Глава тридцатая. День приезда
Странник
Иллюминаторы на солнечной стороне превратились в яркие прожекторы. Солнце в безоблачном небе жарило так, что пробивало защитные пленки на стекле. Круглые, ощутимо плотные снопы света пролегли от борта к борту через салон.
По их движению Максимов определил, что самолет начал выписывать первую дугу перед снижением.
Встал с кресла, плотно ставя ноги на покачивающийся пол, побрел в туалет.
Долго плескал в лицо теплую воду. Подумав немного, снял рубашку, обтерся по пояс. Посмотрел на себя в зеркало. С лица сошло благодушное выражение пассажира частного самолета, направляющегося в нехлопотную командировку и коротающего дорогу между болтовней и выпивкой.
Внутри, под ложечкой, как всегда бывало в дороге, образовалась сосущая пустота. Ничего так не действует на нервы, как неизвестность. Куда летишь — знаешь, а что ждет — нет. И глупо уповать на правило: будь готов ко всему. А к чему именно? Чем больше включаешь воображение, тем хуже становится. Лучше уж вообще ни о чем не думать. Отключить голову — и все.
И все же он закрыл глаза и попробовал представить картинку из ближайшего будущего. Ничего путного не вышло. Солнце обожгло сетчатку, и под веками плескались фиолетовые пятна с рваными радужными краями.
«А чего ты хотел? — сказал он сам себе. — Когда будущее уже стало настоящим, надо не щуриться, а смотреть в оба».
Бросил в лицо последнюю пригоршню воды. И вышел наружу.
Стюардесса Вика в своем закутке укладывала пустые бутылки в пластиковый мешок.
— О! Хотела уже звать тебя. Снижаемся.
Самолет клюнул носом, пол вырвался из-под ног. Пришлось ухватиться за какую-то никелированную дужку. Сила инерции втиснула Максимова в кухонный уголок. Вика успела вскочить на ноги и смягчить удар смело подставленной грудью.
— Пардон, — пробормотал Максимов, отстраняясь.
— Мон плезир, — ответила Вика. В глазах ее прыгали веселые искорки.
— Языковый барьер преодолен, как я понял? — поддел ее Максимов.
Вика лишь первые десять минут полета вела себя профессионально нейтрально. Наметанным глазом определила, что пассажиры к миру хозяина самолета имеют весьма и весьма далекое отношение, и расслабилась. Сразу превратилась в двадцатилетнюю подмосковную девушку со всеми прилагающимися прелестями и недостатками. Водку с пассажирами пить не стала, но компанию поддержала. Открыто и весело хохотала над шутками, сама с юмором поведала пару историй из своей жизни. Чем дольше летели, тем больше становилось ясно, что Вике до смерти надоело подавать и выгребать за хозяевами. Хотелось замуж, а на должности воздушной прислуги ничего пристойного не светило.
— Слушай, а твой друг правду говорит? — Вика кивнула на шторку, закрывающую вход в салон. — Ну, что он холостой, одинокий.
— Конечно. А также истосковался по женской ласке и борщам.
— Да иди ты!
— Вика, солнышко, каждый командировочный — холост и одинок. Но в данном случае Леон не врет. Мы оба — одинокие волки. Зубастые, когтястые и давно не мытые. Хоть сейчас снимай на рекламу пены для бритья.
— Зачем же на рекламу? — повела бровью. — А он мне адрес дал, между прочим.
— Надеюсь, не «Париж, главпочтамт, до востребования»?
— Нет, самый настоящий. В октябре ждет в гости. У меня как раз отпуск будет.
«Значит, уверен, что вернемся. Оптимист, блин!»
— Что так усмехаешься?
— Завидую, — вздохнул Максимов. — Как сказал Чехов: «Хорошо иностранцу Он и у себя дома — иностранец».
Вика покусала накрашенную губку.
— А ты в Москве где живешь? — спросила она.
— На Войковской.
— Здорово, а я в Химках. Почти рядом.
— А как же Париж? — напомнил Максимов.
— Ну, отпуск же всего месяц.
— Резонно, — не мог не согласиться с такой практичностью Максимов.
Вика присела, поймала катающуюся по полу бутылку. Засунула в пакет.
— Ох, сколько напили. И как в вас только влезло, — с женской грустью пробормотала она.
— Так парашютов у вас не дают. А без парашюта страшно, — нашелся Максимов. — Вот и пьем.
— Там жара, градусов тридцать, — предупредила Вика.
— Нам не привыкать.
Максимов решил, что задерживаться возле женщины, смотрящей на тебя снизу вверх, слишком опасно. Экипаж в салон не выходил ни разу, но чем черт не шутит. Девчонке еще летать и летать.
Шагнул в салон.
— Максим, еще пить будете? — вслед спросила Вика.
— А сколько осталось? — спросил он.
— Две водки. И вина бутылки три.
— Я не о том. Сколько лететь?
— Минут десять, наверное.
— Не успеем, — поразмыслив, ответил Максимов. — Лучше кофейку.
Он упал в кресло напротив Леона. Вытянул ноги.
Салон серийного ЯК-42 отчим Карины переделал под офис и конференц-зал на десять персон. Надо думать, принимаемые на борту решения затраты окупили.
Максимов посмотрел в иллюминатор. Внизу плыли бежевые складки, словно каракуль под увеличительным стеклом.
— Подлетаем, — объявил он Леону.
— Я больше пить не могу, — по-английски простонал Леон.
— А никто и не предлагает, — успокоил его Максимов. — Только не расслабляйся. Сегодня у нас день приезда.
— Не понял? — насторожился Леон.
— Пережиток проклятого социализма, — пояснил Максимов. — День оплачивается, но работать нельзя. Перед работой надо как следует отдохнуть.
— А разве отдыхать надо не после работы? — Леон перешел на русский. — Кончил дело, гуляй смело. Так говорят?
— После работы — само собой.
Шторки распахнулись, и в салон, семеня стройными ножками, вбежала Вика, балансируя подносом.
— Мальчики, кофе!
Чашек было три, но она все же выдержала маленькую паузу, дожидаясь приглашения присесть. Леон отодвинулся, освобождая ей место на диванчике. Вика села напротив Максимова, сделала вид, что одернула юбку, но ее край ни на миллиметр не приблизился к коленкам.
— Ой, Максим, чуть не забыла. Распишись в ведомости. Чисто для отчетности.
Она протянула бланк и ручку.
Максимов пробежал глазами пустые столбики. В самом низу, на белом поле, скорописью было написано: «Максим. Домашний и рабочий телефоны».
«К черту суеверия! — после секундного замешательства решил Максимов. — Вернусь обязательно. Всем назло».
Заполнил цифрами соответствующие строчки. Для конспирации завизировал подписью.
Протянул бланк Вике. Она одарила долгим многообещающим взглядом.
— Спасибо. — Вика сложила листок квадратиком и сунула в нагрудный кармашек форменной рубашки.
— Виктория, мы не очень много пили? — поинтересовался Леон, пытаясь переключить внимание на себя. — Ты не думай, что мы алкоголики.
Максимов отметил, что всякий раз, когда Леон обращался к девушке, акцент его усиливался.
— Ребята, вы не знаете, что такое пить. Один раз летели из Ханты-Мансийска, вот тогда пили! — Вика, играя ужас, округлила глаза. — Мужиков на руках в салон внесли и на пол положили. В воздухе они в себя пришли — и понеслось! У одного пассажира белая горячка началась, пришлось аварийно садиться в Нижнем Новгороде. Там выяснилось, что он не наш. По ошибке загрузили провожающего.
— А где хозяин в это время был? — спросил Максимов. Пьянка на борту как-то не вязалась с образом Карининого отчима.
— Ой, что ты! Когда Ашот Михайлович летит с нами, тут по струнке все ходят. Он только вино пьет. Ну, коньяк иногда, чуть-чуть.
Чашки на блюдцах вдруг задрожали. Кофе выплеснулся на поднос. Самолет затрясло еще сильнее. Вдруг он рухнул вниз. Гулко ударился брюхом о что-то вязкое. Заболтал крыльями, с трудом выравниваясь.
Лица у всех троих разом сделались серыми. Пальцы до белых ногтей впились в подлокотники.
— Восходяще-нисходящие воздушные потоки, — механическим голосом пролепетала Вика.
На этом ее знания аэродинамики, почерпнутые на курсах бортпроводников, оказались исчерпанными.
Откуда взялись эти потоки в прозрачном, как стекло, воздухе, осталось неясным. Но до самой земли самолет болтало, как телегу на ухабах.
Экипаж продемонстрировал, что деньги ему платят не зря, и посадил самолет на бетонку с филигранной точностью. Даже торможение не доставило пассажирам никаких неудобств.
Вика пробежала в хвост самолета. Через минуту что-то загудело, и в салон ворвался жаркий сухой воздух.
Максимов подмигнул Леону.
— Готов? Леон кивнул.
— Пошел!
Максимов первым встал и пошел в конец салона.
Сбежал по ступенькам трапа.
Вокруг плескалось марево. От раскаленного бетона поднимался жар. Белое здание аэропорта плавилось в воздухе. На стекла было больно смотреть.
Рубашка у Максимова сразу же сделалась влажной.
— Зря пили, — тяжело сопя, проворчал Леон.
— Ничего не бывает зря, — философски изрек Максимов.
Вика уже успела расстегнуть последнюю по нормативам приличия пуговку на рубашке, дула на открытую грудь.
— Ну и жара! А в Москве дождик. Вернусь с таким загаром, все сдохнут от зависти.
По трапу забухали ботинки. Бортинженер, услышав ее слова, засмеялся.
— Викусь, погоди раздеваться. Не успеешь. Сейчас дозаправимся, выгрузим багаж — и домой.
— О-о! — протянула. Вика. — Обрадовал, Макар Ильич. Только настроилась косточки погреть.
Бортинженер, поигрывая отверткой, стал обходить самолет кругом, что-то разглядывая на фюзеляже.
— Мужики, а вы не ленитесь. Сервис здесь местный, ненавязчивый. Автобуса долго не будет. Лучше самим топать, чем ждать, — крикнул он, встав в тени, у первого шасси.
— Мы не гордые. Мы на каре доедем, — обратился Максимов к Леону — Вон на том драндулете.
Через летное поле к ним, не спеша, плыл по мареву желтый четырехколесный драндулет. Рядом с ним покачивалась тонкая фигурка. Знойный ветер трепал полы светлой куртки, и казалось, за спиной у женщины бьются два крыла.
«Не может быть!» — обмер Максимов. Несмотря на жару, по позвоночнику пробежали холодные мурашки.
. — Леон, посмотри, это то, что я подумал, или мне мерещится? — сдавленным голосом спросил Максимов.
Леон приложил ладонь козырьком к глазам и стал старательно всматриваться в приближающуюся женщину.
— Маленькая, стройная, молодая. Черные волосы, — доложил он.
«Господи, сделай так, чтобы это была не она!» — мысленно взмолился Максимов.
Женщина помахала им рукой. Водитель кара приветственно бибикнул.
— Вот попал, а! — вслух произнес Максимов, с досады хлопнув себя по бедру.
Леон захохотал во весь голос. Схватился за живот, переломился пополам и в таком виде протопал в тень под крыло.
Максимов остался на солнцепеке, как ростовая мишень на стрельбище.
— Да, мальчики, — раздался за спиной ехидный голосок. — Вам надо рекламировать не пену для бритья, а собачий корм. Кобели потому что. Один и второй.
Вика громко процокала каблучками вверх по трапу. Женская фигурка все четче проступала в зыбком воздухе, уже можно было разглядеть белое пятно лица, обрамленное черным венчиком волос.
Максимов оперся о колесо и стал ждать с покорностью обреченного.
Первым подъехал раздолбанный кар. В кабине, тесно прижавшись друг к другу, сидели три грузчика. Кузов был заставлен ящиками с фруктами. Теперь понятно, почему женщина шла пешком.
— Командир, куда подарки? — спросил грузчик, выпрыгнув из кабины.
— От кого? — подал голос бортинженер.
— От нашего хозяину — вашему. — Грузчик поправил съехавшую тюбетейку.
Бортинженер подошел к кару. Он успел вспотеть до разводов под мышками, отчего настроение его испортилось.
— Что, нашему жрать нечего? — проворчал он, окинув взглядом дары. Зачерпнул пригоршню мелких абрикосов. Надкусил, обрызгавшись сочной мякотью. — Пару ящиков в салон. Остальное — в багажник.
Максимов вышел из тени на солнцепек. До Карины оставалось не больше десятка метров. Присмотревшись, Максимов с облегчением понял, что ошибся.
Девушка была невысокого роста, стройная, что можно было заметить даже под свободными холщовыми штанами и курткой армейского покроя. Волосы черные, как у Карины, были коротко подстрижены. Слабый ветерок трепал забавный хохолок.
«Галчонок номер два, — с улыбкой заметил Максимов. — Правда, узкоглазый».
Девушка улыбнулась в ответ, отчего глаза превратились в щелочки.
— Вы — господин Максимов? — спросила она со странным певучим акцентом.
— Да, — кивнул Максим.
— Очень рада. Юки Митоши. Секретарь господина Миядзаки.
Она протянула тонкую загорелую кисть. Максимов осторожно пожал фарфоровые пальчики. Мимоходом отменил, что их хрупкость обманчива, в пальцах чувствовалась стальная, не женская сила.
— Я плохо говорю по-русски. — Юки смущенно улыбнулась. — Вы говорите по-английски?
— Хуже, чем вы по-русски, Юки.
На комплимент она ответила еще более смущенной улыбкой.
— Знакомьтесь, мой друг Леон Нуаре. Журналист из Германии, — перешел на английский Максимов.
Леон смахнул с носа солнцезащитные очки. Тонкая ладонь японки утонула в его медвежьей лапе.
— Очень приятно, — пролепетала она, вскользь осмотрев Леона.
Леон изобразил на отекшем от пьянки лице радость. Но улыбка надолго не удержалась.
— Можем ехать? — поинтересовался он сиплым голосом.
— Простите, но профессор Миядзаки поручил мне встретить троих. — Юки вопросительно посмотрела на Максимова.
— С нами должно была лететь дама. Тоже журналист. Но в последнюю минуту она плохо себя почувствовала, объяснил Максимов.
На этой фразе Леон хмыкнул и отвел глаза.
— В общем, все в сборе.
Максимов оглянулся.
Бригада грузчиков уже приступила к работе. Водитель остался в кабине. Толстый грузчик сквозь линялую майку почесывал живот. Работал один, самый молодой. Он осторожно, как стеклянные, снимал ящики и, отойдя на два а шага от кара, складывал их стопкой под брюхом самолета, там, куда падала тень.
— Та-ак, попали, — оценил ситуацию Максимов, — С такой скоростью они до вечера не успеют. Придется, Леон, на себе багаж тащить.
Леон посмотрел на здание аэропорта, скрывающееся за мутной дымкой. Пробормотал что-то себе под нос и пошел следом за Максимовым.
На стоянке перед аэропортом их ждал потрепанный «уазик».
— Извините, но это лучшее, что удалось арендовать. — От смущения на загорелых щеках Юки проступил румянец.
— Прекрасная машина.
Максимов опустил на землю тяжелый баул. Похлопал «уазик» по раскаленному капоту.
С армейских времен он любил эту неприхотливую и надежную, как автомат Калашникова, машину. Самая русская модель из всех четырехколесных произведений родного Автопрома. «Жигуленок» — это вечное приключение итальянцев в России. Смешно и грустно. «Запорожец» сконструировали, чтобы дать толчок анекдотному творчеству. «Москвич» с момента создания и во всех последующих модификациях тешил амбиции столичных градоначальников, но средством передвижения служить отказывался. «Волга» походила на провинциального чиновника времен развитого социализма, напялившего импортный костюм, добытый в спецраспределителе по случаю очередного юбилея Октября. Времена изменились, и обкомовский шик вышел из моды. Даже Немцов не смог пересадить чиновный люд на отечественные «Волги»: бывшие члены КПСС и демократизаторы рынка патриотический почин не поддержали. «Чайки», «Зилы» и прочие «Зисы» к представительскому классу относились с большой натяжкой. Как ни полируй снаружи, внутри они оказывались БТРами повышенной комфортности. И клепались вручную на Горьковском танковом заводе. Народные избранники предпочли «ауди» и «мерседесы», а простой народ пересел на европейских подержанных лошадок, отказавшись поддерживать рублем отечественных фордов и бенцев.
Водитель, очевидно, воспринял хлопок по капоту как сигнал, распахнул дверцу и выпрыгнул наружу.
— Садам, уважаемые гости! — обратился он к Максимову во множественном числе.
Парню было на вид лет двадцать пять, на лице, покрытом характерным пепельно-коричневым загаром, играла ослепительная улыбка. По случаю встречи московских гостей он надел новую майку с флагом Конфедерации во всю грудь.
«Арийцы всех стран, соединяйтесь!» — Максимов спрятал улыбку.
Встретить за тысячи миль от линии Мейсона-Джексона[58] пламенного борца за права белой расы можно считать чудом. Впрочем, парень, судя по внешности, был туркменом, а значит — прямым потомком арийского племени, населявшего эти земли задолго до того, как в аравийской пустыне на Пророка снизошло откровение.
— Салам, — поздоровался Максимов. — Тебя как зовут?
— Петя, — ответил туркмен.
Еще один шок от смешения времен и культур заставил Максимова широко улыбнуться.
— Все удивляются! — Петя заразительно захохотал, откинув голову. — А у меня бабушка украинка.
— Здравствуй, Петя. Меня зовут Максимом.
Максимов протянул две ладони, сложенные лодочкой. Рукопожатие прошло согласно местным традициям.
— Как семья, как дети? Все здоровы? — отдал дань традиционной вежливости Максимов.
— Спасибо, все хорошо. — Петя решил удивлять гостя и дальше и добавил: — Ждем пополнения. Четыре девочки уже есть. Осенью, хвала Аллаху, будет мальчик.
Максимов ироничным взглядом осмотрел худосочного папашу.
«Климат, наверное, — решил он. — Все само собой размножается».
— Угощайся. — Максимов протянул ему открытую пачку «Кэмела». Поднес огонь к сигарете. — Мы с тобой подружимся, Петя, это я сразу понял. Давно за рулем?
— С семнадцати лет, — солидно ответил Петя.
— Значит, водила опытный. В армии служил? — поинтересовался Максимов.
— Два раза подряд.
Петя опять озарил все вокруг белозубой улыбкой.
— Не понял?
— Первый раз пошел служить за старшего брата. Он уже женился, ему было нельзя. А я еще холостым был. Отец сказал — иди, я и пошел. А потом без дембеля на второй срок остался. Уже за себя.
— И кем ты служил?
— Личным водителем командира строительного батальона капитана Ничепоренко, — с гордостью в голосе доложил Петя. — Он меня уважал очень. Кроме меня, в батальоне никто по-русски не понимал.
«Узнаю родную, непобедимую. Вот уж точно, кто в армии служил, тот в цирке не смеется», — подумал Максимов.
— Значит так, Петя. — Максимов покосился на Юко, терпеливо стоящую у баула. — С этой минуты объявляю матриархат ликвидированным. Старший — я. Мои команды исполнять быстро, но без суеты. Вопросы есть?
Петя изобразил на лице готовность умереть, спасая жизнь новоявленного командира.
— Вижу, вопросов нет, — удовлетворенно кивнул Максимов. — Баул — в машину. И бегом вон к тому дядьке. Помоги ему дотащить вещи. А то пока он до нас дойдет, мы растаем от жары.
Петя ринулся исполнять приказание. Через десять секунд он уже несся через пустынную площадь к Леону, с трудом управляющемуся с баулом, рюкзаком и громоздким металлическим чемоданом для фотооборудования.
Максимов подошел к Юко.
— Что вы ему такое сказали, Максим? — спросила она. — Вы бы знали, как я с ним намучилась.
— Вы же ему платите, могли бы быть и потребовательнее.
— Конечно, вы правы, — вздохнула Юко. — Только здесь все работают, будто впереди целая вечность.
Уворачиваясь от пыльного ветерка, Юко морщила носик и щурилась, и в эти мгновенья становилась жутко похожа на Карину.
«Немудрено, что обознался. Как две капли… Только не пойму, чего, — подумал Максимов. — А может, просто еще не забыл галчонка. Ага, она даст себя забыть. Не дождешься!»
— А разве у японцев не такое же отношение к жизни?
— Ну что вы! Давно уже нет. Живем в бешеном ритме. Стоит на секунду остановиться, как ты уже безнадежно отстал. А когда оказываешься в таких вот местах, просто физически чувствуешь, что время течет иначе. У вас так бывает?
— Да. Из-за этого я и выбрал археологию. С современной цивилизацией у меня отношения никак не складываются. Признаюсь, чем дольше живу, тем больше симпатичен Юкио Мишима.[59]
— Правда? Странно слышать это от русского. Мне всегда казалось, что Мишима наш и только наш. Вернее, мой. В школе я не расставалась с «Золотым храмом». И хранила его портрет под подушкой.
Она подняла лицо. Максимов как раз разглядывал ямки под ее тонкими ключицами, пришлось срочно отвести взгляд.
Смутившись то ли от взгляда Максимова, то ли от своей излишней откровенности, она потупилась и непроизвольно положила ладонь на грудь. Тонкий шелк майки натянулся, и под ним отчетливо проступил медальон.
Максимов не удержался и всмотрелся. Невольно обмер. Детали рассмотреть не удалось, но он был уверен, что в основе рисунка на медальоне лежит свастика. Четыре дуги выходили из центра, сплетаясь в круг.
— Юко, а в гостинице душ работает? — Вопрос вырвался сам собой.
Японка от удивления захлопала глазами.
— Да-а. Это лучшая гостиница. С поправкой на местные условия, конечно. Но вода есть.
— Очень хорошо.
Максимов решил, что план, как заманить Юко под душ, чтобы получше рассмотреть медальон, он обдумает позже.
Леон, тяжело отдуваясь, уже подошел к стоянке. Водителю Пете он доверил баул с вещами. Чемодан с оборудованием и рюкзак нес сам.
* * *
По дороге в гостиницу Петя активно исполнял роль экскурсовода. Тараторил по-южному пулеметно, то и дело, забыв про руль, указывал руками на местные достопримечательности. При этом в его голосе звучало столько гордости, что складывалось впечатление, будто он лично разметил, отстроил и благоустроил весь город от первого до последнего дома.
Максимов слушал вполуха и смотрел в окно вполглаза.
Мозг был занят двумя проблемами сразу. Во-первых, пытался угадать, на кого работает Петя. Вариантов было масса: территориальная резидентура ФСБ, разведка погранотряда, контрразведка 201-ой дивизии, местная безопасность во всех ее проявлениях и названиях, наркобароны, недобитая Объединенная таджикская оппозиция, безыдейные бандиты с окраин и высокодуховные моджахеды с другого берега Пянджа. Ничейным незаметный водитель потрепанного «уазика» быть не мог. Детей кормить надо и жить хочется. Вот только попробуй угадай, кому перепадает больше информации?
Другой проблемой была Юко. Причем настолько серьезной, что Максимов решил в первую очередь заняться именно ею.
«Если ищешь чертей, то первым делом надо проверить тихий омут», — перефразировал он известную поговорку, незаметно разглядывая в зеркальце сидевшую на заднем сиденье Юко.
Девушка односложно отвечала на вопросы Леона. С лица не сходила вежливая церемониальная улыбка. Прижатая к дверце мощным телом Леона (он к тому же отказался положить сзади свой чемодан), она стоически переносила тесноту, жару и тряску.
«Проверить заодно и Петруху, что ли?» — подумал Максимов. Повернулся.
— Юко, сегодня мы, конечно, отдыхаем. А завтра утром сможем выехать? Скажем, часов в шесть? — Он обратился к ней на английском, краем глаза отслеживая реакцию Пети. — Или у тебя еще есть дела в городе?
— Нет, я все закончила. Что можно было закончить, — со вздохом добавила она. — Профессор Миядзаки заказал приборы для экспедиции. Они уже прибыли, но получить их пока невозможно. Министерство культуры что-то напутало в бумагах, и таможня отказывается пропускать груз. Чиновник, который может решить вопрос, отсутствует.
— Ты смотри, все как у нас, — усмехнулся Максимов. — А деньги предложить не пробовала? Леон саркастически хмыкнул.
— Я не уполномочена решать подобные вопросы, — Юко поджала губы. — Мне поручили получить груз и доставить его в лагерь. Профессор будет очень расстроен.
— Ничего, мы его развеселим, — пообещал Максимов. — Кстати, как ты с ним связываешься?
— По мобильному, конечно, — ответила Юко. Максимов отметил, что по ее лицу скользнула тень.
— Ехали-приехали! — подал голос Петя. По лихой дуге он с шиком подогнал «уазик» к входу в гостиницу.
Оставив вещи у стойки регистрации, Максимов вернулся к машине.
Петя, распевая в фольклорном стиле какую-то тарабарщину, полировал капот «уазика».
Максимов встал у него за спиной, с минуту слушал песню акына, незаметно оглядывая подступы к гостинице. Явных наблюдателей не заметил.
— Петя, — окликнул он водителя. Парень, вздрогнув, оглянулся.
— Ой, командир! — Его лицо из пепельно-серого от испуга вмиг приобрело прежнее по-детски счастливое выражение. — Забыл что?
Максимов протянул ему запечатанную пачку сигарет.
— Это тебе подарок. Кури на здоровье.
— Спасибо, командир. — Вытерев пальцы ветошью, Петя взял пачку.
— Ты уже знаешь, во сколько выезжаем? — спросил Максимов.
Если Петя играл недоумение, получалось у него великолепно.
— В шесть утра. Ровно в двадцать два пятнадцать машина должна стоять здесь. Ночуешь в машине, чтобы тебя потом не искать по всему городу. Ясно?
После секундного замешательства Петя кивнул.
— Путь не близкий, но времени подготовиться у тебя достаточно. Учить тебя не буду, сам знаешь, что делать. — Максимов достал из кармана деньги. Отсчитал двадцать долларов мелкими бумажками — безумные деньги по местным меркам. — Это тебе на ремонт, если потребуется. Бензин, масло и прочее. Купи продуктов на три дня. Воды набери побольше. Учти, если машина встанет раком посреди дороги, я очень рассержусь. А вернемся без проблем, получишь столько, что семье хватит на год. И день рождения сына отметишь так, что все соседи обзавидуются. Вопросы есть?
— Нет. Какие тут могут быть вопросы, командир! — радостно воскликнул Петя.
Деньги моментально исчезли в заднем кармане его застиранных джинсов.
— Тогда у меня вопрос. Тебе понятно, кому ты с этой минуты служишь?
Максимов вцепился взглядом в иссиня-черные, как смоляные шарики, глаза водителя.
— Тебе, уважаемый, — ответил Петя.
— Молодец, соображаешь.
Взгляд Максимова потеплел. Петя затеребил в руках тряпку, несколько раз стрельнул взглядом на стекла гостиничного ресторана.
— Командир, если туда пойдешь… — понизив голос, начал он. — Ну, шашлык кушать-мушать. Или кофе с конфет-манфет есть. С женщиной танцевать, да? — Он запнулся, явно решаясь на что-то серьезное. — Там ребята сидят. Хорошие люди, ты их не бойся. Подойдут знакомиться, предложат в карты сыграть. Ты не отказывайся, хорошо? Много проигрывать не надо. Тысячу, две тысячи рублей, хорошо? Для тебя не деньги, а им приятно. И мне спокойнее. Всем будет хорошо, я обещаю. Тут так принято.
Петя заискивающе заглянул в лицо Максимову.
— Традиции, значит. А как их старшего зовут?
— Али-Большой, — одними губами прошептал Петя. — Только я тебе этого не говорил.
— Спасибо, друг Петруха. Не опаздывай. Да, машину у гостиницы не ставь. Видишь тот переулочек? Вот там и жди.
Он на прощанье хлопнул водителя по плечу и направился к гостинице.
«Вот черт! Везде одно и то же. У папуасов диких, наверное, тоже рэкет есть», — подумал он, поднимаясь по лестнице.
Глава тридцать первая. «Не везет мне в картах…»
Странник
Номер бы обставлен с советской помпезностью, помноженной на восточное понятие о комфорте. Правда, с тех пор, как сюда ввезли мебель и расстелили ковры, Союз успел рухнуть, что неминуемо сказалось на состоянии вещей.
Максимов критическим взглядом осмотрел двуспальную кровать, затянутую пурпурным покрывалом. Размеры, безусловно, впечатляли. Решил, что если выложить в ряд весь женский персонал гостиницы, то еще хватит места самому, чтобы нормально выспаться.
Стену украшал эстамп местного художника, отдаленно знакомого с наследием Рериха. Волнистые розовые линии символизировали горную гряду, сиреневые и фиолетовые разводы — землю. Город в долине выглядел, как рассыпанные по пятнистому ковру детские кубики. Бросив взгляд за окно, Максимов сверил изображение на эстампе с видом окрестностей. Некоторое сходство обнаруживалось. Например, горы вдали. Бело-розовые хлопья, повисшие в выцветшем небе.
Бросив на постель баул, Максимов разделся и прошел в ванную.
Вода, как обещала Юко, была, но из двух кранов текла одной и той же температуры. Максимов долго стоял под струями теплыми, как остывший чай, надеясь на чудо. Чудес на свете не бывает, бывают только неприятности. Он решил не дожидаться классической шутки советских кинокомедий, когда вода пропадает в самый неподходящий момент. Смыл с себя пену и, не вытираясь, вышел комнату.
Сквозняк лишь в первую минуту приятно щекотал кожу холодком. Потом вновь стало ощущаться пекло, полыхающее за окном.
Максимов с разбега рухнул на кровать. Лег, широко разбросав руки. Остановившимся взглядом уставился на кусок неба за окном. Оно было цвета выжженной солнцем холстины: белое с желтинкой. Ни облачка, ни птицы.
«Если долго смотреть на пустое небо, то внутри образуется такая же беззвучная пустота. Кажется, что в мире ничего не происходит. Даже время исчезло. Полная пустота. Ты чувствуешь себя актером, ушедшим за кулисы. Партнеры играют, лицедействуют, кого-то подхватил кураж, кто-то бубнит плохо заученный текст, режиссер тихо беснуется и ломает пальцы. А ты, спрятавшись в полумраке, слушаешь их вполуха и ждешь своего выхода. Можно даже вздремнуть. Пусть пока тешатся. Все равно финал без тебя не сыграют».
На этой мысли он закрыл глаза и разрешил себе погрузиться в сон…
…Проснулся, когда небо уже стало наливаться синевой. Горы на горизонте сделались ближе, окрасились в дымчато-розовые тона.
Максимов вскинул руки, потянулся до хруста в суставах.
Дважды перевалился на кровати, оказавшись рядом с баулом. Пошарил в боковом карманчике, достал колоду карт. Откинувшись на спину, стал медленно тасовать.
К азартным играм он относился с полнейшим равнодушием. Романтика блефа и фарта канула в лету вместе с подпольными катранами, где шла бешеная игра на советские червонцы. Как только открыли казино, подоплека азартных игр стала ясной, как божий день. На секунду задумайтесь, неужели добрые дяди вгрохали бездну денег в мишурное великолепие, вышколенную прислугу, «крышу» и взятки только для того, чтобы однажды вечером выдать вам из кассы миллион долларов? Нет, казино они открыли, чтобы изъять миллион из карманов дураков.
Но люди играли, играют и будут играть, сколько им ни тверди, что страсть к игре — порочна. Переубедить их невозможно, как несостоятельны все попытки излечить наркомана. Но можно обратить чужую слабость в свое преимущество. Большинство идет путем шулера, совершенствуя мастерство «заряжания колоды», сброса, «семафора», оттачивая зрительную память и наблюдательность. Страннику изначально запретили использовать трюки в стиле Амаяка Акопяна. Слишком ловкое обращение с колодой выдаст с головой, что называется — рыбак рыбака видит издалека. Вместо карточных фокусов ему поставили видение.
Обычно люди видят лишь картинку, напечатанную на картоне. Но в игре каждая, масть и каждая карта имеют свое достоинство и ценность. И относятся к ним по-разному. Одну берегут, другую стараются сбросить, на третью молятся, поджидая в прикупе. Поэтому ни одна из тридцати шести карт не похожа на другую. Дело даже не в картинке, а в том особенном, если хотите, назовите — аурой, что накапливается в карте. Так, собака по запаху вполне могла бы отличить туза от шестерки, потому что пальцы игрока от удовольствия при виде туза выделяют на микрон больше пота. Знать — мало, важно поверить, и только после этого можно увидеть.
Карта замерла в пальцах Максимова. Он закрыл глаза и постарался увидеть ее. Давно не играл в эту игру, поэтому первый опыт дался с трудом. Картинка постоянно пропадала, так и не набрав нужной яркости. Наконец, он смог разглядеть ало-красные шарики. Рот вдруг наполнился слюной, а язык подвернулся, будто лизнул кислое.
«Пригоршня смородины. Красные ягоды — красная масть. Круглые — черви. Пригоршня — много. Что может быть больше десятки?»
Он перевернул карту картинкой к себе. Десятка червей. Уронил карту на покрывало.
Погладил пальцем рубашку следующей. Вдруг захотелось проверить на вес. Показалась тяжелее предыдущей.
«Кирпич. Тяжелый красный брусок с острыми гранями. Бубновый туз».
Бубновый туз упал на покрывало.
От следующей карты повеяло холодом. Возникло тягостное и неприятное ощущение.
«Будто забрел на заброшенный деревенский погост. Белый снег, черные покосившиеся кресты. Хочется уйти, а ноги ослабли. Глаз не оторвать, а сердце немеет. Десятка треф? Нет, меньше. И не чувствуется симметрии, как у восьмерки. Кладбище же деревенское, на участки не разбито… Девятка!»
Трефовая девятка спикировала вниз.
С каждым разом получалось все лучше и лучше. Картинка, яркая и четкая, вспыхивала в мозгу, едва пальцы касались карты. На двенадцатой Максимов уронил руки.
«Хватит баловаться, — решил он. — Не корову иду проигрывать, в конце концов».
Он сгреб карты, сунул их в кармашек. Быстро оделся.
Отсчитал три тысячи рублями, спрятал в карман брюк. Напоследок взглянул на себя в зеркало. Пообещал себе, что, вернувшись, обязательно побреется.
Ресторан при гостинице — место особенное. Странно, что литература обошла своим вниманием этот бездонный кладезь наблюдений, подмостки тщеславия и арену нешуточных страстей. Правда, Генри Миллер и старик Хэм отдали должное бару отеля Ритц, но, скорее всего, в знак признательности: только там вечно голодным и регулярно пьяным, еще никому не известным писателям наливали в кредит. Для американцев в Париже бар отеля Ритц был кусочком родины, алкогольно-сексуальным Диснейлендом и праздником, который вечно останется с тобой.
А ресторан на первом этаже провинциальной гостиницы, построенной по типовому проекту брежневской эпохи? Это что угодно, только не точка общепита. Здесь не утоляют голод, здесь много пьют и плохо закусывают. В этом очаге культуры и разврата ежевечерне полыхает пламя уездных страстей. Здесь гуляют. Как принято гулять на одной шестой части суши: так, чтобы рубахи трещали на груди и колготки лопались на коленках. Здесь все на виду, как в коммунальной квартире, и все напоказ, как на светском рауте: пьяные слезы, поцелуи взасос и мордобой в туалете.
У нас не принято перепроверять счет и не считается жлобством унести домой недоеденный холодец. А танцы? У нас бросаются в пляс, как в штыковую атаку, сатанея от языческой первобытной свободы. А в медленном танце прижимают женщин так, словно хотят навсегда раствориться в их жаркой от желания плоти. А песни в три аккорда под вой синтезатора? Этот салат-оливье из перепевов мировых хитов, лагерных романсов и первых робких сочинений местного Игоря Крутого, работающего по совместительству бас-гитаристом. У кого повернется язык охаять песни, любимые народом? Родная эстрада, ты вышла из расшитого стеклярусом пиджака ресторанного лабуха. В нем и осталась.
Группа музыкального сопровождения вечернего загула еще устанавливала инструменты. Пара официантов неспешно лавировала между столами, расставляя приборы. В пустом зале вызывающе белели накрахмаленные скатерти. Столик в дальнем углу оккупировала кампания мужчин. Судя по вальяжным позам, здесь они чувствовали себя как дома, вернее — на работе. В подопечной им гостинице и ее окрестностях ничего серьезного не происходило, и компания коротала время за нардами. Громко цокали кубики, падая на доску, мужчины оживленно комментировали игру, спорили, азартно жестикулируя.
При появлении Максимова они притихли, дружно повернули головы в его сторону. Потом так же синхронно посмотрели влево — на кого, Максимов из-за колонны не разглядел.
Прошел к центральному столику в ряду у окна. Сел. Выложил на стол сигареты.
Официант подплыл с минимально возможной скоростью. На лоснящемся лице держал стоическую улыбку: посетитель в неурочный час — хуже не бывает, а куда денешься?
Окинул Максимова профессиональным оценивающим взглядом.
— Добрый день, уважаемый.
— Салям, — поздоровался Максимов. — Как зовут?
— Абдулло, — нехотя ответил официант.
— На обед я, конечно, опоздал. Когда у вас ужин начинается, Абдулло?
С лица официанта сошло напряжение. Он шире улыбнулся догадливому посетителю.
— Через час. Кухня уже заканчивает.
— Замечательно. — Максимов сержантским взглядом ощупал официанта с головы до ног. — К ужину я приду с друзьями. Они иностранцы. Хочется, чтобы у них остались приятные воспоминания о вашем городе. Придется постараться, Абдулло. Ты готов?
Абдулло подобрал живот, кивнул, придавив оплывшим подбородком мятую бабочку.
— Замечательно. Неси меню, посмотрим, чем у вас кормят. Да, погоди! — остановил Максимов приготовившегося сорваться с места официанта. — Пусть сварят кофе по-восточному. Настоящий. И принеси стакан минеральной воды.
Официант попорхал салфеткой над скатертью, сметая невидимые крошки, и резвой рысцой засеменил между столами.
Максимов закурил. Отвернулся к окну. За стеклом остывала пустынная площадь. Краски сделались насыщеннее, под деревьями залегли густые тени. Розовые кусты на клумбе казалась пластмассовыми.
Почувствовав приближение официанта, Максимов очнулся и повернул голову.
— Ваш кофе. И вода. Специально положил лед.
— Молодец.
Первым делом Максимов попробовал кофе. Он оказался именно таким, как учит восточное правило: крепким, как дружба, горячим, как кровь, и сладким, как поцелуй любимой.
Кивком похвалил официанта.
Долго изучал меню, подробно расспрашивая официанта, что и как готовится. На цены внимания не обращал, на что, конечно же, обратил внимание Абдулло. С каждой минутой он проникался все большей симпатией к клиенту.
— Пожалуй, все. Остальное придумаем по ходу дела. — Максимов вернул меню официанту.
Абдулло замешкался, стрельнул сальными глазками в дальний угол.
— Прошу прощения, уважаемый. С вами хотят познакомиться.
— Кто? — поднял бровь Максимов.
— Одни хороший человек.
На лице Абдулло замерзла улыбка. Чувствовалось, что поручение ему не доставляет никакой радости, но гость приехал и уехал, а ему еще жить и жить с компанией в углу зала.
— Если хороший, пригласи к столу, — после секундного размышления решил Максимов.
Абдулло помял салфетку.
— А может, вы подойдете, уважаемый?
— Исключено.
Максимов отвернулся к окну.
Шаги послышались слева минут через пять. Шел человек грузный, раздувшийся от самомнения. Следом шлепали легкие ступни мелкой шестерки.
— Скучаете? — раздался голос сытно пообедавшего человека.
Максимов повернул голову. Али действительно оказался большим. Просто афишная тумба, на макушку которой поставили арбуз, проковыряв в нем дырки для глаз. Должность дежурного «смотрящего» гостинцы, очевидно, в местных табелях о ранге котировалась достаточно высоко, раз предполагала такую упитанность.
Рядом с Али переминался с ноги на ногу некто худосочный, нарядившийся в парадный спортивный костюм. Сам Али предпочитал восточный аристократический стиль: белые штаны и канареечного цвета рубашку. Коран не велит мужчине украшать себя золотом, но Али нашел компромисс. На толстой шее висела конкретная цепь, давно вышедшая из моды даже в Солнцеве, а на ней болтался мусульманский полумесяц.
— Не очень. Но от компании не откажусь. — Максимов указал на место перед собой.
Али со всей возможной солидностью уселся в кресло.
Бедра впритирку вошли между подлокотниками. Некто в спортивном костюме пристроился у торца стола, по левую руку от Максимова, отрезав тем самым путь отхода. Максимов вскользь посмотрел на кисти рук соседа. На костяшках отчетливо выделялись характерные наросты.
«Местный Брюс Ли. Каратэ, ушу и борьба нанайских мальчиков, — думал Максимов. — Первый полусредний вес. Дать в лоб — улетит дальше, чем видит».
Али побуравил его глазками, спрятавшимися в узких щелках.
— Еще успеешь соскучиться, — сказал он. — Ты же только сегодня поселился.
Все справки получены у администратора, сейчас идет перепроверка данных и проверка клиента на вшивость, понял Максимов.
— Да, еще утром был в Москве. Там дождь, а у вас — жарища.
— Привыкнешь, — усмехнулся Али. — Надолго?
— Как получится. У меня командировка, но мой начальник просил передать привет, — тут Максимов без запинки, потому что долго заучивал, наизусть произнес фамилию, имя и отчество местного министра культуры. — Это его старинный друг. Так что, боюсь, придется задержаться дольше, чем планировал.
Припухшие веки Али слегка дрогнули, но круглое лицо осталось бесстрастным.
— Гость, значит, — после паузы произнес он, что прозвучало как «жаль, не обломится».
Максимов придвинул к нему пачку сигарет.
— Угощайся.
Али, подумав, толстыми пальцами вытянул сигарету.
Максимов протянул пачку соседу.
— Бери.
Тот ловко выудил сигарету. Пальцы оказались нервными, шулерскими. В свободной руке сосед держал колоду карт.
— О, вы со скуки в картишки режетесь! — сыграл удивление Максимов. — А я всегда думал, что на Востоке предпочитают нарды.
Сосед с Али обменялись быстрыми взглядами.
— Можно и в шиш-беш, — неуверенно обронил сосед.
— К сожалению, ребята, не умею, — вздохнул Максимов. — Учили, учили, все без толку. А в карты — пожалуйста.
— Учти, ты сам предложил! — осторожным голосом произнес Али.
— Что, в карты? Да ради бога. — Максимов бросил взгляд на часы. — Минут двадцать у меня есть. Проблема в одном — я рубли обменять не успел.
— Проблема, когда их нет, а когда они есть, это не проблема, а счастье! — Али улыбнулся, показав полный комплект золотых коронок. — Саид, мечи, — распорядился он, вальяжно отваливаясь на спинку кресла.
Саид затрещал колодой, демонстрируя виртуозную работу рук и зоркость глаза.
С первой же раздачи у Максимова на руках оказались две десятки. Али пасанул. Саид вскрылся и оказался с девятнадцатью очками на руках.
Выиграть Максимову дали еще два раза. Потом пошла чересполосица. Выигрыш, три проигрыша подряд. Проигрывал он попеременно то Али, то соседу, но все шло, естественно, в общий зачет.
Получив очередной раз колоду в свои руки, Максимов решил сыграть злую шутку. Тасуя с показательной неумелостью, раздал каждому по тузу с десяткой.
Али сверкнул глазом напарнику, и тот вышел из игры, когда в банке лежало триста рублей. Максимов был уверен, что колода крапленая, и держал карты так, что только слепой не мог разглядеть метки на рубашке. Али, не торопясь, повышал ставки. Через десять минут набежало шестьсот рублей. Максимов изображал из себя лоха, которому светит разом отыграться: нервно покусывал губы, прятал карты в ладони, подрагивал ногой под столом. Но вскрываться не спешил.
— Сто. И вскрылись. — Первым не выдержал Али. Удивленно поцокали языками, когда на стол легли рядом карты.
— А я думал, ты блефуешь, — польстил Максимову Али.
— Эх, не везет. Бодайтесь дальше без меня. — Саид с разочарованным видом убрал руки со стола. — Кто знал, что вы на «очке» так банк поднимите!
— Нервный ты очень. Саид. И жадный. Мы же не ради денег играем, так — время убить.
Максимов согласно кивнул. Долго тасовал карты, поглядывая на стопку денег на столе. Раздавая, на секунду зажмурился. Пальцы обожгло от прикосновения к затертому картону карт, а в мозгу чередой вспыхнули картинки.
«Могила. Пуля. Любовь». Три туза: трефовый, пиковый (потому что напоминает след от пули на мишени), червовый (что еще может означать красное сердечко?) ушли к Али-Большому.
«Кладбище, пригоршня ягод, кирпичная стенка». Три десятки тех же мастей достались Максимову. Проигрыш был гарантирован, но сердце грело то, что сам его и организовал.
Али смазал взглядом по уголкам карт, торчащим из-под пальцев Максимова. Отечное жирное лицо сразу же окаменело.
— Ну ты и раздал! С такими картами хоть играть не садись, — со сдержанной досадой произнес он.
Саид сделал какое-то неуловимое движение рукой, прикрытой скатертью, возможно, готовясь передать шефу парочку запасных тузов. Али зыркнул на него острым взглядом. И вновь опустил припухшие веки.
Максимов заерзал.
— Начнем? Или сразу вскрываемся? Али почмокал толстыми губами.
— Риск — дело благородное, — изрек он.
«Особенно с тремя тузами на руках», — мысленно поддакнул Максимов.
Очень быстро в банке образовались полторы тысячи. Максимов повышал ставки, едва скрывая, что предвкушает победу. Али сопел, причмокивал, хмурил брови, но пасовать не решался.
— Проверь его, Али. Что зря рисковать? — подсказал Саид.
На что Али только нервно дернул щекой. «Рисковать» он решил тысяч до трех, как минимум.
Максимов с демонстративным спокойствием закурил, расслабленно откинулся.
— Что скажешь, Али? — снисходительно спросил он.
— Играем. Пятьсот! — выпалил Али, как перед прыжком в пропасть. Играл, подлец, талантливо. Можно было и поверить.
— Ребята, у меня бабки казенные, а у вас свои. — В командировочном проснулась жалость к аборигенам, обнищавшим после обретения независимости. — Заканчиваем. Пятьсот — и вскрылись.
Максимов бросил купюру поверх вороха в банке. С садистским блеском в глазах выложил одну за одной десятки.
— Тридцать.
Али медлил, упиваясь моментом. Провел над столом ладонью, разложив веером три туза.
— О-па! — восторженно вскрикнул Саид. — Прикинь, сам и сдал!
Дальше последовала пулеметная тирада на местном диалекте, дословно понять было невозможно, но общий смысл Максимов уловил. Судя по всему, отныне он внесен в анналы криминальной истории города, как залетный лох, который сам сдал три туза самому Али-Большому.
— Не обижайся, это игра. — Али почему-то не спешил взять выигрыш.
— Да какие обиды, уважаемый! — возмутился Максимов. — Все по-честному. Наоборот, спасибо за удовольствие. В другой раз отыграюсь.
— Правильно думаешь. — Али с явным удовлетворением положил лапу на деньги и потянул к себе. — Ты не расстраивайся очень. Как в песне поется, не везет в картах, повезет в любви.
— Сегодня же проверю, — усмехнулся Максимов. Али окончательно убедился, что проигрыш гостя высокопоставленного чиновника не возымеет никаких последствий, и, разлепив губы в улыбке, продемонстрировал все до единой коронки.
«Н-да. Если это золото, то спать надо, сунув башку в сейф», — подумал Максимов, отводя взгляд.
— А мы и не познакомились. Тебя как зовут?
— Максим.
— А меня Али.
Пришлось протягивать руку и жать влажную ладонь.
— Будут проблемы, обращайся. — Али расщедрился, помня о выигрыше. — Спроси Али-Большого. Тут меня каждый знает.
— Проблем нет, уважаемый Али. Али-Большой, — уточнил Максимов, чтобы польстить самолюбию предводителя ресторанных каманчей. — Есть пожелание. Со мной приехали иностранцы. Хотелось бы, чтобы у них проблем не возникло.
— Для этого я здесь и сижу. Чтобы проблем не было. — Али авторитетно выставил подбородок.
— Значит, мы поняли друг друга.
Максимов машинально перетасовал карты, отодвинул от себя колоду.
Встал, попрощался кивком. Пошел к выходу, чувствуя на спине колючий взгляд.
Возможно, Али не поленился и проверил карты. Если он сделал это, то должен был увидеть, что при следующей раздаче на его руках были бы тридцать два очка, а заезжему лоху достались бы три туза. Трефовый, пиковый и червовый,
Могила, пуля, любовь.
Глава тридцать вторая. «…повезет в любви»
Юко сняла для них номера, соседние со своим. Умышленно или нет, но гости размещались слева и справа от ее дверей. Очень удобно, если хочешь контролировать обоих.
На двери номера Леона все еще красовалась табличка «Не беспокоить», надпись повторялась на десяти языках, включая, как определил Максимов, даже корейский, чему несказанно удивился. Впрочем, тяга к международной интеграции всегда комична.
Не обращая внимания на табличку, Максимов постучал в дверь. Сначала вежливо, потом бухнул кулаком.
— Мэрд, — прокатилось, как камень по крыше, за дверью.
— Леон, подъем. Пить пора! — дурным голосом прокричал Максимов.
В замке провернулся ключ, дверь приоткрылась. В щели возникло припухшее от сна лицо Леона.
— А, это ты, — проворчал он.
— Нельзя спать на закате, — менторским тоном произнес Максимов.
— А пить с утра можно? — огрызнулся Леон.
— Можно.
Леон распахнул дверь и прошлепал в комнату. Максимов прошел следом.
Только включив свет, он понял, почему лицо Леона показалось ему странным. Француз обрился наголо и побрился. Гладкий череп сиял. Лицо без обрамления волос стало круглее и мясистее.
— Леон, скромнее надо быть.
— Ты о чем? — удивился француз.
— На Брюса Уиллиса решил быть похожим?
После секундной паузы Леон заржал во весь голос.
— Привычка. Перед рейдом надо сбрить лишнее, — отсмеявшись, объяснил он.
— Что-то ты перестарался. Знаешь, как у нас говорят: лысому расческа не нужна, но зато он умывается дольше.
Леон пощипал себя за крупный нос, скосив глаза в сторону. Потом вновь заржал.
— Русский юмор, да? Надо запомнить.
Максимов вскользь осмотрел комнату. Леон успел распаковать баул. Выстиранная и отглаженная камуфляжная форма аккуратно висела на спинке кресла. Под ним стояли смазанные чем-то жирным бутсы.
«Армия никогда даром не проходит», — констатировал Максимов.
Леон стоял в одних трусах. Максимов впервые получил возможность разглядеть его тело. Остался доволен. Несмотря на габариты, Леон состоял из одних мышц, тугих и хорошо развитых. На левом предплечье синел тщательно вытатуированный топор[60]. Ниже на геральдической ленте шли цифры «1982».
«ВДВ, ДМБ — 1982 год», — Максимов перевел на русский смысл татуировки.
— Пока ты спал, я успел выкурить трубку мира с таджикскими апачами. Можно смело идти ужинать. Столик я уже заказал. Приводи себя в порядок. Пять минут на сборы.
— Пока ты спал, — передразнил его Леон, — я тоже позаботился о питании.
Он распахнул дверь в спальню. На ковре, разложенные на две группки, выстроились банки консервов, пачки с крупой и прочей бакалеей. Леон не забыл про воду и спиртное.
— За водку не ручаюсь. Пить, скорее всего, невозможно. Но для дезинфекции сойдет.
— Молодец. После ужина распределим по рюкзакам. Знаешь, чего нам не хватает? — Максимов со значением посмотрел на Леона.
Француз нахмурился.
— У меня принципы, Макс. Журналист не имеет право брать в руки…
— Значит, будешь отмахиваться фотоаппаратом, — оборвал его Максимов.
— А ты лопатой — потому что археолог, — ввернул Леон. Если это был намек, то весьма тонкий. Максимов решил не развивать тему «ху из ху».
— Ладно, а то сгорим, не дай бог, при первой же проверке на дорогах. Собирайся. Будешь готов, постучи в стенку.
Леон оскалился, хитро блеснув глазами.
— Что? — удивился Максимов, остановившись на пороге.
— Макс, а нашей даме ты тоже дашь пять минут на сборы?
Максимов, хмыкнув, покачал головой.
— Ты прав, не учел. Ладно, протри лысину и жди команды.
* * *
Дверь номера Юки оказалась приоткрытой, Максимов помнил, что пять минут назад она была заперта и тоже украшена табличкой «Не беспокоить».
— Странно, — пробормотал Максимов.
И хотя дверь сама приглашала войти, он прошел мимо, решив позвонить японке по телефону. Мало ли как кто отдыхает после полевых условий экспедиции.
В своем номере открыл кран в ванне, быстро пробежал к балкону, бесшумно вышел и, перегнувшись через барьер, заглянул в номер Леона.
Веселое настроение француза куда-то улетучилось. Он сидел в кресле в позе роденовского мыслителя. Все тело излучало напряженную, изнуряющую работу мысли.
«Думает, как камни ворочает, — пришло на ум Максимову. — Интересно, с чего это нам так поплохело?»
В двери кто-то тихо постучал. Максимов подошел, приготовился повернуть ключ.
— Кто?
— Максим, это Юко. Пустите меня, пожалуйста.
В шепоте японки было столько паники, что Максимов невольно напрягся.
Распахнул дверь. Юко кошкой шмыгнула в комнату.
«Маскарад продолжается. Может, и мне, чтобы не отрываться от коллектива, вырядиться Фредди Крюгером?» — подумал Максимов, провожая ее взглядом.
Юко замерла посреди комнаты, позволяя по достоинству оценить произошедшую с ней метаморфозу. Максимов давно пришел к антинаучному убеждению, что если мужчина и произошел от озабоченного павиана, то женщины получились в результате случайной мутации бабочек. Только эти легкомысленные насекомые способны превращаться из невзрачной личинки в порхающий цветок и обратно без всякого вреда для здоровья. Чуть пригрело солнышко счастья, как бывшая замухрышка уже вовсю трепещет цветными крылышками и вкушает нектар жизни.
За несколько часов с момента их первой встречи Юко успела превратиться из зачуханной аспирантки, правда, с милой мордашкой, в элегантную молодую женщину Оказалось, что под холщовой робой скрывалась вполне европейских стандартов фигурка, что в сочетании с классическими восточными чертами лица, подчеркнутыми умелым макияжем, создавало неотразимый эффект. Убойная сила красоты умножалась коротким облегающим платьем цвета бургундского вина, со смелым боковым разрезом до верхушки бедра. И окончательно добить любого представителя мужского пола должно было беспомощное выражение лица и тихая паника, плескавшаяся в глубине черных глаз. Интересно, у кого не дрогнет сердце и не зароятся в голове шкодливые мыслишки при виде соблазнительной юной красавицы, всем своим видом взывающей о помощи?
«Впечатляет. Знать бы только, зачем?» — подумал Максимов.
— Садись, Юко.
Он указал ей на кресло. Сам сел напротив. Юко скромно сжала острые коленки. Разрез на бедре раскрылся, что скромности ее облику не прибавило.
— Что случилось? — спросил Максимов, старательно глядя в лицо девушки.
Юко сцепила пальцы. Лак на ногтях оказался в тон платью, бордово-красным.
— Пообещайте ничего не говорить Леону, — прошептала она.
— Сначала неплохо было бы узнать, почему?
— Он — журналист.
— В определенных случаях — это крупный недостаток, — согласился Максимов.
— С вас я могу взять слово ученого. А он… — Юко сделала презрительную гримаску, после чего послала Максимову такой взгляд, после которого можно было, если попросит, даже присягнуть на верность самому микадо. — Я могу на вас рассчитывать?
— Безусловно, — с максимальной искренностью ответил Максимов.
Юко глубоко вздохнула.
— Случилось что-то страшное. Я убеждена. — Последовал еще один вздох. — Профессор Миядзаки не выходит на связь.
— Подробнее, если можно.
— Понимаете, этого не может быть. В лагере постоянно дежурит связист. К тому же, сейчас уже вечер, все работы прекращены. Просто не может быть, чтобы никто не подошел к аппарату.
— А поломку аппаратуры ты исключаешь?
— Конечно! В лагере два спутниковых телефона. Возможна связь через Интернет. В конце концов, есть рация.
— Все молчит!
— Только не волнуйся. У тебя есть рация?
Юко недоуменно вскинула брови.
— Нет. Ах, вы не поняли… Я связалась по телефону с радиоцентром в Ногано, они постоянно запрашивали лагерь. Связи нет.
Максимов забарабанил пальцами по подлокотнику.
— И как давно нет связи? — спросил он. Ожидал любого ответа, но не того, что услышал.
— Со вчерашнего вечера.
Юко потупилась с видом провинившейся школьницы.
— И ты молчала? — Максимов чуть не сорвался на крик.
Юко вздрогнула.
— Я не была уверена, — пролепетала она. — Надеялась, что сегодня все нормализуется. Мало ли что может случиться в полевом лагере?
— Это точно! — злорадно вставил Максимов. — Во сколько точно был последний сеанс связи?
— В десять вечера по местному времени. Профессор просил встретить вас. Пообещал связаться позже. У нас традиция, один час перед отбоем отводится для переговоров с родными и близкими. Это придумал профессор. Стоимость звонка входит в расходы экспедиции.
— Очень мудро. О людях надо заботиться. Что дальше?
— Я ждала. Потом начала звонить сама. Звонила всю ночь. И еще утром. Потом встретила вас, хотела доложить профессору, но…
Юко всхлипнула.
— Так, только без слез, — предупредил Максимов. Девушка вдруг потянулась к нему, цепко схватила за запястье.
— Максим, помогите, прошу вас. Их убили. И меня убьют.
Максимов положил свободную руку на ее вздрагивающее плечо.
— Без паники. Места здесь дикие, но почему сразу — убили?
Юко настороженно оглянулась на дверь, придвинулась ближе, коснувшись коленями бедра Максимова. Прошептала:
— Из-за находки профессора Миядзаки.
— Т-с! — Максимов приложил палец к губам.
Непроизвольно обшарил глазами потолок. Он был на все сто процентов уверен, что номера им предоставили «крестовые» — нашпигованные подслушивающей аппаратурой. Даже если допустить, что в местном последыше КГБ остались специалисты, способные разобрать шепот на беглом английском, то в возможность контролировать радиообмен на японском (а на каком же языке общались между собой профессор Миядзаки и его секретарь Юко?) Максимов, при всех теплых чувствах к собратьям по СНГ, не верил. Вставал вопрос: кто сдал?
Максимов потянулся, взял со стола блокнот, положил на колени Юко, вложил в ее дрожащие пальцы ручку. Сам встал и непринужденно стал расхаживать по комнате и сознательно громко, работая на микрофоны, стал рассуждать об особенностях связи в гористой местности в условиях жаркой погоды, выдав все, что сохранилось в памяти от курса «Средства связи» в Военном институте. Упомянул даже эффект «Аврора», хотя, хоть убей, подробно не смог растолковать, что это такое. Но общее впечатление вышло убедительным. По Максимову получалось, что в горы рации лучше вообще не брать, чтобы не тащить бесполезный груз.
Юко кивала, то и дело бросая на него взгляд исподлобья, и быстро писала в блокноте.
— Ну, успокоилась? — спросил Максимов, подходя к ней.
— Немного. Я в этом ничего не понимаю, — приняла игру Юко. Протянула ему блокнот.
— Вот и не паникуй. Почерк у Юко оказался каллиграфический, такой уже редко встретишь. Максимов без труда разобрал написанное.
Профессору Миядзаки удалось обнаружить и вскрыть захоронение неизвестного воина, погибшего во втором веке до нашей эры. Судя по богатству убранства, снаряжения и утвари, положенных в могилу, он относился к воинской знати и был похоронен со всеми причитающимися почестями. И тут везение профессора кончилось.
Представитель местного министерства культуры, надзиравший за раскопками, потребовал перевезти находки в столицу для обеспечения безопасности. Профессор поспорил для вида, а потом согласился. Держать золотые украшения в голом поле — глупость самоубийственная. С конвоем поехала Юко как доверенное лицо профессора. Вчера, придя в музей, где работала над описью находок, она узнала, что коллекцию вывезли в неизвестном направлении, как заявили, «для экспертизы». А тем же вечером с лагерем оборвалась связь.
Спасло ли ее то, что из Москвы нагрянули гости — журналист и посланник самого профессора Арсеньева, а Юко развила такую бурную деятельность по организации встречи, что не заметить этого не могли, спасло ли ее это — судить сложно. Скорее всего, просто отсрочило приговор.
«Тихо прикончить нас могут прямо в городе, и не одна собака не тявкнет. Но, скорее, решили накрыть в горах. Свидетелей меньше и возможностей замести следы больше. Через пару дней кости растащат звери и птицы, концов не найдешь. М-да, попали! К кладу еще даже не подобрались, а уже трупы стопроцентные».
Он вырвал из блокнота три листка: исписанный и два следующих за ним. Свернул в трубочку. Вышел на балкон. Поджег. Присел на порог и стал ждать, когда огонь сожрет бумагу.
Юко встала за спиной. Ее коленки приблизились настолько близко, что он кожей ощутил их фарфоровый холодок.
— Мне страшно, Максим. Я не хочу умирать, — едва слышно прошептала Юко.
— Да и я как-то не планировал. Черт, как все хорошо начиналось! — Он смел легкий комок пепла в щель под щитом,
Зашуршал шелк. Пахнуло цветочным запахом духов.
Юко опустилась на колени. Положила руки на плечи Максимова.
Он повернулся. Тонкие, птичьи ключицы Юко оказались прямо перед глазами. На матово-коричневой коже острой пунктирной линией искрилась золотая цепочка.
Максимов подцепил ее пальцем и выудил из-за выреза платья медальон.
Четыре змейки выползали из центра, сворачиваясь влево, образовывали свастику.
Золотой кругляшок качнулся, поймав нервный удар, прошедший сквозь пальцы.
— Откуда у тебя это?
— Профессор Миядзаки приказал хранить у себя и не передавать местным экспертам. Сказал, что это самое ценное, что он нашел в раскопе.
— Очень интересно, — обронил Максимов. Он почувствовал ее ладонь на своем бедре. Лицо Юко осталось бесстрастным, глаза — непроницаемыми. Лишь вздрагивали тонкие крылья носа.
«Возможно, сексуальное возбуждение — самая здоровая реакция на страх», — Максимов решил отнестись к происходящему и предстоящему с философским спокойствием.
Стал прикидывать в уме, стоит ли провести сеанс психотерапии прямо сейчас или лучше отложить до окончания ужина.
Размышление прервал настойчивый стук в дверь.
Глава тридцать третья. «То ли девочка, то ли виденье»
Странник
Максимов распахнул дверь. Сначала обмер. Потом зашелся нервным смехом.
На пороге стояла Карина. Платье в горошек. Тонкий ремешок сумочки через плечо. Рюкзак у ног.
— Удивлен? — со скрытым вызовом спросила она.
Подавив приступ истерического смеха, Максимов покачал головой.
— Знаешь, чего-то в этом роде я и ожидал. — Голос осип от спазма в горле. Максимов откашлялся. — Уф, так и помереть недолго!
«Кстати, недолго ждать осталось», — мелькнула мысль, и он сразу же нахмурился.
— Входи.
Карина пинком втолкнула рюкзак, переступила через него и прошла в комнату.
— Опаньки! — протянула она, увидев Юко.
Юко уже стояла, скромно сложив руки крестиком на груди. У японцев бесстрастность считается верхом воспитанности. В этом смысле Юко оказалась выше всяких похвал. На лице не отразилось ничего, кроме робкого смущения, полагающегося приличной девушке при встрече с незнакомцем. Выражения ее глаз поймать не удалось, они скрылись за полуопущенными веками.
Но Максимов почувствовал, как между девушками замкнулась вольтова дуга и в воздухе отчетливо запахло грозовым озоном. Счел за благо занять место рефери на ринге, встав между двумя застывшими фуриями.
— Знакомься. Это Юко-сан, секретарь профессора Миядзаки. — Максимов указал на другой угол ринга. — Карина Дымова, дочь известного фотографа, родственница спонсора моей поездки. Девочки, знакомьтесь и сразу начинайте дружить.
Карина шумно втянула носом воздух. Сделав над собой усилие, улыбнулась.
— Аригато! О дэнки дэс ка? — по-японски приветствовала она новоприобретенную соперницу.
— Аригато, о дэнки дэс, — ответила Яко. Прижала ладошку ко рту, по-детски хихикнув. — Извините, лучше перейти на английский. Вы, иностранцы, становитесь такими смешными, когда говорите на нашем языке.
— Как угодно, — дернула плечиком Карина. — Я не помешала? — обратилась она к Максимову.
— Что ты! Ты лишь внесла толику разнообразия в мою скучную, приземленную жизнь, — парировал удар Максимов.
Леон вошел весь в белом. Льняная рубашка с закатанными по локоть рукавами, свободные парусиновые штаны, мягкие тряпичные тапочки, по последней моде — на босу ногу. Крупный гасконский нос украшали круглые очки-велосипеды. Денди вышел погулять, одним словом.