А. Влияние политической цели на конечную военную цель
Mы никогда не встретимся с таким случаем, чтобы государство, выступающее в интересах другого, относилось к ним столь же серьезно, как к своим собственным. Обычно отправляют среднего размера вспомогательную армию; если ее постигнет неудача, то на всем деле ставят крест и стараются выпутаться возможно дешевле.
В европейской политике давно вошло в обычай, что заключая взаимные оборонительные и наступательные союзы, государства обязуются оказывать друг другу взаимную поддержку, но не в такой мере, чтобы вражда и интересы одного союзника становились благодаря этому обязательными для другого; поддержка состоит лишь в том, что государства, не обращая внимания ни на предмет войны, ни на усилия противника, обещают друг другу определенную, обычно очень умеренную военную силу{329}.
При таком выполнении союзнического долга союзник не рассматривает свои отношения с противником как состояние настоящей войны, которая обязательно должна была бы начинаться с объявления войны и заканчиваться заключением мира.
Однако это понятие нигде сколько-нибудь определенно не выражено, а практика в этом вопросе представляется колеблющейся{330}.
Дело приобрело бы известную внутреннюю цельность, и теория войны не была бы поставлена по этому вопросу в столь неопределенное положение, если бы обещанная вспомогательная сила в 10, 20 или 30 тысяч человек предоставлялась воюющему государству в полное его распоряжение, чтобы оно могло ею пользоваться сообразно своим потребностям; в таком случае на вспомогательный отряд можно было бы смотреть, как на наемное войско. Но на практике бывает далеко не так. Обычно вспомогательная армия имеет своего отдельного командующего, зависящего только от своего правительства; последнее ставит ему цель, наиболее совершенным образом отражающую половинчатость его намерений.
Но даже в тех случаях, когда действительно два государства ведут войну с третьим, все же у них не всегда бывает совершенно одинаковый подход к нему, как к врагу, которого они должны уничтожить, дабы он их не уничтожил; часто все дело трактуется как торговая сделка, в которую каждый вкладывает, в зависимости от степени опасности, которой он подвергается, и в меру выгод, которых он может ожидать, определенный пай в 30 - 40 тысяч человек и поступает так, как будто он в этом деле может потерять только эту свою долю.
Такая точка зрения господствует не только в тех случаях, когда одно государство приходит другому на помощь в вопросе, мало его касающемся; даже при наличии у обоих государств общего крупного интереса дело не обходится без известных дипломатических оговорок, и договаривающиеся стороны обычно обязываются в заключаемой конвенции только на незначительное соучастие, чтобы использовать остальные военные силы в соответствии с особыми соображениями, которые могут возникнуть из дальнейшего хода политики.
Такой подход к ведению войны союзниками являлся чрезвычайно распространенным; лишь в последнее время под влиянием крайней опасности, заставившей умы стать на естественный путь (как то было против Бонапарта), или вынужденный безудержным насилием (в коалициях, образованных Бонапартом), он должен был уступить свое место более естественному.
Этот подход является половинчатостью, аномалией, ибо как война, так и мир по существу являются понятиями, которые невозможно разграничить по степеням; тем не менее эта манера является не просто дипломатическим обычаем, которым мог бы пренебречь разум; она глубоко коренится в природной ограниченности и слабости людей.
Наконец, и в войнах, которые вело государство в единственном числе, политические поводы оказывали могучее влияние па способ их ведения.
Если мы хотим добиться от неприятеля лишь небольшой жертвы, то можем довольствоваться приобретением посредством войны небольшого эквивалента, что мы считаем возможным при умеренном напряжении сил. Приблизительно так же мыслит и наш противник. Когда та или другая сторона начнет убеждаться, что она ошиблась в своих расчетах, что она не имеет некоторого превосходства над противником, как того желала, и, наоборот, оказалась слабее его, то в этот момент обычно не хватает ни денег, ни всех остальных ресурсов, не хватает и достаточного морального импульса для проявления величайшей энергии; в результате изворачиваются, как могут, надеются па благоприятные события в будущем, хотя бы к тому не было никаких оснований, а война, между тем, влачит жалкое существование, как ослабленный, хворый организм.
Таким путем взаимодействие, соревнование, все могучее и неудержимое в войне тонет в застое слабых побуждений, и обе стороны действуют на крайне стеснившейся арене в сознании известной безопасности.
Если допустить это влияние политической цели на войну, а допустить его необходимо, то нельзя установить границ этого влияния и придется волей-неволей дойти до признания таких войн, которые заключаются только в угрозе противнику и ведутся в подкрепление переговоров.
Что теория войны, стремящаяся быть и оставаться философским размышлением, оказывается в данном случае в затруднительном положении, вполне понятно. Все необходимое, заключающееся в понятии войны, ускользает от теории, и ей грозит опасность лишиться всякой точки опоры. Однако скоро открывается естественный выход. Чем больше сказывается в военных действиях умеряющее начало или, вернее, чем слабее становятся побуждения к действию, тем более действие переходит в пассивное состояние, тем меньше становятся результаты, которые оно дает," и тем меньше оно нуждается в руководящих принципах. Все военное искусство обращается в простую осторожность, а последняя направляется главным образом на то, чтобы, колеблющееся равновесие внезапно не нарушилось в ущерб нам, а полувойна не превратилась в настоящую войну.
Б. Война есть орудие политики{331}
Мы всесторонне рассмотрели расхождение, существующее между природой войны и другими интересами отдельного человека и общественных союзов, дабы не упустить ни одного из этих элементов противоречия; это расхождение коренится в самом человеке, следовательно, не может быть разрешено философией. Закончив это, мы попытаемся теперь найти то единство, в которое эти элементы противоречия сливаются в практической жизни, отчасти нейтрализуя друг друга. Мы бы уже в самом начале выдвинули это единство, если бы не было необходимости заранее с особенной отчетливостью выделить эти противоречия и рассмотреть различные элементы в отдельности. Это единство{332} заключено в понятии о том, что война является лишь частью политических отношений, а отнюдь не чем-то самостоятельным.
Все знают, что войны вызываются лишь политическими отношениями между правительствами и между народами; но обыкновенно представляют себе дело таким образом, как будто с началом войны эти отношения прекращаются и наступает совершенно иное положение, подчиненное только своим особым законам.
Мы{333} утверждаем наоборот: война есть не что иное, как продолжение политических отношений при вмешательстве иных средств. Мы говорим: при вмешательстве иных средств, чтобы вместе с тем подчеркнуть, что эти политические отношения самой войной не прекращаются, не преобразуются в нечто совершенно другое, но по существу продолжаются, какую бы форму ни принимали средства, которыми они пользуются, и что главные линии, по которым развиваются и связываются военные события, начертаны политикой, влияющей на войну вплоть до мира. И как можно себе представить это иначе? Разве{334} когда-либо прекращаются вместе с дипломатическими нотами политические отношения различных народов и правительств? Разве война не является только другим способом изложения и высказывания их мыслей? Война, конечно, имеет свою собственную грамматику, но несобственную логику.
Следовательно, война никогда не может отделяться от политических отношений, и если это где-либо происходит, то тем самым в известной мере разрываются все связующие нити и получается нечто бессмысленное и бесцельное.
Без такого понимания нельзя обойтись даже в том случае, если бы война была всецело войной, всецело проявлением необузданной стихии вражды. В самом деле, разве все факторы, на которых война основана и которые определяют ее главное направление, как то: собственная сила, сила противника, союзники обеих сторон, характер народов и правительств обеих сторон и т. д., как это мы перечисляли в первой главе первой книги, - разве все это факторы не политического характера и разве они не связаны со всеми политическими отношениями - столь тесно, что их невозможно от них отделить? - Но такое понимание становится вдвойне необходимым, если мы примем во внимание, что действительная война новее не стремится последовательно к наибольшей крайности, каковой она должна была бы быть согласно своему понятию, но что в действительности воина половинчата, внутренне противоречива; что она как таковая не может следовать своим собственным законам, а должна рассматриваться как часть другого целого, и это целое политика. {335}
Политика, используя войну, уклоняется от всех строгих выводов, вытекающих из природы войны, мало заботится о конечных возможностях, интересуется лишь ближайшими вероятностями. Отсюда вносится во все дело значительная неопределенность, и, следовательно, война становится своего рода игрой; при этом политика каждого правительства лелеет надежду превзойти в этой игре своего противника искусством и дальновидностью.
Так{336} всесокрушающую стихию войны политика превращает лишь в свое простое орудие; страшный боевой меч, требующий, чтобы его подняли обеими руками, напрягая все силы для нанесения одного окончательного удара, благодаря политике превращается в легко управляемую шпагу, порою даже в рапиру, которой фехтуют по всем правилам искусства.