Таким образом, на первых трех ступенях обороны, т.е. когда она протекает близ границы, отсутствие решительного столкновения уже представляет успех обороны.

Не то на четвертой ступени.

Если неприятель осаждает наши крепости, то мы должны своевременно их выручить, - следовательно, за нами очередь вызвать решительный акт нашей позитивной деятельностью.

Таково же положение, когда неприятель следует за нами внутрь страны, не подвергнув осаде наши крепости. Правда, в этом случае мы располагаем большим временем, мы можем дождаться момента наибольшего ослабления неприятеля, но все же остается предпосылка, что мы, наконец, должны перейти к действию. Неприятель, пожалуй, уже овладел всем участком территории, являющимся объектом его наступления; однако он одолжен ему лишь временно; напряжение не прекращается, и решительный акт еще впереди. До тех пор, пока силы обороняющегося с каждым днем продолжают расти, а силы наступающего слабеют, оттяжка решительного акта остается в интересах первого; но как только наступает кульминационный пункт, а он наступит непременно, хотя бы под влиянием конечного воздействия общей суммы потерь, которым подвергся наступающий, для обороняющегося приходит час действовать и добиваться решения, всю выгоду от выжидания уже надо считать окончательно исчерпанной.

Для определения этого момента, конечно, нет общего мерила, ибо он находится в зависимости от множества обстоятельств и условий, но мы можем отметить, что зима обычно является естественным поворотным пунктом. Если нам не удастся воспрепятствовать неприятелю перезимовать на занятой им территории, то на нее обычно приходится смотреть, как на окончательно уступленную. Впрочем, стоит нам лишь вспомнить о примере Торрес-Ведраса{164}, чтобы убедиться в том, что это не является общим правилом.

В чем состоит решение вообще?

При рассмотрении всех вопросов мы постоянно представляли его в форме сражения (Генерального - Ред.). Но последнее, конечно, не необходимо; можно себе представить целый ряд боевых комбинаций в раздельной группировке, могущих вызвать новый оборот событий и сделать отступление противника неизбежным вследствие ли исхода реально состоявшихся частных боев или вследствие учета вероятного исхода несостоявшихся столкновений.

Другого решения на самом театре войны быть не может. Это неизбежно вытекает из установленного нами взгляда на войну; ведь если неприятельская армия начнет отступать из-за одного лишь недостатка в продовольствии, то это произойдет только вследствие стесненного положения, в которое неприятель поставлен силою нашего оружия; не будь вовсе налицо наших вооруженных сил, наступающему так или иначе удалось бы выйти из затруднения.

Таким образом, и в конце наступательного шествия, когда неприятель изнемогает от трудных условий наступления, когда выделение отдельных отрядов, голод и болезни ослабляют и истощают его, все же только страх перед нашим оружием может побудить его пойти вспять и отказаться от всего достигнутого. Тем не менее все же существует крупное различие между таким решением и решением, имеющим место близ границы.

В последнем случае лишь наше оружие противостоит его оружию, лишь оно обуздывает противника или воздействует на него разрушительно; но там, в конце наступательного шествия, неприятельские вооруженные силы уже наполовину уничтожены его собственными усилиями, что дает нашим силам совершенно иной вес: они являются хотя и последним, но не единственным решающим фактором. Уничтожение неприятельских вооруженных сил в процессе их продвижения уже подготовляет решение и может сделать это в такой мере, что одна возможность реакции с нашей стороны вызовет отступление, а следовательно, и новый оборот событий. В этом случае практически нельзя не приписать решения напряжению, сопровождавшему наступление. Правда, нельзя указать такого случая, в котором оружие обороняющегося не принимало бы никакого участия в окончательном решении; но с практической точки зрения важно различать, какое из этих двух начал имело преобладающее значение.

В этом смысле мы считаем себя вправе сказать, что в обороне существует два рода решения, а следовательно, и два рода реакций в зависимости от того, гибнет ли наступающий от меча обороняющегося или же от собственного напряжения сил.

Ясно само собой, что первый вид решения будет преобладать на первых трех ступенях, второй же - на четвертой ступени, причем этот второй вид решения может по преимуществу иметь место в тех случаях, когда отступление производится глубоко внутрь страны, и лишь он один может оправдать подобное отступление, сопровождаемое крупными жертвами.

Итак, мы познакомились с двумя различными началами обороны; бывали случаи в истории войн, где они встречались в таком чистом, изолированном виде, в каком только возможно встретить в практической жизни элементарные понятия. Первый - атака Фридрихом Великим в 1745 г. австрийцев под Гогенфридбергом в тот момент, когда они опускались с Силезских гор; австрийская армия не могла еще быть заметным образом ослаблена ни выделением отрядов, ни чрезмерным напряжением сил; другой случай - когда Веллингтон выжидал на укрепленной позиции Торрес-Ведрас, чтобы армия Массены была доведена голодом и стужей до такого состояния, чтобы сама была вынуждена начать отступление; здесь оружие обороняющегося не приняло никакого участия в реальном ослаблении наступающего. В других случаях, где оба начала многообразно переплетаются между собой, все же одно из них определенно господствует над другим. Так было в 1812 г. В течение этого знаменитого похода произошло столько кровопролитных боев, что при других обстоятельствах одни эти бои могли бы привести к решительному исходу; тем не менее ни в одной кампании не обнаружилось с такой ясностью, что наступающий может погибнуть от собственных усилий. Из 300000 человек, составлявших центр французской армии, до Москвы дошло лишь около 90000, а выделено было из главных сил лишь около 13 000 человек; таким образом, потери достигали 197000 человек, из которых, конечно, не более одной трети можно отнести на потери в боях.

Все кампании, отличавшиеся так называемым темпо-ризированием{165}, по образцу, данному знаменитым Фабием Кунктатором, были рассчитаны, главным образом, на уничтожение неприятеля его собственными усилиями. Во многих походах это начало являлось руководящим, хотя о нем определенно и не говорили. Лишь закрыв глаза на все искусственные объяснения историков и взамен этого пристально вглядевшись в самые события, мы дойдем до этого истинного основания многих решений.

Теперь мы, кажется, достаточно развили понятия, лежащие в основе обороны, ясно показали и сделали понятным на двух главных видах сопротивления{166}, как начало выжидания проходит через всю систему мышления и соединяется с позитивной деятельностью, так что последняя выступает в одном случае раньше, в другом - позже, когда выгоды выжидания оказываются исчерпанными.

Мы полагаем, что теперь нами измерена и охвачена вся область обороны. Правда, в ней есть еще предметы, достаточно важные для того, чтобы образовать особые отделы, т.е. центры особых систем мысли, которых, следовательно, мы не должны упустить: например, о существе и влиянии крепостей и укрепленных лагерей, об обороне гор и рек, о давлении на фланги и т.д. Обо всем этом мы будем говорить в следующих главах; однако все эти темы не лежат за пределами вышеприведенного ряда наших представлений, а являются лишь ближайшим приложением их к условиям местности и обстановки. Этот ряд представлений выведен нами из понятия обороны и ее отношения к наступлению. Мы связали эти простые представления с действительностью и этим указали путь, как от действительности вновь к ним вернуться и получить под собой твердое основание.

Однако благодаря многообразию боевых комбинаций, - особенно в тех случаях, когда эти последние не приводят к действительно состоявшимся боям, а оказывают воздействие одной возможностью последних, - сопротивление силой оружия может приобретать столь изменчивую форму, столь различный характер, что невольно склоняешься к мнению о необходимости найти здесь еще другое активное начало. Между кровопролитным отпором в простом сражении и успехом стратегических комбинаций, одерживаемым без настоящего боя, существует такое огромное различие, что чувствуется необходимость предположить существование какой-то новой силы; так астрономы, наблюдая большое расстояние между Марсом и Юпитером, заключили о существовании между ними других планет{167}.

Когда наступающий наталкивается на обороняющегося на укрепленной позиции, которую он не рассчитывает преодолеть, или за широкой рекой, через которую он не надеется переправиться, или даже в том случае, когда он опасается, что при дальнейшем продвижении не сможет достаточно обеспечить армию продовольствием, то отказ его от своих намерений все же будет вызван силой оружия обороняющегося: наступающего заставил остановиться только страх быть побежденным силой оружия или в генеральном сражении, или на особо важных пунктах.

Если с нами согласятся, что даже и при бескровном исходе в конечной инстанции решали бои, в действительности не имевшие места, а лишь предложенные, то все же будут полагать, что в этом случае наиболее действительное начало следует видеть в стратегических комбинациях этих боев, а не в тактическом решении, и что, когда говоря г о других средствах обороны помимо оружия, разумеют господство стратегических комбинаций. Мы готовы с этим согласиться, так как находимся именно на той точке, к которой хотели прийти. Мы утверждаем: раз тактический результат боев образует основу всех стратегических комбинаций, то всегда возможна угроза, что наступающий ухватится за эту основу и прежде всего обеспечит за собой мастерство в тактике, дабы этим путем разрушить стратегические комбинации. Поэтому последние никогда нельзя рассматривать как нечто самостоятельное; они будут иметь значение только тогда, когда по той или другой причине тактические результаты нам не внушают тревоги. Чтобы в нескольких словах пояснить нашу мысль, мы лишь напомним, что такой полководец, как Бонапарт, ни на что не оглядываясь, прорывался через всю стратегическую паутину, сплетенную его противниками, и сам стремился в бой, так как он почти никогда не сомневался в его исходе. Поэтому всякий раз, когда стратегия его противников не направляла всех своих усилий на то, чтобы подавить его в этом бою превосходными силами, и пускалась в более тонкие (слабейшие) комбинации, она оказывалась разорванной, как паутина. Но если такого полководца, как, например, Дауна, можно было остановить подобными комбинациями, то было бы бессмысленным предлагать Бонапарту и его армии то, что прусская армия предлагала в Семилетнюю войну Дауну и его армии. Почему? Потому, что Бонапарт отлично знал, что все сводится к тактическим результатам, и был в них уверен, в то время как у Дауна дело обстояло иначе. Поэтому-то мы и считаем заслуживающим внимания указать, что каждая стратегическая комбинация покоится лишь на тактических успехах и что последнее обстоятельство как при кровопролитном, так и при бескровном исходе является действительно основной причиной решения. Лишь когда последнего не приходится опасаться, - будь то вследствие характера противника или условий, в которых он действует, или по причине морального и физического равновесия обеих армий, дли даже вследствие перевеса наших сил, - тогда можно ожидать чего-нибудь от стратегических комбинаций самих по себе, без боев.

На всем протяжении военной истории мы находим большое число походов, в которых наступающий, не вступая в кровопролитный бой, отказывался от дальнейшего! наступления, следовательно, одни стратегические комбинации оказывали сильное влияние; это могло бы навести на мысль, что по меньшей мере они обладают сами, по себе большой силой и часто могут одни решить дело, если нет оснований предполагать чересчур решительный тактический перевес наступающего. Но на это мы должны ответить: если в данном случае говорят о явлениях, имеющих свой источник на театре войны и, следовательно, относящихся к самой войне, то такое представление ложно; безрезультатность большинства наступлений имела свое основание в высших, т.е. политических условиях войны.

Общие условия, из которых возникает война, и которые, естественно, образуют ее основу, определяют также и ее характер; нам об этом больше придется говорить в дальнейшем, при рассмотрении плана войны. Эти общие условия сделали, однако, большинство войн чем-то половинчатым; в них чувства вражды в собственном смысле слова должны были прокладывать себе дорогу через такой узел сталкивающихся отношений, что становились элементом весьма слабо действующим{168}. Это должно, естественно, более и сильнее всего проявляться н наступлении, которое должно находить себе выражение в позитивной деятельности. Отсюда и неудивительно, что вялое наступление может быть остановлено самым слабым сопротивлением. Часто бывает достаточно одного призрака сопротивления, чтобы слабый, еле существующий замысел наступающего был стеснен тысячью соображений. ,

Не количество неприступных позиций, всюду встречающихся на пути, не страх перед грозными темными массами гор, протягивающимися по театру войны, не страх перед шириной реки, протекающей по нему, не легкость, с которой при помощи известного сочетания боев можно парализовать мускул, долженствующий нанести нам удар, не в этих данных лежит истинная причина того успеха, которого обороняющийся часто достигает бескровным путем. Истинная причина заключается в слабости воли, с которой наступающий делает свой нерешительный шаг вперед.

Можно и должно считаться с этими противовесами, но в них надо видеть лишь то, что они реально собой представляют, и не приписывать их воздействие другим явлениям, о которых мы здесь только и говорим. Мы не можем здесь не подчеркнуть, как часто военная история содержит ложное изложение событий и как много критика должна заботиться о восстановлении верной точки зрения.