ЮЖНОРУССКОЕ ЛЕТОПИСАНИЕ XII и XIII вв. 4 страница

-66-

В таком дополненном виде, т. е. от начала мира до середины X в., хроника эта под именем хроники Георгия Амартола была переведена у нас при Ярославе. *
Обширная по своему размеру, хроника Г. Амартола по содержанию распадалась на две части: одну составляли собственно исторические повествования, а другую - по их поводу благочестивые назидательные рассуждения составителя. Если принять в соображение, что перевод этих рассуждений составителя был сделан весьма близко к греческому подлиннику с прямым насилием над славянским синтаксисом, что ставило русского читателя в позу почтительного недоумения, то мы поймем причину появления русской обработка этой хроники, которая опустила все эти рассуждения и даже со­кратила несколько исторические повествования.
Такая обработка хроники Г. Амартола прямо до нас не дошла, но может быть представлена по своим отражениям в исторических памятниках русской письменности. Называлась эта обработка «Хро­нографом по великому изложению» 22) (где под «великим изло­жением» подразумевалась полная хроника Г. Амартола), и имела она ту - против полного Амартола - особенность, что вводила хро­нологические даты от начала мира, тогда как полный Амартол вел счет по индиктам. Оканчиваясь, так же как и полный Амартол, на царствовании императора Романа, «Хронограф по великому изло­жению» увеличивал, однако, количество исторических известий о Руси (т. е. известий о нападениях Руси на Царьград при императо­рах Михаиле и Романе).

^§ 6. ОРИГИНАЛЬНЫЕ И ПЕРЕВОДНЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ СОЧИНЕНИЯ ДО 1037 г.

Греческие церковники, водворившиеся на Руси с 1037 г., несом­ненно сознательно встали во враждебное отношение к предшество­вавшему периоду русской христианской жизни от Владимира Святославича до Ярослава, охватывавшему почти полвека и, конечно, имевшему и своих церковников, и свою письменность. Этим объяс­няется то печальное обстоятельство, что только весьма неясно можно представить себе историю этого раннейшего периода нашей письмен­ности, от которого сохранились до нас лишь косвенные данные. Все же можно думать, что исторические сочинения как переводные, так и оригинальные, в тот период у нас уже были, уцелев лишь в компиляциях или отражениях в позднейших памятниках нашей письменности. Так, из анализа источников Древнейшего свода 1037 г. устанавливается наличие оригинальных исторических произведений житийного характера (о княгине Ольге, о варягах-мучениках и др.), восходящих к догреческой поре нашего церковного устройства; так, из знакомства с историческою компиляциею, со-
_________
* В. М. Истрин. Книгы временьныя и образныя Георгия мниха. Хроника Георгия Амартола в древнем славянорусском переводе. Текст, исследование и словарь. Том I: Текст. Пгр., 1920 г. Том II: а) Греческий текст «Продолжения Амартола»; б) Исследование. Пгр., 1922 г.

-67-

составлено у нас, вероятно, вскоре после перевода хроники Г. Амартола и теперь известною под названием Еллинского летописца первой редакции, можно предполагать о существовании у нас, до водворения греческой митрополии, переводной (в Болгарии) хроники Иоанна Малалы (ритора) Антиохийского. Малала излагал историю Иоанн человечества от начала мира до 60-х годов VI века; его последняя, 19-я, книга посвящена времени Юстиниана. Передавая простонародным языком груду разрозненных, но занимательных рассказов, в которых византийской истории отводилось даже сравнительно немного места, но где много отводилось места древнегреческой (языческой) истории и мифологии, Малала не столько стремился поучать читателя своим церковно-историческим построением, сколько увлечь и хватить обилием и пестротою светского языческого элемента. Как слишком соблазнительная и неполезная, хроника И. Малалы, как нужно думать, была устранена у нас позднее из обращения грече­скою рукою и укрылась только в особой компилятивной обработке. *
Компиляция эта, как только что было указано, называется обыч­но Еллинским летописцем первой редакции, хотя неизвестный сос­тавитель назвал свой труд Еллинским и Римским летописцем, где под Еллинским (языческим) летописцем разумел хронику И. Мала­лы, а под Римским - хронику Г. Амартола. В существе, действи­тельно, этими двумя хрониками исчерпывается все содержание компиляции, только в начале привлекающей несколько заимство­ваний из библейских книг и апокрифов. **

^§ 7. СВОД 1073 г. НИКОНА 23)

Второй и третий слои «Повести временных лет», т. е. свод Никона 1073 г. и свод Ивана 1093 г. представляют собой совсем особый инте­рес и вызывают к себе наше внимание потому, что оба они не явля­ются летописными работами того или иного правящего верха (митрополии, князя), а отражают точку зрения управляемых, весь­ма, как увидим, резко критикующих своих управителей.
Оба этих летописных свода вышли из стен Киевского Печерского монастыря, который долгое время не был княжеским монастырем, хотя и умел получать от киевских князей щедрые подарки (Изяслав и Святослав как киевские князья дарили землю). Если собрать все наблюдения о политическом направлении, которое занял монастырь с первых же годов своего процветания, то можно полагать, что монастырь стоял на отрицательном толковании необходимости русско-
_________
* Хроника Малалы сохранилась в единственном греческом списке; остатки славянского перевода в русской письменности тем драгоценны, что перевод этот сделан с греческого текста, гораздо лучшего против единственно сохранившегося. Попытка собрать славянский текст Малалы сделана В. М. Истриным: I книга - в Зап. Ак. Наук, серия VIII, т. I, №3 (1897 г.); книги II, IV, V и X - в Лет. Ист. Филол. Об-ва при Новоросс. Ун-те (тт. X, XIII, XV, XVII); книги VI- VII, VIII- IX, XI- XIV и XV- XVIII в Сборн. Отд. р. яз. и сл. Ак. Наук, тт. 89, 90 и 91.
** Еллинский и Римский летописец еще ожидает издания, и ознакомиться с его составом можно только через «Обзор хронографов русской редакции» А. Н. Попова, вып. I, М., 1866 г.

-68-

византийского военного союза и власти над русскою церковью митрополита-грека, очевидно, считая возможным иные отношения с половецкою степью, и осуждал начавшуюся в это время перестройку княжеского и дружинного положения в стране, когда князья перестали «примучивать» окрестные племена, кормя тем дружину, и перешли к феодальной эксплуатации, первым письменным памятни­ком которой для нас является «Правда» Ярославичей.
Такое поведение монастыря делало его центром оппозиции кня­жеской власти, оппозиции, к которой примыкали все недовольные князем в тот или иной момент, не исключая отдельных лиц из кня­жеской дружины. Но в основе этой критической позиции вовсе не лежало отрицание самой княжеской власти. Наоборот, монастырь в этой власти и ее носителях видел символ единства Киевского госу­дарства и горячо откликался на междукняжескую борьбу, требуя со­гласия и единодушия князей между собой. Не будучи, как сам мо­настырь хвалился этим, ни княжеским, ни боярским, Печерский мо­настырь отражал в себе точку зрения на текущее того городского верха, к которому по своему происхождению, вероятно, принадле­жало большинство его монахов (Антоний, основатель, был «от града Любеча»; про одного монаха прямо упомянуто «бе купець родом торопченин»; другой был «швец» и т. д.). *
Никон всегда играл в монастыре руководящую политическую роль, что вынуждало его, как мы знаем, два раза убегать от княже­ского гнева в Тмуторокань.
В своей работе над Древнейшим сводом Никон не ограничился заполнением рассказа от 1043 до 1073 г., но и внес ряд пополнений и поправок в текст Древнейшего свода. Начав свою работу, как мож­но думать, с 1061 г. в смысле накопления летописного материала, Никон завершил свой труд в 1073 г. под живым впечатлением борь­бы Святослава с Изяславом, закончившейся изгнанием Изяслава из Киева и водворением там Святослава. Несмотря на то, что Святослав разделял точку зрения монастыря на ошибочность союза с греками, несмотря на то, что Святослав уже оказывал монастырю из Черниго­ва свою помощь в критические моменты (он увез к себе Антония, чтобы спасти его от кары за порицание митрополита, разрешившего Изяславу обманом взять в плен полоцкого Всеслава), монастырь и Никон решительно восстали против нового киевского князя, и если монастырь потом пошел на компромисс, то Никон предпочел бежать из Киева в Тмуторокань. Естественно, что в своей работе Никон весьма решительно и ярко отразил свое настроение и свои мечты о тех идеальных отношениях, которые должны бы быть между князь­ями. Рецепт против междукняжеских ссор, который предлагал Никон, был весьма отвлеченный и теоретический: Никон предлагая князьям в своих отношениях руководиться тем образцом, который им дает церковь в своей организации. Как епископы не преступают
_________
* В некрологической статье об Изяславе (1078 г.) автор Начального свода делает такое замечание о 1068-69 гг.: «Колико бо ему створиша Кияне: самого выгнаша, а дом его разграбиша, а не въезда противу тому зла. Аще ли кто дЪеть вы: сЪчець исЪче и то не сь то створи, но сынъ его». Нельзя яснее назвать свою аудиторию.

-69-

предела чужого и все, как сыновья, подчиняются своему отцу - митрополиту, так должны действовать князья в отношениях друг к другу и киевскому князю. Об этом Никон говорил не только в заключительном повествовании своей работы, когда под 1073 г. излагал победу Святослава над Изяславом, но внес эту тему («не преступати предела братьня, ни сгонити») в описание смерти Ярослава (в 1054 г.), вложив ее в уста умирающего князя. Под углом этой своей темы Никон освещает поступки тех князей, о деятельности которых он лично или по преданьям узнал в Тмуторокани и которых упомянул в своей работе. Так, рассказывая под 1064 и 1065 гг. о Ростиславе, захватившем Тмуторокань у Глеба, сына черниговского Святослава, Никон выставляет ту подробность, что, когда Святослав пришел восстановить сына Глеба на Тмутороканский стол, Рости­слав ушел из Тмутороканя не из страха перед Святославом, «но не хотя противу стрыеви своему оружья възяти», что не помешало Ростиславу после ухода Святослава вновь выгнать Глеба. Так, в весьма больших пополнениях, которые Никон сделал в тексте Древ­нейшего свода, там, где упоминалось имя тмутороканского Мстисла­ва, боровшегося с Ярославом за Киев, а потом разделившего с Ярос­лавом «Русскую землю» Днепром (все пополнения сделаны на осно­вании песен о Мстиславе, с которыми Никон познакомился в Тмуторокани), Никон опять выставляет Мстислава как идеального князя, уважающего старейшинство брата: победивший Ярослава. Мстислав будто бы предлагает все же Ярославу сесть в Киеве, «поне­же ты еси старейшей брат». Наконец, Никон в рассказ Древнейшего свода об убийстве Бориса и Глеба включает все ту же свою тему, рисуя убитых идеальными князьями, не могущими подумать «възняти руки на брата своего старейшего». «Се, коль добро и коль красно, еже жити братома вкупе!».
Как в обработке текста Древнейшего свода, так и в своем к нему продолжении Никон проводит мысль о том, что «Русская земля» не нуждается ни в чьей опеке и имеет за собою немалую военную славу. В Тмуторокани Никон узнал хазарское предание о том, что хазаре когда-то брали дань с полян, но отказались от этой дани. Это пре­дание Никон включил в летопись, не без удовольствия указав, что «владеють Козары Русьстии князи и до дьнешьняго дьне» (вероятно, по Тмутороканю). Думаю, в этом расходясь с А. А. Шахматовым, что Никон, располагая тою же болгарскою летописью, что и составитель Древнейшего свода, извлек из нее драгоценные для русского народа, но весьма обидные для греков подробности похода Олега на Царьгород и героические подробности войны Святослава с болгарами и греками. Наконец, по своей церковной линии Никон сделал несколько выпадов против митрополита-грека, указывая, что без всякой помощи со стороны последнего Печерский монастырь в архивах Константинополя нашел забытый строгий монастырский устав, которым поднял жизнь монахов как у себя, так и в других русских монастырях. Также безо всякой помощи греческой церковной власти в «Русской земле» умеют бороться с волхвами, представителями старой веры. Этой последней теме Никон отвел 1071 г.,

-70-

куда собрал разные случаи борьбы с кудесниками-волхвами, происшедшие в разное время (почему здесь встречаем весьма неопределенные упоминания: «в си же времена», «единою» вместо обычных: «в се же лето»).
В описании восстания 1068 г. в Киеве и возвращения изгнанного Изяслава с польскою помощью в Киев в 1069 г. Никон весьма подробно рассказывает о переговорах через Святослава «кыян», после бегства Всеслава, с Изяславом, чем обнаруживает свою близость этими «кыянами» и осведомленность об их поведении в это время, и ничего не сообщает о поведении князей в эту пору, за исключением того заседания боярской думы Изяслава, после которой он бежал из Киева. В этом последнем случае Никон указывает на то лицо, кото­рое присутствовало на заседании и сообщило о нем Никону: это был дружинник Изяслава «Тукы, брат Чюдинь». Что автор во всем этом сложном моменте не на стороне князя, а на стороне «кыян», лучше всего видно из резкого осуждения Никоном поведения Мстислава, сына Изяслава, который должен был до вступления в Киев Изяслава произвести расправу над виновниками изгнания отца: «а другыя слепиша, другыя же без вины погуби, не испытав».

^§ 8. СВОД 1093 г. ИВАНА (НАЧАЛЬНЫЙ СВОД)

Летописное продолжение труда Никона в стенах того же мона­стыря, накоплявшееся теперь более или менее систематически, было подвергнуто значительной переработке и пополнению после смерти в Киеве Всеволода и вступления на престол Святополка. А. А. Шах­матов, в начале своих работ по летописанию определивший этот летописный труд, заканчивавший свое изложение 1093 г., как на­чальный момент русского летописания и лишь позднее установив его предшественников, назвал его Начальным сводом. Это теперь неточ­ное название уже закрепилось за сводом 1093 г. Автор этого Началь­ного свода 1093 г., вероятно, начальник Печерского монастыря Иван, пожелал значительно переработать труд Никона на основании некоторых важных источников, сообщивших предшествующему по­строению большое количество новых фактов. Так, в числе этих источников на первом месте надо назвать Новгородский свод 1079 г., представлявший собою новгородскую обработку Древнейшего киевского свода 1037 г., выполненную в 1050 г. с продолжением местными новгородскими записями до 1079 г. Как восстанавливается эта начальная история новгородского летописания, удобнее будет изложить в главе, посвященной новгородскому летописанию. 24) Затем автор Начального свода привлек известный уже нам «Хронограф по великому изложению» и два современных сочинения: «Житие Антония» и другое, теперь нами называемое «Корсунская легенда», оба вышедшие из грекофильского окружения митрополичьей кафедры, отстранить которые от своей работы игумен Иван, видимо, не имел возможности.
Пополняя новыми фактами предыдущее изложение свода 1073 г. автор Начального свода впервые предложил своеобразное построение

-71-

истории Русской земли, и в построении этом он видел не удовлетворение исторической любознательности, а поучение современникам от прошлого. Под этими современниками автор совершен­но недвусмысленно понимал князей и их дружинников и к ним обратил особого рода поучения, составляющее предисловие ко всему труду и являющееся совершенно исключительным по политической страстности документом. Автор оканчивал свой труд рассказом о страшном половецком нападении 1093 г., в котором были разорены города и села, а население и скот или истреблено, или угнано в плен. Толкуя это несчастие как наказание свыше, автор не усматривает в этом бессилия своей страны (напротив, никто из народов не вознесен и не прославлен так, как мы), но видит наказание стране за грехи князя и его дружины и призывает последних исправиться.
Если в своде Никона звучит в отношении к князьям укор за то, что они, забывая дело борьбы со степью, отдаются взаимной борьбе, то в своде Ивана упрек идет по линии социальной политики князей, которые, забыв практику старых князей окупать содержание дружины за счет покорения иных «стран», перекладывают этот рас­ход на плечи «людей» Русской земли, разоряя население придуман­ными, неправыми вирами и продажами. Эта перемена социальной политики началась еще со Всеволода, со времени его болезней, с пос­ледних лет жизни. Упрекая современного князя и его дружину в «несытьстве», автор просит их всмотреться в деятельность древних кня­зей и мужей их, перестать насильничать, жить здесь «добре», чтобы заслужить вечную жизнь по смерти.
Наряду с этим князья, т. е. правящая династия, в глазах автора имеют совершенно исключительное значение: это связь, которая оберегает внутреннее единство распадающегося Киевского государства, это сила, сплотившая прежде враждовавшие племена и охра­няющая их от захвата пришельцев-насильников, это, наконец, своя, приглашенная династия, а не иностранные завоеватели. Сплетая новгородские преданья с историей киевского юга, литературным путем вступая в борьбу с очевидным для его времени новгородским сепаратизмом, автор готов признать новгородское происхождение правящей династии, выдвигая тем Новгород как колыбель Киевского государства. В этом только аспекте можно понять заглавие, данное автором своему труду: «Временьник, иже нарицаеться летописание Русьскых князь и земля Русьская, и како избьра Бог страну нашу на последьнее время, и гради почаша бывати по местам, преже Новъродьская волость и потомь Кыевская, и о статии Кыева, како въименовася Кыев».
Изложив коротко под 6362 (854 г.) легенду о Кие с братьями, автор извлекал из «Хронографа по великому изложению» первое упоминание греческих источников о нападении Руси на Царьград при императоре Михаиле. Затем, согласно со сводом Никона, передавалось время хазарской власти над южными племенами восточного славянства и рассказывалось о водворении в Киеве Аскольда и Дира - двух варягов, назвавшихся здесь князьями. Во времена этих киевских событий новгородские люди, к которым автор на основании

-72-

Новгородского свода 1079 г. прибавил сверх словен, кривичей и мери, еще и чудь, жили под варяжскою рукою, от которой они сумели освободиться общим восстанием. Варяги были изгнаны за море. Однако освободившимся не стало жить легче: началась между ними рвать велика и усобицы многи. Конец этим внутренним настроениям пришел только тогда, когда новгородские люди пригласили к себе князей из-за моря. Их было три брата: Рюрик, Синеус и Трувор. От этих приглашенных варяжских князей прозвалась Русь, Русская земля. После смерти братьев Рюрик правил один. По его смерти власть переходит к его сыну Игорю. Этот Игорь со своим замечательным воеводою Олегом стал расширять пределы своей власти на юг и через овладение Смоленском вышел на Днепр, где скоро за­хватил Киев, отняв его у Аскольда и Дира, самовольно называвших себя князьями. Так установилась и над югом законная княжеская власть, пусть варяжская, но имевшая свое происхождение не в насилии, а в приглашении.
Очевидно дорожа установить именно этот источник власти тог­дашней княжащей на Руси династии «старого Игоря», предлагаемое построение опирается на новгородское предание о призвании трех братьев-князей и придумывает Игорю отца в лице Рюрика. Это, правда, вело к насилию над родным преданием, твердо помнящим о княжении в Киеве вещего Олега, теперь, в предлагаемой конст­рукции, ставшего только воеводою Игоря, зато княжащая династия на Руси, названная теперь рюриковою, получила крепость закон­ности в факте призвания, провозглашения народом, а не в голом факте захвата власти.
Нет сомнения, что грекофильская политика Всеволода, женатого на византийской царевне, ставила Печерский монастырь в рамки подчинения греческой митрополии в Киеве, хотя и неискреннего. Этим внешним давлением надо объяснить привлечение к труду Ива­на двух произведений, вышедших из окружения митрополии, о ко­торых мы упоминали выше.
Оба эти произведения прямо до нас не сохранились, но до изве­стной степени восстанавливаются по своим отражениям в других памятниках древности. Теперь мы условно их называем: Корсунскою легендою и житием Антония Печерского. *
Не входя в подробности, укажем, что Корсунская легенда извра­щала ход событий крещения Руси и весьма чернила образ Влади­мира: «Житие» же Антония так рассказывало историю Печерского монастыря, что все заслуги в этом деле русских людей переходили в заслуги греков, прибывших на Русь или в свите митрополита-грека, или по собственному почину. Не имея, вероятно, возможности обойти совершенно эти исторические сочинения, игумен Иван сделал из них позаимствования, в которых, однако, отстраняя обидные для русского читателя и иногда просто чрезмерные домыслы, постарался извлечь из них и закрепить некоторые позиции, важные для
_________
* Шахматов А. А. Житие Антония и Печерская летопись. Журнал М-ва Нар. Просв., 1898, март; Его же. Корсунская легенда о крещении Владимира. Сборник статей в честь В. И. Ламанского, т. II, с. 1029-1153.

-73-

дела борьбы с тою же греческою гегемонией. Так, уступая версии дела Корсунской легенды, он перенес крещение Руси на время после взятия Корсуня, но зато подчеркнул непрерывность тогда получающегося нашего церковного общения с Империей от самого момента крещения, чем до известной степени снимал обычный упрек греков Владимиру за разрыв его с Империей после крещения. Уступая версии той же легенды, Иван нарисовал в своем своде Владимира как авантюриста и блудника, но отнес эту характеристику до его крещения, после которого нарисовал якобы резкую и глубокую перемену, про­исшедшую в нем.
Что касается заимствований из «Жития» Антония, то тут игумен Иван сделал ту уступку, что отнес возобновление строгого студий­ского устава не к заслугам самого Печерского монастыря, как это было в действительности, а к услуге, оказанной монастырю одним монахом из свиты митрополита; но зато игумен Иван весьма усилен­но подчеркнул в своем труде, вероятно, случайно оброненную черту в «Житии», по которой основание Печерского монастыря относилось к мысли какого-то афонского игумена, повеление которого только выполнил в Киеве Антоний. Печерскому монастырю, мечтавшему встать под защиту киевского князя от власти киевского митропо­лита, было чрезвычайно важно и выгодно устроить это афонское яко­бы начало, потому что на Афоне монастыри знали только власть императора, отстранявшую здесь власть константинопольского патриарха.
Столь резкий и прямой вызов, который звучал в предисловии На­чального свода, не мог пройти незамеченным. Автор Начального сво­да, игумен Печерского монастыря Иван, был арестован Святополком и сослан в Туров, где Святополк княжил до перехода в Киев. Непо­пулярное в Киеве правление Всеволода, несомненно, закрыло воз­можность Мономаху сесть после смерти отца на Киевский стол, и Святополк считал себя крепким сочувствием киевлян. В выступ­лении Ивана Святополк, вероятнее всего, усмотрел руку Мономаха, а не голос тех самых киевлян, на которых он так понадеялся. Недо­разумение это скоро выяснилось, и Святополк приложил все усилия к тому, чтобы обеспечить себе расположение и голос Печерского мо­настыря, на что монастырь пошел, как увидим, весьма охотно, хотя политика Святополка в своей основе не изменилась. Но монастырь недешево продал свое перо. 25)

^§ 9. «ПОВЕСТЬ ВРЕМЕННЫХ ЛЕТ» НЕСТОРА

Примирение Святополка с Печерским монастырем перешло в самую тесную дружбу и, можно сказать, никогда до этого и тем более после этого времени монастырю не давалось жить так спокойно и уверенно, без страхов перед митрополичьей властью и вопреки последней получая осуществление своих заветных планов. Несомненно, что по примеру Афона монастырь был изъят Святополком из ведения митрополита и сделан княжим монастырем. В связи с этим начальник монастыря получает новый титул, какого еще не имел ни

-74-

один начальник монастыря в Руси (архимандрит). Несомненно, монастырь теперь получал необходимые средства из княжеских рук. По этой линии монастырь добился, вопреки митрополиту, торжественного объявления святым умершего в 1074 г. одного из первых игуменов монастыря - Феодосия, что не могло не отразиться самым счастливым образом на доходах монастыря.
В Византии существовал обычай, по которому император, озабочиваясь при своей жизни увековечением «славных» дел своего правления, назначал известное своим литературным талантом лицо собирать материалы для исторического труда, обрабатывать эти материалы в повествование, которое в первых главах, вероятно, просматривалось самим заказчиком, а завершалось уже после его смерти. Можно думать, что монах Печерского монастыря Нестор был первым у нас подобного рода придворным историографом при князе Святополке, каких княжеских историографов у нас позднее было весьма значительное число. Содействие, которое получил Нестор от Святополка, видно, между прочим, из включения Нестором в свой труд текстов договоров с греками X в., которые могли быть сберега­емы, конечно, только в княжеской киевской казне. Едва ли нужно пояснять, какое направление в своей летописной работе придал Не­стор изложению времени княжения Святополка. Достаточно ука­зать, что, угождая политическим поступкам и видам Святополка, Нестор, как выяснил А. А. Шахматов, исключил из текста Начального свода под 1054 г., в изложении завещания Ярослава детям, сло­ва: «А Игорю Володимерь». Святополк, захватив этот Владимир, посадил на Владимирский стол сына Ярослава, тогда как Игоревич Давыд, лишенный отцовского наследства, свои притязания на него основывал, конечно, на завещании Ярослава.
Труд Нестора до нас в подлинном своем виде, к сожалению, не дошел, так как в 1116 г. он был подвергнут переработке под пером игумена Выдубицкого монастыря Сильвестра. В угоду Мономаху Сильвестр, игумен семейного монастыря Мономаха, переделал глав­ным образом, конечно, изложение Нестором событий 1093-1113 гг., т. е. времени княжения Святополка. Однако мы можем до известной степени представить себе эту недошедшую прямо до нас часть несторовой работы, привлекая для того литературный памятник XIII в., так называемый Печерский патерик, один из составителей которо­го - монах Поликарп - в первой половине XIII в., видимо, имел в руках подлинный труд Нестора и извлекал из него, как произве­дения случайно уцелевшего и малоизвестного, именно из той его части, где описывалось княжение Святополка, сюжеты для своих рассказов по истории Печерского монастыря. *
Сверх этого, для той же реконструкции несторовой работы быть привлечен последующий летописный труд, который был пред-
_________
* Текст Печерского патерика лучше всего издан Д. И. Абрамовичем: «Памятники слав. рус. письменности, т. II». Изд. Археографической Комиссии, СПб., также его же: Исследование о Киево-печерском Патерике. СПб., 1902; А. А. Шахматов. Киево-печерский патерик и Печерская летопись. Извест. Отдел. рус. яз. и слов. 1897, т. II, кн. 3.

-75-

принят в Киеве в 1118 г. и несомненно вновь обращался для описания 1111 - 1113 гг., опущенных совсем Сильвестром, к труду Нестора в подлинном виде, т. е. тот летописный труд, который мы теперь называем 3-й редакцией «Повести временных лет» и который лучше всего сохранился в Ипатьевской летописи.
Нестор был известным писателем того времени и человеком по тому времени ученым. Его два больших «житийных» произведения (о Борисе и Глебе; об игумене Феодосии), дошедшие до нас, свидетельствуют о его большом литературном таланте. Приступая к летописной работе, Нестор привлек для обработки труда своего предшественника большое количество памятников письменности, преимущественно переводных (в частности, хронику Г. Амартола), но не пренебрегал и устною традициею (песни, поговорки, рассказы Яна и др.).
Кроме изложения (и прославления) деятельности князя Свято­полка, Нестор занялся переработкою Начального свода 1093 г., где, широко раздвигая прежние скромные исторические рамки повество­вания, молчаливо обходя всемирно-историческую концепцию визан­тийской историографии, выдвигал русский народ как ветвь славян­ства в разряд великих европейских народов, имеющих свою давнюю историю, свой язык и свое право на самостоятельное политическое существование.
По-видимому, труд Нестора носил такое заглавие: «Се повести временьных лет, чьрноризьца Феодосиева манастыря Печерьского Нестора, отъкуду есть пошла Русьская земля, къто в Кыеве нача пьрвее къняжити, и отъкуду Русьская земля стала есть». 26) В противоположность всем предшествующим летописным трудам, Нестор свое изложение начинает прямо от времен после «потопа», чем как бы вставляет русскую историю в рамки общемировой истории. Привле­кая для этой части своего труда нам до сих пор не совсем ясные источники, Нестор русскую историю выводит затем из истории общеславянской.
Дав описание раздела земель после «потопа» между тремя сы­новьями Ноя и определив территорию будущей Русской земли, как и будущее ее население в части или жребии Афета, Нестор далее излагает библейскую легенду о смешении языков, среди которых указывает и язык славянский. Славяне, после многих лет, осели на Дунае, откуда постепенно рассеялись на новые, теперь ими занимаемые, места, получая при этом прозвания по месту своего нового жительства. Иною речью, Нестор дает читателю карту современного ему славянского мира. Также и те славянские племена, которые потом сложились в единую Русскую землю, расселяясь с Дуная на восток и здесь оседая, получали прозвище от мест, кроме самого северного из них, сохранившего свое родовое прозвище - словене. Главное племя этого восточнославянского мира - поляне - осело на Днепре, где шел путь из варяг в греки. Описанием этого пути Нестор дает читателю географию будущей Русской земли. Переходя к вопросу о происхождении Киева, Нестор отказывается последовать за теми, кто видел в эпониме этого города простого перевозника, и со-