Глава шестнадцатая. Хранитель королевской тайны
Странник
Профессор Брандт занимал маленькую комнатку в самом дальнем уголке старого корпуса. Без помощи сопровождающей студентки, представившейся его секретарем, Максимов ни за что не нашел бы каморку в лабиринте темных коридоров и винтовых лестниц.
Сам профессор был похож на гнома-переростка и обликом полностью соответствовал месту своего обитания. Маленький, с морщинистым лицом, которое украшал огромный отвислый нос. На носу наперекосяк висели очки с мощными диоптриями, от чего зрачки размыло в два кофейного цвета пятна. Ими он, не мигая, уставился на Максимова.
— Господин Максимов, из Москвы. Друг профессора Арсеньева, — еще раз и громче произнесла секретарь — студенческого вида девица в ультрарадикальной майке с черным ликом Че Гевары.
— Я не глухой, Хильда! — проворчал Брандт, отложив толстый фолиант.
Быстрыми шажками пересек кабинет и вплотную подскочил к Максимову. Протянул сухую ладонь.
— Рад знакомству. Друг профессора Арсеньева — мой друг. Как поживает уважаемый Святослав Игоревич? — Он неожиданно перешел на русский. И сразу же захохотал. — Удивлены? О! Здесь хранится многое, включая латынь и арамейский. — Он похлопал себя по лысине. — Это нынешнее поколение считает возможным изучать историю, хотя путается в грамматике родного языка. А если знают еще один, как правило — английский, то считают себя вундеркиндами. Хильда, вы свободны.
Студентка с независимым видом направилась к дверям.
— Вы видели ее майку? — понизив голос, спросил профессор, провожая студентку презрительным взглядом. — Это она специально напялила, чтобы подразнить меня. Вечные революционеры! Гуманитарные факультеты плодят исключительно вечных революционеров, поверьте моему опыту. Самые толковые идут на экономический. Там их учат, как заплатить пфенниг налогов с миллионной прибыли. Или на юридический. Чтобы потом пойти в адвокатскую контору и вытаскивать из камеры смертников голливудскую звезду, отравившую мышьяком третьего супруга. А наши бросают бомбы и дерутся с полицией. Они не хотят изучать историю, они желают творить ее!
— Утешает одно — с возрастом это проходит, — вежливо уклонился от дискуссии Максимов.
Но попытка не удалась. Морщины на лице профессора пришли в движение, образовав презрительную гримасу.
— Слабое утешение! В школе их пичкают азами до полного отупления. Дети же познают мир через движение, а их приковывают к партам, как рабов к галерам. В университетах царят наркотики, секс и рок-н-ролл. До учебы ли им, когда кровь кипит от гормонов?! Получив степень магистра и наркоманию в легкой форме, они становятся интеллектуальной элитой. И начинают подсиживать меня. Меня, в пятнадцать лет читавшего в подлиннике Платона, и изучившего всего, обратите внимание, всего Геродота! Вот вы читали Геродота?
— Дед заставил, — тяжко вздохнул Максимов.
— Погодите! — Брандт смахнул с носа очки. Близоруко прищурился.
Профессор потянул Максимова к готической арке окна, поставил под свет. Ощупал с ног до головы взглядом.
— Вы — внук Святослава Игоревича?
— Да.
Профессор покусал дужку очков. Морщины на лице вновь пришли в движение, но никак не могли сложиться в определенное выражение. О чем думал в эту минуту профессор, осталось загадкой.
Краем глаза Странник заметил, что Карина поймала диск, махнула им, подзывая кого-то к себе. В ту секунду, когда рядом с медной копной волос Карины появилась чья-то белокурая голова, женщины пропали из поля зрения.
— Несомненно, предопределенность существует, — ответил Максимов, думая о том, что именно эту картинку на лужайке он уже видел. В Москве, стоя под горячим душем.
— Причем предопределенность есть неотъемлемая часть бытия! — воскликнул профессор, взмахнув очками. И сразу же смутившись, сбавил пыл. — Не удивляйтесь, коллега. Я как раз работаю над статьей о факторе рока в мировоззрении древних цивилизаций.
Он провел Максимова к рабочему столу, в прошлой жизни служившим обеденным в каком-то бюргерском доме. Места вполне хватило, чтобы вывалить на него стопки книг и папок, оставив маленький островок, на котором можно было примоститься без угрозы вызвать обвал тяжелых фолиантов. Мебель в кабинете была, что называется, с бору по сосенке, очевидно, администрация складировала здесь всю университетскую рухлядь, как в чулане.
Максимову достался готическое кресло с неудобной спинкой, прямой, как гладильная доска. Сам профессор уселся напротив в кресло с оранжевой обивкой — писк моды шестидесятых.
— Кофе? — спросил профессор.
— С удовольствием. — Максимов с подозрением покосился на мутную жижу в электрокофеварке.
— Эта чертова девка считает ниже своего достоинства готовить кофе. Все приходится делать самому, — проворчал Брандт, потянувшись к агрегату из прозрачного оргстекла. — О чем я говорил? А! Рок, фатум… Помните «Старшую Эдду»? Бессмертные боги, только что сотворив мир, выслушивают пророчество и узнают свою судьбу. С этого и начинается История. В ней каждому отведено свое место и своя роль. Поразительно, но бессмертным богам суждено погибнуть! Один сразится с волком Гармом, Хеймдаль — с Локи, Фрейр — с великаном Суртом. Фенрир проглотит Одина, (верховного бога!), Фрейр погибнет от меча Сурта, а Тор умертвит мирового змея Ермунганда, но пройдет лишь девять шагов и падет, отравленный ядом змея. И так далее… Но как отнеслись к пророчеству бессмертные асы? Мужественно, как подобает воинам. И мудро, как подобает богам. Я пришел к выводу, что вся История есть попытка воплощения изначально известного сценария. Богоподобен лишь тот, кто позволяет судьбе свершиться. И вся трагикомедия современной цивилизации заключается в том, что люди пытаются избежать предначертанного. Они мечутся от одного к другому всю жизнь, пытаясь занять себя чем угодно, лишь бы не делать то, ради чего созданы. Они почему-то решили, что их путь — от колыбели до могилы.
— А есть другой? — спросил Максимов, не сводя взгляда с раскрасневшегося лица профессора.
— Конечно! На Вигрид.[35]
— Потому что лишь с него ведет дорога дальше, — немного помолчав, закончил Максимов.
Профессор откинулся в кресле. Поправил очки, чтобы лучше рассмотреть Максимова. Морщины на лице поползли к вискам, верхняя губа приподнялась, обнажив фарфорово-белые зубы. Брандт улыбался.
— А знаете, мы с вами два сапога. Так это по-русски?
— Скорее, родственные души, — поправил Максимов. Археолог проникает в иное время единственно доступным ему способом — прикасаясь к материальной культуре. Но еще остается сознание. И тут творится магия. Либо под влиянием материальных предметов оживает видение иных эпох. Либо археолог остается по сути своей расхитителем гробниц с государственной лицензией. Брандт, как дед Максимова и сам Максимов, пережил именно такое превращение, он приобрел видение. И из архивариуса, что бессмысленно копит и перебирает бумажки, превратился в хранителя королевских тайн.
— Почему бы вам не поработать моим ассистентом? Ах, впрочем, нет. — Брандт махнул рукой. — На вас сразу начнут вешаться студентки, а их дружки будут вербовать вас в революционные ячейки. И не смейтесь, я уже научен горьким опытом! Впрочем, к чему мечтать. Выбить для вас ставку мне уже не по силам. Так, что-то я забыл… — Он осмотрел стол. — Майн готт, кофе!
— Благодарю, но в другой раз. Я и так отнял у вас слишком много времени.
Максимов достал блокнот, быстро нарисовал четыре дуги со змеиными головками. Как у деда не получилось, но общий вид брактеата вышел сносным. Придвинул блокнот к профессору. Тот низко склонился к рисунку, почти касаясь страницы отвислым носом.
Откинулся в кресле. Смел с носа очки. Пристально щурясь, стал покусывать дужку очков.
— М-да, несомненно, предопределенность, — пробормотал он. — И что вы по этому поводу можете сказать, коллега?
Максимов понял, что ему устраивают экзамен на профессиональную пригодность.
— По внешнему виду брактеат можно отнести к культуре скальвов. Если бы не рунические письмена на нем, которые встречаются только в сокровищах храма в Ретре.
— А сам тип изображения?
— Свастика. Один из древних солярных знаков, встречающийся с эпохи палеолита. Его магическая сила, очевидно, считалась чрезмерно мощной, поэтому изображение свастики использовалось реже других символов. В Индии свастика широко встречается до сих пор. Ну, а в Германии сегодня запрещена законом.
Профессор презрительно фыркнул.
— Только из-за того, что усатый параноик сделал ее государственным символом! Бред, бред и еще раз бред! Как ученый заявляю — бред! Как можно запретить древнейший символ? Ведь никто не запрещает крест только из-за того, что им осеняли себя крестоносцы, резавшие неверных. Я даже хотел предложить, пусть опишут свастику рейха, как описывают торговую марку в Промышленной палате. Бело-красные тона фона, цвет свастики, размер и прочее… И запретят себе на здоровье! Но именно ее — как символ нацизма. Остальные изображения пусть легализуют как составляющее древнейших корней цивилизации.
Максимов решил выйти из роли студента. Интуиция подсказала, что надо вести разговор на равных, иначе профессор попросту утаит самое важное.
Он подался вперед, поясницу уже немного ломило от неудобной спинки. Положил руки на стол, правую чуть вытянув вперед. Еще один древний знак, на этот раз — на языке тела. Так лежат хищники, демонстрируя всем, что добыча принадлежит им.
— И мне, и вам, профессор, известно, что свастика не просто знак Солнца. Это символ города Солнца. Небесного града и его отражения на земле. — Максимов кивнул на стопки запыленных фолиантов. — Откройте Платона или посмотрите карту Меркатора. По такой схеме, если им верить, была построена столица Атлантиды. Можно считать, что это миф. Но все священные города мира, от инков до этрусков, строились именно по четырехлучевой схеме. Она больше похожа на кельтский крест, чем на свастику. Но если разорвать внешний круг в четырех местах, то получится вот это.
Максимов постучал ручкой по рисунку в блокноте.
— Думаю, что свастику запретили к открытому использованию те, кто прекрасно осведомлен о ее значении и свойствах. Есть силы, не желающие, чтобы кто-то попытался еще раз отбросить мир в эпоху Атлантиды. Ведь именно для этого магического переноса в прошлое создали рейх, не так ли? — понизив голос, закончил Максимов.
Брандт продолжал грызть дужку и молчал.
«Придется дожать», — решил Максимов.
— Я упомянул о свойствах свастики. Разве вам не известно об экспериментах «Аненербе» по изучению магических свойств этого знака?
Брандт, ученик Йозефа Хефлера, закусил дужку очков так, что было не ясно: то ли первыми не выдержат искусственные зубы, то ли треснет пластмасса. Беспомощно заморгал близорукими глазами.
— Свастика имеет свойство изменять ход времени. Более того, его направление, — отчетливо произнес Максимов.
После минутного оцепенения Брандт вытащил изо рта дужку очков, протер о рукав пиджака. Водрузил очки на нос. Вновь его зрачки стали расплывчатыми кофейными пятнами.
— Ваша осведомленность вызывает восхищение, — сухо пробурчал он. — Я готов ответить на ваши вопросы.
Максимов разрешил себе немного расслабиться.
— Не так давно вы проводили экспертизу этого брактеата…
— Сразу уточню, — перебил профессор. — Просто консультацию.
— Но в подлинности не сомневаетесь?
И тут Максимов услышал то, что меньше всего ожидал. Пришлось призвать на помощь все самообладание, чтобы ничем не выдать себя.
— Никаких сомнений. Именно с этим брактеатом мы экспериментировали в той организации, что вы так смело упомянули. У меня слабое зрение, но память по-прежнему фотографическая. Несомненно, это он. — Брандт нацарапал рунические значки поверх рисунка Максимова. — Те же письмена, что на статуэтках Готлиба Маша. Профессор Хефлер провел анализ и подтвердил, что брактеат принадлежит к той же коллекции Ретры. И перепоручил мне дальнейшее присутствие при экспериментах. Тогда, кстати, я понял, как много потеряли археологи, не сведущие хотя бы в азах физики, химии и в прочих технических науках. Мы откапываем, описываем, а что нашли, толком даже не представляем!
Максимов не дал ему уйти в дебри теории:
— Лабораторные испытания показали, что вблизи этого брактеата изменяется скорость различных процессов, да? Ну, ускоряется рост растений, убыстряются химические реакции…
Брандт покачал головой.
— Наоборот — замедляются. Или не идут вовсе. Эффект наблюдается вблизи любого тела, имеющего форму свастики.
— Занятно… И для большего эффекта «Аненербе» потребовалось не просто украшение, стилизованное под свастику, каких тысячи, а именно культовый предмет из древнего храма славян?
— Тут мы, конечно, погрешили против официальной демагогии, провозгласившей славян неарийским народом, — криво усмехнулся Брандт. — Но результат превзошел все ожидания. Так, во всяком случае, мне говорили технари и биологи. Как уже сказал, к стыду своему, я ничего не смыслю в других научных дисциплинах. Даже сейчас, только не смейтесь, не представляю себе, как работает компьютер. Хильда — да, а я, увы, — ископаемое.
— И какова дальнейшая судьба брактеата?
— Не знаю. Мы с Хефлером больше его не видели. Очевидно, его технические свойства оказались выше исторических. В конце войны все бредили супероружием. «Оружием возмездия», как величал его Геббельс. Ха-ха! Но в то время я сам считал, что наш брактеат угробили в каких-то экспериментах.
— Представляю, как вы удивились, когда увидели его вновь, — зашел с другой стороны Максимов.
— Я уже ничему не удивляюсь. Предопределенность… Предопределенность во всем! — Профессор вскинул костлявый палец. — Как я уже говорил…
«Так, сейчас его понесет!» — с легкой паникой подумал Максимов и поспешил задать следующий вопрос:
— Как выглядел человек, который принес брактеат? Профессор осекся. Морщины долго плясали на его лице, пока дряблая кожа не сложилась в недоуменную гримасу
— Это… Это вопрос полицейского, а не ученого, — справившись с волнением, произнес он.
Максимов вновь подался всем телом вперед, выложив руки на стол. Выдержал паузу, чтобы в подсознание профессора проник угрожающий смысл позы.
— Уважаемый господин Брандт, — начал Максимов ровным голосом. — Это вопрос коллеги, а не полицейского. Коллеги, попавшего в трудное положение. Речь идет о чести ученого и добром имени моего деда. Не могу себе представить, что вы откажете в помощи профессору Арсеньеву.
— Ах, вот оно что! Простите, не знал… А в чем проблема?
— Позвольте не посвящать вас в подробности. Скажу лишь, что мой дед попал в двусмысленную ситуацию. Прояснить которую поможет встреча с тем, кто обращался к вам за консультацией.
— И никаких комментариев?
— Увы, — вздохнул Максимов.
Кофейные пятна за стеклами очков пропали — профессор закрыл глаза. Выйдя из оцепенения, стал лихорадочно перебирать папки и ворох разрозненных бумажек на столе. Что-то бормотал себе под нос по-немецки. Максимов уловил лишь пару ругательств, знакомых по военным фильмам.
— Да что это я! — Профессор шлепнул себя по лбу. — Зачем искать, если все помню.
Он схватил первую попавшуюся ручку и стал выводить неровные строчки в блокноте Максимова.
— Зовут его Нуаре. Аккредитован при Ассоциации независимой прессы в Париже. Здесь берлинский адрес и телефон.
— Он живет в Берлине? — переспросил Максимов.
— Там у него берлога, как он выразился. — Брандт протянул Максимову блокнот. — Почерк разберете? Сам он, кстати, похож на медведя. И еще у него глаза фанатика. Не какие бывают у ученого. Вы понимаете?
— А какие же? — Максимов оторвался от записей. Брандт помолчал, подбирая наиболее точное определение.
— Моджахеддина. Да, я знаю, что он француз! — профессор перехватил недоуменный взгляд Максимова. — Но на ум пришло именно это слово. Не знаю, может быть, из-за перстня. У него на пальце старинный перстень с арабской вязью.
— Занятно, — обронил Максимов, сделав пометку в памяти. — Он как-то объяснил, откуда у него брактеат?
— Ха! Я даже не стал спрашивать. Такой мог снять его даже с трупа. Не улыбайтесь. Увидите этого Нуаре, поймете, что я прав.
Максимов убрал блокнот в карман.
— Если хотите, я не стану ссылаться на вас, когда меня спросят, у кого я раздобыл адрес.
— Сделайте одолжение!
Максимов приготовился встать и попрощаться.
— Момент. — Брандт вскинул руку. — Чуть не забыл. Вам это может пригодиться. Подлинность брактеата проверить очень легко. Он либо жжет пальцы, либо ощутимо холодит. Чем это вызвано, я не знаю, но факт остается фактом. Стоит подержать его в руке, как он меняет температуру. В ту или иную сторону, но всегда аномально с точки зрения канонов физики. Чудо, одним словом!
— Магия, — тихо, для себя уточнил Максимов. Профессор встал, протянуть руку через стол у него бы не получилось, поэтому обежал его. Встал вплотную к успевшему подняться Максимову.
— Я надеюсь, что хоть чем-то помог моему другу.
— Не сомневайтесь. Огромное вам спасибо, профессор. Максимов пожал протянутую ему сухую стариковскую руку
— Хильда! — крикнул профессор в запертую дверь. — Где эта радикалка, черт ее возьми? Постойте, совсем вылетело из головы! Я же не угостил вас кофе.
— В следующий раз. — Максимов вежливо улыбнулся. При мысли о бурде в кофеварке желудок свело в спазме.
— Вы же еще побудете в Гамбурге, не так ли?
— Пару дней, не больше.
— Прекрасно. Предупредите о визите заранее, я сварю настоящий кофе.
Морщины на лице профессора поползли к вискам. Улыбка печального мима держалась на его лице до тех пор, пока за Максимовым не закрылась дверь. Потом складки опали, глубокими бороздами залегли вдоль носа. Уголки губ загнулись книзу, и на лице Брандта образовалась презрительная гримаса.
Он вернулся к столу. Разгреб бумаги, вытащил из-под них телефон. По памяти набрал номер.
— Здесь Брандт, — отрывисто, перейдя на немецкий, бросил он в трубку. — Он был у меня. Я сделал все, что вы хотели. И не надо меня благодарить, герр Блюм! Лучше дайте старику спокойно работать, мне не так уж много осталось.
Он. швырнул трубку на рычаг.
Максимов пересек лужайку. Игроков на ней уже не было, лишь в дальнем конце в кружок расселась группка студентов. Карина ждала его там, где он ее оставил, — на скамейке под старым вязом. Он специально пошел к ней не по прямой, а по дуге, надеясь, что за это время у скамейки покажется новая знакомая Карины, блондинка, которую он не успел разглядеть из окна.
— Пошли, галчонок, — сказал он, подойдя к скамейке сбоку.
— Ой! — встрепенулась Карина, уронив на колени книжку. — Так и заикой оставить можно, Максим!
— А ты время от времени смотри по сторонам.
— Что-то ты злой. — Карина внимательно посмотрела ему в лицо.
— Просто устал. Не скучала?
— Не-а. Побросала диск с ребятами.
— С теми? — Максимов кивнул на группку в дальнем углу лужайки.
— Нет, они уже ушли. Такой рыжий-конопатый Ганс и фроляйн а-ля Клава Шиффер. Тебе бы она понравилась.
— С чего ты взяла?
— А на таких все мужики западают.
— «Если все, то не я». Не помню, кто сказал. — Он сел рядом с Кариной. — Они тебя пригласили или ты сама подошла?
— Диск рядом упал. Я им бросила, ну и само собой получилось… Слушай, а что ты такой подозрительный? Знаешь, шпиономания — одна из форм паранойи.
— Галчонок, я ходил в школу в те года, когда в нашей стране шпиономания не считалась болезнью. Только не надувайся, как мышонок на крупу.
Он потрепал ее по макушке.
— Ты французский не забыла? Нужна твоя помощь. — Максимов достал мобильный и стал набирать берлинский номер Нуаре.
— Рада стараться, ваше высокоблагородие! — Карина отдала честь, прижав ладонь к виску.
— Вольно, боец. — Максимов усмехнулся. — Сейчас к трубке подойдет человек по имени Леон Нуаре. Он журналист. Поболтай с ним. Представься парижской знакомой, Вряд ли он их всех помнит. Попробуй узнать, можно ли с ним завтра встретиться. Если клюнет, сразу прерывай разговор.
Карина пожала плечами. Взяла трубку. Максимов суеверно сжал кулак.
Соединили быстро. Карина, услышав в трубке мужской голос, показала большой палец и хитро подмигнула. Дальше пошел беглый разговор на французском. «Молодец, не переигрывает. Впрочем, разводить мужиков они теперь умеют чуть ли не с пеленок. Жестокое время, и детки растут зубастые, как волчата», — думал он, следя за Кариной.
— Але, але… Але. — Карина все дальше относила трубку от губ, потом нажала кнопку отбоя. — Вуаля! — Она протянула трубку Максимову. — Клиент готов. Смешные вы, мужики, ей-богу!
— Ага, обхохочешься, — из мужской солидарности проворчал Максимов. — Что он сказал?
— Ну, мадмуазель Мари он помнит, но смутно. — Карина хихикнула. — В Париже Мари, как в Москве Маш. А если серьезно, до. конца недели будет в Берлине. Связаться можно в любое время по этому телефону.
Максимов закурил. Время от времени бросал взгляд на то узкое окошко под самой крышей, где по его расчетам находилась каморка профессора.
Карина ждала, положив рюкзак на колени. Молчание затянулось, и она, придвинувшись, положила голову на плечо Максимову.
Черное солнце
Срочно
Конфиденциально
г-ну Хиршбургу
Этап «Архивариус» успешно завершен.
«Мангуст» и «Вольхен» срочно покинули гостиницу. На арендованной машине «опель-вектра» ВС497СА выехали на федеральную автостраду Гамбург — Берлин. В силу этого подводка к «Вольхен» агента «Мисти» продолжения не имела.
Передвижение «Мангуста» контролируется, попыток оторваться от наружного наблюдения до настоящего времени не предпринимал.
Иоганн Блюм