Ритуалы взаимодействия в повседневной жизни
Один из последователей дюркгеймовской школы мышления Эрвин Гоффман довольно искусно связал воедино два этих процесса. Религиозные ритуалы и верования, которые представляют общество в целом, в современном обществе стали настолько общими и удаленными от индивида, что фактически исчезли из повседневной жизни. Церемонии, молитвы, благодарения и тому подобное, которые использовались, чтобы отмечать почти каждый час дня, ушли в прошлое. Их место заняли ритуалы, которые стали настолько обычными, что считаются чем-то само собой разумеющимся. Гоффман называет их ритуалами взаимодействия.
Ритуалы взаимодействия имеют место в обычном разговоре. Ритуал часто принимает форму того, что мы обычно считаем вежливостью. Идеал или сакральный объект, который приписывается ей, это индивидуальное Я.
Что это может означать? (456:)
Это означает, во-первых, что чье-то Я — это не то же самое, что его тело. Тело — это часть физического мира, Я — часть социального. Наше имя, наш само-имидж, наше сознание — все они, как уже описывал Дюркгейм, приходят из нашего взаимодействия с другими людьми. Ваше Я — это идея того, чего вы придерживаетесь, и того, чего другие люди придерживаются относительно вас.
Это означает, что люди при различных типах социальных взаимодействий обретают различные типы самих себя. В соответствии с тем сравнением различных типов обществ и их религий, которое мы только что проделали, мы могли бы провести сравнение различных типов Я, которыми обладают люди в этих обществах. Вообще говоря, мы бы обнаружили, что концепция Я претерпевает вдоль этого континуума смещения от сильно погруженного в группу до индивидуалистского.
В племенном обществе, например, индивиды воспринимают себя как часть клана. Какими бы особыми умениями или энергией они ни обладали, это атрибутируется внешним силам, таким как магия или власть тотема. Эти духовные силы являются способами представления сильного ощущения социальных влияний, оказывающих на личность давление извне. В более сложных аграрных обществах эти, охватывающие все религиозные силы немного отступили, хотя необычное все еще объясняется вмешательством Бога, Судьбы или какой-то иной духовной силы. В этих обществах равным образом продолжает иметь место сильное социальное давление на каждого индивида. Люди имеют тенденцию быть крайне зависимыми от своих семей и связанными в жесткое социальное ранжирование. Здесь мало уединенности; люди живут в условиях, при которых жизнь каждого открыта непрерывной инспекции со стороны тех, кто его окружает. Неудивительно, что здесь существует лишь ограниченная концепция индивидуального Я. От людей ожидают полной лояльности их семьям и их старейшинам. Им предоставляется мало выбора в вопросе о том, с кем они должны вступать в брак или где работать. Законодательная система уделяет личности мало внимания; семья в целом или деревня могут считаться ответственными за преступление одного из своих членов, а такие наказания, как пытки и увечья рассматриваются как вполне приемлемые. Не предполагается (457:) наличия у людей индивидуального мнения, и они жестко принуждаются к конформности господствующим доктринам. До индивидуального сознания нет дела; в расчет берется лишь внешняя конформность к группе.
В таком случае современные урбанистические общества можно рассматривать как необычные для их концепции каждого индивида как обладающего внутренним Я. Теперь по закону индивиды несут ответственность за свои собственные действия, и степень вины или невиновности становится зависимой от субъективного намерения. Сознательно ли и умышленно ли совершил кто-то такое-то и такое-то действие? Этот критерий показывает и то, что теперь люди воспринимаются имеющими субъективное Я, способное к обдумыванию и принятию решения, — концепция, которой не было в более ранних обществах, — и то, что от людей требуется действовать в соответствии с таким индивидуально ответственным Я. Понятие внутреннего индивидуального Я — это не только превалирующий имидж в сегодняшнем мире, а еще и идеал, которым каждый из нас должен обладать по требованиям сегодняшней морали.
Это должно насторожить нас относительно способа, которым сам современный индивидуализм становится разновидностью религиозного культа. Нам не только позволено быть индивидами, от нас ожидают этого. Общество не дает нам выбора в этом деле.
Как же тогда продуцируется это чувство индивида, внутреннее сознание? Следует ожидать, что оно продуцируется тем же путем: каким продуцируются любые моральные идеалы, через отдельный вид ритуала. Это ритуал, с которым, как обнаружил Гоффман, мы сталкиваемся в повседневной жизни.
Разговоры сегодня ведутся в значительной степени каузально и информативно. Здесь немного осталось от ригидной церемонии, которая могла бы напомнить нам старомодные ритуалы. Но сама каузальность делает их похожими на ритуалы, запоминающиеся самим индивидом.
Мы постоянно подчеркиваем, что высказываем наше собственное мнение, не выходя из какой-то внешней роли. Очень популярным стилем разговора сегодня являются шутка и ирония; они выступают в качестве определенного способа продемонстрировать, что мы можем поддерживать (458:) обособленность от давлений и социальных организаций вокруг нас. Недовольство и критика, другие очень популярные виды разговорной деятельности, в еще большей степени позволяют нам держать себя независимо. Гоффман описывает, каким образом эти способы вне чьего-то Я могут встраиваться в дружелюбный или недружелюбный контексты, где люди пытаются «набрать очки», подшучивая на чужой счет и превосходя друг друга в иронии. Все это конституирует некую разновидность культа сверх-себя, демонстрируя, что вы можете продуцировать бесконечные напластования внутренней отстраненности от всего, что другие люди могут бросить в вас.
Однако основные формы создающих Я ритуалов — не конкурентные, а кооперативные. Люди сотрудничают в построении самоимиджа друг друга. В разговоре много места занимает то, что можно было бы назвать «белой ложью». Люди преувеличивают, встраивая случаи в свою повседневную жизнь, чтобы быть более возбужденными, чем они реально есть, претендуя на то, чтобы быть остроумнее, или холоднее, или богаче, чем в действительности, изображая своих противников более мрачными красками по сравнению с тем, что есть на самом деле. Собеседники все же выходят из положения с этими преувеличениями. Кажется даже, что они ожидают их. Представляется, что каждый из индивидов молчаливо предоставляет другому право сотворить нечто вроде фальшивого образа его собственного мира в обмен на право поступить подобным же образом, когда придет его черед говорить.
Все это тривиально, поскольку может иметь место в любом конкретном разговоре и вносит свой вклад в поддержание внутреннего себя каждой личностью. Потому что идея самого себя, как и все «сакральные» идеалы, укрепляется извне. Разговор — это серия маленьких ритуалов, в которых поддерживается культ эго. Именно вследствие социального эготизма каждый индивид зависит от своих друзей, чтобы ценить свое собственное эгоистическое мировоззрение. Как говорит Гоффман, социальное взаимодействие — это круговой процесс, в котором каждый дает другому идеал самого себя и в ответ от других людей получает их собственные идеалы себя.
Гоффман проникает и гораздо дальше в те методы, с помощью которых создаются социальные Я. Он сравнивает (459:) социальную жизнь с театром, в котором имеются передние планы и задние планы. На «передний план» люди помещают идеализированный портрет себя, одетого в чистые одежды, имеющего правильные выражения лица и использующего правильные слова и жесты. На «задней сцене» люди заранее готовят свои роли, а затем расслабляются и восстанавливают свои силы от усилий, затраченных на пребывание на «переднем плане». Существует много различных видов передних и задних планов: политические, профессиональные, коммерческие, социальные. Можно даже говорить о задних планах позади задних планов по мере перемещения к существенно более интимной обстановке. Психотерапия, или чрезвычайно личные разговоры принадлежат сегодня в некотором роде к крайне задним планам, где объектом внимания становятся вещи, которые не подлежат раскрытию на других задних планах.
В таком случае современное Я может стать очень усложненным. Гоффман показывает, что существует большое разнообразие слоев внутри слоев, различных форм социально разделяемых претензий, каждая из которых для своего успешного выполнения требует определенного количества социальных усилий. В одной из своих более поздних метафор он описывает это в виде ряда фрагментов картины, где другие фрагменты всегда могут быть выложены вокруг тех фрагментов, которые уже существуют.
Естественно, возникает вопрос: существует ли за всеми этими наслоениями конечное Я? Могло бы показаться, что, если продолжить обдирать все эти разнообразные типы игры, мы могли бы добраться до сердцевины индивидуального сознания, до кукольника, который дергает за ниточки всех этих марионеток. Но Гоффман так не думает. Ни один из типов социального Я, которые он описывает, не может быть создан без кооперативного социального взаимодействия. Фактически каждый из нас может обладать всеми этими внутренними наслоениями только благодаря сложному социальному миру, в котором мы сейчас обитаем. Именно благодаря тому, что мы можем перемещаться среди разнообразия групповых ситуаций, и благодаря тому, что в каждой из этих ситуаций нас поощряют к представлению идеального себя, и возникает этот сложный внутренний комплекс. (460:)
Короче говоря, мы могли бы предположительно продолжать проходить сквозь бесконечное число внутренних слоев, никогда не достигая центра. Слои добавляются из внешней среды, которая затем отражается в нашем сознании. Каждый новый уровень индивида создается новым способом соотнесения с другими людьми. Пред-социальной жизни не существует. Одиночное индивидуальное Я может войти в существование только вместе со сложными формами социальной жизни.
Этот вывод не должен удивлять. Помимо всего, мы видели, как создается обществом религия, и что индивидуализм — это отличительно современная форма, которую принимает религия. Именно структура современного общества позволяет нам иметь «задний план» уединенности, чего недостает другим обществам и создает возможность идеализации нашего поведения по отношению к каким-то людям, когда мы сними разговариваем. Идея индивидуального уникального внутреннего я возникает из этих отличительно современных паттернов взаимодействия.
Подобно другим сакральным объектам, создаваемым социальными ритуалами, современное Я — это нечто вроде мифа. Опять же не удивительно, что подоплека любого мифического символа — это одна и та же реальность: общество. Если теперь общество символизирует себя в субъективном Я, то такое происходит потому, что это уже позволяет усложнившееся разделение труда.
Мир социальных ритуалов
Таким образом, теория социальных ритуалов может быть основана на религии, но она простирается дальше, во все уголки социальной жизни. Это становится ясно, если мы вспомним фундаментальное положение, что социальные группы любого типа базируются не просто на рациональном выборе, а на суб-рациональных чувствах солидарности. Небольшие, изолированные и гомогенные группы оказывают очень сильное давление на индивида, и именно это порождает чувства, выражаемые в религиозных верованиях в вездесущность супернациональных духов. Для тех же индивидов в современном обществе, чей социальный опыт состоит из огромного разнообразия различных столкновений (461:) в широком диапазоне сети знакомств, ритуалы взаимодействия принимают совершенно иную форму. Тем не менее, они остаются ритуалами и продуцируют отличительно современный тип «секуляризованной религии», культ индивидуализма. И все же культ индивидуализма — это не то же самое, что совершенно изолированная, самоуправляемая личность, воображаемая идеей здравого смысла рационального субъекта, совершающего выбор. Как указывает Гоффман, человеку не только дозволено быть индивидом, от него фактически требуют этого. Когда наши социальные взаимодействия принимают такую форму, мы не можем избежать легальной ответственности за возлагаемое на нас доверие. И те же социальные условия продуцируют также экспектацию*, что мы должны быть само-сознающими, ироничными, обособленными и наделенными всеми остальными чертами современного способа представления себя. Современный идеал небрежного, «холодного», владеющего собой индивида — это не реакция против общества, это та самая форма, в которую отлиты социальные идеалы сегодняшнего дня.
Хотя справедливо также, что даже в сегодняшнем обществе мы не всецело предоставлены непостоянному рынку связей. Мы не всегда сталкиваемся с калейдоскопическим разнообразием различных людей и различных социальных ситуаций. Какие-то из наших опытов — скажем, на протяжении детства или, может быть, внутри тесно сплоченных групп и организаций — в большей степени схожи с теми опытами высокой плотности, которые Дюркгейм описывает в качестве базиса примитивной религии. Современное общество — это скопление всевозможных вещей, и вдоль всего занятого социального рынка располагаются также современные «племена». Как раз в этих местах — в небольших поселениях или в опытах детей, ограниченных пределами одних и тех же домов, школы и соседства, — мы и продолжаем обнаруживать маленькие племенные обряды солидарности. Соответствующие верования могут принимать формы оживления традиционных религий, или они могут быть современными культами, наподобие атлетических команд или школьных братств. Существуют политические, профес-
* Ожидание (expectation). (462:)
сиональные, равно как и интеллектуальные культы, которые генерируют сильную эмоциональную приверженность и поддержку символических верований, священных для каждой отдельной группы. Все они действуют очень сильно на современной сцене — столь долго, сколько группе удается удерживать групповую сплоченность и выполнять свои собственные ритуалы.
Как мы видели, ритуалы представляют собою разновидность социальной технологии, которая может найти разнообразные применения. Эта машина может быть приспособлена к различным обстоятельствам, так что один и тот же механизм может вырабатывать различную продукцию. В одной ситуации — на высоко-плотном конце спектра — мы получим довольно фанатичные и суеверные убеждения примитивных племен. В другой ситуации результатом будет гоффмановский мир иронического индивидуализма. И все же другие напряжения социальных рычагов имеют своим результатом идеологические чувства массовой политики или интенсивность социальных движений. Существуют ритуалы гармонии, равно как и ритуалы конфликта. Иногда люди сознательно манипулируют ритуалами для того, чтобы поддерживать свое господство над другими. В другие времена ритуалы возникают спонтанно, вследствие способа, которым людям пришлось собраться вместе в ситуациях «лицом-к-лицу».
Теория ритуалов может повести нас в долгий путь через разнообразия социальной жизни. В последующих главах я использую их вместе с некоторыми другими неочевидными идеалами социологии. (463:)
Глава 3. Парадоксы власти
Власть представляется нам одним из тех слов, которые имеют очевидное и прямое значение. Кого-то описывают как могущественного политического лидера; такой-то обладает реальной властью в деловом сообществе; некоторые люди столь могущественны, что вы, возможно, не рискнули бы оскорблять их. Институты также описываются как полновластные: кто-то занимает властную позицию секретаря важного союза; тот или другой комитет обладает властью в организации. И, конечно, все официальные позиции несут в себе определенную власть.
Тем не менее, когда мы пытаемся прозондировать подповерхностные слои того, что мы называем властью, все становится менее очевидным. Люди, имеющие репутацию полновластных, не обязательно используют свою власть. Чиновники очень часто бывают ограничены в способах своих действий, что оставляет им не так уж много места для осуществления своей власти. Политические лидеры приобретают дурную славу за то, что раздают обещания выполнения обширных программ, а потом оказываются неспособными выполнить их. Даже те, чья власть кажется наиболее близкой к абсолютной — верхушка администраторов корпораций или главы диктаторских правительств — не всегда достигают своих целей. Промышленный магнат может отдавать приказы своим секретарям, но он не обязательно в состоянии удержать корпорацию от банкротства; и даже самых кровавых из диктаторов иногда свергают путем революции или переворота.
Власть над человеческими существами — это отнюдь не то же самое, что власть над неодушевленным миром. Социальное (464:) могущество — это нечто иное, нежели электрическая энергия; вы не можете просто нажать на кнопку и быть уверенным, что после этого зажжется свет.
По мере того как мы изучаем власть, природа ее становится все более неуловимой в сравнении с первым взглядом. Мы можем убедиться в этом, рассматривая случаи, когда она реально работает и когда она перестает работать. Успешное обладание властью — это вовсе не нажимание на кнопки; обладатель ее вовлекается в какие-то очень сложные социальные манипуляции. Индивиды, которым удается быть могущественными и добиваться своего, должны делать это, сообразуясь с законами социальной организации, а не противореча им. Не существует социальных суперменов, непроницаемых для пуль и путешествующих быстрее скорости света. Могущественный индивид — это тот, кто действует в соответствии с природой вещей, кто постигает, какую именно власть он может в данный момент предложить социальной организации.
Те, кто хотят, чтобы в обществе что-то произошло, вовлекаются в осуществление власти. Они пытаются навязать свою волю другим. Они могут обладать официальным правом делать это, если являются избранными должностными лицами, собственниками компаний, учителями в классе или кем-то наподобие этого. Тем не менее, не так легко проводить в жизнь свою политику. Использование власти всегда приводит в движение противодействующие течения. Люди, принадлежащие к рангам ниже верхушки, неосознанно сопротивляются излишне подавляющему осуществлению власти. Они с энтузиазмом следуют за ней, но лишь до той степени, в какой они согласны с тем, что делается. И даже тогда они обычно проявляют несогласие с тем, как делаются дела, или с тем, кому нести мяч. Эти конфликты наиболее очевидны в сфере политики, однако и в любой организации, где некоторые люди осуществляют контроль над другими, имеет место подспудное недовольство тем, как делаются дела.
Одна из самых обычных форм борьбы — экономическая. Она имеет место в любой организации, где люди выполняют работу для того, чтобы жить. Люди не обязательно думают о своей жизни с марксистских позиций — как о части конфликта борьбы рабочего класса против буржуазии, но экономические проблемы всякий раз всплывают вновь и (465:) вновь. Иногда проблема выливается наружу в форме рабочей забастовки. В иные времена это являет собою борьбу индивидов, преследующих свои личные интересы в небольших повседневных проблемах работы. Каждый наемный работник должен постоянно решать, насколько трудна работа, сколько усилий затрачивать на нее, насколько инициативно следует выполнять работу. Насколько усердно нужно подчиняться приказам? Не хуже ли будет, если работать настолько тяжко, насколько это возможно? Соответствует ли оплата затраченным усилиям? Такого рода проблемы всегда неявно присутствуют, и всякий раз, когда работодатель пытается заставить кого-то что-либо выполнить, имеет место неуловимый торг.
Кроме того, такие экономические проблемы являются лишь частью того, вокруг чего ведется борьба. Люди желают и других вещей помимо денег — немного возможности распоряжаться собой, возможности самим оценивать свою работу, размышлений относительно приятности своего рабочего места, единомышленников в числе тех, кто работает вокруг них. Существует много вещей, за которые люди будут бороться всякий раз, когда кто-то пытается заставить их что-то сделать.
Это означает, что попытки применить власть обычно оказываются замешанными в социальные конфликты. В этих конфликтах обычно побеждают люди, обладающие наибольшими социальными ресурсами. Но как раз тот факт, что они побеждают, может не совпадать с тем, чего они намереваются достичь. То же самое применимо и к сфере политики, и к любой более крупной части общества вообще. Получается не столько то, чего кто-либо в частности добивался, сколько результат общей суммы конфликтов.
Один из способов увидеть, что реально происходит, состоит в том, чтобы следовать различным стратегиям, которые могли бы применить лидер, менеджер или чиновник в попытках осуществить власть над своими подчиненными. Здесь у меня нет особого пристрастия к стороне менеджера; это просто удобный способ описания того, что происходит. Такой же анализ кое-что расскажет нам о контрстратегиях, доступных людям, которые сопротивляются применяемой к ним власти. В определенных обстоятельствах некоторые способы руководства работают лучше, чем (466:) другие, но все они обладают скрытыми недостатками и неожиданными последствиями. Первыми я исследую три различных способа попыток осуществления контроля.