. Если умеет, оно плачет.

Таков механизм инстинкта самосохранения. Чтобы остаться в живых, надо перебрать все возмож-ные варианты — бежать, нападать, прикидываться мертвым. Если ничто из этого не разрешает си-туацию, остается один выход, самый рискованный, — взять паузу, которая может вернуть силы для продолжения борьбы.

Этот опыт человек получил по наследству от высших млекопитающих. Переживание вынужденно-го бессилия стало психическим фоном, на котором выросло могучее чувство жалости к себе. Ассо-циативно оно связано с болью и страданием. Жалость и страдание неразрывны. Поскольку же со-циальная жизнь человека сопровождается страданием (для него слишком много причин, чтобы все перечислять), то жалость к себе работает практически непрерывно. О жалости, вызванной страхом смерти, говорить проще — здесь почти все очевидно. Стоит лишь напомнить то, о чем было сказано, — в отличие от животных, которые испытывают страх лишь при виде непосредственной угрозы, мы боимся “идеи” смерти, мысли о смерти, из-за чего бессоз-нательно страдаем даже в ситуации полной безопасности.

По этой простой причине жалость к себе, пребывая где-то на грани осознаваемого внутреннего пространства, ноет внутри без перерывов. Мы давно привыкли к этой почти неосознаваемой тяже-сти в груди, к тому, что наше солнечное сплетение никогда не расслабляется полностью. Мы гото-вы страдать и жалеть, жалеть и страдать. Поэтому слова, сказанные Буддой почти 2600 лет назад, 120 по-прежнему актуальны: “Жизнь — это страдание”. Очень часто мы даже не знаем, почему, но уже жалеем себя.

Крайний способ самосохранения, который в мире животных используется лишь перед лицом оче-видной и неизбежной гибели, стал фоновым чувством человека, ибо человек создал максимально агрессивный мир вокруг себя, а потом и внутри себя.

Жалость к себе, вызванная чувством собственной важности, работает точно так же. Мы даже не представляем, насколько буквально все понимает наше подсознательное, бессознательное, а вместе с ним — тело. Там, в собственных глубинах, мы — по-прежнему приматы, убегающие от хищни-ков, дерущиеся за пищу и самку, требующие исполнения правил, установленных вожаком, и т.д. и т.п. Именно в этих примитивных категориях бессознательное и тело понимают окружающий мир.

“Опасность” — “безопасность”, “нападение” — “защита__________”, “подтверждение” — “неподтвержде-

ние”. Сложные символы, социальные сигналы и знаки транслируются туда, в фундаментальные слои наследственного тоналя, очень просто — по принципу “хорошо — плохо”, “угроза — защи-та”.

Если мы вернемся к предыдущей главе, то очень быстро составим приличный список причин для возникновения жалости к себе. Любое неподтверждение роли, любое посягательство на террито-рию или иерархию (не только людей, но и мнений, убеждений, ценностей) влечет за собой приступ жалости к себе — иногда короткий, иногда затяжной, более сильный или относительно слабый. Но это уже частности.

Возникает другой вопрос (по-моему, важный для исследователя своей психической природы) —почему жалость к себе стала универсальной реакцией? Легко понять, когда вы действительно при-жаты к стене, когда вы не можете в силу обстоятельств или иных весомых причин ответить агрес-сией (бегством) противнику, — здесь переживание острой жалости к себе вполне логично и даже обоснованно (если исходить из модели биологического происхождения этого чувства). Однако пристальное самонаблюдение покажет любому, что жалость к себе отзывается в той или иной мере на ВСЕ виды социальных ситуаций неподтверждения (принуждения, ограничения и пр.). Это за-ставляет задуматься.

Этому феномену есть одно грустное объяснение. Оно связано с человеческой способностью про-гнозировать, учиться и делать выводы. Животные, в отличие от нас, наделены этой способностью в гораздо меньшей степени. Правда, они не способны к самотрансформации, но страдают, безус-ловно, меньше, чем человек.

Человек быстро усваивает важный урок — социальный мир никогда не заканчивается, покуда вы живы. Никогда не заканчиваются проблемы, конфликты, угрозы, посягательства, принуждение. Никогда не заканчивается конкуренция (которая для бессознательного есть синоним “борьбы за выживание”). Никогда не заканчиваются стрессы, и не существует в тонале способа остановить удушающее давление социальной сети. Сегодняшняя победа важна только сегодня, завтра она мо-жет обернуться поражением. А человеческий тональ непрерывно существует и действует в про-странстве Времени — частично мы всегда в будущем, частично — в прошлом. Сражаясь или убе-гая, добиваясь удовлетворения или испытывая фрустрацию, мы всегда с высокой долей вероятно-сти можем прогнозировать, что рано или поздно наступит такой день, когда никакой способ дейст-вия нам не поможет. Вот почему чувство жалости к себе никогда полностью не умолкает — просто иногда оно “переходит на шепот”. Тем более, что мы регулярно наблюдаем неудачников и бедолаг, которые уже встретили этот момент, а ведь мы мало чем от них отличаемся. Поэтому первая маска или проекция жалости к себе (самая очевидная) — это жалость к другим. То, что жалость к другим на самом деле направлена на себя, легко заметить по доминирующей пассивности этого чувства. Конечно, альтруизм и сострадание давно стали поощряемыми социаль-ными добродетелями. Время от времени мы просто обязаны убеждать себя, что действительно жа-121 леем других людей. Тогда мы совершаем добрые дела — иногда полезные, иногда бесполезные. (Любопытно, что известное удовлетворение мы испытываем в любом случае — даже когда наш поступок не принес никакой пользы ближнему. Это лишний раз подтверждает, откуда на самом деле родился наш альтруизм.) Мы помогаем ближним и способны даже чем-то жертвовать ради них (не только деньгами, но и временем, вниманием, собственными интересами). В этом размышлении нет ни малейшего цинизма, как может показаться поверхностному читателю или убежденному противнику кастанедовской безжалостности. Потому что цинизм начинается там, где возникает лицемерие, а я говорю о поступках, которые люди совершают абсолютно ис-кренне. Да и как может быть иначе? Любой человек искренне жалеет себя, а потому не менее ис-кренне жалеет других. Однако в большинстве случаев мы сталкиваемся с характерной динамикой, своего рода психологической пульсацией. Жалость к себе и жалость к другим интересным образом чередуются в психической жизни массового человека. Жалость сменяется черствостью и даже жес-токостью, безразличие и погруженность в себя сменяется приступом сострадания. Это типичный маятник, демонстрирующий единый источник энергии, вынуждающей его колебаться. Безразличие, черствость и жестокость — это всего лишь фасад жалости к себе. Простой сигнал, обозначающий “Я занят собой, потому что никто другой мною не занят. Мне себя жалко, но вы этого не увидите — ведь вам нет до меня никакого дела.” Жалость к другим — обратная сторона:

“Я вижу в вас себя. Ведь и мне может быть так плохо. Я вас пожалею”. Жалость к другим напоми-нает, что вас тоже следует пожалеть. Если это некому сделать, вы жалеете себя сами, и становитесь черствым эгоистом. Через некоторое время маятник отклоняется в противоположную сторону — и вот вы снова жалеете других.

Посвятите перепросмотру своей жалости хотя бы месяц, и вы без труда откроете описанные тут закономерности. Наиболее чувствительные даже способны воспринять само маятникообразное пе-ремещение энергии — вглубь и наружу, в сторону “сердечной чакры” и в сторону горлового цен-тра. И эту неприметную, но неутихающую боль — спазм полевых структур энергетического тела, неразрывно связанных с мышцами шеи, груди и спины.

Таким образом, жалость исполняет функцию заботы о себе — как биологической, так и социаль-ной. Биологическая часть жалости к себе (которую можно считать наиболее продуктивной) — это “бегство от боли”. В самом широком смысле это то движение энергетических полей, которое дела-ет нас нетерпеливыми и ленивыми.

В социальной части жалость к себе — это корень всякого потакания. Это страх перемен, страх из-менения социального статуса, вечный поиск сиюминутного убежища (что стратегически часто бы-вает ошибочным). Изначально жалость к себе — это инфантилизм, желание вечно оставаться зави-симым и безответственным, опекаемым авторитетными фигурами социума. Некоторые умудряют-ся сохранить свой инфантилизм до глубокой старости, пряча его за той или иной социальной мас-кой. Но большинство проявляют гибкость и свойственную человеку высокую обучаемость. Этот второй сорт людей, взрослея, находит все новые и новые типы убежища. Всякий раз они же-лают неподвижности, всякий переход из одного убежища в другое сопровождается мучительным страданием. Они интенсивно жалеют себя, потому что вынуждены двигаться и развиваться. Это типично для людей с доминирующей жалостью к себе. Обычно человек испытывает социаль-ную радость, когда приобретает навык или поднимается по лестнице статусов. Как уже было ска-зано выше, идеал человека, которым движет чувство собственной важности, — это возрастающая важность. Жалость к себе толкает в противоположную сторону. Безопасность и застой, минимум усилий и максимум “утешительных призов” (забота, ласка, подчиненность “ответственным това-рищам” и т.д. и т.п.).

Рефлексия делает эти чувства чрезмерными. Лозунг жалости к себе, которая является реакцией на страх смерти, звучит просто:

“Не хочу действовать!”

Жалость к себе, возникшая от ущемления чувства собственной важности, имеет две формулиров-ки, которые выступают в роли самооправдания: “Я унижен” и “Я недостоин”. Обе формулы воз-никают внутри образа себя и являются личностными искажениями, импринтированными в раннем детстве. Первая восходит к образу Я для других, вторая — к образу Я для себя. Это центральные идеи, которые предпочитают оставаться в глубокой тени бессознательного. Чело-век прикрывает их частными и прикладными моментами. Например, действие ведет к выходу из убежища и вызывает перемены. Кроме того, напряженное усилие вызывает боль в той или иной степени. Самым простым разрешением ситуации является отказ от действия, опирающийся на лень, то есть, нежелание прилагать усилие.

Синонимы лени — безволие и бесхарактерность. Всякий раз, перепросматривая ситуацию, в ко-торой мы выбираем пассивность, ее фундаментальным началом оказывается жалость к себе. Это импульс, который требует безоговорочного подчинения автоматизмам, рефлексам, поведенческим программам. Он активно противостоит любой работе по трансформации осознания. Специфика жалости к себе заключена в том, что у нее собственная (вполне бессознательная) ие-рархия усилий. Есть целый ряд многократно повторяемых и привычных усилий, с которыми наша жалость давно смирилась. Мы способны совершать трудоемкие действия, но если они служат са-моповторению тоналя, то жалость молчит, поддерживая позицию терпеливой покорности. Стоит нам посягнуть на саму сущность проторенных путей ежедневного осознания, как тональ начинает бунтовать, призывая на помощь все ресурсы собственной жалости. Почему так происходит? Просто потому, что наша тональная личность — своего рода “карточный домик”. Отказ от привычных реакций влияет на всю систему тонких взаимосвязей, удерживающих эго в стабильном состоянии. Достаточно немного повысить интенсивность осознания, и целый по-ток психических содержаний (прежде тщательно скрытых, вытесненных, замаскированных) начнет влиять на внутреннюю жизнь личности. Ибо все связано друг с другом в неразрывном единстве. Стоит перепросмотреть страх смерти, как изменится ряд комплексов, входящий в чувство собст-венной важности. Перепросмотр чувства собственной важности неминуемо повлечет за собой но-вые переживания и новые отношения к переживаемому. Описание мира преобразится — и доволь-но существенно.

Все это — отнюдь не абстракции. Потому что вслед за этими трансформациями потребуется изме-нить само содержание жизни. Жалость к себе — это, если хотите, система раннего предупрежде-ния о подобной опасности. Именно она тайно препятствует полноценной практике. Под маской лени или безволия жалость тщательно оберегает нас от любой процедуры, которая способна по-настоящему изменить уровень нашего осознания и открыть принципиально новый способ жизни. Маской жалости к себе, неразрывно связанной с ленью, является такая черта (способ реагирова-ния), как “нетерпение”.

Известно, что терпение есть одна из высших добродетелей безупречности. Благодаря терпению возможно следовать из года в год разнообразным практикам толтекской дисциплины, начиная с неделания и ОВД и заканчивая сталкингом и перепросмотром. Обычные люди бессознательно ис-пользуют терпение как продукт определенного волевого насилия над собой. Это результат борьбы, внутренней войны, вытеснения неугодных тоналю содержаний на периферию осознания, а также искусственного отсрочивания реакций, целей, задач и стратегий.

Иными словами, обычное терпение — просто изощренный самообман (чтобы не делать то, чего вы хотите) или издевательство над привычными импульсами, система запретов. Такое терпение — со-всем не добродетель и ни в малейшей степени не способствует достижению безупречности, т.е. трансформации базальных комплексов. Это социальная уловка, одна из стратегий, которая исполь-зуется индивидом для достижения успеха в роли и в соответствующей поведенческой программе. Подлинное, безупречное терпение возникает как следствие трансформации жалости к себе. Она возникает в процессе остановки индульгирования (об этом ниже) и в результате отказа от ценно-стей и важностей, детерминирующих самосохранение через жалость. Исчезновение страдания по поводу боли и по поводу предпринимаемых усилий вызывает состояние безучастности к текущим переживаниям. Терпение становится фоном.

Как иначе Карлос Кастанеда мог часами чертить пальцем круги по пыльной земле вокруг хижины дона Хуана? Как иначе может нормальный человек многократно переметать кучу мусора из одного угла в другой и многое другое? Только потому, что так взбрело в голову эксцентричному индейцу, выдающему себя за шамана? Или потому, что “незаинтересованное действие” вдруг стало для мо-лодого антрополога чем-то вроде хобби (хотя он даже не читал “Бхагавадгиту”)? Трансформация жалости к себе (как и трансформация остальных базальных комплексов) проходит у ученика незаметно. Весь космос дон-хуановских идей давит на адепта, предоставляя новые объ-яснения и показывая мир с новой точки зрения. На первых порах особую роль играют психодели-ческие сессии с “растениями силы”.

Нам лишь кажется, что мы имеем дело с абстракциями. Относительность восприятия и существо-вание Реальности-снаружи (казалось бы, философские доктрины) — идеи, вполне допустимые для европейского философского разума — после нескольких эмпирических подтверждений в моменты импринтной уязвимости становятся чувственным опытом, который может пошатнуть все здание базальных комплексов (страх смерти, чувство собственной важности, жалость к себе). Комплексы теряют свою безусловность и возвращают себе утраченную относительность. Вместе с относи-тельностью привычного мира восприятия и мира внутренних поведенческих программ приходит относительность угнетающего усилия, приложенного извне. Ведь именно мощью внешнего давле-ния обусловлено то терпение, что нам присуще в нормальной жизни. Итак, абстрактные философ-ские доктрины определяют более чем конкретную вещь в нашем поведении — терпение при со-вершении любых действий (или при воздержании от действий). Терпение и отказ от лени обусловливают друг друга, будучи разными аспектами единой силы осознания, осуществляющего личное или безличное намерение. Помните, как Хуан Матус разъяснял Карлосу, в чем заключена сущность хорошего тоналя — того тоналя, который способен стать тоналем воина и следовать несгибаемому намерению? Он говорил, что есть два слоя тоналя — внешний и внутренний. Один заведует мыслями и решениями (идеями и собственно описанием мира), другой — поступками, принятыми на основе решений “внутренне-го слоя”. Гармоничное сочетание внутреннего и внешнего слоя тоналя (когда между ними не воз-никает противоречий) — характерная черта хорошего тоналя.

Связующее звено, которое обеспечивает гармонию между слоями (делает тональ “хорошим”), и есть терпение (отсутствие лени). Готовность долго выносить некомфортные внешние давления, раздражающие или болезненные условия, готовность следовать однажды принятому решению, на-строению или неестественной стратегии толтекского праксиса в определенных обстоятельствах —все это абсолютно необходимое терпение, порожденное трансформацией жалости к себе у безу-пречного воина-толтека.

В терпении такого рода заключена Сила. Ее самоосуществление уже отрицает описание мира, по-скольку отказывается поддерживать стандартную систему реакций. Кроме того, терпение, вызван-124 ное трансформацией жалости к себе, сопровождается замедлением определенного типа внутренне-го диалога. Те элементы описания, что обеспечивают жалость социальной личности, больше не рассматриваются в автоматическом режиме ВД. Образуются своеобразные лакуны в самоописа-нии, которые постепенно разрастаются и захватывают примыкающие зоны чувства собственной важности.

Эти факторы вызывают дрейф точки сборки. Она медленно сползает вверх, влево и немного по-гружается в приповерхностные слои кокона. По сути, это ничто иное как траектория ТС в сторону достижения “места без жалости” (о котором подробнее еще будет сказано). Процесс медленного смещения точки сборки обязательно захватывает все базальные комплексы личности — включая страх смерти и чувство собственной важности. Если толтек уделяет специальное внимание только жалости к себе и игнорирует остальные комплексы, его прогресс становится неравномерным, за-трудненным и чреват неожиданными кризисами. Его безжалостность может стать вредной и раз-рушительной, а психика — слишком неустойчивой.

Всякая дисгармония в работе по трансформации жалости к себе может незаметно привести к ее инверсии. В данном случае, это — агрессия, направленная на себя и других, бессознательное стремление к саморазрушению. Ведь мы слишком ригидны и совсем не желаем подчиняться дис-циплине. Сосредоточившись на устранении жалости к себе, мы можем легко (а главное, незаметно) впасть в противоположную крайность — возненавидеть себя за лень, слабость, сентиментальность, неспособность к упорядоченному действию и т.д.

В этом случае мы будем усиленно доказывать себе, что не таковы — подвергать себя различным испытаниям, предаваться специальной аскезе (для которой на самом деле нет причин), более того — подобным же образом воспитывать ближних. Ибо чем они лучше нас? Если я могу заставить себя, то и они могут. Как я сказал, это совсем не трансформация жалости к себе, а именно ее ин-версия. Мы жалеем себя извращенным, парадоксальным способом. Мы словно говорим невидимо-му наблюдателю: “Видишь, до чего ты меня довел! Видишь, на что я иду ради усиления осозна-ния?” И ненависть кормит сама себя.

Совершенно необходимо регулярно перепросматривать мотивы своих ежедневных действий и не допускать развития подобного сценария.

Конечно, проблема выслеживания гармоничных трансформационных воздействий внутри поля ба-зальных комплексов личности, — дело качественного сталкинга. Именно сталкинг осуществляет изменения и сохраняет жизненно важное равновесие. Поэтому нелишне еще раз подчеркнуть, что всякий толтек обязан освоить навыки сталкинга. Сновидящий должен быть сталкером, чтобы нау-читься управлению энергетикой собственного осознания.

Следующий симптом, непременно сопровождающий жалость к себе, — это индульгирование. Индульгирование — очень широкое понятие. Так переводчики кастанедовских работ назвали “по-такание себе”. Но, очевидно, они были правы, когда не воспользовались русским синонимичным словосочетанием. Поскольку мы имеем дело с термином, обозначающим целый класс явлений и процессов в психической жизни человека. Сказать “он потакает себе” — практически ничего не сказать.

Мы рассматриваем индульгирование в разделе, посвященном жалости к себе, по той причине, что именно жалость к себе является триггером большей части процессов индульгирования. Биологиче-ская его причина вполне ясна — в основе индульгирования лежит идея реверберации сенсорного или психического сигнала. Иными словами, здесь можно говорить об одном из аспектов психоди-намики. Такая реверберация совершенно необходима для всех существ с развитой ЦНС и соответ-ствующей системой органов чувств.

Пребывая в сложной и изменчивой сенсорной среде, мы никогда не можем быть в точности увере-ны, что полученный в данное мгновение сигнал верен, что его интерпретация поистине адекватна описанию, что наше реагирование на сигнал получает тот единственный отклик внешнего поля, который докажет нам, что мы правильно выживаем. Человек всегда нуждается в повторном под-тверждении и повторном переживании этого подтверждения.

По мере развития рефлексии человек склонен реверберировать сигналы, которые по природе своей не нуждаются в повторном подтверждении. Это касается жалости, грусти, злости, обиды и мн. др. Более того, он обретает способность индульгировать в тех переживаниях, которые лишь предстоят, и в тех, что давным-давно канули в прошлое. Эта неуместная избыточность психической деятель-ности уже никакого отношения к нашей биологии не имеет. Это — особенности работы описания мира, репродукции и укрепления конкретного тоналя.

Здесь, на уровне описания, жалость к себе проявляет себя особенно ярко. Мы только прогнозируем впечатления, чувства, эмоции, усилия и поступки, мы лишь строим в умственном будущем обстоя-тельства, которые активизируют жалость к себе, но уже испытываем ее — более того, испытываем ее вновь и вновь. Мы пребываем в “области индульгирования” по поводу будущего. Абсолютно то же самое происходит, когда мы вспоминаем (погружаемся в прошлое). Жалость к себе либо предупреждает нас о грядущих неприятностях, либо напоминает о прошед-ших. Стоит выследить жалость к себе, как индульгирование уходит. Вы испытываете чувства и эмоции, но они перестают возвращаться.

С энергетической точки зрения индульгирование — это еще один способ фиксации точки сборки. Повторяя чувства, впечатления и переживания, вы заставляете точку сборки постоянно возвра-щаться на прежнее место даже в том случае, если перцептивный центр уже приобрел некоторую подвижность. Самый яркий пример фиксирующего индульгирования может быть продемонстриро-ван в случае, если вы вдруг начинаете плыть — ваш сенсориум плавно перестраивается (скажем, в момент глубокого “неделания”), поля восприятия теряют идентификационную точность, а вместе с непривычными перцепциями приходят новые чувства в теле и вокруг него. Ваше намерение — в результате данного упражнения добиться остановки внутреннего диалога. И тут вы пугаетесь. Вам кажется, что тело распадается, осознание меркнет: Словом, вы на пороге смерти. Как работает в данном случае индульгирование? Оно начинает повторять и повторять ощущение страха, неопределенности, близости к распаду — пока эти во многом придуманные чув-ства не приобретают панической интенсивности. В результате сосредоточение гаснет, а точка сборки возвращается на привычную позицию. Гомеостазис восстановлен. Требуется особое усилие осознания, чтобы разобраться, как именно это произошло. А произошло приблизительно следующее: когда в вашей психике впервые повеяло холодком страха, вы решили удостовериться, есть ли для него причина. Ясной (идентифицированной) причины не нашлось, по-скольку то, что вы делаете в момент неделания, вообще находится за пределами описания мира. Тогда некая заботливая часть вас решила повторить проверку. Холодок смерти усилился, но ясной причины для него по-прежнему нет. И дальше ваше бессознательное стало лихорадочно сканиро-вать пространство, обращаясь то к неясным опасениям, то к самому себе. Страх достиг критиче-ской точки, когда ваше внимание оказалось не в состоянии поддерживать “режим неделания”. И вы возвращаетесь в исходную позицию.

Что же включило само индульгирование? Почему вдруг психика стала проверять и перепроверять саму себя до изнеможения, продлевая, таким образом, неприятные и истощающие переживания? Помните, что чуть выше я назвал жалость к себе “системой раннего предупреждения”? Это оно и есть.

Индульгирование может быть не только “фиксирующим”, но и разрушающим — нет, не режим восприятия. Оно может разрушать здоровье, энергетический тонус. Оно может наносить колос-сальный вред, хотя изначальная задача этого процесса — самосохранение индивида. И практически во всех случаях за началом процесса потакания себе стоит жалость и первая ее ли-чина — лень. Через индульгирование мы фиксируем свое восприятие, закрепляем чувства и эмо-ции, способствует бесконечному повторению поведенческих программ. После того, как все эти в общем полезные действия совершены, мы погружаемся в трясину истощающего индульгирования — причем истощающее индульгирование у взрослого человека отнимает куда больше времени. Целая область человеческих действий оказывается продуктом именно этого вида индульгирования. Например, мы постоянно жаждем подтверждения сигнала “Ты любим” или “Ты добрый”, или “Ты умный” и т.д. и т.п. Человек вновь и вновь отправляется туда, где он может получить этот сигнал, где он может сыграть некую подходящую роль.

Странно, но очень часто на таком индульгировании держится имитация дружбы. Подобно завод-ной игрушке, мы отправляемся в компанию, где уже наготове два-три разинутых рта “Какой ты умный!”, “Какой ты оригинальный!”, “Какой ты талантливый!” Точно так же, на автоматическом “заводе”, мы уносим ноги от людей, которые говорят “Ты должен измениться!”, “Ты плохо и мало работаешь!”, “Ты не реализовал себя”. Обычный человек не может это слушать. Он гневается и уходит в придуманное убежище. А потом (о, индульгирование!) он начинает мысленно отвечать неприятным собеседникам, доказывать свою безусловную правоту, приводить оправдания и аргу-менты. Он впадает в состояние мрачной обиды на весь свет и доводит себя до такой степени угне-тенности, что погружается в подлинную депрессию.