Невилл Симингтон и истинный Бог против ложного бога

 

До выхода в 1996 году моей предыдущей книги я ничего не знал о трудах Симингтона. Позже одну за другой я прочитал его книги – небольшую работу «Нарциссизм. Новая теория» (1993), затем «Эмоцию и дух» (1994), «Дух здравомыслия» (2001) и, наконец, «Паттерн безумия» (2002). Во всех этих работах Симингтон описывает патологическую авторитарную «систему» выживания, очень похожую на то, что я назвал «системой самосохранения», характерной для внутреннего мира травмы. Поначалу Симингтон не соотносил эту систему с состоянием после травмы, но в своих более поздних работах признал ее высокую распространенность именно среди тех, кто страдал от последствий психической травмы (Symington, 2001: 106).

Описания «паттерна безумия», или «нарциссической констелляции», которая, по его мнению, является всеобщей системой – это прямая параллель к моим собственным находкам 1996 года. В присущей ему своеобразной манере он описал тиранический, даже садистический характер этой системы и то, как Эго пациента оказывается одержимым этой злой богоподобной сущностью, как эта система функционирует, сопротивляясь любому изменению или обновлению жизни, и даже то, как система безуспешно пытается защитить ядро я от дальнейшего разрушения (Symington, 2001: 60).

Это было похоже на то, что Невилл Симингтон и я, не зная друг о друге, в поисках своего пути «ощупывали» пресловутого слона в темноте. Он говорит на языке британской школы объектных отношений и поверхностно знает Юнга, а я говорю на языке юнгианской теории и немного знаю британскую школу объектных отношений. И вот наши описания дают тот же самый результат – несомненно, мы имеем дело с одним и тем же большим животным с грубой кожей, четырьмя ногами, туловищем, двумя бивнями, хвостом и двумя большими ушами.

То, что мои собственные клинические и теоретические прозрения настолько подтверждаются коллегой из другой страны, – это удовольствие, о котором стоит упомянуть. Обнаружить впоследствии, когда я стал формулировать свои идеи для книги «Травма и душа», что тот же автор формулирует свои клинические аргументы на языке, созвучном «духовному дискурсу», – это ни с чем не сравнимое удовольствие. Это остается в силе, несмотря на наши разногласия относительно природы религиозного опыта (см. комментарий в этом разделе). Он стремится минимизировать позитивное переживание нуминозности и очень мало говорит о мифопоэтическом внутреннем мире, поддерживающем «ребенка» внутри системы, которую он называет «нарциссической констелляцией», или «паттерном безумия».

Симингтон не боится утверждать, что его работа опирается на психодуховную философскую онтологию, предполагая существование порождающего центра личности, который он называет «абсолютом» или «бесконечностью». Следуя за Бионом, он полагает, что абсолютное/бесконечное есть та «почва, в которую все мы укоренены» (Symington, 2001: 121). Метапсихология Симингтона отличается от классической теории, согласно которой нами изнутри движут безличные силы (импульсы влечений) и/или то, какие мы, зависит от внешних травмирующих обстоятельств. «У нас не будет человеческой психологии, – считает он, – пока мы не получим ответ [на эти факторы]». Это означает, что интенциональное ядро Я актуализируется в творческих актах свободы, любви и выбора (Symington, 2001: 35).

В своей ранней книге о нарциссизме Симингтон называл бесконечный или абсолютный внутренний центр «дарителем жизни» (Symington, 1993: 35). С тех пор вместо выражения «даритель жизни» он использует слова «абсолют» или «бесконечность» , но они выполняют ту же роль в его теоретических построениях, что и прежний термин. Даритель жизни – это мистическая внутренняя реальность, которая проявляет себя только при условии, если мы делаем выбор в ее пользу, однако интенциональное ядро я обладает свободой и может отречься от этого главного аспекта внутренней жизни, стать враждебным ему. Симингтон говорит, что в случае выбора в пользу дарителя жизни (абсолюта или бесконечности) между различными частями нашего внутреннего мира начинают устанавливаться связи (Symington, 1993: 36). По его мнению, без такого выбора человек не может инициировать творческое действие.

Отказ от бесконечного приводит к формированию ядра психопатологии, и Симингтон прослеживает этот аспект выбора до самого младенчества. Когда заброшенный или травмированный ребенок отворачивается от матери и замыкается в себе, он выбирает патологическую систему (Симингтон называет это нарциссической конфигурацией я – с системой самосохранения), чтобы избежать риска повторения боли или отвержения. Симингтон подразумевает, что травма – это не только то, что с нами происходит, но и наша ответная реакция на это. Реагируя, мы делаем выбор «за» или «против» нашего собственного духовного центра бытия.

В отличие от меня Симингтон не использует слово «душа» для описания этого центра абсолюта или бесконечности. Он также не ставит перед собой задачу, которой посвящена эта книга, исследования символической репрезентации в образах сновидения этого центра жизненности. Однако он использует такие слова как личностный «дух», который может быть сломлен при травме (Symington, 2001: 107), или «жизненный дух» (Symington, 2001:

108), или «интенциональное ядро я» (Symington, 1993: 39). Он пишет о таком даре, со стороны которого инициируются «внутренние жесты щедрости» (Symington, 2001: 7) и о креативных эмоциональных отношениях (Symington, 2001: 64), или о том, что именно объединяет различные части я, фрагментированного при травме, тем самым предлагая «единственность в существовании человека… целостность… или единство» (Symington, 2001: 10, 93). Он также говорит об «истинном боге» внутри личности, который «является результатом внутреннего творческого акта» (Symington, 2001: 162) и противопоставляет ему «ложного бога» нарциссической патологии. Даже происхождение сновидений, так как они, по сути, являются выражением творческой тенденции и стремления к синтезу (Symington, 2001: 53), он относит к «бесконечности» (Symington, 2001: 54). Кроме того, он указывает на тот непостижимый парадокс, что абсолютное или бесконечное переживается человеком как личное (Symington 2002: 36).

Одно из уникальных открытий Симингтона состоит в предположении, что доступ к ядру нашего я происходит с помощью совести, ее «тихого голоса» внутри нас. Мы чувствуем, что он наш, и в то же время не наш. Совесть, говорит он, «является субъективным опытом бесконечного внутри личности» (Symington, 2001: 29). Симингтон различает угрызения совести, когда мы испытываем чувство вины, и внутренний голос совести. В первом случае мы осуждены и нам вынесен приговор, во втором – совесть как бы «приглашает» нас. Когда мы отвергаем голос совести, то отказываемся от бесконечного, общего для всех нас… от того, что лежит в основе нашей природы (Symington, 2001: 31). Совесть осуществляет функцию синтеза в нашей личности. Она собирает воедино элементы внутри человека, так что действие совести служит укреплению Эго. Если какая-то часть внутри нас осуждена и приговорена, то это означает, что она отщеплена, и это ведет к фрагментации.

Еще одним творческим вкладом Симингтона стало предположение, что в современном мире встреча с абсолютом или бесконечностью происходит в ходе творческого взаимодействия с другим человеком (Symington, 2001: 85). Он находит в этом новую форму духовности (Symington, 2001: 39) и подчеркивает важность интерпретации переноса в психоанализе (Symington, 2001: 14). В клинических случаях, приведенных в главе 2, я пытался показать подобные «моменты», когда абсолют или бесконечность входит в межличностные отношения между мной и пациентом (см. случай Майка в главе 4 и Деборы в главе 9).

По Симингтону, наш доступ к дарителю жизни, абсолюту или бесконечности не гарантирует нам спасения. Мы, скорее, привносим эту божественную реальность в бытие в ходе творческого акта или свободного выбора, актуализируя ее в сфере своей личности. Интенциональное ядро я также может с такой же легкостью – возможно, даже с большей легкостью – отвергнуть бесконечность в нашей природе. Тогда мы имеем дело с безумием, психозом, нарциссической патологией. Для Симингтона любое безумие начинается с отвержения жизни. «Нарциссическая констелляция – это отказ от бесконечности в нашем бытии… отрицание этого базового элемента, на котором построено наше существо, порождает безумие» (Symington, 2001: 42).

Предположение Симингтона, что безумие является «констелляцией» или «паттерном», является прямой аналогией моей концепции системы самосохранения как защиты от травмы. Я говорю о диадической персонифицированной системе, состоящей из прогрессировавшего я с его защитником/преследователем, с одной стороны, и регрессировавшего я с его раненым хорошим/ плохим ребенком, с другой стороны. Симингтон представляет это в виде круга с отвердевшей до состояния «корки» периферией (тираническая жесткость) и желеобразным центром (слабость и отсутствие творческого центра). В дальнейшем «корка» может стать еще более твердой из-за действия того, что он называет «отвердителями», а желеобразный центр становится более жидким из-за «разжижителей». Представителями этих сил выступают зависть, жадность, ревность и всемогущество – неотъемлемые составляющие нарциссической патологии (Symington, 2001: 47; 2002).

Всемогущество, занимающее важное место в концепции Симингтона, в дальнейшем развивается в биполярную динамику отношений в разных ее вариантах, которую мы обнаруживаем у людей, чьей жизнью овладела «система». Например, у таких людей имеется комплекс неполноценности/превосходства, который Симингтон описал как ось «бог – червь» и представил диаграмму, отражающую такую структуру (Symington, 2002). Как правило, в отношениях эти люди формируют симбиотическую привязанность (как бы «приклеиваются») или же, напротив, становятся паранойяльными. В результате возникает еще одна биполярная ось («приклеивание – паранойя»). Система Симингтона имеет многогранное прикладное значение для клинической практики, что увлекательно и подробно описано в его публикациях, особенно в книгах «Дух здравомыслия» (2001) и «Паттерн безумия» (2002).

По Симингтону, система безумия является своего рода монстром (подобно Диту, глава 3), функционирующим внутри личности с перверсным «намерением» препятствовать нашему стремлению к бесконечности – нашему стремлению позволить абсолюту/бесконечности проникать в нашу природу. Однажды появившись, система начинает вести свою собственную жизнь, а все ее функционирование нацелено на отделение человека от основного элемента его бытия, который является бесконечностью:

 

Та же самая двойственность есть внутри человеческого существа. Мы есть абсолют. Внутри нас есть другой, и эта внутренняя личность представляет собой творческий центр; но есть и другая сторона, которую я обозначаю как центрированный на я нарциссизм, психоз, аутизм. Может быть, это звучит слишком упрощенно, но я думаю, что почти все психиатрические расстройства могут быть сведены к чему-то намного более первичному и элементарному. Подумайте об этом как о процессах или паттернах, которые препятствуют способности человека понимать и быть свободным.

(Symington, 2001: 13)

 

В размышлениях Симингтона дихотомия «здравомыслие – безумие» приобретает черты противостояния двух архетипических антиномий – двух трансперсональных «сил», которые он называет «истинным богом» и «ложным богом». Истинный бог способствует личностному росту и творческой деятельности и представляет собой абсолют или бесконечность в нашей природе; ложный бог представляет собой паттерн безумия, он душит рост и творческие способности:

 

Это тот бог, который встревает между двух людей и мешает им лучше узнать друг друга. Этот бог вторгается в мои мысли; этот бог требует от меня исполнять его приказы; он наказывает меня, если я думаю самостоятельно; он санкционирует мой садизм и поощряет мой мазохизм. Этот бог разжигает мою жадность, усиливает мою зависть, распаляет мою ревность, он овладевает мной, презирая меня, он разрешает проблемы, уничтожая их.

(Symington, 2001: 153)

 

Симингтон поясняет, что этот бог существует в каждом человеке с нарциссической структурой, возникшей вследствие травмы. «Я пришел к мысли, что в людях, переживших тяжелейшие травмы, вся эта система укореняется наиболее прочно» (Symington, 2001: 106). «Нарциссическая часть личности была ранена, и возник бог, дающий возможность выдержать бесконечное поражение, и он взял верх над личностью. То, что осталось от личности, совершенно подавлено этим непобедимым богом» (Symington, 2001: 158).

В отличие от ложного бога истинный бог у Симингтона олицетворяет бесконечность или абсолют в личности. Этот бог «постигается высшим усилием мысли – это бог, который является триумфом процесса мышления… Истинный бог достигается путем глубокой и непрерывной рефлексии о природе реальности» (Symington, 2001: 159).

Симингтон называет такое рефлексивное созерцание «актом понимания» (Symington, 2001: 39). Он прослеживает возникновение этого вида устойчивой рефлексии вплоть до провидцев, авторов «Упанишад» и мистиков всех великих религиозных традиций – тех мужчин и женщин, которые осознали и абсолютность Бытия, и то, что мы все – его часть. Симингтон считает это великим наследием иудео-христианской традиции – то, что божественное является также чем-то личным, парадоксальным и вечной загадкой:

 

Осознание истинного бога в личности является результатом внутреннего творческого акта. Это радикально отличается от присутствия ложного бога, возникающего в результате подчинения, при котором разрушается индивидуальная психе. Осознание истинного бога закладывает фундамент личности на основе уважения к Самости. Я пишу здесь «Самость» с большой буквы, потому что речь идет о ТОМ. Я есть ТО. Быть ТЕМ – моя природа, мое существование – ТО требует уважения. ТО во мне есть ТО в тебе и требует уважения.

(Symington, 2001: 162)

 

 

Комментарий

 

Невилл Симингтон ясно понимает, что духовная жизнь – это битва между архаическими структурами в человеческой душе – между тем, что дарит жизнь и что бесконечно (истинный бог), и тем, что тайно действует против жизни и человеческой свободы (ложный бог). Нет недостатка в ярких примерах, показывающих, как ложный бог переживается теми несчастными людьми, в чьей психике «Он» укоренился. Все же, когда дело доходит до положительной стороны уравнения, то есть до описания того, как переживается абсолют или бесконечность или как постигается истинный бог, Симингтон говорит, что это происходит «высшим усилием мысли… это бог, который является триумфом процесса мышления» (Symington, 2001: 159).

Значение, которое Симингтон придает человеческому разуму, согласуется с тем, как он видит путь, которым человек приходит к истине: с помощью творческих «актов понимания», выбора или суждений. Например, в своей книге о психоанализе и религии он говорит: «В этой книге я придерживаюсь той позиции, что наиболее уместной для нашей жизни в социальных структурах, доминирующих в современном мире, является религия, которую люди создают, опираясь на свой разум» (Symington, 1994: 77).

Соответственно, Симингтон крайне недоверчиво относится к непосредственным переживаниям божественного – таким, как экстатические состояния пророков, или к тому, что Рудольф Отто (и позднее Юнг) называл numinosum. Он опасается, что это делает возможным подчинение и капитуляцию перед авторитарной «силой». Хотя для такого беспокойства есть основания, оно ведет к серьезному недопониманию юнговского акцента на изначальном (примитивном) религиозном опыте человечества, центрированном на numinosum. Симингтон думает, что Юнг, восторгаясь этой «примитивной» формой религии, способствует ее распространению, подталкивает к возможному подчинению большей, чем мы сами, силе, которая может оказаться разрушительной.

Симингтон не ошибается, отмечая очарованность Юнга на протяжении всей его жизни высшими и низшими даймоническими силами бессознательного. Во многих своих публикациях Юнг подчеркивал «инаковость» подлинного религиозного опыта и эффект растворения Эго при таких переживаниях. Он часто подтверждал свои идеи примерами из жизни первобытных народов, шаманов или новообращенных, которые, как и многие личные свидетельства, приведенные в книге Уильяма Джемса «Многообразие религиозного опыта» (James, 1936), сообщали о состояниях экстаза, моментах «одержимости» богом или духовной сущностью, визионерских трансах и т. д. Определенно, таким же был и субъективный опыт Юнга, описанный им в «Красной книге» (Jung, 2009).

Однако Симингтон, по-видимому, не понял, что Юнг также стремился к тому, чтобы показать, что изначальные «примитивные» формы непосредственного религиозного опыта должны быть преобразованы сознанием мужчин и женщин в символическое понимание этого опыта и что этот процесс возможен главным образом во внутреннем диалоге с ангельскими или демоническими силами. В результате эти доброжелательные или злонамеренные силы постепенно трансформируются. Они «смиряются», подобно тому, как, согласно писанию, Бог смирился на коленях девы. Как было сказано во введении к этой книге, они «опустошаются» или «умаляются», в то время как сила Эго постепенно увеличивается и «растет». В конечном счете эти силы становятся внутренним ресурсом вроде того, что пророк Иеремия называет «тихим голосом», нашептывающим изнутри. Это очень похоже на то, как Симингтон описывает совесть как субъективный опыт бесконечности или абсолюта… на идею, сторонником которой был Юнг.

В книге «Ответ Иову», которой Симингтон открыто восхищается, Юнг привел пример «стояния на своем» по отношению к «примитивным» аспектам божества. Используя лексику Симингтона, можно сказать: Юнг полагал, что Иов упорно отказывается опуститься до психологии «жертвы/преследователя», рекомендованной его утешителями и описанной Симингтоном как «нарциссическая констелляция». Непоколебимая стойкость Иова приводит к гуманизации Божества и пониманию того, что Симингтон назвал бы «трагической позицией» за пределами порицания или безнадежности. Юнг писал, что Иов подает нам пример противостояния тираническому аспекту Бога (Дит в главе 3). Если мы сделаем это, то последует «воплощение» Бога в сердце человека – внутри возникнет Христово сознание. Симингтон, видимо, упустил эту сторону размышлений Юнга.

В главах 1, 2 и 4 я описал несколько моментов, в которых позитивная сторона numinosum прорвалась к индивиду в виде очень волнующего визионерского опыта или «моментов встречи» в терапевтическом диалоге. При этом подспудная духовная реальность проявлялась в сильном чувстве, в сновидении и в несомненном повторном принятии внутренней детской части личности, которая была в изгнании неизвестно где и теперь вернулась вместе с новым ощущением себя живым.

Эти переживания были целительными, в частности, потому что восстанавливали мифопоэтическую матрицу – более объемную архетипическую историю, в рамках которой личные истории этих пациентов могли найти свое место. Пациенты чувствовали, что теперь рядом с ними есть внутренний свидетель или компаньон, и поэтому к ним вернулась надежда. У Симингтона мифопоэтическое понимание касается в основном темной стороны системы самосохранения, т. е. воображаемых персонифицированных существ, присутствующих в «нарциссической констелляции». В его рассуждениях об «истинном боге», то есть абсолюте или бесконечности, мы не находим впечатляющих образов, которыми изобилуют описания «паттерна безумия». Здесь есть только философские, рациональные и гуманистические термины, например, такие, как «свобода», «созерцание», «совесть», «акты понимания» и т. д. Конечно, в его призыве сделать выбор в пользу дарителя жизни вопреки давлению патологической системы мы слышим экзистенциальный мотив, и он достоин восхищения, однако отметим, что бывают и другие случаи, когда пациент ощущает себя избранным дарителем жизни. У такого пациента этот опыт оказывается ярким и воплощенным мистическим переживанием, а не рациональным актом созерцания.

Например, в случае Дженнифер в главе 1 такой опыт дал ей то, ради чего стоило жить, нечто большее, чем выживание. Действительно, наряду с присутствием ее «ангела» у нее был столь же мощный «бес», неистовый и контролирующий ее изнутри. Но без ангела и без его последующей проекции на меня в переносе (идеализация, в которой я был призван ее разочаровать) она потеряла бы надежду и мотивацию, которую нашла тогда, чтобы продолжать жить.

Симингтон также не доверяет идеализации в клинической ситуации, рассматривая ее как разновидность подчинения, которого требует «монструозный» тиран нарциссической системы. Это подозрение он разделяет с кляйнианцами, которые вообще видят в идеализации только защиту. Мой опыт свидетельствует об обратном: идеализация является одним из способов, с помощью которых трансперсональная реальность находит свое место в межличностном мире (через проекции), тем самым создавая мифопоэтическую матрицу. Она может поддержать душу в бытии, пока душа не станет готова выстрадать «спуск» в тело.

В современной психоаналитической теории Хайнц Кохут признал важность примитивных идеализаций пациента как первого шага в гуманизации «грандиозной самости» и всемогущих родительских имаго (Kohut, 1971: 25). Он описал процесс «трансмутирующей интернализации», или «разочарования, соответствующего фазе развития» (Kohut, 1971: 45, 107–108). Современные юнгианские аналитики понимают, что, когда в ситуации переноса возникают сильно идеализирующие энергии, они являются не просто остатками инфантильной грандиозности или всемогущества, но отчасти возникли на основе мифопоэтического динамизма архетипической психики и существуют вследствие ее тенденции амплифицировать персональные отношения до их мифических первообразов. Они могут представлять собой проекцию трансперсонального центра личности, которая повсеместно является частью религии. Юнг называл это центральным архетипом, или Самостью. Эдвард Эдингер был особенно красноречив по поводу огромной ответственности, возлагаемой на аналитика, когда в переносе появляется сильно идеализированное трансперсональное содержание архаических слоев психики (Edinger, 1972: 59).

Итак, Невилл Симингтон предложил нам впечатляющую мифопоэтическую карту, особенно отражающую патологическую (демонизирующую), или нарциссическую, сторону внутреннего мира после травмы. Однако его мифопоэтика не распространяется на позитивную сторону внутреннего мира, которую он оставляет за более гуманистическим и рациональным подходом.

 



php"; ?>