Глава 1. Нерациональные основания рациональности
Содержание
Содержание.................................................................................................................................... 1
Личность в обществе и общество в личности (предисловие переводчика)............................ 2
Социологическая интуиция: Введение в неочевидную социологию..................................... 3
Предисловие.............................................................................................................................. 3
Глава 1. Нерациональные основания рациональности......................................................... 5
Преддоговорный базис договоров...................................................................................... 8
Проблема бесплатного пассажира..................................................................................... 11
Возникновение договорного общества............................................................................ 14
Власть и солидарность........................................................................................................ 15
Глава 2. Социология Бога....................................................................................................... 20
Общая основа религий........................................................................................................ 21
Почему люди обладают моральными чувствами?........................................................... 24
Общая модель социальных ритуалов................................................................................ 26
Тип Бога соответствует типу общества............................................................................. 29
Возникновение индивидуального Я................................................................................. 31
Ритуалы взаимодействия в повседневной жизни............................................................ 32
Мир социальных ритуалов................................................................................................. 35
Глава 3. Парадоксы власти..................................................................................................... 36
Три стратегии: деньги, сила и солидарность.................................................................... 38
Важность само собой разумеющегося............................................................................... 43
Оптимизация против удовлетворительности................................................................... 45
Власть неопределенности................................................................................................... 49
Глава 4. Нормальность преступления................................................................................... 51
Консервативные объяснения преступления..................................................................... 51
Либеральные объяснения................................................................................................... 53
Радикальные объяснения преступности........................................................................... 56
Социальная необходимость преступности....................................................................... 65
Пределы преступления....................................................................................................... 68
Глава 5. Любовь и собственность.......................................................................................... 70
Эротическая собственность................................................................................................ 72
Родственная собственность................................................................................................ 78
Содержание.................................................................................................................................. 79
Личность в обществе и общество в личности (предисловие переводчика)
Социология — пожалуй, одна из самых молодых научных дисциплин (моложе ее, вероятно, лишь генетика и кибернетика). Время ее возникновения и становления в качестве самостоятельной сферы научных изысканий — середина XIX века — совпадает с периодом наиболее бурного развития индустриальной революции. Это весьма симптоматично: раньше она и не могла появиться на свет, поскольку в ней просто не было нужды. С другой стороны, эта наука просто не могла бы явиться миру, если бы этому не предшествовал длительный этап накопления фактов, дискуссий, размышлений, обобщений со стороны большого числа мыслителей, начиная с античных времен. Однако, однажды возникнув, она стала развиваться стремительными темпами — вначале в виде национальных социологических школ, а затем все более интегрируясь в единый, общепризнанный комплекс знаний о социальных процессах и формировавшихся на этой основе парадигм и идейных течений. Этот информационный комплекс вырабатывался в ходе многочисленных дискуссий, споров, иногда довольно непримиримых. Что-то из выдвигаемых гипотез и мыслительных конструкций принималось сразу, что-то отвергалось навсегда, а что-то, будучи решительно раскритикованным и, казалось бы, навсегда безжалостно отброшенным, спустя какое-то время пересматривалось заново и признавалось соответствующим истине — но уже на новом витке приращения общенаучного знания.
В очень недавние по историческим меркам времена социология в отечественном обществоведении разделяла участь (4:)
(396:) она дает ему также лучшее понимание его возможностей. И, оставляя в стороне философские премудрости, возможно, это будет столь же хорошим определением свободы, как и любое другое, — обладание чувством собственных возможностей. Политика описывается как искусство возможного. Если так, то социология при всей своей скромности — это наука возможного.
Именно по этим причинам социология, как мы думаем, занимает свое место в учебном плане «гуманитарных наук»*. Каким бы ни было ее использование в профессиональном обучении или подготовке ученого, социология имеет влияние на рост осведомленности личности о мире, о других и о себе самом. Сегодня имеется немало противоречий по поводу будущего образования в колледжах и университетах. Каким бы ни было это будущее, мы надеемся, что в нем найдется место для этой «либеральной» концепции образования и потому — для особенно «либеральной» дисциплины социологии.
* Liberal arts — Прим. перев. (397:)
Социологическая интуиция: Введение в неочевидную социологию
Рэндалл Коллинз
Личностно-ориентированная социология. — М.: Академический проект, 2004. — 608 с.
ISBN 5-8291-0403-2
Randall Collins
Sociological Insight
An Introduction to Non-Obvious Sociology
Рэндалл Коллинз
Социологическая интуиция
Введение в неочевидную социологию
Социологическая проницательность:
Введение в неочевидную социологию
Коллинз Р. Социологическая интуиция: Введение в неочевидную социологию
[Коллинз Р. Социологическая проницательность: Введение в неочевидную социологию]
Перевод В. Ф. Анурина (398:)
Предисловие
Глава 1. Нерациональные основания Рациональности
Глава 2. Социология Бога
Глава 3. Парадоксы власти
Глава 4. Нормальность преступления
Глава 5. Любовь и собственность
Глава 6. Может ли социология создать искусственный разум?
Послесловие (399:)
Предисловие
Цель любой дисциплины состоит в том, чтобы соответствовать двум требованиям: быть ясной и быть неочевидной.
Реальное знание должно быть коммуникабельным. Оно должно заявить о себе так, чтобы было понятно. И если вы уже обладаете эти знанием, должно иметься, что сказать такого, чего вы не знали бы уже прежде.
У социологии плохая репутация и в том и в другом смыслах. Она повинна в абстрактном жаргоне. Социологическая проза в худшем своем выражении считается, в сущности, недоступной. А уж если читатели проникают, наконец, в дебри абстракций и специальной терминологии, то слишком часто обнаруживают, что там мало что сказано. Представляется, что социологи сообщают о том, что и без того уже известно каждому, что они документируют очевидные факты нашего мира, что они просто дают новые имена тому, что уже и так знакомо. Стоит ли удивляться, когда заявляют, что социологам приходится прятаться за специальным языком их же собственного изготовления: если им придется говорить на простом/английском/ языке, то не будет сказано вообще ничего.
В таком утверждении есть определенная доля истины. Социология стала временами без нужды бестолковой, и добрая доля ее имеет тенденцию выглядеть довольно пустой. Поле исследования содержит ответвления в новые формы технического жаргона, простирающегося от философии до математики. И люди, включая самих социологов, удивляются, если вообще говорится что-то дельное.
Тем не менее, я думаю, что против социологии выдвигаются несправедливые обвинения. И в этом она, может быть, (400:) в значительной степени виновата сама. За дымовой завесой понятий и дефиниций, философских дебатов и пространных методологий скрыт один важный факт: в социологии существует реальная сердцевина, где сделаны весьма значимые открытия. Социология и в самом деле знает некоторые важные принципы устройства этого мира. Эти принципы не являются делом концептуализации и дефиниций. Они сообщают нам о том, почему случаются те или иные вещи, и почему это происходит скорее таким-то путем, нежели другим, и они лежат под покровом обычных верований. Эти принципы открывались профессиональными учеными, включая некоторых ведущих мыслителей прошлого; они никоим образом не очевидны.
Поскольку они не очевидны, нет причины облекать их в абстракции и технические термины. Они столь же впечатляюще изложены простым и ясным языком, как и в том случае, если бы их замаскировать эзотерическим жаргоном. Проверкой реального знания является то, что его можно изложить так, чтобы любой мыслящий человек смог понять, о чем идет речь.
Сердцевина этой книги заключена в двух первых главах. Мы начинаем с центральной проблемы, которая отделяет социологический анализ от большинства других, более очевидных подходов к миру. Это проблема ограниченности рациональности. Она ведет к далекому от очевидности выводу о том, что мощь человеческого рассудка базируется на нерациональных основаниях и что общество соединяется воедино не рациональными соглашениями, а с помощью более глубоких эмоциональных процессов, которые продуцируют социальные связи доверия между отдельными типами людей. Общество состоит из групп. Эти группы часто находятся в конфликте друг с другом; но каждая группа может действовать лишь в той мере, которая удерживает ее вместе с другими группами. Это требует какого-то нерационального механизма, продуцирующего эмоции и идеи.
Что же это за механизм, порождающий социальную солидарность? Вторая глава ищет ответ на этот вопрос, изучая другие неожиданные социологические открытия и проявляя в данном случае интерес к природе религии. Религия являет собою первичный пример того, как определенные формы социального взаимодействия продуцируют чувства (401:) групповых связей. Мы здесь пришли к выводу относительно того, что значит религия в жизни людей, но мы обнаружили также и нечто, имеющее более широкое значение. Представляемая здесь теория религии наиболее важна, потому что она раскрывает общую теорию социальных ритуалов. Это ключевые кирпичи для многого остального из социологии; поскольку ритуалы — это маленькие социальные машины, которые создают группы и прикрепляют их к социально значимым символам.
Располагая такими инструментами, следующие четыре главы применяют социологический анализ к разнообразным темам. Власть и преступность — это две сферы, где нерациональные процессы накладывают весьма серьезные ограничения на понимание их людьми и возможность управления ими с помощью рациональных расчетов. Тем не менее, и власть, и преступность имеют свои парадоксальные паттерны, которые мы можем понять с позиций неочевидной социологии. Пятая глава рассматривает взаимозависимые темы пола, любви и положения женщины в обществе. Здесь мы также найдем социальные символы на поверхности и парадоксальные структуры в глубинах. Здесь опять интуиция неочевидной социологии поможет нам увидеть направление изменения паттернов в наше время.
Последняя глава вводит социологию в пространство вечного. Она показывает нам, что если мы собираемся построить когда-нибудь компьютер с интеллектом человеческого существа, он будет запрограммирован социологами. Реальный искусственный интеллект со способностью к человеческому творчеству должен обладать человеческими эмоциями. Эта глава, завершая полный круг, возвращает нас к теориям рациональности и ритуалов, с которых мы начинали. Если человеческая рациональность покоится на нерациональном основании социальных ритуалов, тогда компьютер может обращаться с символизмом таким образом, как это могут только люди, то есть — если он тоже может принимать участие в ритуальных взаимодействиях.
За этим следует введение в социологию как дисциплину, которой действительно есть что сказать. В нем я набросал некоторые наиболее важные аргументы Эмиля Дюркгейма и Эрвина Гоффмана, Гарольда Гарфинкеля и Манкуpa (402:) Ольсона, Карла Маркса и Макса Вебера, равно как и современной социологии разговора и эмоций.
Социология пережила интеллектуальные приключения, которые увели нас за пределы того, что открывается здравым смыслом. Она должна попробовать себя на поприще обнадеживающего расширения нашего знания о мире. Я предложил здесь лишь толику практических следствий из социологии. Они включают в себя некоторые из более усложненных путей, которые указывает социология для решения проблем организационной власти, преступности и половой дискриминации.
Конечно, социология далека от совершенства. Не все ее теории разработаны; и в ней имеются огромные области неподдельных разногласий, и предстоит провести еще много исследований. Я не пытался охватить все темы и подходы, хотя читатель в разных местах найдет упоминания о расходящихся теориях. Я не пытался придерживаться в этой книге какой-то одной позиции. Что она предлагает — так это краткое введение в некоторые из наиболее интересных и элегантных социологических идей. И я надеюсь, что она пробудит аппетит к большему.
Риверсайд, Калифорния, Р. К. август 1991 (403:)
Глава 1. Нерациональные основания рациональности
Сами мы гордимся своей рациональностью. Быть разумным — это хорошо; быть неразумным — означает иметь признаки идиота, глупца или малого дитя. Человеческая специфика рассматривается как homo sapiens: мы — разумные животные. Мы делаем вещи не по инстинкту, а потому, что видим причину для этого.
Отсюда, видимо, следует, что в очень большой мере все, что мы делаем, основано на рациональном мыслительном процессе — повседневная деятельность, работа и бизнес, политика и правительственное администрирование. Существует ряд практических и академических дисциплин, предназначенных для того, чтобы показывать рациональные принципы в каждой области. Наука и техника управляют нашими отношениями с физическим миром, экономика — деятельностью по продаже и покупкам, политическая философия и административная наука — областью принятия политических решений и формальной организации. Даже на наиболее личностном уровне одна из версий психологии описывает индивидуальное поведение в качестве такого, которое прямо детерминируется стремлением к вознаграждению и избежанием наказания. Мы рациональны в любом направлении, куда ни повернись.
Однако, сопротивляясь всей этой вере здравого смысла в рациональность, социология выделяется, подобно диссиденту. Одно из центральных открытий социологии состоит в том, что эта рациональность ограниченна и появляется лишь при определенных условиях. Более того: само общество, (404:) в конечном счете, базируется не на рассудочном или рациональном соглашении, а на нерациональном основании.
Как это можно продемонстрировать?
Простейший повод для возникновения сомнений во всемогуществе рациональности состоит в том, что различные сторонники рациональности часто сами бывают не согласны между собою. Для различных экономистов самым обычным делом является представлять вполне обоснованные аргументы для диаметрально противоположных позиций. Политики и администраторы оценивают свои собственные программы как высоко рациональные, а программы своих оппонентов — как ошибочные. Но у этих оппонентов часто имеется шанс привести эти ошибочные программы в действие: это весьма вероятно, когда у власти стоит другая партия. Таким образом, даже сторонники рациональности должны допустить, что, по крайней мере, часть времени ход вещей детерминируется не рациональностью, а ее противоположностью. Конечно, вопрос состоит в том, что считать рациональным, а что его противоположностью? Ответ, который вы получите, зависит оттого, с какой стороны вы задаете вопрос.
Наличие разногласий и конфликтов — это одна из причин, по которым приходится сомневаться во всеохватывающей силе рациональности. Вы можете пойти дальше и показать, что многие политики, сами по себе высоко рациональные, могут получить такие последствия своей деятельности, которые им придется признать нежелательными. Например, бюрократия описывается как высоко рациональная организация. Рациональное планирование и учет — это как раз то, что делает организацию бюрократической: эксперты создают планы на предмет всевозможных случайностей; правила и процедуры составляются так, чтобы принять во внимание все наиболее эффективным образом; записи ведутся так, чтобы все было тщательно учтено. В действительности же, как знает большинство людей, бумажная работа может стать причиной утомительных проволочек, а правила могут оказаться совершенно непригодными для конкретных ситуаций. Бюрократии, созданные в целях максимальной эффективности, хорошо известны своей неэффективностью.
Значительная часть социологии фокусируется как раз на этом. Макс Вебер, который сформулировал теорию бюрократии как организации специалистов по регистрации (405:) записей, которые используют рациональные расчеты, также видел, что она может принимать различные и противоречивые формы. Функциональная рациональность состоит из последовательных процедур беспристрастных расчетов, как можно достичь результата с наибольшей эффективностью. Это, в самом деле, и есть то, что мы обычно понимаем под рациональностью. Но функциональная рациональность имеет дело только со средствами достижения цели. С другой стороны, сущностная рациональность учитывает цели сами по себе.
Этот аспект был разработан Карлом Маннгеймом, писавшим спустя несколько лет после смерти Вебера, последовавшей в 1920 г. Одни и те же процедуры могут быть функционально рациональными, но приводить к сущностно иррациональным результатам. Бюрократия состоит из сети специалистов, озабоченных только наиболее эффективными средствами достижения конкретной цели. Но сами эти цели — это дело не их, а кого-то другого. Вот почему бюрократия приносит столько фрустраций людям, которые должны иметь с ней дело. Озабоченные только выполнением своих обязанностей, специалисты считают все, что лежит вне круга их частной компетенции, чьими-то чужими проблемами. Жаловаться на бюрократию — это уже само по себе фрустрирующее занятие как раз потому, что бюрократам так легко уйти от ответственности. И это происходит вовсе не вследствие недостатков включенных в организацию индивидов; это именно рациональность организации имеет своим результатом неспособность бюрократов понять общие цели, с которыми им приходится иметь дело, или, наоборот, не удается их понять.
Можно было бы предположить, что ответственность за видение общих целей лежит на администраторах высшего уровня. Однако проблема состоит в том, что чем более бюрократична организация, тем больше администраторов попадают в ловушку собственного аппарата. Они полагаются на расчеты и отчеты специалистов, сообщающих им, что происходит, а, следовательно, их точка зрения формируется в результате тех же организационных процедур. Высшие администраторы видят мир глазами отчитывающихся перед ними бухгалтеров и инженеров. Как утверждает Маннгейм, имеется тенденция вытеснения функциональной рациональностью (406:) рациональности сущностной. С этой точки зрения, правительства двадцатого века являют собою основные примеры выхода бюрократического аппарата из-под контроля. В пределах любой правительственной бюрократии планы тщательно формулируются и рационально исполняются. Тем не менее, общие результаты часто оказываются расточительными и создают новые проблемы взамен старых. Программы, проектируемые для уменьшения безработицы, могут продуцировать инфляцию; постановления, проектируемые для увеличения безопасности, могут вызывать разрушительные расходы и снижать производительность.
В крайнем своем выражении функциональная рациональность может создать угрозу самому существованию цивилизации. Например, тщательно рассчитанные и научно обоснованные приготовления к военной обороне имеют своим результатом гонку вооружений и могли бы легко кульминировать в тотальное разрушение ядерной войны. Маннгейм, писавший перед Второй мировой войной, не мог предвидеть появления атомного оружия, но его взгляд особенно внушителен, потому что он показывает основополагающие организационные формы, из которых возникает гонка вооружений. Именно преобладание функциональной рациональности над сущностной рациональностью лишает людей способности заглянуть вперед на более обширные цели. Каждый концентрируется на выполнении своей собственной работы, рассчитывая наиболее эффективные средства достижения цели, действуя при этом как шестеренка более крупной машины. Цель шестеренки состоит в том, чтобы повернуть отдельное колесо; личность, действующая как шестеренка, неспособна составить какое-либо суждение о том, почему это колесо должно крутиться в первую очередь, или, может быть, было бы лучше разрушить машину целиком и заменить ее чем-то еще. Таким образом, считал Маннгейм, современные правительства скатываются в войну — по своей воле или против нее. Все это случается потому, что их собственная функциональная рациональность лишает их возможности поступать как-то иначе.
Иррациональные последствия рациональных процедур не ограничиваются военной или политической сферой. Линия анализа, начатая в девятнадцатом веке Карлом Марксом и продолженная в различных формах рядом современных (407:) социологов, видит подобную динамику в экономической сфере. Для сущности капитализма, указывал Маркс, характерно именно редуцирование всего к расчетам прибыли. В этом процессе человеческие ценности подчинены экономическим целям, и учет человеческих существ теряется в капиталистической машине. Маркс видел капиталистическую гонку к прибыли в кризисах безработицы и крахе бизнесов, в которых постепенно будет уничтожен даже сам класс капиталистов. С точки зрения Маннгейма, функциональная рациональность капитализма коренится в его сущностной иррациональности.
Тогда ряд различных теорий в социологии сосредоточились на непреднамеренных последствиях различных действий, которые начинались как сами по себе рациональные. Можно было бы даже сказать, что специальность социологии — это изучение процессов, которые не ставят своей изначальной целью быть рациональными. Тем не менее, в одном важном отношении мы все еще находимся на поверхности проблемы. Мы имели дело с примерами рационального поведения, которые прекращают иметь [была опечатка — иррациональные] рациональные последствия. Но существует и более фундаментальный подход, который показывает, что рациональность сама по себе не является первоочередным базисом, на котором существует общество.
Такой аналитический подход разработал на рубеже веков Эмиль Дюркгейм, который был чуть постарше Макса Вебера. В некотором смысле с Эмиля Дюркгейма начинается современная социология. Он заложил первые университетские позиции в социологии во Франции и разработал многие из фундаментальных понятий и методов социологии. Дюркгейм рассматривал общество по аналогии с биологическим организмом, в котором каждая часть вносит свой вклад в гармоничную интеграцию целого. Эта линия анализа, известная как функционализм, пытается интерпретировать каждый социальный институт с точки зрения его вклада в общий социальный порядок. Некоторые школы в современной социологии, включая те, что ведут свою интеллектуальную традицию от Вебера и Маркса, отвергают дюркгеймовский функциональный подход. Взамен эти школы акцентируют роль конфликта и господства во взаимоотношениях классов и других групп как первичных (408:) детерминант форм социальной жизни. Лично я предпочитаю сильно склоняться в сторону веберовской теории конфликта, одновременно инкорпорируя ряд идей из Маркса. Тем не менее, определенные идеи Дюркгейма остаются, бесспорно, центральными для социологической теории. Это как раз он выдвинул утверждение, что общество и сама по себе рациональность покоятся на нерациональном основании, и разработал теорию ритуалов как механизмов, посредством которых создается групповая солидарность. В самом деле, как я попытаюсь показать, веберианская и марксова теория конфликта не могут реально работать, если они не инкорпорируют эти дюркгеймовские идеи в их основе.
Другими словами, я заимствую часть дюркгеймовской теории, но не всю ее. Это означает отделение дюркгеймовской микросоциологии от его макросоциологии с использованием первой в значительно большей степени, чем второй. Дюркгеймовская макросоциология — его акцент на интеграцию общества в целом как одной большой единицы — это как раз то, что отвергают Вебер и Маркс. Дюркгеймовская микросоциология — это теория ритуалов в малых группах. По моему мнению, структура общества как целого лучше понимается как результат конфликтующих групп, одни из которых доминируют над другими. Но конфликт и господство сами по себе возможны только вследствие того, что группы интегрированы на микроуровне. Все же дюркгеймовская теория — это самый лучший гид, позволяющий понять, как это происходит. Более того, проникновение Дюркгейма в рациональность и ритуалы нашло своих последователей в лице наиболее заметных современных микросоциологов. Этнометодология Гарольда Гарфинкеля — это во многих отношениях иная версия дюркгеймовского анализа нерациональных оснований рациональности; исследования Эрвина Гоффмана также используют дюркгеймовскую теорию ритуалов в отношении подробностей повседневной жизни.
В последующем изложении я буду следовать аргументации Дюркгейма, что общество должно покоиться на нерациональном основании, дополняя ее последующими свидетельствами, собранными современными теоретиками. Далее глава представляет дюркгеймовскую теорию ритуалов. Она показывает не только то, как создается нерациональная (409:) солидарность, но дает также теорию различных типов солидарности, которая может объяснить разнообразие различных форм социальной жизни. Эта теория имеет своим источником дюркгеймовскую социологию религии, но она выходит за ее пределы, расширяясь до объяснения идеологии и религии. В руках Гоффмана, как мы увидим, она развивается в теорию ритуала в секуляризованном, нерелигиозном мире современных повседневных событий. Это дает нам некоторые из инструментов, в которых мы нуждаемся для анализа, в последующих главах, связанных с темами власти, преступления и даже конфликтов полового господства и освобождения.
Мы остановим наш взгляд на том факте, что люди преследуют свои эгоистические интересы, обладая в то же самое время чувствами солидарности по меньшей мере с какой-то частью других людей. Рациональность и расчеты также найдут свое место в этой схеме вместе со своими нерациональными основаниями. Хотя ключевым местом старта остается дюркгеймовская теория нерациональной солидарности. Это одна из наиболее важных идеологических интуиций (инсайтов), кирпич, на котором строится многое из остального.